Еврей против еврея Иудейское сопротивление сионизму

Вскоре после прихода нацистов к власти сионисты вступили с ними в переговоры по поводу перемещения 60 000 евреев вместе с их капиталом из Германии в Палестину (Black). Как это уже не раз случалось в их контактах с антисемитами, представители сионистского движения установили достаточно деловые отношения с нацистскими властями, в частности с Адольфом Эйхманом, который в то время занимался вопросами эмиграции евреев. По мнению Говарда М. Сахара, известного американского историка, отнюдь не настроенного против сионизма, Эйхман «обращался с сионистскими представителями из Палестины сердечно и шел на сотрудничество с ними. Когда сионисты попросили разрешения устроить тренировочные лагеря для будущих эмигрантов, Эйхман с готовностью обеспечил их помещениями и оборудованием» (Sachar, 197).

Даже перед лицом ограничений, наложенных Англией на иммиграцию в Палестину, сионистские организации препятствовали попыткам организовать прием евреев где-либо, кроме Палестины. Это навлекло на них резкое осуждение со стороны реформистских и ортодоксальных раввинов, а впоследствии — и со стороны многих израильских интеллектуалов. Все они единогласно обвиняют сионистское руководство в том, что их неизмеримо больше волновало создание государства, нежели судьба евреев, обреченных на уничтожение в лагерях смерти (Hecht). В результате несколько планов спасения евреев (в Венгрии и ряде других стран) столкнулись с сопротивлением со стороны сионистского руководства. Например, один сионистский деятель в ответ на призыв прийти на помощь евреям Европы высказался следующим образом: «Одна корова в Палестине важнее, чем все евреи Польши». Другой деятель, подчеркивая важность создания государства после окончания войны, говорил: «Если у нас не будет достаточно жертв, у нас не будет никакого права требовать себе государство... Нагло и постыдно собирать деньги для врага, чтобы спасать нашу кровь, ибо только кровью мы сможем заслужить государство» (Rabinowitch, 11).

Переговоры между нацистами и доктором Рудольфом Кастнером (1906–1957), представителем Еврейского агентства, стали предметом широко известного в Израиле судебного процесса. Как выяснилось на суде, Кастнер согласился на компромисс: он помог нацистам успокоить евреев в лагерях, а взамен ему было позволено вывезти (и тем самым спасти от гибели) несколько тысяч евреев, в том числе многих членов своей семьи. Когда в Израиле его публично назвали коллаборационистом, он подал в суд за клевету, но дело проиграл. Пользуясь тем, что Кастнер был государственным чиновником, правительство, которое тогда возглавлял Бен-Гурион, подало апелляцию в Верховный суд. Это вызвало бурю общественного негодования, в особенности со стороны родственников жертв фашизма. Решения Верховного суда Кастнер так и не дождался: он был застрелен на одной из улиц Тель-Авива еще до окончания рассмотрения его дела (Sachar, 373–376). Для противников сионизма вывод совершенно очевиден:

«В двадцатом столетии кровь шести миллионов евреев, мужчин, женщин, детей и стариков, была продана в обмен на государство его основателями и вождями. Какой нормальный человек может вообразить такую чудовищность?» (Blau R., 184–185).

Действительно, некоторые даже выказывают сомнение, применимо ли вообще к Бен-Гуриону слово «человек». В 1938 г., после «Хрустальной ночи», положившей начало физическому насилию против евреев Германии, Бен-Гурион, как сообщают, сказал: «Если бы мне сказали, что можно спасти всех еврейских детей, отправив их в Англию, или лишь половину — в Палестине, я выбрал бы второй вариант, так как на карте не только судьба этих детей, но и историческая судьба еврейского народа» (Porat, 120). В соответствии со своими идеями Бен-Гурион «был против... создания сильного, крупного и компетентного официального агентства, располагающего необходимыми ресурсами для спасательных операций, а также против использования для таких операций средств, собранных сионистскими организациями. Он также отказался обратиться к американским евреям за помощью в сборе значительных средств для осуществления этой цели» (Porat, 128). В другом случае, выслушав рассказ об уничтожении евреев в Европе от одной спасшейся из Вильнюсского гетто женщины, говорившей на идише, Бен-Гурион заметил «холодно, даже враждебно», что она говорила на «чужом и неблагозвучном языке» (Porat, 121).

Абстрагируясь от личности Бен-Гуриона, многие обвиняют сионистское движение как таковое в том, что оно, за исключением тех случаев, когда трагедия европейского еврейства могла послужить делу сионизма, закрывало глаза на судьбу европейского еврейства и торпедировало все попытки спасения евреев, идущие вразрез с его политическими целями (Kranzler). Сионистское руководство обвиняют в «блокировании реализации планов эмиграции европейских евреев в другие страны мира, осуществлявшемся с целью заставить их эмигрировать в Палестину» (Porat, 122). Эти наблюдения, сделанные израильскими историками в конце ХХ в., подтверждают то, что давно уже утверждали раввины в черных лапсердаках. В еврейском истеблишменте прежде никто не принимал этих раввинов всерьез. Дело, возможно, даже не в культурных различиях: столь же серьезные обвинения игнорировались и тогда, когда они исходили от реформистских евреев, вполне вписавшихся в западную культуру.

Представитель американского реформистского иудейства раввин Моррис Лазарон (1888–1979), после своей поездки по еврейским общинам Европы (состоявшейся накануне Второй мировой войны), протестовал против исключительного финансирования палестинского проекта в ущерб усилиям по спасению евреев Европы, над которыми тогда нависла непосредственная угроза со стороны нацистов. Он также отвергал сионистский тезис, что лишь Палестина может стать безопасным убежищем для евреев. Лазарон обрушился на сионистскую пропаганду, пытавшуюся убедить евреев в том, что раньше или позже весь мир отвергнет их из-за их еврейства. По его мнению, не было причины подрывать доверие американских евреев к эмансипации из-за политики Германии (Greenstein, 79).

Другой реформистский раввин — Элмер Бергер — обвинял сионизм в тех же преступлениях, что и харедим: саботаж любых усилий по спасению евреев Европы, включая принятое еще в самом начале войны решение президента США Рузвельта найти страны, которые предложили бы евреям убежище. По всей видимости, президент хорошо понял тактику сионистского руководства:

«Ну, со своей точки зрения, они правы. Сионистское движение знает, что Палестина в настоящее время является и еще некоторое время останется обществом, находящимся на иждивении [евреев разных стран]. Они знают, что могут собрать огромные суммы для Палестины, если скажут спонсорам, что „бедным евреям больше некуда податься“. „Но, — сказал Рузвельт, — они не смогут собрать этих денег, если будет существовать всемирное убежище для политических беженцев, вне зависимости от их расы, вероисповедания и цвета кожи. Люди, которые не захотят давать им денег, смогут им сказать: „Как это евреям некуда податься, кроме Палестины? Они стали привилегированными подопечными всего мира“» (Berger 1957, 57).

Моррис Эрнст (1888–1976), активист движения за гражданские права, имевший прямой контакт с Рузвельтом, решил проверить истинность этой информации по реакции своих друзей-сионистов на идею об общем убежище для политических беженцев. Услышанное от президента оказалось истинной правдой. Когда он упомянул об инициативе Белого дома, пишет он, «эти друзья вышвырнули меня из дома... Они сказали совершенно откровенно: „Моррис — это предательство, ты подрываешь сионистское движение“. Может быть. Но мне гораздо важнее найти убежище для полумиллиона или миллиона людей, которых притесняют по всему миру». Журналист «Нью-Йорк Таймс» добавляет: «Ради Бога, почему судьба всех этих несчастных людей менее важна, чем чей-то призыв к созданию государства?» (Berger 1957, 57).

Чуть более двадцати лет спустя Рут Блой сравнила мощную поддержку, полученную Израилем накануне войны 1967 г., с тем безразличием, с которым еврейское руководство встретило предложение заплатить 50 долларов с головы за спасение сотен тысяч евреев: «Какой контраст между суматохой, поднятой в 1967 г. и убийственным молчанием сионистских руководителей по поводу геноцида в 1940–1945 гг., все подробности которого им были известны» (Blau R., 235).

Некоторые источники обвиняют сионистское движение в применении политики «селекции», то есть приема в Палестину лишь тех, кто был способен внести значительный политический или экономический вклад в «строительство сионизма». Термин «селекция» имел в данном случае особенно зловещее звучание: когда евреи выходили из вагонов по прибытии в лагеря уничтожения, эсэсовцы проводили «селекцию», отбирая тех, кто еще некоторое время мог приносить пользу экономике рейха на принудительных работах. Остальные, не прошедшие «селекцию», немедленно отправлялись в газовые камеры. В этой связи часто цитируется речь, произнесенная в 1938 г. будущим президентом Израиля Хаимом Вейцманом:

«Палестина не может принять евреев Европы. Мы хотим, чтобы к нам прибыла лишь лучшая часть еврейской молодежи. Мы хотим, чтобы в Палестину прибывали лишь образованные люди, чтобы поднять культуру страны. Остальные евреи должны будут остаться там, где они находятся, и встретить ту судьбу, которая им уготована. Эти миллионы евреев — лишь пыль на колесах истории, и их, возможно, надо будет просто сдуть. Мы не хотим, чтобы они наводнили Палестину. Мы не хотим, чтобы Тель-Авив стал еще одним низкопробным гетто» (Bell, 35).

Вряд ли это замечание Вейцмана было просто оговоркой, годом раньше он использовал похожие выражения: «Старики исчезнут, такова их судьба. У них нет никакого экономического или морального значения. Старики должны смириться со своей судьбой». Такое отношение Вейцмана, часто осуждаемое религиозными антисионистами, не ускользнуло от внимания западной прессы. Вскоре после войны еврей, являвшийся активистом движения за права человека, писал: «Кто знает, сколько тысяч еврейских жизней могло бы быть спасено от когтей Гитлера, если бы не было этого антиеврейского давления со стороны [других] евреев?» (Sussman, 428).

Многие израильские историки склонны поддержать обвинения в исторической ответственности за Катастрофу, выдвигаемые против сионистского движения как харедим, так и реформистскими раввинами. Они, хоть и в других терминах, подтверждают, что Бен-Гурион и его окружение затруднили попытки спасти еврейские общины Европы от уничтожения. Сионистское руководство, по их утверждению, сделало все для того, чтобы все усилия по спасению оказались подчинены главной цели их собственного движения, то есть созданию «нового еврея» и еврейского государства. Оно видело в людях лишь «человеческий материал», сводя жизнь и смерть миллионов к вопросу политической целесообразности (Segev 1993). Суть того, в чем обвиняют сионистов их религиозные недруги, легче понять в свете следующего наблюдения видного израильского ученого:

«С точки зрения отцов-основателей, еврейские общины, разбросанные по Центральной и Восточной Европе, имели значение лишь в качестве источника новобранцев. Даже в разгар Второй мировой войны не произошло никакой смены приоритетов: для Берла Каценельсона на первом месте стояло не спасение евреев как таковых, а организация сионистского движения в Европе... Таким образом, каждое событие в жизни народа оценивалось в соответствии с единственным критерием: степень его вклада в сионистское движение» (Sternhell, 50).

Сионистское движение, обещавшее, как и многие движения ХХ в., социальные преобразования, усвоило также принцип функциональной морали — еще одна общая черта, роднящая сионизм с большевизмом. Выступая спустя несколько месяцев после установления советской власти в России на съезде комсомола, Ленин призвал отбросить старую мораль и сформировать новую классовую мораль, у которой будет лишь один критерий: польза для борьбы рабочего класса. Высказывания сионистов отражают схожие убеждения: «По их мнению, сионизм был операцией по спасению еврейского народа вообще, а не по спасению евреев как отдельных личностей» (Sternhell, 51). Отнюдь не впервые интересы отдельных людей столкнулись с интересами государства, но в этом конкретном случае, несмотря на то что государство оставалось лишь идеей, это столкновение оказалось крайне трагичным.

Те, кто проводят различие между моралью человека и моралью государства, отходят от еврейского наследия: «Каждый еврей рожден подданным своего Царя, и, точно так же еврейское государство... может существовать лишь в соответствии с царственной волей Господа» (Schwab, 32). Израильский специалист по политической истории так описывает моральные принципы, к которым апеллируют отнюдь не только противники сионизма:

«Для пророков и Библии в целом одни и те же понятия о добре и зле, о правильном и неправильном поведении применимы как к Богу, так и к человеку, как к индивидууму, так и к народу. Жестокость и несправедливость, насилие и угнетение были нарушением принципа, который, с точки зрения пророков, является частью устройства Вселенной — правильные поступки ведут к благополучию, а дурные — к бедствиям, как в жизни отдельного человека, так и в государственных делах. Этот принцип, названный мной „законом последствий“, можно безнаказанно нарушать не больше, чем любой из основных законов природы... Тот, кто стоит за разделение между этикой индивидуума и моралью государства, грубо нарушает еврейскую Традицию; более того, Традиция считает, что это противоречит совокупному опыту человечества и обречено на неудачу... Решительно исключается подход — к арабо-израильской проблеме или к любой другой — который устанавливает разделение политики и морали» (Gordis, 49–50).

Еще более пылкое обоснование единства морали индивидуума и государства, сделанное тогда, когда сионистское государство было еще лишь смелой мечтой, мы находим у Менделя, сына и ученика раввина Самсона Рафаэля Гирша. Весьма негативно реагируя на проведение в Базеле Первого сионистского конгресса, он приводит слова пророка Исайи (1, 4):

«О племя грешное, народ, обремененный беззаконием, семья злодеев, сыны испорчения! Оставили Господа, презрели святого Израиля, отступили назад. Зачем вам еще быть битыми? Зачем вам продолжать отступничество? Каждая голова болезненна и каждое сердце больно».

Раввин Мендель Гирш напоминает, что:

«Израиль должен быть святым народом, готовым самоотверженно посвятить себя добру и справедливости. В Израиле не должно быть места мысли о том, что законы морали применимы лишь в частной жизни, а государство, призванное защищать так называемые государственные интересы, якобы свободно от соблюдения этих законов. Напротив, еврейское государство должно иметь в качестве первой предпосылки и конечной цели претворение в жизнь законов морали...» (Hirsch Moshe, 381).

Забота о благе будущего государства вытеснила традиционное еврейское сострадание, что проявилось как в провале планов спасти евреев во время Катастрофы, так и в отношении к выжившим в ней. Это моральное перерождение вызвало гнев религиозных противников сионизма.

Харедим и реформистские евреи первыми сравнили сионистов с нацистами по целому ряду пунктов: расовое определение еврея, обожествление государства и культ силы. Сионистов обвиняли в таком же холодном безразличии к жертвам, какое проявляли нацистские чиновники (Schonfeld 1977). Однако сравнение сионизма с нацизмом утратило свою убедительность после того, как его подхватила сначала советская пропаганда, а затем и некоторые средства массовой информации в арабских странах.

Последовательное безразличие сионистского руководства к жертвам фашизма сегодня нашло документальное подтверждение (Segev 1993). Когда пережившие войну евреи прибывали в Израиль, они сталкивались с презрением и даже враждебностью. Такое отношение к пережившим немыслимую трагедию людям сразу же вызвало резкую критику в еврейских антисионистских изданиях. Известно, что молодое Государство Израиль систематически препятствовало попыткам других стран принять спасенных от верного уничтожения или любую другую группу евреев. Как выяснилось, сионисты создали «атмосферу террора» среди спасшихся от уничтожения евреев, интернированных в лагеря для перемещенных лиц в Европе. По некоторым сообщениям, представители сионистского движения, а позже и Государства Израиль использовали принуждение, лишение пищи и прямое насилие для вымогания у переживших войну евреев денег и принудительной вербовки их в израильскую армию. Одним из постулатов сионистов стала мысль, согласно которой «еврей-апатрид автоматически становится гражданином еврейского государства, и тем самым на него распространяются все права и обязанности израильских граждан» (Grodzinsky, 230). Подобным образом сионисты запугали тысячи прошедших лагеря смерти евреев и заставили их заявить о своем желании поселиться в Палестине перед Англо-Американской комиссией о положении в Палестине, хотя на самом деле те надеялись найти себе другую страну обитания. Не менее пятидесяти тысяч таких иммигрантов вынуждены были покинуть Израиль вскоре после прибытия, а некоторые даже вернулись в Германию (Domb, 17).

Политика Израиля по этому вопросу хорошо известна и весьма постоянна. Так, спустя несколько лет после окончания войны канадский министр иммиграции указывал на израильское правительство как на препятствие к расширению иммиграции евреев в Канаду: «Правительство [Канады] нисколько не продвинулось в облегчении условий для иммиграции из Израиля и не собирается этого делать в будущем, поскольку правительство Израиля, страны, которая сама ищет иммигрантов, не желает, чтобы мы этим занимались» (House of Commons, 1464).

Обычай сионистов рассматривать всех евреев в качестве потенциальных граждан Израиля возник, как мы видели, еще до провозглашения Государства Израиль. Модель «перехватывания» евреев, переезжающих из одной страны в другую, воспроизводится, хотя и при менее трагических обстоятельствах, на протяжении всей истории Государства Израиль. Какая бы партия ни находилась у власти, израильские правительства регулярно пытаются направить поток эмигрантов исключительно в Израиль, сопротивляясь переезду евреев из бывшего СССР в США и Германию, аргентинских евреев — в Северную Америку, а евреев из стран Северной Африки — во Францию и Канаду. Но и в этом сионизм не уникален: привычка рассматривать человека как собственность государства и ставить интересы государства выше личных типична для многих политических режимов прошлого.

Сионисты извлекают из нацистского геноцида однозначный урок: нужно любой ценой создавать свое государство и укреплять его, переселив туда как можно больше евреев. Только так оно сможет противостоять любому возможному сопротивлению со стороны арабов. Говоря словами Лейбовича:

«Катастрофа — это орудие, которым пользуются очень часто. Если быть циничным, можно сказать, что массовое уничтожение евреев — одно из самых полезных орудий для манипуляции обществом, в особенности — еврейским, причем как в Израиле, так и за его пределами. В израильской политике из этой трагедии делают вывод, что „еврей без оружия равноценен еврею мертвому“» (Leibowitz, 61).

Но это вывод отнюдь не единственный. Из нацистского геноцида извлекают и совершенно иной урок: следует опасаться сильного государства, которое заявляет, что стоит выше обычной морали, практикует расовую дискриминацию и совершает преступления против человечности. Именно поэтому большинство евреев сохранило верность идеалам равенства и либеральной демократии.

Все, в том числе и антисионисты, признают роль геноцида в Европе в становлении сионистского государства в Палестине:

«После ужасного разорения, вызванного Второй мировой войной, европейское еврейство утратило многих своих великих лидеров. Кроме того, многие выжившие впали в замешательство. Нееврейский мир стремился искупить свою пассивность во время войны. Отсюда и победа сионистов в 1948 г. Между тем бесстрастное прочтение еврейской истории приведет нас к заключению, что с самого начала сионизму противостояло подавляющее большинство соблюдающих Тору и верующих евреев» (Central Rabbinical Council).

Основатели Израиля смогли убедить большинство государств-членов ООН, что единственным возможным воздаянием за геноцид евреев и в то же время единственным решением «еврейского вопроса» будет создание отдельного государства для евреев. Они подчеркивали, что само присутствие евреев в мире сопряжено с опасностью и лишь их собственное государство сможет их защитить. Сионисты проводят прямую связь между уничтожением европейского еврейства и Государством Израиль, изображая появление последнего как возрождение после массового уничтожения.

Сионистское толкование этого трагического события четко отражается в том, как оно отмечается в Израиле. Для увековечения памяти об этой трагедии израильское правительство ввело Йом а-шоа (День геноцида). Чтобы подчеркнуть связь между двумя важнейшими событиями в современной еврейской истории, было решено отмечать память уничтоженных фашистами евреев за несколько дней до Дня независимости. Стремление лидеров тогда еще не оперившегося государства разбавить тему презираемого сионистами «пассивного страдания» темой сопротивления побудило их остановить свой выбор на дате, связанной с восстанием в Варшавском гетто в 1943 г. Этот день в Израиле сначала назывался Йом а-шоа ее-а-гееура (День геноцида и героизма). В канун этого дня проводится торжественная церемония в мемориальном музее Яд ва-шем в Иерусалиме, в которой принимают участие и армейские части. Утром звучит сирена, призывающая всех израильтян к двухминутному молчанию. В течение всего дня устраиваются приуроченные к этому событию беседы и лекции, а по радио и телевидению идут специальные передачи. Основная тема памятного дня прозрачна: нового геноцида не будет, ибо нас защищает Государство Израиль. Утверждается, кроме того, что, если бы Государство Израиль существовало перед Второй мировой войной, трагедия не постигла бы евреев Европы. Согласно брошюре, предназначенной для армейских воспитателей, Йом а-шоа должен укреплять у солдат чувство принадлежности к еврейскому народу и верность своему государству:

«Создание Государства Израиль сионистами было призвано решить проблему существования еврейского народа в свете того, что все другие решения не принесли успеха. Катастрофа евреев Европы, со всеми ее ужасами, доказала, что и в ХХ в. выживание евреев ничем не гарантировано, пока они не являются хозяевами своей судьбы и лишены мощи, необходимой для самозащиты» (Liebman 1983, 178).

Официальный текст добавляет, что израильская армия продолжает дело тех, кто воевал в отрядах сопротивления во время войны. Это замечание призвано придать солдатам больше моральной и духовной силы. Использование памяти геноцида евреев в качестве орудия воспитания израильского патриотизма не ослабевает вот уже более сорока лет. Так, после воздушного парада в Польше, несмотря на протесты дирекции музея в Освенциме, три израильских истребителя F-15 со звездами Давида, пилотируемые потомками евреев, спасшихся от уничтожения в оккупированной фашистами Польше пролетели над бывшим нацистским лагерем уничтожения. За полетом из соседнего лагеря Биркенау наблюдали двести израильских солдат, привезенных на экскурсию по местам уничтожения евреев. Один из пилотов, явно усвоивший преподанный ему урок, не преминул подчеркнуть свою веру в израильскую армию: «Для нас это триумф. Шестьдесят лет назад у нас не было ничего. Ни страны, ни армии, ничего. Теперь мы прилетаем сюда на собственных самолетах, чтобы почтить память тех, кого больше нет с нами» (Mala).

Официальные церемонии в память о геноциде евреев предоставляют возможность для углубления того же чувства. Начальник израильского Генштаба, стоя у подножия памятника бойцам Варшавского гетто, провозгласил:

«Если вы хотите узнать, в чем источник силы и мощи израильской армии, обратитесь к святым мученикам Катастрофы и героям восстания... Катастрофа... это корень и оправдание нашего дела» (Liebman 1983, 184).

Впрочем, связать историю восстания в Варшавском гетто с сионизмом не так просто, как это может показаться на первый взгляд. Дочь еврея-бойца, павшего во время восстания, задает болезненные вопросы:

«Пока израильтяне ставят к стенке палестинцев не сотнями, а лишь по одному в день, свободны ли мы, евреи, от заботы о морали, справедливости? Стал ли нацизм единственной нормой, по которой евреи судят о зле, так что все, что не является его точной копией, мы считаем морально приемлемым? Так вот, что же эта Катастрофа сделала с еврейским чувством нравственности?» (Klepfsz, 130–131).