Глеб Булах мгновения жизни стремительной записки инженера, часть четвёртая

СОЧИ

Вот уже исчезла из виду Ривьера, в которой, когда-то, ещё в начале тридцатых годов, мы много раз бывали вечерами, ужина­ли и танцевали. Построенное ещё до революции здание Ривьеры было тогда самым величественным и роскошным сооружением Сочи. А теперь, после Отечественной войны, в Сочи построено так много прекрасных зданий санаториев, гостиниц, универмагов, что Ривьерой любуются только те, кто впервые увидел её много лет тому назад, для кого Ривьера связана с годами молодости.

Пароход идёт далеко от берега, я с трудом различаю прибрежные посёлки, но всё же узнаю Лазаревскую. Проезжаем мимо Аше, где я дважды проводил летний отпуск - первый раз в 1948 году со своим младшим сыном Андреем, второй раз в 1957 - с Катей, Екатериной Николаевной. Впереди Туапсе, где я обязательно выйду на берег и пройдусь по знакомым улицам этого милого городка. Вечером будет Новороссийск, а завтра – Ялта и Сева­стополь, о которых тоже есть, что вспомнить.

Всё побережье мне знакомо, в каждом городе или посёлке я бывал, хотя бы проездом, а во многих и жил подолгу. Обо всех этих местах остались воспоминания, но больше всего ярких и незабываемых воспоминаний осталось о Сочи и о родном мне сочинском доме № 4 на Приморской улице. Всё, или почти всё вокруг этого дома теперь изменилось - появились новые дома, рядом высится многоэтажная гостиница «Ленинград», только двухэтажный дом Гордонов и невда­леке от него Городская библиотека имени Пушкина вот уже много десятков лет остаются неизменными, такими же, какими я увидел их впервые в 1920 годах.

Но, подойдя поближе, можно и в этом доме заметить измене­ния против того, что было так давно. На площадке, перед входной дверью, уже нет скамеек для больных, ожидающих приёма. На двери уже нет медной таблички с надписью «Аркадий Львович Гордон» и осталась только таблица «Кирилл Аркадьевич Гордон». И в самом доме весь первый этаж, где когда-то помещались врачебные каби­неты Аркадия Львовича и Кирилла, занят чужими людьми, купившими эту часть дома у дочери Аркадия Львовича Лизы. За прежни­ми владельцами на первом этаже остался только холл, в котором когда-то мы весело проводили время в танцах и играх.

Но на втором этаже почти всё осталось без изменений, там же, где и прежде, стоят кровати, шкафы, столы, кресла и стулья. И, конечно, появилось то новое, без чего немыслима жизнь в настоящее время: холодильник в столовой, радиоприём­ник в комнате Киры, телевизор, возле которого каждый вечер соби­раются обитатели второго этажа, чтобы, впившись взором в экран, убивать время, не читая, не размышляя, не беседуя друг с дру­гом, не общаясь между собой.

Многое от прежней жизни напоминают теперь только завтраки, обеды и ужины на веранде, с которой видно море, и иногда стоя­щие на рейде корабли. Но нет уже за столом ушедших в небытиё тёти Мани, Арка­дия Львовича и их сына Лёвы. Нет и Лизы, покинувшей Сочи после продажи своей части дома - первого его этажа. Новое поколение пришло на смену старому, но общий уклад жизни в этом доме остался хотя бы внешне таким же, как и до ухода из жизни его первого хозяина.

О том, что где-то далеко от нашего Петербурга есть какой-то Сочи, в котором живёт тётя Маня с моим двоюродным братом Кирой, я слышал от родных ещё в раннем детстве. С чем-то таинственным для меня была связана жизнь в Сочи тёти Мани и её мужа - Аркадия Львовича Гордона. Иногда мама угощала меня какими-то незнакомыми мне фруктами, присланными или привезёнными тётей Маней из Сочи. Иногда я видел эту загадочную тётю Маню, приезжавшую в Петербург навестить главу всей семьи бабушку Таню, у которой каждое воскресенье на обед собирались её дети - братья и сёстры моей мамы со своими женами и мужьями. Но никогда я не слышал, чтобы на этом воскресном обеде бывал Аркадий Львович, иногда вместе с тётей Маней приезжавший в Петербург. Не бывал он и у нас дома, как не бывал и у боль­шинства нашей родни, очевидно, не одобрявшей в душе брак тёти Мани с евреем, хотя бы даже крещёным, хотя бы даже ставшим отчимом Киры, которому он дал свою фамилию. Вероятно, по тем же мотивам муж тёти Мани для меня и всех двоюродных братьев и сёстер именовался Аркадием Львовичем, а не дядей Адей. Тогда как мужья маминых сестёр именовались «дядя Платон», «дядя Алёша», а жёны маминых братьев – «тётя Катя», «тётя Анюта».

Знакомство с этим неизвестным сочинским кузеном состоялось в Ольгин день - день маминых именин 11 июля старого стиля, когда к нам на дачу в Терийоки с поздравлениями съехались многочисленные родные и знакомые. Мне было тогда восемь лет, Тане четыре года. Взрослые гости за именинным пирогом сидели на веранде, а дети баловались в саду. Я с приехавшими петербугскими кузенами и соседними мальчишками играл в казаки-разбойники, а Таня с Ксенией возле качелей играли в куклы.

Гоняясь за кем-то из «разбойников», я мельком увидел спускавшегося с веранды в сад какого-то незнакомого, очень плотного черноватого мальчика, старше меня возрастом. Я продолжал гоняться по саду и совсем забыл о незнакомце, как вдруг услышал сначала громкий визг и плач Тани, а потом разгневан­ный голос папы, звуки шлепков, вопли и крики. Потом оказалось, что этот незнакомый мальчик был тем самым загадочным сочинским Кирой. Тётя Маня только что привез­ла его из Сочи, чтобы он поступил в столичную гимназию. Прие­хав в Терийоки поздравить мою маму с днём ангела, она захвати­ла с собой из города Киру, чтобы ввести его в общество петер­бургских родных.

С того года Кира стал жить в Петербурге у тёти Лизы (по мужу – Сидоренко), с сыном которой Вадей Кира подружился ещё раньше, когда тётя Лиза с семьёй гостила у тёти Мани в Сочи. Вадя и Кира начали учиться в одном классе в гимназии Гуревича. Оба были старше меня на три-четыре года, но несмотря на это, я вскоре стал равноправным членом компании, в которую, кроме нас, входили сыновья дяди Кости.

Все мы жили близко друг от друга на Песках, и это позво­ляло нам часто встречаться дома у кого-нибудь из нас. Общие игры, рассказы о гимназии Гуревича, о реальном училище, где учились сыновья дяди Кости, о моём Николаевском кадетском корпусе - всё это сплачивало нашу компанию, с каждым годом теснее и теснее.

А до чего же весело и хорошо бывало нам, когда мы отправ­лялись на прогулки! Особенно хорошие воспоминания остались о гуляньях по безлюдной Воскресенской набережной за городским водопроводом, на берегу Невы между Литейным и Охтинским мостами.

Наступали праздники - Рождество, Новый год, масленица, Пасха, когда мы шумной компанией обходили с поздравлениями всех родных, заканчивая обход в доме № 1 по Забалканскому (ныне Московскому) проспекту у бабушки Тани, где нас уже ждало обильное угощение. Особенно трудновато приходилось на маслени­цу, когда общее число съеденных за день блинов с икрой и сём­гой доходило иногда до сотни на каждого из нас.

Вот в этой дружной компании я начал понемногу знакомиться с Сочи по рассказам Киры. Уже становились знакомыми такие сочинские места, как Агура, Орлиная скала, Кудепста с её пещерами. Уже я знал, что снежные вершины Фишта бывают видны из самого Сочи, знал что, пройдя вверх по реке Сочи, можно добраться до непроходимых джунглей, знал, что в Сочи есть великолепная, на французский манер выстроенная гостиница Ривьера... Вот бы всё это самому посмотреть!

Каждый год после возвращения Киры из Сочи с летних каникул я слышал от него новые рассказы о горных экскурсиях, о приключениях на берегу тёплого моря, и моё заочное знаком­ство с Сочи становилось глубже и основательнее.

Началась Германская война, и наша дружная компания понемногу редела. Один за другим двоюродные братья заканчи­вали среднюю школу, поступали в высшую, а потом их призывали на военную службу. И Кира, поступивший на медицинский факуль­тет Университета, был призван, попал на Кавказский фронт и исчез с моего горизонта до начала двадцатых годов. А остальные двоюродные братья в годы Гражданской войны погибли, и из нашей компании в живых остались только Кира да я.

Шёл уже 1924 год, а я всё ещё никуда не выезжал из Ленин­града, если не считать кратковременной поездки в Петрозаводск, а потом в Полоцк. Меня всё больше и сильнее начинала томить жажда странствий, жажда увидеть новые, незнакомые края. И, конечно, я был бы счастлив побывать на Чёрном море, о котором я столько знал из книг и рассказов. Ведь Чёрное море - это тот самый Понт Эвксинский, по которому аргонавты плыли в Колхиду за золотым руном. По нему на своих лёгких челнах переплывали запорожцы, чтобы на берегах Малой Азии громить турецкие города. Одной из первых и самых любимых моих книг была повесть К.М.Станюковича «Севастопольский мальчик», из которой я так много вычитал об этом тёплом Чёрном море. Сколько славных русских имён ещё в прошлом веке было связано с Чёрным морем - Пушкин, Толстой, Айвазовский, Чехов и много-много других.

И потому мне очень хотелось после долгих лет безвыездно­го житья в Петербурге увидеть и само Чёрное море, и его бере­га с вечно зелёными пальмами и эвкалиптами, которые я видел только на картинках и в оранжереях Ботанического сада. Хоте­лось увидеть живых кавказцев в их экзотических черкесках с газырями на груди, с папахой на голове, с кинжалами за поя­сами. Всю эту экзотику мне приходилось видеть лишь на сцене Мариинского театра в опере «Демон».

Наконец, в сентября 1924 года моим мечтам суждено бы­ло осуществиться. Я служил тогда на финляндском участке Октябрьской железной дороги, где строил мосты. В конце августа я сдал приёмной комиссии очередной мост и получил отпуск, а вместе с ним бесплатный проездной билет до Сочи и обратно. А обратно я должен был вернуться в конце сентября вместе с Таней, с начала лета гостившей у тёти Мани.

Плацкартный вагон поезда Ленинград-Адлер был наполнен пассажирами разных возрастов, едущих на юг. В моём отделении - несколько немолодых уже пассажиров, бывавших на Чёрном море ещё до Германской войны и теперь впервые после войны и разру­хи едущих к тёплому морю. Они беспрерывно делятся воспоминаниями о светлых днях, проведённых в их молодые годы на бере­гах Чёрного моря. То и дело слышу я знакомые по книгам и со слов Киры названия курортов - Адлер, Гудауты, Геленджик, Гаг­ры, Сочи, Сухуми. После пересадки в Туапсе на местный поезд я впервые в жизни совсем вблизи увидел Чёрное море. Из окна вагона были видны волны, набегающие на береговые скалы. Местами скалы расступались, образуя небольшие песчаные пляжи, переполненные купающимися. Приветствуя проходящий поезд, они что-то кричали и махали руками, а мои соседи, сгрудившись у окна, отвечали им, выкрикивали приветствия, восторгались синевой моря, ярким солнцем, пенящимися волна­ми, и снова и снова, волнуясь и перебивая друг друга, гово­рили о радостях бытия, ожидающих их по приезде в Сочи.

Мне тоже хотелось, прильнув к окну, наглядеться на то, что до сих пор не видел и что мечтал увидеть, но я не допускал себя до этого. С видом полнейшего равнодушия ко всему тому, что приводило в экстаз моих немолодых соседей, я, не глядя на море, взобрался на свою верхнюю полку и, закурив папироску, развернул газету, пытаясь её читать. Но я не мог не слышать пересуды громким, возмущённым шё­потом, моих соседей: «Вы посмотрите только на эту современную молодёжь! Ему даже не интересно увидеть эту красоту за окном! Ему на всё наплевать и ничего всей этой молодежи не нужно кроме девок и водки! Боже! Чего можно ждать от таких молодых людей? Брюки клёш, - это его заинтересовало бы! Куда мы идём с такой сменой?»

Мне немножко даже льстили такие отзывы в мой адрес, говорившие о том, что моё деланное безразличие достигло своей це­ли. Что-то побуждало меня напускать на себя маску пресыщенного, ничему уже не удивляющегося человека. Как видно, многим юношам присуще надевать такую маску. Помните ... «как Чайльд-Гарольд, угрюмый, томный, в гостиных появлялся он…».

Настроив себя на онегинский лад, равнодушный ко всему, доехал я до Сочи и отправился к Гордонам, разумеется, пешком, так как денег у меня было в обрез и нанять извозчика средств не хватало.

Еще до революции у Аркадия Львовича Гордона рядом с жилым домом был его небольшой санаторий, ныне разросшийся в громадный санаторий «Красная Москва» (потом - санаторий имени «Мориса Тореза»). Зная об этом санатории, но совершенно забыв о реквизиции санаториев в пользу государства, я шёл, спрашивая у встречных прохожих: «Как пройти в санаторий доктора Гордона?» и, наконец, до него добрался. Там я и встретил самого Аркадия Львовича, вместе с ним дошёл до их дома на Приморской улице и попал прямо к обеду.

После реквизиции санатория все Гордоны опасались последующих неприятностей вплоть до изъятия их жилого дома и потому самым ужасным для них казалось любое напоминание о их при­надлежности к числу частных домовладельцев и, тем более, к числу бывших владельцев капиталистической собственности. В общем, попало мне изрядно за моё неосторожное поведение. Но понемногу всё сгладилось, и я был прощён. Вот тогда, осенью 1924 года я впервые, ещё очень робкими шагами начал приоб­щаться к радостям горных прогулок, когда поднимался на Бата­рейку, на Орлиную скалу, любовался Агурскими водопадами.

Эта первая дальняя поездка из Ленинграда разбудила дремлющую в моей душе тягу к путешествиям, и уже в следующем году я из Ленинграда почти на год уехал для работы в Одессе, а ещё через год уехал на Волгу в Вольск, и с этого начались мои ежегодные странствия по России.

Через четыре года после первого посещения Сочи я с молодой женой снова оказался у Гордонов. Наслышавшись от Киры много интересного о Мзымте и Красной Поляне, мы с Люсей решили отправиться в пеший поход на Красную Поляну. Несмотря на неудачи плохо организованной горной прогул­ки, впечатление осталось такое, что на всю жизнь заложило в душу любовь к горам.

Прошло два года, полных событий в личной жизни, рожде­ние первого сына, окончание постройки первого моего дока, отъезд на работу в Грузию и возвращение весной 1930 года в Ленинград. А осенью того же года, когда мы получили внеочередной отпуск, нас снова потянуло на Кавказ, и по Военно-Грузинской дороге мы приехали в Тифлис, оттуда поехали в Боржом и Бакуриани, затем в Сухум и, наконец, в Сочи, в дом тёти Мани. Он был полон как всегда, приезжими, но и нас приютили.

Приютили. Те несколько дней запомнились на всю жизнь, так весело и беззаботно проходило время в компании молодых кузенов и их друзей. Прогулки по паркам, купанье, катанье на кириной лодке «Краб» и иногда вечера танцев в холле дома Гордонов. С упоением мы танцевали фокстроты, блюзы и танго, хохотали, веселились до упаду, ни о чём кроме радости бытия не думая. А однажды вечером от избытка молодого глупого задора изображали на газонах парка напротив дома Гордонов собак - бегали по аллеям на четвереньках и лаяли на гуляющих.

В 1932 году всё лето - два или три месяца прожили в Сочи на даче под Маяком вместе с первенцем Кирюшей, которому было тогда уже три с половиной года. В это лето я снова увидел Красную Поляну, когда под предводительством Лёвы Гордона наша небольшая группа самостоятельных туристов отправилась в лагерь Холодный и на ледники Псеашхо. А в 1933 году я приехал в Сочи один и прожил там три месяца до октября. Тогда я работал доцентом Ленинград­ского автодорожного института. Отпуск у преподавателей, не руководивших практикой, в то время был такой продолжительный. Люся с Кирюшей и недавно родившимся Андрюшей оставались под Ленинградом.

Всё это лето в доме Гордонов было больше, чем обычно, гостей - москвичей и ленинградцев, родственников, и просто знакомых. Время проходило как никогда весело и приятно. Сразу после утреннего завтрака вся компания, за исключе­нием тёти Мани и Аркадия Львовича, а иногда и без Киры, заня­того на приёме больных, спускалась вниз к морю на пляж у да­чи Подгурских. И здесь начинался первый этап морских развлечений. Часами мы не выходили из воды, заплывая как можно дальше от берега. Я был пловец неважный, но Лёва и особенно Кира были исключительные мастера, плававшие своим, никому незнакомым стилем. Бывало, что они заплывали так далеко, что их можно было увидеть только в би­нокль.

Однажды загорающие купальщи­ки заметили, что далеко в открытом море появились сначала две чёрные точки, потом точки превратились в головы, а затем купальщикам стали видны два плывущих к берегу незнакомых человека. И тут Кире пришла в голову мысль изобразить моряков после кораблекрушения. Выйдя на берег, он начал разговаривать с лежащими на пля­же сначала по-французски, а потом на ломаном русском языке. Это была очень мало интеллигентная публика из отдыхающих в санаториях ударников труда. Собралась толпа любопытных. Начались охи и ахи, предложения помощи. Моряки бросились в волны, быстро исчезли из виду и через полчаса вышли на берег у дачи Подгурских, где мы и уз­нали эту историю, несколько дней обсуждавшуюся на пляжах.

В таких развлечениях проходила первая треть дня. К двум часам дня мы были обязаны быть дома на обеде. Тётя Маня была строгая хозяйка и нарушений дисциплины никогда не допускала. После обеда до ужина мы имели право как угодно распоряжаться собой. Большей частью, если на целый день заранее и с разрешения хозяев не был запланирован какой-нибудь дальний поход, мы снова отправлялись на пляж, на этот раз подальше от дома. На границе женского и общего пляжа, мы до черна загора­ли, знакомились с такими же любительницами загара, заводили мгновенные и непродолжительные романы, катались с новыми знакомыми на кирином «Крабе».

Помню, как однажды мы с Кирой лежали на этом пляже. На море было небольшое волнение, и набегавшие на берег волны пенились и, разбиваясь, докатывались до наших ног. Закинув за голову руки, надвинув соломенные шляпы на лоб, мы смотрели на море, и вдруг перед нашими взорами предстала сама Афродита, выходящая из пены морской. Совершенно обнажённая, с телом бесподобной красоты, за­кинув руки за голову, она выходила из воды у наших ног. По­ражённые чудесным видением, мы, не шевелясь, смотрели на богиню спокойно, без смущения прошедшую мимо нас. Она была одна, но даже мысль о возможности с ней познакомиться так, как мы знакомились с земными женщинами, не могла прийти нам в голову. С тем же равнодушием и отсутствием стыда, у всех на гла­зах, не спеша, ушла с пляжа. А мы не шелохнувшись, провожали её глазами.

Вечерами время проходило в прогулках по Приморскому парку, зачастую с пляжными знакомыми. Аллеи выбирались преимуще­ственно глухие и тёмные. Иногда мы отправлялись в ресторан Ривьеры, где можно было и потанцевать с нашими дамами и просто послушать музыку.

Иногда и Аркадий Львович, желая передохнуть от строгого домашнего режима, присоединялся к нашей компа­нии и, как бы случайно, по дороге заходил с нами в какое-нибудь кафе и угощал нас пирожными, мороженым и лёгкой выпивкой. А однажды, вместе с одним из своих знакомых армян, устроил очень хорошую пирушку в ресторанчике на Батарейке. Там были вина, до тех пор неведомые мне и очень мне понра­вившиеся «Лыхны», «Букет Абхазии» и другие.

Всё это лето мы много говорили о прелести горных по­ходов. Одни предлагали пойти на Фишт, другие на Кардывач, третьи предлагали пеший по­ход на Рицу, но дальше разговоров дело не шло - слишком трудно было оторваться от ставшего привычным времяпрепро­вождения на пляже.

Но к Лёве в конце августа приехал один из его однокурс­ников - В.В.Давыдов, никогда не бывавший ещё в горах, но много слышавший в Ленинграде о прелестях горных прогулок. Он так настаивал на экскурсии куда-нибудь в горы, что мы, ещё не до конца морально разложившиеся на сочинских пляжах, устыдились и решили отправляться в верховья Бзыби в Псху. И потому с воодушевлением я принял участие в подготовке похода. Мы запаслись палатками, заплечными мешками, ледо­рубом и альпенштоками, тёплой одеждой и обувью с шипами, накупили мясных консервов и, наконец, автобусом отправились в Сухуми, чтобы оттуда, наняв проводника с вьючной лошадью, уйти в захватывающе интересный поход.

В Сухуми перед трудным походом надо было день-два пере­дохнуть, попрощаться с морем и за это время подыскать хоро­шего проводника. Отложив поиски проводника на завтра, мы ос­тавили палатки и тяжёлые вещи у одного из знакомых Киры, живущего в своём домике возле базара, и для начала от­правились в один из абхазских ресторанов и оттуда на берег. Море было такое тёплое, такое ласковое, что выходить из воды просто не было сил. Только вечером мы вернулись к своему пристанищу и раскинули палатки во дворе кириного знакомого. Искать проводника было уже поздно, мы ещё раз обсудили планы нашего похода в Псху и улеглись спать.

На следующий день повторилось то же самое. И каждому из нас, кроме Давыдова, начала закрадываться в голову мысль, зачем же нам тащиться с заплечными мешками в какое-то Псху, когда здесь на берегу совсем неплохо, да и базар рядом, где можно в харчевне вкусно поесть, вместо того, чтобы в доро­ге есть консервы, заедая их сухарями. И под разными предлогами, друг с другом не сговариваясь, мы откладывали уход в горы, а В.В.Давыдов злился и настаивал на выходе из Сухуми. Дело кон­чилось тем, что мы решили оставить Сухуми, но не для Псху, а для Сочи. Тем и закончилась наша прогулка в горы Западного Кавказа.

В следующем году я ненадолго заезжал в Сочи, а потом на долгие годы расстался с Сочи. Много событий, бόльшей частью тяжёлых, было за это время и в моей жизни и в жизни сочинской родни, потерявшей Аркадия Львовича.

Снова в Сочи я попал только в 1945 году, когда служил в военно-дорожных частях нашей армии. В мая мне было поручено обследовать состояние мостов на Приморской дороге, на трассе Новороссийск-Зугдиди. Тёплым солнечным утром я прие­хал в Сочинский дорожно-эксплуатационный участок, а оттуда, после недолгих дел, поехал к Гордонам.

Машина подъезжает к Приморской улице, замедляя ход перед поворотом, и вдруг я вижу идущего мне навстречу Кирилла, я открываю дверцу кабины, выскакиваю из машины и подбегаю к Кире, он сразу же меня узнает и мы обнимаем друг друга. Весь вечер и утро следующего дня я пробыл у Киры, а когда уезжал обратно в Сухуми, Кира сказал мне, что отныне та комната, в которой я пе­реночевал, бывший кирин врачебный кабинет с отдельным выходом на двор, будет моей комнатой и в ней я всегда смогу жить, бывая в Сочи.

В то лето 1945 года до перевода осенью из Сухуми в Ленинград я несколько раз по делам бывал в Сочи и каждый раз останавливался в «своей» комнате. Но прошли годы, и весь ниж­ний этаж, а вместе с ним и «моя» комната оказались у чужих людей, и теперь в доме Гордонов моим уголком считался бал­кон в бывшей спальне Аркадия Львовича. Ничто в этой комнате не изменилось с тех пор, как я был в ней ещё при его жизни. Тот же письменный стол, те же книжные шкафы, даже на стене осталась та же фотография излечения душевнобольной женщины знаменитым французским психиатром Шарко. Только вместо кровати стоит лежанка для осмот­ра больных Кирой, устроившим теперь в этой комнате своей вра­чебный кабинет.

Ещё много раз после 45 года я бывал в этом доме, иногда даже ежегодно, и всегда находил у Кириной семьи такой же радушный прием, как у тёти Мани и Аркадия Львовича. Очень нравится мне «мой» балкон, на котором так хорошо спится на свежем воздухе под рокот набегающих на берег волн Чёрного моря. Засыпаю под музыку на соседней танцплощадке санатория имени Мориса Тореза. Сплю глубоким непробудным сном, даже не приняв на ночь снотворного, без чего обычно не могу заснуть. Просыпаясь, снова слышу доносящуюся до меня музыку, под звуки которой соседи-курортники на той же танцплощадке занимаются утренней физзарядкой.

Начинается сочинский день с завтрака на всё той же веранде и с тем же ритуалом, что был заведён тётей Маней, а теперь поддерживается Лидой, женой Киры. Теперь старшее поколение – это Кира и я, после завтрака мы уже не спешим на пляж - нечего теперь нам там делать, когда солнце высоко. Надо беречь, опасаться перегрева, и потому мы купаемся ещё до завтрака и перед заходом солнца. Здоровье - прежде всего, и пляж нас теперь привлекает только из-за купанья, а не из-за чего-либо другого. Наше время прошло, и целые дни на пляже теперь проводит младшее поколение Гор­донов со своими друзьями. Быть может, им ещё посчастливится увидеть богиню, выходя­щую из пены морской.

Но всё же до последних лет кое-что из сочинских радостей бывало и у нас, у старшего поколения. Лет двадцать тому назад я вместе с Кирой, Лёвой и его приятелями, приехавшими из Ленин­града, ходил на восхитительную горную прогулку на озеро Малая Рица. От Рицы мы впятером забрались в горы, метров на четыреста или пятьсот воз­вышавшиеся над ней. Путь был очень нелёгкий: прихо­дилось карабкаться по скалам, пробираться сквозь заросли кустарников, но мы, забыв о своих годах, упорно лезли наверх, совсем как в молодости. И были вознаграждены неповторимой красотой озера Малая Рица, окружённого скалами и высокими пихтами.

А через два или три года более многочисленной компанией, мы на полторы недели ушли из Красной Поляны на перевал Ачишхо. Самые лучшие воспоминания остались и от этой прогулки. И больше в далёкие горные прогулки я не ходил - сердце не позволяло. А Кира до последнего времени, несмотря на то, что ему уже восьмой десяток, ходил в горы, но уже менее труд­ными путями.

Пусть лучше скажет он об этом сам:

Вот опять я в Красной поляне, опять иду от конечной остановки сочинского автобуса вниз по Советской улице, вижу такие знако­мые дома с такими же знакомыми палисадниками, заборами и калит­ками, ничуть не изменившимися с тех пор, как я впервые побывал в Поляне. А это было очень давно, более сорока лет тому назад. Так же, как и в прошлые годы, на улице, прямо на её проезжей части, наперегонки бегают мальчишки, русские и греки, тут же степенно прогуливаются телята, а чёрные поросята похрюкивают и роются в навозе, нисколько не боясь проносящихся мимо «волг» и «москвичей».

В волгах и москвичах восседают грузины. Из знойного Тифлиса бегут со своими семьями состоятельные грузины и армяне в про­хладную и тихую Красную Поляну и проводят в ней всё лето. Деньги у таких отдыхающих всегда немалые, поесть вкусно они любят. Они скупают все те вкусные вещи, которые в Поляну доставляют из Сочи - курочек, уток, цыплят, тор­ты, пирожные, конфеты, сыры - всё то, что с радостью купили бы и местные жители. Но им приходится только облизываться, в то время как приезжие угощаются разными харчо, чихиртмой и сациви, а после пиршества и дети, и взрослые с шумом и гамом радуются жизни в та­ком нежарком, тихом и уютном месте, как этот заброшенный в горы посёлок.

Иду по Советской улице и вижу почти у каждого домика сидящих возле калитки старичков и старушек, предлагающих купить сливы или яблоки из своего садика. Но я ничего не покупаю, все эти покупки впереди - прежде всего надо найти комнату, и я останавливаюсь у дома Халайчевых, где уже несколько раз жил в прошлые годи.

«Мама и папа дома?» - спрашиваю я Толика - хорошенького мальчугана-грека и, получив утвердительный ответ, вхожу и поднимаюсь на знакомую веранду. Моя прошлогодняя комната оказывает­ся сегодня ещё свободной, но я хочу полной изоляции и потому иду дальше на Мичуринскую улицу к старушке-вдове Полине Аврамовне, у ко­торой я в прошлом уже дважды жил в очень уютной отдельной ком­натке с окном, выходящим в парк лесничества. Как и в прежние годы, мне эта комната сразу же была уступлена за обычную цену - рубль в сутки, и я сейчас же начал распаковывать чемо­дан и устраиваться; потом сходил в столовую, пообедал, взял в библиотеке «Счастливый остров» Бенгта Даниельсона, заглянул на турбазу, купил черешни и чернослива, хлеб и бутылку кефира на утро и вернувшись домой, улёгся на кровать с книгой в руках.

Первые два-три дня у меня были попытки разыскать прошлогодних и ещё более давних знакомых, спутников в прогулках по Поляне и в горных походах. Поиски успехом не увенчались. Но ещё обиднее было не найти московского доцента Степана Давидовича Купаляна, с которым я познакомился лет двенадцать тому назад, когда большой компанией мы ходили на перевал Аишхо. От Веллы Натановны и потом уже в Одессе из письма С.Д. Купаляна я узнал, что Красную Поляну он оставил навсегда по врачебному совету. Теперь он каждое лето уезжает в Эстонию.

Да, жаль, что Степан Давидович больше не ездит в Поляну. Мы с ним немало погуляли и в самой Поляне и вблизи от неё, и на память от этих прогулок осталось немало хороших фотоснимков. Первое наше совместное путешествие было на перевал Аишхо. В тот год я вместе с Кирой, Лёвой и его женой решили тряхнуть стариной и отправиться из Красной Поляны в прогулку на Аишху. Автобусом из Сочи мы приехали в Поляну и нагрянули к Б.В.Лищенко, который в те годы был одним из активнейших краеведов, а его супруга Велла Натановна, служившая в Краснополянском лесничестве, часто уходила в горные прогулки и собирала там редкие травы и цветы для гербариев. Супруги тот­час же не только присоединились к нам, но и привлекли к походу ещё нескольких москвичей, своих знакомых, в том числе и Степана Давидовича.

Чтобы не тащить на себе тяжелые рюкзаки с палатками, спальными принадлежностями, посудой и едой, решено было нанять про­водника с вьючной лошадью. Это приветствовали все участники по­хода, кроме Лёвы Гордона, презиравшего отступления от классики - горных экскурсий. И он сам, и его покорная жена вышли в поход, неся на себе громадные рюкзаки со всем необходимым снаряжением и едой. Нежелание отступать от классического образа жизни в горном походе побудили Лёву в саду Лищенко поставить свою палатку, чтобы ночевать и отдыхать в ней до дня выхода из Поляны. А я и Кира спокойно устроились на крытой веранде, не заботясь о несоблюдении правил поведения истинных туристов.

Добравшись до подступов к перевалу Аишхо, основное наиболее многочисленное ядро нашей группы разбило палатки на границе пих­тового леса и альпийского луга. Там мы провели несколько замеча­тельных дней, в то время как более активные туристы, отправились на самый перевал и дальше. Это были Кира, Б.В. Лищенко и, конечно, Лёва с покорной супругой Лилей. Далеко они не ушли, так как встретили очень бурный поток. Переправляться вброд решился только Лёва и вслед за ним - безропотная Лиля. С трудом выбравшись из стремнины, ретивые туристы вернулись к нашему лагерю, где мы чудесно проводили время.

За эти дни отдыха мы совершали небольшие прогулки к снежни­кам, из которых вытекали ручейки, впадавшие в какой-то из притоков Мзымты. Кого-нибудь оставляли дневальным в лагере. В его обя­занностях была охрана лагеря от диких свиней, медведей, а также от браконьеров, не брезгавших поживой в неохраняемом лагере. Кроме того, надо было поддерживать огонь в костре, чтобы вовремя приготовить немудреный обед из консервов. Обязанности были несложные и давали возможность наслаждаться полным покоем и отдыхом.

Вспоминается одно из таких моих дежурств, когда, оставшись один в лагере, я лежал на траве пологого склона, закинув руки за голову, любуясь красотой горной природы. Несколько часов я провёл так, не отрывая взгляда от голубого небосвода, по которому проплывали небольшие белые облачка, от темноты сине-зелё­ного пихтового леса, переходящей в яркую зелень альпийского луга. На нём всюду виднеются чудесные лилии, колокольчики, а на опушке леса - какие-то кустики, усеянные розовыми и белыми цветами. Рядом со мной журчит ручей с кристально чистой водой, в воздухе долго-долго парит сокол или кречет. Вдруг камнем он падает вниз, а потом медленно взлетает, держа в когтях какую-нибудь беднягу мышку-полёвку. А где-то высоко вдали, у снежников, видны крохотные фигурки моих друзей. Тишина, покой, полное отдохновение для нервов.

Незаметно проходит время, и я начинаю го­товить заказанные блюда - кашу, мясные консервы и чай. Со смехом и шутками возвращаются мои товарищи, и вскоре начинается обед, после него - недолгий отдых, а потом рассказы о недавних впечатлениях, обсуждение планов на следующий день, воспоминания о прошлогодних и ещё более давних туристских походах и приключениях.

Потом мы перенесли наш лагерь немного ниже, устроившись в заброшенном пастушеском шалаше, в котором, конечно, не было той романтики, как в палатке, но зато было гораздо удобнее. В этом шалаше все мы прожили последние дни похода.

Я спал у самого входа в шалаш, рядом со мной - Степан Давидович, дальше в глубине - остальные наши спутницы и спутники. Не­смотря на жёсткое ложе из еловых веток, несмотря на ночную гор­ную прохладу, от которой не спасает лёгкое одеяло, сон у всех крепкий и глубокий. Но всё же сквозь сон я временами слышу за стенкой шалаша какие-то осторожные шаги, и мне начинает сниться, что кто-то невдалеке от меня что-то копает, ворочает, чем-то бренчит. А на утро, выйдя из шалаша, мы обнаруживаем следы мед­ведя возле оставленных нами консервных банок из-под свиной тушёнки.

После этой экскурсии на Аишху мы со Степаном Давидовичем сдружились. В последующие годы, пока врачи не запретили ему ездить в Красную Поляну, мы много и часто бродили вокруг Поляны. Поднимались с туристами на альпийские луга Аибги и Ачишхо, ходили к эстонским сланцам, к знаменитому туннелю, фотографировались у мостиков через Мзымту. Последнее лето, когда я встречался со Степаном Давидовичем в Красной Поляне, было в 1967 году, за несколько месяцев до моего инфаркта. В то лето мне трудно бывало подниматься даже к охотничьему домику - начинало болеть сердце, и бόльшую часть времени я проводил за чтением книг из библиотеки, а вечерами - за просмотром фильмов, снятых Бо­рисом Васильевичем в заповеднике. Недолго я в то лето пробыл в Поляне и вскоре улетел в Волгоград, откуда на туристском теплоходе, отправился до Ростова, потом вверх по Дону, вниз по Волге до Астрахани, а затем по Волге до Горького.

О том, что сердечная боль в Красной Поляне была предвестником инфаркта, я и не догадывался, пока в ноябре 1967 года меня не хватил самый настоящий инфаркт. После него в Красную Поляну я приехал только в августе 1970 года и поселился в доме Халайчевых, в котором моим соседом оказался москвич Алексей Фёдорович.

Впервые у Халайчевых я прожил недели три в августе и начале сентября 1961 года. В тот год по указанию Министерства морского флота мне надлежало обследовать техническое состояние железобе­тонного плавучего дока в Совгавани. Мне не хотелось, но начальство настаивало. Я посчитал за лучшее незаметно скрыться из Одессы до конца отпуска. И чтобы проректор моего института В.Ф.Кравчук не смог бы меня найти и отозвать из отпуска для командировки в Совгавань, я не нашёл места лучшего, чем Красная Поляна.

Приехав в Красную Поляну я поселился по рекомендации Велли Натановны у Халайчевых. Я много, очень много читал, выбирая книги из местной библиотеки. Особенно понравился мне в переводе с голландского роман «Рыжеволосая девушка» о героях Сопротивления во время германской оккупации. Окно моей комнаты выходило на север, в сторону находившейся недалеко турбазы, откуда вечерами доносились танцевальная музыка и пение. Чуть ли не каждый вечер по несколько раз я слышал тогда одну и ту же мелодию «Ландыши».

Моего соседа я видел только вечером, так как с раннего утра, ещё пока я нежился в постели, он уходил в лес на склоны Ачишхо. Там он искал грибы, сушил их на солнце, там варил себе немудрёный обед из захва­ченных с собой продуктов и только в сумерки приходил домой. На мои удивлённые вопросы о таком отдыхе, он отвечал, что в Москве ему почти не приходится ходить, так как место его работы рядом с его жильём. Ездить куда-либо за город ему не удаётся, кино и театры его не привлекают и потому здесь, в Красной Поляне, этими ежедневными походами и всем, что с ними сопряжено, он и вознаграждает себя за физическую бездеятельность в Москве. А от хозяйки я узнал, что Алексей Фёдорович каждый день по утрам (очевидно, для физзарядки) колет ей дрова и даже де­лает запасы наколотых дров на зиму. В этот раз, приехав в Поля­ну и увидев в сарае уже наколотые дрова, он даже обиделся, ска­зав, что «неужели нельзя было подождать меня, чтобы я всё это наколол!».

В том, прошлом году, я часто встречался с Ю.С.Девдариани и много времени проводил с ним в прогулках по Поляне, понемногу привыкая к высоте и к разреженному воздуху.

Дошедшие до Поляны известия о холере в Одессе не нарушили моего отдыха, хотя и вызвали немало волнений по поводу то­го, как и когда мне удастся вернуться домой. Денег с собой у меня было не больше, чем на месяц жизни, а ведь могло быть и так, что из-за карантина пришлось бы несколько месяцев быть вне Одессы и, следовательно, остаться без средств. А слухи о холере становились всё более и более тревожными. Группу туристов, ушедших из Красной Поляны на Рицу, на границе с Абхазией задержала и вернула обратно пограничная стража - карантин! В Грузии тоже холера! Из Адлера самолёты на Волгу не идут - в Астрахани и Волго­граде карантин так же из-за холеры!

В Красной Поляне, где я всегда жил без всякой прописки, тре­буют теперь временную прописку и проверяют по паспорту, когда и откуда приехал в Поляну, и мне приходится идти в поселковый совет, отмечаться там и получить справку о временной прописке. Но, в конце концов, выясняется, что одесситам въезд в их холерный город не запрещён, и потому я досрочно, пока не отменили разрешения на въезд, покупаю билет на самолёт в Одессу на 19 августа 1970 года.

Чтобы выехать из Поляны, пришлось оформлять документы в поселковом совете на Советской улице, в том двухэтажном здании, в котором много лет тому назад была мест­ная гостиница. Об этом я знал, и каждый раз, проходя мимо этого дома, невольно вглядывался в него и вспоминал три недели, проведённые в этой гостинице вместе с М.Н. в далёком 1934 году. То была яркая вспышка в моей жизни. Всё в ней навсегда пошло по-иному.

Вот и подошли последние дни отдыха в Красной Поляне и уже куплен билет на автобус рейса до Адлера. Вчера вечером распрощался с семьёй Лищенко, последний раз отлично выспался в своей уютной комнате, позавтракал и иду на десятичасовой автобус. Моё место - с левой стороны, и это позволит мне всю дорогу видеть долину Мзымты. Автобус трогается, заворачивает на трассу, и я бросаю послед­ние взгляды на вершины Ачишхо и Аибги. Исчезают последние, милые сердцу домики, наш автобус мчится по извилистому шоссе, притормаживая и подавая гудки у крутых поворотов, когда за скалами не видно встречных машин. Слева шумит Мзымта, справа нависают скалы, чередующиеся с узкими, заросшими лесом ущельями. Лишь изредка, оглянувшись назад, в просветах дороги можно увидеть далёкие снега на Псеашхо. Автобус мчится и проносится мимо памят­ных мест. У этого водопада мы отдыхали со Степаном Давидовичем Купаляном, когда ходили к туннелю. А здесь у пасечника купили ба­ночку душистого мёда. Проехали туннель, и на мгновенье я смог уви­деть висячий мостик через Мзымту, у которого мы провели отличный денёк с С.Д. Купаляном лет десять тому назад. Скоро будет остановка автобуса у базарчика на 25 м километре, где по обычаю выходят из автобуса все пассажиры, чтобы купить фрукты и напиться холодной воды из здешнего родника.

Автобус трогается, я вновь вижу знакомые места и, как всегда во время езды, погружаюсь в воспоминания, и перед мысленным взором чётко и ясно с мельчайшими подробностями встаёт то, что было когда-то здесь и казалось уже давно забытым.

Самолет рейса Адлер-Рига с посадкой в Одессе почти пустой. В ней не выпускают даже летчиков, и только одесситы, предъявив паспорт милиционеру, получают право выйти на лётное поле, взять свой багаж и идти на выход к такси. Но никаких такси возле аэропорта нет. Нет ни троллейбусов, ни автобусов, площадь у аэровокзала пуста, и по ней ходят только патрули. Становится не по себе! К счастью, появляется автобус, и немногие прилетевшие в Одессу, в их числе и я, уезжают в город.

И снова я дома. Я почти одинок. Что ждёт меня впереди? Слава Богу, мы никогда этого не знаем.

Декабрь 1971 года