Идрис Шах Суфии Канон 0
жүктеу/скачать 5.56 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Аль‑Газали из Персии
| Мое сердце может принять любую форму:
Для монаха оно станет монастырем, для идолов – храмом, Пастбищем – для газелей, Каабой – для правоверного, Оно может стать свитком Торы и Кораном. Любовь – моя вера; куда бы ни сворачивали ее верблюды, Одной только любви я поклоняюсь и в нее верю! Романтически настроенный человек может подумать, что знакомая ему, поддающаяся определениям любовь, с которой его ум автоматически связывает эти слова, и подразумевается Величайшим Шейхом в этом стихотворении. Для суфия же это суфизм, и обычная «любовь» является всего лишь ограниченным фрагментом, за пределы которого обычный человек при обычных обстоятельствах никогда не выходит. Аль‑Газали из ПерсииСлова, используемые для обозначения «состояний» в суфизме, передают всего лишь приблизительный смысл. Калабадхи В тот период, когда норманны укрепляли свои владения в Британии и Сицилии, а на Запад через завоеванную арабами Испанию и Италию проникало все больше мусульманских знаний, империи ислама было менее пятисот лет. Высшее духовенство, запрещенное в исламе и тем не менее обладавшее огромной властью, отчаянно пыталось примирить методы греческой философии с Кораном и традициями Пророка. Пользуясь схоластическими методами толкования религии, эти диалектики оказались неспособны доказать свою правоту с помощью интеллекта. Распространение знаний помогло обществу перерасти рамки формальной диалектики. Прекрасные экономические условия послужили причиной появления многочисленной интеллигенции, которую уже не удовлетворяли догматические аргументы или заявления о том, что «государство должно быть правым». Государством был ислам. Казалось, что ислам распадается на части. В это время молодой перс из Мешхеда по имени Мухаммед аль‑Газали («Прядильщик»), с ранних лет оставшийся сиротой и воспитанный суфиями, проходил обучение в Центральной Азии. Ему суждено было совершить два очень важных дела, в результате чего и христианство и ислам приобрели некоторые черты, сохраняемые ими по сей день. Ортодоксальный ислам противопоставлял себя суфизму, который он рассматривал как попытку игнорировать закон и заменить его личным опытом реального смысла религии, что было весьма еретической идеей. Мухаммед аль‑Газали оказался единственным человеком, способным примирить ислам с интеллектуализмом и, по словам профессора Хитти, «доказать в конечном итоге правоту направления Ашарийа, сделав его положения определяющими для всего ислама». Этот еретик добился таких успехов в своей деятельности, став, фактически, отцом мусульманской церкви, что даже наиболее ортодоксальные деятели до сих пор, называют его высшим академическим титулом «Довод Ислама». Не прошло и пятидесяти лет после появления его трудов, как они уже активно влияли на иудейскую и христианскую схоластическую мысль. Он не только блестяще предвосхитил идеи «Священной войны» и «Пути паломника» Джона Баньяна, но и повлиял на Рамона Марти, Фому Аквинского, Паскаля и многих других, более современных мыслителей. Такие произведения, как «Опровержение философов», «Алхимия счастья» и «Ниша света», содержащие в себе многие идеи Мухаммеда аль‑Газали, по‑прежнему усердно изучаются. Многие авторы отмечают, что Абу‑Хамид Мухаммед аль‑Газали, которого в средневековой Европе называли Альгазаль, взялся ответить на вопросы, которые христианские теологи с чувством признательности оставили решать мусульманским мыслителям, и ответил на них. Профессор Хитти назвал его ответы «мистико‑психологическими», ответами суфия. Узаконенное положение суфизма и признание его многими мусульманскими богословами внутренним содержанием ислама есть прямое следствие деятельности Газали. Идеи, переданные Газали своим последователям и оказавшие влияние на доминиканцев, св. Фому Аквинского и св. Франциска Ассизского, на каждого из них – весьма разное, немало озадачили западных исследователей мистицизма. Замешательство в их стане длится и по сей день. С точки зрения Суфиев, учение Газали отчетливо проявило себя, хотя и с разными акцентами, как в деятельности склонных к интеллектуализму доминиканцев, так и в деятельности интуитивных францисканцев. Его влияние, разделившееся на два потока вследствие обработки и специализации только на одном суфийском методе в отрыве от остальных, столь очевидно, что даже если не знать об источнике вдохновения вышеназванных христианских учителей, можно без труда распознать в этом суфийский поток. Эвелин Андерхилл («Мистицизм») удалось установить внутреннее единство внешне различных направлений этих двух христианских школ. Явно ничего не зная о суфийских влияниях на христианский мистицизм, она сумела подметить, что в основе деятельности и доминиканцев, и францисканцев лежит созерцание, «поэтому они и могли объяснять средневековому миру великие духовные традиции прошлого». Используя суфийскую концепцию о том, что все проявления религиозной и психологической деятельности по своей природе идентичны и представляют собой непрерывную традицию, которая может быть продолжена определенными людьми, Газали нашел позицию, с которой он смог представить и мистицизм, и теологию, не выходя за рамки их внутреннего содержания. Делая это, он смог наглядно показать внутреннюю реальность религии и философии таким доступным образом, что это вызвало отклик у последователей всех религий. В результате, при всем уважении к его работам, многие ошибочно предполагали, что он пытался синтезировать религию. Христианский теолог доктор Август Толук относился к его деятельности именно так, при этом считая, что его произведения вполне приемлемы для христиан. Заметки Толука по этому вопросу достойны внимания, как яркий пример мышления по принципу «ощупывания слона в темноте». Он так и не смог поверить в то, что у всех подлинных метафизических учений есть единый источник, в результате чего вынужден был объяснять различными влияниями извне разные аспекты деятельности одного и того же учителя. «Все доброе, ценное и возвышенное, чего достигла его великая душа, он посвятил мухаммеданству, украсив учение Корана такими познаниями и благочестием, что в такой форме, как я думаю, его могут принять и христиане. Он осторожно приспособил к мухаммеданской теологии все лучшее в философии Аристотеля или в суфийском мистицизме. В каждой школе он искал то, что могло бы пролить свет на тайны религии и увеличить ее славу, а его искренняя набожность и высокая добросовестность придали всем его произведениям торжественную величественность». Вряд ли что‑нибудь сможет поколебать уверенность философствующего наблюдателя в том, что все, что он изучает, представляет собой смесь разных вещей. В то время как считалось, что лишь немногие богословы способны были правильно цитировать предания о Пророке, да и то не раньше, чем становились седобородыми мужами, Газали уже в тридцать три года получил пост профессора в знаменитой багдадской академии Низамийя. Его интеллектуальные способности были столь высоки, что его считали непревзойденным знатоком ислама. Истинной задачей обучения Газали считал не накопление информации, а стимулирование внутреннего сознания, а это было слишком смелой идеей для схоластов его времени. Он разработал эту теорию в своей работе «Возрождение богословских наук». Подобно Руми, начавшему говорить об ограниченности поэзии только после того, как он сам стал великим поэтом, Газали позволил себе показать схоластицизм в его истинном свете только после того, как выучил наизусть более трехсот тысяч хадисов и стал Доводом Ислама. Его интеллектуальные способности счастливо сочетались с беспокойным умом, что побуждало его, как он сам об этом пишет в автобиографических записках, с самой ранней юности неутомимо исследовать каждую догму или учение, с которым он сталкивался. Еще в период преподавания Газали пришел к выводу, что каноническое право (он написал несколько авторитетных исследований по этому вопросу) не может служить подлинной основой реальности, и впал в скепсис. Оставив свой пост, Газали провел двенадцать лет (традиционный срок для дервиша) в странствиях и размышлениях, обратившись к своему суфийскому воспитанию за ответами, которые он не мог найти в обычном мире. Он признается, что был эгоистом и страстно желал признания и восхищения со стороны других людей. Осознав, что это препятствовало «реальному пониманию», Газали не спешил стать на «путь позора», считающегося многими мистиками панацеей от всех болезней. Для достижения объективной истины он решил идти путем сознательного развития. Газали рассказывает о том, как он боролся со своим Командующим Я в течение этих двенадцати лет после того, как оставил свою схоластическую деятельность, спасшую мусульманскую теологию от полного упадка. Во время одного из своих путешествий по Востоку, в процессе которых он совершал многочисленные паломничества и занимался поисками озарения, Газали однажды зашел в какую‑то мечеть. В этот момент имам как раз закончил свою проповедь словами: «Так говорит наш лидер Газали». Странствующий дервиш сказал себе: «О, Командующее Я, как приятно тебе слышать эти слова! Но больше я не стану потворствовать тебе. Я уйду туда, где никто не говорит о Газали». Теолог, признанный авторитет в вопросах внешней оболочки ислама, Газали понимал, что реализация того, что могло скрываться за термином «Бог», полностью зависела от использования внутренних средств, ее невозможно было достичь, оставаясь в рамках любой формальной религии. Он пишет: «Я отправился в Сирию и прожил там два года. Я хотел только одного – уединиться, преодолеть свой эгоизм, победить страсти, попытаться очистить душу и усовершенствовать свой характер». Он делал это потому, что суфий не может достичь понимания, пока его сердце не будет подготовлено к «размышлению о Боге», как он это называл. В этот период он мог достичь только отдельных вспышек духовного совершенства (предвкушение), находясь на той стадии, которую большинство несуфийских мистиков считает конечной, тогда как в действительности она является всего лишь первым шагом. Ему стало ясно, что суфии – люди внутреннего восприятия, а не словесных спекуляций. «Я изучил все, что могли дать книги. Все остальное невозможно было постичь ни изучением, ни с помощью разговоров». Газали не был ошеломлен своими экстатическими состояниями и не считал их вершиной мистического поиска. Он осознал, что «так называемая погруженность в Бога, считающаяся целью суфия, в действительности является только началом». Точно так же как он исчерпал возможности схоластицизма и интеллектуализма, поняв их ограниченность, он сумел пройти и через подготовительные стадии в мистицизме, которые многие принимают за мистический опыт. Он сумел сделать это, потому что развил в себе такого рода восприятие, которое, подобно путеводной нити, дало ему чувство уверенности и наделило средствами достижения конечной реализации. Касаясь данного восприятия, Газали пишет: «это настолько специфическое ощущение, как будто в действительности ощупываешь какой‑нибудь предмет». Связывая счастье и завершенность с процессом алхимической трансмутации человеческого ума, Газали в своей «Алхимии счастья» приводит рассказ о Байязиде, одном из ранних классических учителей, желая подчеркнуть, что прежде, чем приступить к очищению, необходимо увидеть свое самолюбие (Командующее Я) в его истинном свете: «К Байязиду пришел человек и сказал, что он молился и постился тридцать лет, но ему так и не удалось приблизиться к пониманию Бога. Байязид сказал, что и сотни лет для него будет недостаточно. Человек спросил почему. – Потому что твой эгоизм отделяет тебя от истины. – Скажи мне, что делать? – Есть одно средство, но тебе оно не подойдет. Человек стал настаивать, и Байязид согласился дать ему совет: – Пойди и сбрей свою бороду. Сними с себя все, кроме набедренной повязки. Возьми с собой мешок орехов и отправляйся на базар. Там стань на видном месте и начни кричать: “Орех в награду тому сорванцу, кто даст мне затрещину!” После отправляйся к зданию суда, где проводятся заседания законоведов. – Но я и в самом деле не смогу этого сделать! – воскликнул человек. – Дай мне другой совет. – Это единственное средство, – ответил Байязид, – но я ведь уже сказал, что для тебя нет ответа». Газали, как и другие дервишеские учителя, считал суфизм внутренним учением всех религий, и приводил множество цитат из Библии и апокрифов, чтобы доказать свою точку зрения. Одна из его ранних критических работ посвящена искажениям христианских идеалов, ее название: «Аль Кауль аль Джамиль фил Радди а ла ман Гхайар аль Инджиль». После ее написания про него, конечно, стали говорить, что он находится под влиянием христианства. В действительности же он находился под влиянием христианства даже меньше, чем радиостанция Би‑Би‑Си, которая иногда использует суфийские рассказы в своих утренних религиозных программах, получая их, скорее всего, из вторых рук и выделяя их эзотерический смысл лишь в том случае, когда он не противоречит формальному христианству. Со всех сторон на Газали посыпались обвинения в том, что явно он проповедует одно, а тайно учит другому. Это соответствовало истине, если принять во внимание, что Газали считал суфизм особого рода деятельностью, доступной только узкому кругу людей, способных к ученичеству. Внешние и теоретические аспекты ислама, которые он трактовал со строго ортодоксальных позиций, были предназначены для тех, кто не мог идти внутренним суфийским путем. Поскольку Совершенный Человек (инсан камиль) одновременно живет в нескольких измерениях, может показаться, что он является последователем нескольких учений сразу. Действия и восприятия человека, переплывающего озеро, отличаются от действий и восприятий человека, спускающегося с холма. Речь идет об одном и том же человеке, сохраняющем во время ходьбы потенциальную возможность плавания. Все это он с необычайной смелостью утверждает в своей книге «Мизан аль‑Амаль» («Противовесы в работе»). Совершенный человек исповедует три вероучения: 1. То, которого придерживается его окружение. 2. То, которое он передает своим ученикам в соответствии с их ментальными способностями. 3. То, которое он понимает благодаря своему внутреннему опыту, доступному лишь узкому кругу знающих. Его книга «Мишкат аль‑Анвар» («Ниша света») является одновременно и комментарием к стиху о свете из Корана и передачей его посвятительного смысла.37 Газали пишет, что все обладает как Внешним, так и Внутренним смыслом. Эти смыслы не действуют сообща, хотя их работа скоординирована в пределах присущих им измерений. Здесь надо отметить, что общедоступный вариант этой книги не содержит в себе тех толкований, которые лично выдаются искателям представителями современных дервишеских братств. Причина подобной избирательности состоит в том, что ключ к этому экстраординарному произведению невозможно выразить словами, он содержится только в персональном опыте. Другими словами, для того, чтобы понять эту книгу, ее необходимо пережить. Этот факт, фундаментальный для суфизма и подчеркнутый многими суфийскими авторами, скорее всего, будет неправильно понят поверхностным мыслителем. Директор Школы восточных исследований в Каире мистер В. X. Т. Гарднер, который перевел «Нишу Света» на английский язык, рассуждает в своем предисловии к этой книге о трудности понимания многих мест данного произведения Газали, и в частности тех, где говорится о вере и неверии: «Все эти вещи являются глубоко скрытыми тайнами, от раскрытия которых наш автор (Газали) отступается как раз в тот момент, когда мы больше всего ожидаем объяснения. В этом высоком искусстве угадывается нечто большее, чем умение подразнить читателя. Кем были те адепты, которым он и в самом деле передавал эти захватывающие тайны? Сохранились ли какие‑либо записи о подобной передаче, сделанные им самим, или его посвященными собратьями?» Тайны, о которых пишет Газали, можно пережить, но нельзя описать, поэтому он вовсе и не пытается никого дразнить. В действительности работа Газали состоит из четырех частей. Первая содержит философский материал, предназначенный для теологов и интеллектуалов с целью сохранения целостности теоретического формата религии. Вторая заключает его метафизические идеи, содержащиеся в таких работах, как «Ниша света» и «Алхимия счастья». Третья часть пронизана смыслами, выраженными в его трудах в зашифрованном виде. И, наконец, в четвертой части скрыто учение, постижение которого полностью зависит от понимания второй и третьей части. Частично это учение передается устно, остальное доступно тем, кто должным образом следовал его мистическим трудам и опыту. Подобно всем классическим дервишеским учителям, Газали использовал поэтическую символику и шифровку. Аль‑Газали – это его псевдоним, избранный им самим. В переводе это слово означает «прядильщик» и, соответственно, имеет следующие значения: «тот, кто прядет, работает с такими материалами, как шерсть» – кодовое название суфия, – а также здесь содержатся дополнительные смысловые оттенки, передающие идею необходимости прясть, или же работать над своими материалами и над самим собой. «Прядильщик» также ассоциируется с родственной профессией «красильщиков», что служит указанием на дочь Мухаммеда, Фатиму (ее имя переводится как «Красильщица»). Именно от Фатимы пошли все потомки пророка. Считается, что они наследуют внутреннее учение Ислама и показывают, каким образом оно соприкасается со всеми подлинными метафизическими традициями. О тщательности, с которой выбираются эти поэтические псевдонимы, свидетельствуют многие другие ассоциации, связанные с суфийской работой. Слово «Газали» может означать и «газель» (общее название различных видов антилоп, таких, например, как сернобык, название которых по‑арабски звучит почти так же, как «влюбленный»). Трехбуквенный корень Г‑З‑Л является основой многих слов, в том числе и слова ГаЗаЛь, которое представляет собой классический арабский и персидский технический термин для обозначения любовного стихотворного произведения. В число других производных от этого корня входит и «паутина» (нечто сплетенное), которая в данном случае говорит о действии, являющемся результатом веры. Здесь содержится намек на известный случай, когда вход в пещеру, где прятались от врагов Мухаммед и его товарищ Абу Бакр, оказался затянутым паутиной в результате чудесного действия. Таким образом, суфий, знающий об этих традициях, интерпретирует имя Аль‑Газали в соответствии с теми принципами, на основе которых оно было избрано. Это имя говорит ему о том, что Газали следует путем любви и суфизма («шерсти»), что подразумевает собой работу (в данном случае прядение). Итак, Газали оставил своим приемникам важные указатели, связав свой псевдоним с вышеописанными основными идеями, включающими и намек на непрерывность тайного учения (Фатима, «Красильщица») в контексте современной ему религии. Методологию Газали разными способами применяют в традиционных суфийских орденах. В книге «Возрождение богословских наук» он защищает использование музыки в духовных занятиях, говоря об ее особой функции в повышении восприятий. Именно в этом плане музыка и применяется в дервишеских орденах Мевлеви и Чишти. Мотив, известный на Западе как «Болеро» Равеля, является адаптацией одной из таких специально составленных композиций. Газали указывает, что для того, чтобы развить в себе высшие способности, необходимо осознать собственную гордыню и преодолеть ее. В этом заключается еще один аспект суфийской подготовки и обучения. Он подчеркивает, что сознание надо не искажать и подавлять, а преобразовывать. Именно подобное использование средневековыми суфиями алхимической терминологии породило большое замешательство среди позднейших исследователей, которые не могли взять в толк, чем же в действительности является «алхимия». Одни говорят, что алхимия это замаскированный духовный поиск. Другие на это отвечают, что результаты исследований алхимических лабораторий свидетельствуют о том, что в этих лабораториях проводились настоящие химические опыты. Работы, приписываемые духовным алхимикам, считаются химическими трактатами. Предоставим слово Газали: «Алхимическое золото лучше простого золота, но настоящего алхимика можно встретить столь же редко, как и настоящего суфия. Обладатели поверхностных знаний о суфизме не превосходят обычных ученых» («Алхимия счастья»). В связи с этим необходимо помнить о том, что алхимическая традиция Запада сформировалась в основном под влиянием арабских источников. Например, самая старая из ныне существующих рукописей «Изумрудной Скрижали» Гермеса Трижды Величайшего [Трисмегиста] написана на арабском языке. Далее, первым классическим суфием был Джабир ибн аль‑Хайан, по прозвищу «Суфий». В Европе он был известен как Гебер и считался алхимиком и оккультистом. Он жил за три века до Газали. «Великое Делание» – это перевод суфийской фразы, а учение о микрокосме и макрокосме (что вверху, то и внизу) относится также и к суфийской традиции, о чем Газали очень подробно писал. Поскольку суфизм не является чем‑то произвольно изобретенным в какой‑то определенный момент времени, он неизбежно разделяет некоторые идеи с другими подлинными тайными традициями. Пока все эти идеи не будут твердо усвоены, не может быть никакого преимущества в наблюдении, с адекватной точки зрения, теории трансмутации из грубого в тонкое. Книгу Газали: «Возрождение богословских наук» публично сожгли в мусульманской Испании (это было еще до того, как его признали величайшим авторитетом ислама), потому что в ней можно было встретить заявления, подобные следующим: «Вопрос Божественного знания столь глубок, что по‑настоящему его понимают лишь те, кто уже обладает этим знанием. Ребенок не имеет реального представления о достижениях взрослого. Обычный взрослый человек не может судить о достижениях ученого. Точно так же ученый не может понять переживаний озаренных святых или суфиев». В «Возрождении» содержатся важнейшие толкования суфийского идеала любви и подчеркивается близость людей друг к другу и ко всему творению. Цитируя в IV книге суфийского ученого Малика ибн Динара, Газали пишет: «Птицы одинакового оперения летят вместе, два человека, разделяющие одно и то же качество, объединяются».38 Газали обращает внимание на то, что «смесь свиньи, собаки, дьявола и святого» является неподходящей основой для ума, пытающегося обрести глубокое понимание. Подобного рода замес не позволит уму возвыситься до уровня, соответствующего такому пониманию. «Перестань смотреть на подушку, если хочешь увидеть лампу». Для исправления этой дьявольской смеси необходимо узнать и задействовать метод выравнивания зеркала, чтобы оно отражало вещи должным образом. Такое знание и практика представляют собой продукт суфийской специализации. Особая суфийская техника, наделяющая человека способностью к учению и позволяющая ему начать изучение, в конечном итоге приводящее к мудрости, обретается как следствие правильного подхода. «Существует много ступеней познания, – подчеркивает Газали. – Обычный человек подобен муравью, ползущему по бумаге. Этот муравей видит буквы и думает, что своим появлением они обязаны только перу и ничему другому» («Алхимия счастья»). Как можно описать продукт этой особой специализации в системе координат знакомого мира? Газали отвечает на этот вопрос в «Алхимии», используя особые термины. Некоторые люди управляют своим телом. «Люди, достигшие определенной силы, могут управлять не только своим телом, но и телами других. Если такой человек пожелает излечить инвалида, он сделает это… Усилием воли он может заставить другого человека прийти к нему». Суфийское знание наделяет человека тремя качествами, которые могут быть описаны в терминах, доступных обычному читателю: 1. Способность к высшим формам восприятия, проявляемая спомощью сознательных усилий. 2. Способность к перемещению тела вне его массы. 3. Мгновенное восприятие знания. Даже такое знание, которое приобретается трудом, они получают мгновенно в результате озарения или с помощью интуиции. Эти способности могут показаться какими‑то отдельными или странными феноменами, но в действительности они представляют собой только часть высшего уровня бытия или существования, обычные люди могут узнать о них лишь таким грубым способом. «Обычными средствами эту взаимосвязь объяснить невозможно, точно так же, как невозможно говорить о воздействии поэзии с теми, кто лишен слуха, или о цвете – с лишенными зрения». Газали заявляет, что человек способен существовать сразу на нескольких уровнях, но обычно он слишком мало знает о них, чтобы уметь отделять их друг от друга. Он находится на одном из четырех уровней. «На первом он подобен ночной бабочке. У него есть зрение, но нет памяти. Он снова и снова обжигается об одно и то же пламя. На втором уровне он подобен собаке, которая будет убегать при виде палки, если ее до этого уже побили. На третьем уровне он подобен лошади или овце. И та, и другая обратятся в бегство, если увидят льва или волка, которые являются их естественными врагами, но не станут убегать от буйвола или верблюда, хотя эти животные намного крупнее и львов, и волков». На четвертом уровне человек полностью преодолевает рамки этой животной ограниченности. Он обретает некоторую способность к предвидению. Взаимосвязь между этими уровнями можно уподобить различным видам движения: 1. Хождение по земле. 2. Плавание на борту корабля. 3. Езда в колеснице. 4. Хождение по воде. За пределами этих уровней существует стадия, которую можно описать как способность самостоятельно летать по воздуху. Обычные люди никогда не выходят за пределы первых двух уровней. В этом состоянии они не способны вынести то, что им необходимо. Оставаясь статичными существами, они всегда враждебно относятся к тем, кто находится в движении. В своих метафизических трудах Газали редко призывает людей следовать суфийскому Пути, но в одном из отрывков он все же делает особое ударение на следующем аргументе. Он говорит, что если то, что утверждают суфии – верно, а именно, что у человека в этой жизни есть дело, от успеха которого зависит его будущее, то крайне важно, чтобы он это дело осуществил ради собственного будущего. Если же, с другой стороны, такой связи не существует, то ничего и не произойдет – ни хорошего, ни плохого. Газали спрашивает, не стоит ли в таком случае принять их слова на веру? Ведь потом может быть уже слишком поздно. Далее в «Алхимии счастья» Газали рассматривает вопрос о психологическом воздействии музыки. Он отмечает механизм, посредством которого музыку и танцы можно использовать с целью возбуждения. Музыка может служить методом эмоционального воздействия, но, как утверждает автор, у музыки есть и безвредная функция, которая не порождает псевдо‑религиозных чувств, используемых неразборчивыми культами. Суфии используют музыку не для эмоционального воздействия. Прежде чем суфий сможет принять участие в упражнениях, связанных с прослушиванием музыки, его руководитель должен убедиться, получит ли он пользу от такого опыта. Газали приводит рассказ о том, как суфийский учитель (шейх Гурджани) объяснял, что один из его учеников еще не готов к слушанию музыки в суфийском, объективном смысле слова. В ответ на настойчивые просьбы этого ученика шейх сказал: «Постись неделю, потом пусть для тебя приготовят вкусной еды. Если ты и тогда выберешь музыку, можешь посещать прослушивания». Участие в музыкальных сессиях и «танцах» при любых других обстоятельствах, пишет Газали, не только запрещено, но и чрезвычайно вредно для искателя. Современная психология все еще не осознала, что звуки способны повышать человеческую сознательность. Стороннему наблюдателю очень трудно постичь реальность истинного «состояния», переживаемого суфием, потому что он привык мыслить в терминах, не имеющих ничего общего с такими состояниями. «Ему можно сделать скидку, – говорит Газали, – ибо он ничего не знает об этих состояниях. Он подобен слепому, пытающемуся представить себе, что значит видеть зеленую траву или бегущую воду». Когда постороннему человеку описывают подобный опыт, он в лучшем случае может связать его со своими собственными переживаниями – чувственными, дикими, эмоциональными. «И все же мудрый человек не будет отрицать такие состояния на том основании, что сам он их не пережил, потому что такой метод оценки катастрофически глуп». Деистический взгляд на так называемые мистические переживания, согласно которому они вызваны не более чем внушением и не несут никакого высшего знания – отнюдь не разделяется Газали. В еще меньшей степени он был бы склонен разделить убеждения тех, кто верит в возможность нисхождения божества в человека. Всю картину можно исказить и даже совсем свести на нет, если пытаться описать ее словами, которые не передадут ее адекватно. Один из суфийских комментаторов Газали отмечает, что такие феномены, как всеобъемлющие переживания «не могут быть описаны пресловутыми акулами пера точно так же, как сами они не согласились бы считать фрукты, сделанные из бумаги, съедобными и питательными». Люди, исповедующие чисто интеллектуальный или экстерналистский подход в познании чего бы то ни было, пытаются все на свете понять косвенным путем [через посредничество того или иного агента]. Они пытаются втиснуть в словесные рамки нечто, стоящее вне пределов слов, а это «подобно тому, как если бы человек, увидевший свое лицо в зеркале, вообразил, что оно и в самом деле каким‑то образом оказалось там». На дервишеских собраниях иногда можно стать свидетелем экстатических конвульсий и других проявлений ложных переживаний или состояний. Газали вспоминает о том, что великий шейх Джунайд как‑то отчитал одного юношу, впавшего в неистовство на суфийской встрече. Джунайд сказал: «Никогда больше не делай этого или оставь нас». Суфии считают, что подобные внешние проявления мнимых внутренних изменений являются либо фальшивыми, либо дают выход обычным эмоциям. Настоящее переживание не сопровождается «говорением на иных языках», катанием по полу и тому подобными физическими проявлениями. В «Тайном саду» знаменитого Махмуда Шабистари есть такой комментарий: «Если ты еще не впал в эти состояния, пройди мимо, не присоединяйся к неверным в их невежественной лжи… Далеко не всем доступны тайны пути». Подобные проявления отчасти связаны с эмоциональным употреблением слов, что является недостатком, а в конечном счете и причиной упадка формальных религий. Произнесение фраз, связанных с Богом, верой или любой религией для возбуждения эмоций относится к внешним феноменам. Это одна из причин, почему суфии не станут говорить о суфизме в том же контексте, в котором они обсуждают религию. Здесь задействованы разные уровни понимания. Как только человек опытным путем постигает смысл знакомых религиозных фраз, любые слова вообще теряют смысл, поскольку в этой ситуации переход от грубого к тонкому уже произошел. В пояснении этого факта Газали приводит слова суфийского учителя Фудайла (ум. в 801 г.), который сказал: «Если тебя спросят, любишь ли ты Бога, не отвечай ничего, ведь если ты ответишь отрицательно, то будешь неверным, а если скажешь: “Я люблю Его”, – то дела твои опровергнут слова твои». Тот, кто познал религиозную любовь, сумеет выразить ее по‑своему, а не тем способом, которым ее выражают люди, ничего о ней не знающие. Каждый будет возвышен или унижен соответственно его собственным меркам и в той форме, которая ему знакома. Газали рассказывает об одном человеке, который упал в обморок, когда проходил мимо лавок, торгующих благовониями. Люди попытались привести его в чувство с помощью духов и разных благовоний, но ему не становилось лучше. Какой‑то человек, знавший его, сказал: «Я был мусорщиком, и этот человек тоже мусорщик. Его можно привести в чувство только знакомым ему запахом». Этого человека послушались, поднесли к носу мусорщика что‑то дурно пахнущее, и он сразу же очнулся. Заявления такого рода обычно звучат как анафема для тех, кто пытается отнести знакомые ощущения к более высокому уровню бытия, такие люди склонны предполагать, что, по крайней мере, испытывают вспышки божественного или мистического в тех или иных формах, которые иначе, как грубыми не назовешь. На самом деле грубые формы пригодны для соответствующего контекста, их нельзя механически переносить в другие условия. Машина, работающая на нефти, не может работать на сливочном масле, хотя масло – отличный продукт на своем собственном месте. Никто, однако, не станет в этом контексте всерьез относиться к маслу как к нефти. На этом примере можно увидеть, что суфийская доктрина о непрерывном очищении материи полностью отличается от учений других систем. Две другие школы считают, что материального следует либо полностью избегать, либо использовать. В действительности же каждая степень материальности отличается своими функциями. Последовательное очищение материального, в конечном итоге, приводит к тому, что считается совершенно отдельной субстанцией, то есть к духу. Газали сформулировал доктрину, согласно которой необходимо понять, при том, на различных уровнях, множественность функций, того, что кажется нам выполняющим только одну функцию: «Большой предмет может показаться глазу маленьким: солнце для него не больше тарелки… Разум человека понимает, что на самом деле оно во много раз больше Земли… Воображение и фантазия часто приводят нас к выводам и суждениям, которые кажутся результатом деятельности разума. Следовательно, ошибка вызвана низшими ментальными процессами, которым подвержен неосмотрительный или нечувствительный человек» («Ниша света», ч. 1). Нечувствительными Газали называет тех, кто сам себе мешает почувствовать многозначность воздействия и смысла. Приводя многочисленные примеры, касающиеся проявления этой тенденции, Газали в «Возрождении богословских наук» рассказывает много важного о человеческом Я. В определенном смысле, Я означает человеческую личность, которая имеет дело с внешними воздействиями и использует их для самоудовлетворения. Но Я также означает внутреннее или сущностное качество индивидуума. В этом аспекте Я будет называться по‑другому, в соответствии с исполняемыми им функциями. Если оно правильно преобразует эмоциональную жизнь и охраняет человека от замешательства, его называют Спокойным Я. Когда оно оперирует в области сознания, активируя его для того, чтобы напомнить человеку о некоторых вещах, его называют Обвиняющим Я. В этом вопросе всегда существовала огромная путаница, поскольку в целях исследования и обучения сущностное Я необходимо было наделить каким‑то именем. Однако, поскольку оно действует самыми разными способами в соответствии с целями выполняемой работы, может создаться впечатление, что мы здесь имеем дело с несколькими разными вещами, или даже с разными стадиями развития. Вполне законно, конечно, говорить о стадиях, когда описываешь процесс, но необходимо помнить, что отличительные особенности каждой стадии приводятся в данном контексте лишь в иллюстративных целях. Суфий, сознание которого работает правильно, будет относиться к различным стадиям трансмутации сущности особым, характерным для него образом, который не имеет вполне адекватного аналога в знакомой терминологии. Когда сущность оперирует в нормальном для неразвитого человека режиме, ее потенциалом распоряжается механизм удовлетворенности примитивными стимулами. В этом случае ее называют Командующим Я. «Некоторые условия понять довольно легко, – подчеркивает Газали, – и это может создать впечатление, что все остальное будет так же легко понять. Однако существуют ситуации, которые могут понять только те, кто подходит к ним определенным [особым] образом. Незнание этого [механизма] побуждает людей ошибочно считать все события однородными». Как и другие суфийские учителя, Газали считает, что, в зависимости от требований текста, он должен приводить одни и те же аргументы, видоизменяя их. Отчасти это объясняется тем, что суфийский метод может потребовать рассмотрения одной и той же точки зрения в свете различных идей. Кроме того, в учебных группах люди, зачастую, не вполне искренне относятся к важным точкам зрения и только на словах с ними соглашаются, не проникнувшись их сутью. Точка зрения должна стать динамической силой ума искателя. Выработав привычку к обусловленности и натаскиванию, искатели во многих случаях примут ту или иную точку зрения, поддавшись влиянию социальной среды. В результате этого они просто начинают думать, что уже усвоили ее, потому, что всякий раз, когда сталкиваются с ней, реагируют на нее предсказуемым образом как на знакомый раздражитель. Если подобный автоматизм развился в человеке, от него необходимо избавиться, чтобы расчистить поле для проявления суфийского воздействия. Непонимание, с какой целью использовались такие термины, как «Сын Божий» (по отношению к Христу) или «Я истина» (слова суфия Халладжа),39 целиком объясняется этой причиной. Попытки описать определенную взаимосвязь на языке, который для этого не приспособлен, приводят к неправильному истолкованию данных словосочетаний. В «Возрождении богословских наук» Газали пишет, что человек может проходить стадии внутреннего развития, аналогичные тем, которые отмечены этапами его физического роста. В результате такого постепенного развития его переживания выражаются в различных формах. Но суфий может и не нуждаться в определенном физическом опыте, поскольку его [суфийское] развитие подменяет взрослеющую способность к более сбалансированным, качественным переживаниям. «Каждый период жизни, например, отличается своими видами наслаждений. Дети погружены в игры и не имеют никакого представления о радостях брака, которые они будут способны оценить только позже. В юности человек еще не способен так наслаждаться богатством и величием, как в среднем возрасте. Зрелые люди, в свою очередь, могут считать наслаждения юности куда менее значительными, чем те, которые стали доступны им в их нынешнем возрасте. Точно так же более развитые индивидуумы считают знакомые обычному человеку радости несовершенными, мелкими или случайными в сравнении с их новыми возможностями и вкусом жизни». Постоянная смена аллегорий, имеющая целью предотвратить кристаллизацию этих аллегорий в обычные обусловливающие стимулы, является общераспространенной практикой живого учения суфийских школ. Газали в своих работах часто меняет внешние формулировки, оставляя их внутренний смысл неизменным. В своей работе «Минхадж аль‑Абидин» он рассматривает процесс алхимизации сознания в «долинах опыта» – в Долине Знания, Возвращения назад, Препятствий, Страданий, Молнии, Пропастей и Восхваления. В этом, наиболее близком к теологии представлении, суфийское послание обрело формат, благодаря которому верующие мусульмане и христиане в Средние Века могли познакомиться с суфийским учением. Интересно отметить, что Баньян и Чосер, использующие этот суфийский материал, особый упор делали на его образность, надеясь с ее помощью укрепить католическую мысль. Такие восточные учителя, как Аттар и Руми, поддерживали контакт с потоком более прямых смыслов, содержащихся в теме «поисков», возможно потому, что они были не только теоретическими, но и практическими учителями, основавшими собственные школы. Газали утверждает, что понятие человека о счастье претерпевает последовательные изменения в зависимости от его «уровня бытия». Эта концепция, не имеющая ничего общего с обычными представлениями о том, что существует некая общая и абстрактная форма счастья, отмечает характерную черту суфийского учения. «Человек обладает различными потенциальными возможностями, каждой из которых соответствует свой тип наслаждения. Вначале человек открывает для себя физические наслаждения. Таким же образом в нем развивается способность к нравственному удовлетворению, которую я называю реальным разумом. Этот разум наслаждается приобретением максимально возможного количества знания. Таким образом, наслаждения бывают как внутренние, так и внешние. Предпочтение того или иного вида наслаждения напрямую зависит от уровня их чистоты. Следовательно, человек, способный воспринять идею совершенствования Сущности, предпочтет размышление над этим всему остальному. Даже в нынешней жизни счастье искателей истины несравненно выше, чем это можно даже вообразить себе». жүктеу/скачать 5.56 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|