Постдиктивность, а не предиктивность модели окружения

Данная модель, собственно, не объ­ясняет и не предсказывает поведе­ние, а лишь описывает, как оно осу­ществлялось: она не предиктивна, а постдиктивна. Модель предполагает существующими и известными все мо­тивирующие поведение переменные, а именно: с одной стороны, мотивиру­ющие валентности в форме областей психологического поля, с другой — когнитивные структуры ожиданий, в качестве содержания которых высту­пают отношения средств и цели в соответствующих путях действия. Эти переменные в модели представлены в виде соседствующих областей и проходящих через них путей. Эври­стическая плодотворность модели ок­ружения определяется если не объяс­нением, то анализом условий поведе­ния в относительно свободной ситу­ации. Представленные в модели дан­ные позволяют проследить и вывести важные факторы в совокупном психо­логическом (т. е. задействованном в поведении) поле, такие, как силы, препятствия, пути действия, близость к области цели. Примерами тому яв­ляются анализ ситуации поощрения и наказания [К. Lewin, 1931a] и типоло­гия конфликта [К. Lewin, 1938; см. также гл. 4], а также воспроизведен­ная в табл. 5.1 простая таксономия направленности поведения. Как вид­но из таблицы, сочетание поиска или избегания (в зависимости от знака валентности) и особенностей локали­зации личности (в области валентно­сти или в одной из соседних областей психологического поля) дает четыре основных типа направленности пове­дения.

Таблица 5.1

Таксономия направленности поведения

Можно привести примеры примене­ния модели окружения при решении очень широкого круга проблем, таких, как принятие решения при покупке продуктов питания [см.: D. Cartwright, L. Festinger, 1943; К. Lewin, 1943], социально-психологическое положе­ние подростков [К. Lewin, 1939], груп­повое поведение в зависимости от стиля руководства [R. Lippitt, 1940], групповая динамика [К. Lewin, 1946b], групповые решения [К. Lewin, 1947] экологическая ситуация больших и малых школ и ее влияние на актив­ность учеников [R. G. Barker, R. V. Gump, 1964] и многие другие. В отличие от модели личности модель окружающего мира не стала источни­ком экспериментов в узком смысле. Причину, видимо, надо искать в том, что она предполагает довольно сво­бодную ситуацию, условия которой не поддаются строгому контролю, как того требует эксперимент.

Представленная в модели окруже­ния психологическая ситуация есть, по Левину, жизненное пространство субъекта. Левин так характеризует это пространство:

«Психологическое окружение в функциональ­ном отношении следует рассматривать, как одну из взаимозависимых частей поля, жизнен­ного пространства, другой частью которого является сам субъект» [К. Lewin, 1951, р. 140].

Степень дифференцированности жизненного пространства соответ­ствует уровню индивидуального раз­вития, в анализе которого остроумно использовалась модель окружения.



Рис. 5.5. Дифференциация жизненного пространства на разных уровнях индивидуального разви­тия, при которой учитывается временная перспектива (настоящее, прошлое, будущее) *-двойственность реальности (реальное и ирреальное), (а) Жизненное пространство маленького ребенка, (Ь)—ребенка постарше. Пространство последнего более дифференцировано в трех отношениях: по числу областей окружающего мира, диапазону временной перспективы и разграничению плоскостей реального и ирреального [К. Lewin, 1946a, S. 798]. К—ребенок, Я— план реального, I - план ирреального, пс ПР—психологическое прошлое, пс Наст-— психологическое настоящее, пс Буд—психологическое будущее

Аналогичный анализ с применением модели личности уже проиллюстриро­ван рис. 5.3. В модели окружения дифференцированность жизненного пространства возрастает по мере раз­вития не только за счет числа обла­стей, на которые распадается окру­жающий мир (см. рис. 5.5). Расширя­ется также временная перспектива [L. К. Frank, 1939] — психологическое будущее и прошлое, предвосхищение грядущих событий и воспоминание о прошедших.

Кроме того, в модели учитывается [J. F. Brown, 1933], насколько диффе­ренцируются в когнитивной репрезен­тации жизненного пространства ре­альный и ирреальный планы дей­ствия. Состояние «материала» от­дельных областей в плане ирреально­го, воображаемого, определялось как более «текучее», чем в плане реаль­ного. Уточненное благодаря введе­нию понятий временной перспективы и степени реальности представление о жизненном пространстве стало ис­ходным пунктом при анализе многих психологических феноменов, напри­мер так называемой детской лжи, снов, фантазий и игры [S. Sliosberg, 1934], продуктивности, креативности и способности к планированию [R. G. Barker, T. Dembo, К. Lewin, 1941], желаний, надежд, вины и рас­каяния.
Отношения между двумя моделями

При создании модели окружения Левин столкнулся со сложными воп­росами теории познания, прежде все­го с тем, как должна решаться в этом случае психофизическая проблема. Ведь мы сами и окружающий нас мир даны себе лишь феноменально и должны всё понять, опираясь только на это. Однако независимо от пере­живаемого нами существует реаль­ный, т. е. непсихологический, физиче­ский мир (в том числе и наше соб­ственное тело). События в этом мире подчинены не психологическим, а фи­зическим законам. Через собствен­ные действия мы можем влиять на физический мир, а он постоянно воз­действует на феноменальна данный психологический мир, скажем на восприятие. Вопрос о том, где осуще­ствляется переход от одного мира к другому, затрагивает важнейшие ас­пекты психофизической проблемы. В своей модели Левин представлял непсихологический мир начинающим­ся в так называемых краевых точках жизненного пространства и обозначал их как «чужую оболочку». Как пока­зывает рисунок 5.6, сюда относятся, по Левину, все так называемые «фак­ты, которые не подчиняются психоло­гическим законам», это физические и социальные явления (примером соци­альных могут служить действующие в той или иной стране законы).

Вместе с тем Левин [К. Lewin, 1936] утверждал, что жизненное простран­ство складывается из психобиологи­ческих явлений. Это положение было введено с тем, чтобы выйти за рамки данного в сознании (феноменально), избежать феноменологической огра­ниченности и возможного упрека в том, что модель жизненного про­странства носит чисто менталистский характер и в конечном счете строится только на данных интроспекции. Ле­вин подчеркивает поэтому, что в мо­дели жизненного пространства учиты­ваются все влияющие на поведение факторы и определяющие его законо­мерности независимо от того, пережи­ваем мы их или нет. Но отнесение жизненного пространства к явлениям психобиологического порядка оказа­лось лишь терминологическим обхо­дом психофизической дилеммы [см.: О. Graefe, 1961].

Еще более очевидно эти трудности выступили при попытках соотнести между собой модели личности и окружения. В этом случае субъект уже не обозначается точкой или кружком, а представлен областями и погранич­ной зоной с функциями восприятия и исполнения. Примером такой попытки может служить рисунок 5.5. Посколь­ку психофизический переход должен охватывать процессы восприятия и действия, то краевые точки жизнен­ного пространства следовало бы установить на пограничной зоне лич­ности [см., в частности, обстоятель­ный разбор в кн.: R. W. Leeper, 1943; О. Graefe, 1961].

Эти модели несовместимы хотя бы потому, что их динамические компо­ненты (напряжения в модели лично­сти и силы в модели окружения) не соответствуют друг другу. Говоря тех­ническим языком, давления в емко­стях противостоят распространяюще­муся полю сил. В этом отношении и разделение на области — структурный компонент обеих моделей — имеет только поверхностное сходство. Со­седству областей придается разное значение: в модели личности оно определяется близостью, в модели окружения — отношением средств к цели [см.: F. Heider, 1960].

Психологически значимым пунктом, в котором, однако, сходятся обе мо­дели, является, как уже упоминалось, ковариирующая связь состояния пот­ребности личности (напряженная си­стема) и валентности объекта, или области возможного действия в окру­жающем мире. Как пишет Левин:

«До известной степени выражения «то-то и то-то составляет потребность» и «такая-то область структуры обладает требовательным характером, побуждая к таким-то действиям» эквивалентны. Изменению потребности всегда соответствует изменение требовательного ха­рактера вещей» [К. Lewin, 1926b, S. 355].

В связи с этим положением Левина встает вопрос: не являются ли пот­ребность личности и валентность в ее окружении всего лишь двумя сторона­ми одного явления, т. е. всегда ли при наличии потребности имеет место и валентность, и наоборот, можно ли из существования валентности сде­лать вывод о наличии соответству­ющей потребности? Не следует ли в таком случае обратиться к причинно-следственным отношениям как к бо­лее подходящей формулировке? Если жизненное пространство представля­ет собой взаимозависимую систему, то наличие потребности должно пов­лечь за собой валентность соответ­ствующих возможностей ее удовлет­ворения. И наоборот, имеющаяся ва­лентность должна вызывать соответ­ствующую потребность. Что касается второй зависимости, то Левин пришел к заключению, что потребность име­ется всегда, когда существует вален­тность. Спорной была обратная зави­симость. Ведь потребность может су­ществовать без того, чтобы в окружа­ющем мире уже имелись возможности ее удовлетворения, которые могут приобрести характер валентности. Впрочем, положение о создании пот­ребностью соответствующей вален­тности можно было бы сохранить, если принять, что в ирреальном пла­не жизненного пространства суще­ствует представление о желаемом. Хотя Левин и не считал правомерным утверждение, что валентность созда­ет потребность, он сделал шаг к его принятию, приписав валентности свойства, не зависящие от соответ­ствующего состояния потребности, а присущие природе объекта. Так, на­пример, пища независимо от наличия голода у того, кто ее видит, обладает различной степенью возбуждающей аппетит притягательности (феномен, которому посвятил большую часть своих исследований мотивации Янг). Таким образом, валентность (Va) име­ет, по Левину, два детерминанта. Она есть функция напряжения потребно­сти личности (t, tension) и восприни­маемой природы целевого объекта (G, goal):

Va(G) = F(t, G) [К. Lewin, 1938, S. 106-107]

Исходя из воспринимаемой природы валентного объекта (G) как одной из детерминирующих валентность пере менных, Левин ввел в психологиче­ское (или психобиологическое) жизненное пространство чужеродное тело. G, будучи чужеродным факто­ром, относится к непсихологическим явлениям чужой оболочки. Таким оо-разом, разбирая левиновскую модель окружения, мы снова столкнулись с психофизической дилеммой, т. е. со сложной проблемой описания пере­хода от жизненного пространства к чужой оболочке. Отношения между t и G также в полной мере не разрабо­таны Левином [К. Lewin, 1938] в его теоретической работе, посвященной измерению психологических сил, вза­имосвязи напряжения (модель лично­сти) и этих сил (модель окружения). Поскольку t и G с самого начала не связаны между собой мультиплика­тивно, то действующие на личность в жизненном пространстве силы зада­ются одним только G без участия напряжения потребности t. Поэтому можно думать, что G производит в личности соответствующую напря­женную систему (потребность). При этом сила валентности той области окружения, в которой находится G, в свою очередь, возрастает на опреде­ленную величину и соответственно увеличиваются силы поля. В таком случае между t и G существовала бы растущая связь, которая исходила бы не только от t, но и от G. G играла бы роль обобщенного понятия, описыва­ющего потребностно-специфические условия окружающего мира, которые пробуждают соответствующую пот­ребность и придают ей напряжение. Примером может служить экспери­ментальная ситуация, в которой эк­спериментатором ставится нелегкая интеллектуальная задача. Тем самым он как бы задает вопрос: достаточно ли у испытуемого способностей для решения этой задачи, или, в терминах модели окружения, достигнет ли субъект целевой области G (решение задачи)? Это создает потребностно-специфическое ситуационное побуж­дение — «квазипотребность достиже­ния». Если бы Левин продолжил рас­суждения в этом направлении, он непременно пришел бы к оставленной им без внимания четвертой из основ­ных проблем мотивации. Он был бы вынужден заняться анализом условий побуждения той или иной области окружения с точки зрения мотива, чего, конечно, нельзя проделать без уточнения проблемы классификации мотивов (и, как следствие, измерения мотивов и выяснения их генезиса).

Очевидно, сделать это Левину по­мешало предвзятое мнение, что проб­лема классификации мотивов связана с аристотелевским, а не галилеев-ским типом объяснения. В результате при обосновании побуждения мотива в теории мотивации Левина образова­лась брешь, а само обоснование в основном свелось к следующему. Ка­ким-то образом в личности возникает напряженная система (потребность или квазипотребность). Это напряже­ние индуцирует в окружении (при под­ходящих обстоятельствах) соответ­ствующую валентность, которая, в свою очередь, создает в нем поле сил, побуждающее и направляющее поведение субъекта через соотнесе­ние им средств и целей, через поиск возможных способов действия, веду­щих к искомой области. Достижение целевой области ведет к удовлетво­рению потребности, напряженная си­стема разряжается, валентность ис­чезает, а вместе с ней и поле сил, поведение как бы замирает.

Некоторые из идей Левина напоми­нают построения Халла и предвосхи­щают дальнейшее, послелевиновское развитие теорий. Представлению о путях действия как областях окруже­ния, которые надо пройти для дости­жения целевого объекта, соответству­ют понятия ожидания, например: хал-ловская антиципирующая цель реак­ция (r_G — S_G), толменовские связи «средства—намерение», ожидание, боллсовская связь S — R*. Перемен­ная G (а не валентность, как зависящая от t и G) эквивалентна понятию побуждения, например, у Халла и Спенса, нужности цели у Толмена, S — S* у Боллса, и мы снова стол­кнемся с этим понятием в концепциях мотивации побуждения (например, у Янга и Биндры), когда будем рас­сматривать их в этой главе.

Какое же место отведено валентно­сти? По Левину, она является реша­ющим детерминантом психологиче­ской силы (f, force), которая толкает или увлекает субъекта (Р) к целевой области (G). Кроме того, психологиче­ская сила f_PG зависит от относитель­ного местонахождения субъекта и це­левого объекта, т. е. психологическо­го расстояния. Эту зависимость Левин не считает инвариантной. Во многих случаях с возрастанием психологиче­ского расстояния до целевой области (е, удаленность, e_PG) интенсивность психологической силы, по-видимому, уменьшается. Об этом свидетельству­ют наблюдения Фаянс [S. Fajans, 1933] грудных и малолетних детей. В своей формуле Левин [К. Lewin, 1938] учитывает эту особенность:

Определяемая таким образом психо­логическая сила обозначается теперь как сила мотивирования, или резуль­тирующая мотивационная тенденция. Эта тенденция в основном является функцией валентности как гипотети­ческого конструкта в том виде, в каком его представил Левин. Мы уви­дим, что Левин сделал еще один шаг вперед, мультипликативно связав ва­лентность с другим конструктом, так называемой потенцией (Ро, potency). Потенция является компонентом модели, объясняющим ситуацию вы­бора. В понятийном отношении она определена недостаточно однознач­но. В одних случаях потенция означа­ет личностную значимость, в дру­гих— вероятность достижения раз­личных конкурирующих целей. В пос­леднем случае «действующая сила» определяется так:

Эта созданная в связи с проблемой становления уровня притязаний кон­цепция непосредственно подводит нас к типу теорий, определяющих иссле­дования мотивации сегодняшнего дня,— к теориям «ожидаемой ценно­сти».

В той или иной связи критический анализ работ Левина осуществлялся не раз, теперь подведем итог. Глав­ная заслуга Левина — в подробном разборе понятий с целью выработки конструктивных элементов теории мо­тивации. Основная слабость теории поля определяется тем, что в моде­лях личности и окружения можно представить и объяснить поведение лишь задним числом. Эта теория предоставляет немного возможностей за­ранее установить значимые в опреде­ленных случаях условия и сделать выводы о поведении, которого следу­ет ожидать. Подобная слабость обус­ловлена недостаточной подкреплен-ностью теоретических построений поддающимися наблюдению предше­ствующими и последующими данны­ми. Можно ли в каждом конкретном случае сказать что-то определенное о степени выраженности таких кон­структивных элементов теории поля, как t или G, валентность, психологи­ческое расстояние и сила? Или о структурированности средств и целей на различных путях действия? На­сколько тщательно разработаны в те­ории поля отношения между гипоте­тическими конструктами, настолько в ней упускается из виду связь этих конструктов с наблюдаемыми явле­ниями. Этот недостаток становится особенно очевидным при сравнении с исследованиями теории научения и теории влечения.

Невнимание к индивидуальным раз­личиям в диспозициональных пере­менных также нанесло ущерб, прежде всего, таким конструктам, как t и G. Роль особенностей ситуации (G) как побуждающих специфический мотив (t) осталась в результате вне рас­смотрения. Кроме того, необходи­мость если не классификации, то хотя бы содержательного разграничения отдельных мотивов так и не была осознана. Остались неразобранными проблемы мотивационных диспозиций, связанные не только с классифика­цией (разграничением) мотивов, но и с их актуализацией, измерением и гене­зисом. Основное внимание в теории поля уделялось проблемам мотива­ции: ее смене и возобновлению, целе­направленности и конфликту, а так­же ее воздействию на поведение. При этом саморегулирующиеся проме­жуточные процессы мотивации не по­стулировались, что, видимо, объясня­ется невозможностью описать с по­мощью модели окружения, как на различных этапах действия возникает когнитивная репрезентация соответ­ствующей ситуации.

Несмотря на свои недостатки, те­ория поля сыграла решающую роль в разработке понятийного аппарата те­ории мотивации. В противовес одно­сторонности лабораторных исследо­ваний в ней были рассмотрены много­образные феномены мотивации психо­логии человека. Большое значение имело создание целого ряда экспери­ментальных парадигм, которые до сих пор уже совершенно независимо от теории поля стимулируют и обогаща­ют исследования мотивации. К неко­торым из них мы теперь обратимся.

Экспериментальные работы, выполненные в рамках теории поля

Среди порожденных идеями Левина остроумных экспериментов есть це­лая группа исследований, посвящен­ных последствиям незавершенных действий, будь то их лучшее удержа­ние в памяти, предпочтительное воз­обновление или их завершение в за­мещающей деятельности. Эти экспе­рименты выбраны в качестве приме­ров, так как в их замысле особую роль сыграла модель личности. Мо­дель окружения, как уже отмечалось, не породила экспериментальных ра­бот, поскольку описывала поведение в относительно свободных и сложных ситуациях. Исключение составляет исследование Фаянс [S. Fajans, 1933] о зависимости силы побудительного характера от удаленности объекта цели. Среди наиболее влиятельных экспериментов, порожденных теорией Левина, был эксперимент по форми­рованию уровня притязаний [F. Нор-ре, 1930], теоретическая разработка которого осуществлена десятью года­ми позднее создания модели окруже­ния. Мы рассмотрим его при обсужде­нии теорий «ожидаемой ценности».

Фрейд еще в своей «Психопатоло­гии обыденной жизни» [S. Freud, 1901*] привел массу примеров психологических последствий неосуще­ствившихся желаний, т. е. нереализо-вавшихся действий. Будучи «вытес­ненными» вследствие своего запрет­ного или предосудительного характе­ра, они не просто исчезают, а находят свое выражение в многообразных скрытых формах, будь то «свобод­ное» вторжение, сон или так называ­емые ошибочные действия, мимолет­ные нарушения протекания деятель­ности. На таких наблюдениях, по большей части, основывается психо­аналитическая теория и техника тол­кования.

* Здесь, по-видимому, ошибка. Работа 3. Фрей­да «Психопатология обыденной жизни» впер­вые вышла в 1904 г. в издательстве S. Кагger, Berlin. (Прим. ред.)

На сходных наблюдениях послед­ствий незавершенных действий стро­ил свою модель личности Левин. Эк­сперимент строился следующим обра­зом: испытуемому предлагали для вы­полнения одно за другим 16—20 раз­личных заданий, половину из которых экспериментатор прерывал до их окончания, давая испытуемому следу­ющее задание. После окончания эк­сперимента испытуемого мимоходом спрашивали, какие задания он может вспомнить. Последствия незавершен­ных действий должны были проявить­ся в лучшем удержании прерванных заданий. Подтвердить это удалось ученице Левина Зейгарник [В. Zeigarnik, 1927], а установленная ею зако­номерность получила название эф­фекта Зейгарник. В модифицирован­ном эксперименте, проведенном дру­гой ученицей Левина—Овсянкиной [М. Ovsiankina, 1928], для выявления последствий незавершенных дей­ствий использовалось вместо провер­ки их удержания спонтанное возоб­новление отдельных заданий. Для этой цели материал заданий остав­лялся разложенным перед испыту­емым, экспериментатор под каким-либо предлогом покидал помещение и скрыто наблюдал, возобновит ли ис­пытуемый работу над теми или иными заданиями. Подобный способ выявле­ния последствий незавершенных дей­ствий имеет то преимущество, что неудовлетворенные квазипотребно­сти проявляются непосредственно, поскольку в этом случае инструкция на воспроизведение, предъявлявша­яся в эксперименте Зейгарник как к законченным, так и к прерванным действиям, не конкурирует с влияни­ем неудовлетворенных квазипотреб­ностей.

Наряду с обоими классическими ме­тодами, удержания и возобновления, для учета последствий незавершен­ных действий были привлечены еще четыре поведенческих индикатора.

1. Повторный выбор, т. е. выбор для дополнительного занятия одного из двух уже предлагавшихся заданий, одно из которых ранее было решено, а другое — нет [S. Rosenzweig, 1933; 1945; S. Coopersmith, 1960].

2. Нейровегетативные изменения, наблюдающиеся при случайном упо­минании незавершенного задания во время выполнения другой деятельно­сти [R. Fuchs, 1954]. Было замечено также, что прерывание действия соп­ровождается повышением тонуса мус­кулатуры [D. L. Freeman, 1930; A. A. Smith, 1953; D. W. Forrest, 1959].

3. Разные пороги узнавания для слов, обозначающих завершенные и прерванные задания [L. Postman, R. L. Solomon, 1949; A. J. Caron, N. A. Vallach, 1957].

4. Возрастание привлекательности задания после прерывания [D. Cartwright, 1942; М. Gebhard, 1948].

По собственным словам Левина, идея изучить последствия незавер­шенных действий возникла у него, когда ему стало ясно, что конструкт напряжения в модели личности за­служивает серьезного рассмотрения и требует конкретной реализации в эк­сперименте [см.: F. Heider, 1960, р. 154]. Применительно к каждому из трех компонентов модели личности: (а) состоянию напряжения области (напряженная система), (b) подразде­лению областей (на центральные и периферические; по степени диффе-ренцированности) и (с) свойствам ма­териала (прочность границ обла­стей)— можно принять ряд гипотез. В дальнейшем по каждой из теоретиче­ски выведенных гипотез были получе­ны экспериментальные данные.

1. Лучшее удержание и предпочтительное возобновление незавершенных квазипотребно-

стей (оба явления позднее получили название эффекта Зейгарник). Зейгарник установила [В. Zeigarnik, 1927], что незавершенные зада­ния удерживаются в среднем в два раза лучше завершенных. При использовании в качестве критерия возобновление действия результаты оказались еще более выраженными [М. Ovsian-kina, 1928].

2. Чем сильнее не удовлетворена квазипот­ребность, тем выраженнее эффект Зейгарник (или обобщенно: чем сильнее мотивация, тем значительнее последствия в случае недости­жения ее цели). Испытуемые, у которых в выполнении заданий заметную роль играет честолюбие, почти в три раза лучше воспроиз­водят незавершенные, чем завершенные дей­ствия, а у тех, кто вообще не испытывает в ситуации эксперимента этого чувства, эффект Зейгарник зафиксировать не удается [В. Ze­igarnik, 1927]. Обострение мотивирующих по­буждений духом соперничества увеличивает выраженность эффекта Зейгарник [A. J. Mar­row, 1938].

3. При наличии других квазипотребностей эффект Зейгарник уменьшается. Использова­ние в качестве критерия возобновление дей­ствия, как правило, дает большую выражен­ность последствий, чем проверка удержания прерванных действий в памяти. В последнем случае, если испытуемый воспринимает вопрос экспериментатора не как простое последующее обсуждение, а как проверку его памяти, то выраженность эффекта Зейгарник заметно уменьшается. В первом случае Зейгарник полу­чила коэффициент (число воспроизведенных незавершенных действий к числу воспроизве­денных завершенных), равный 2,8, во втором — 1,5.

Подразделение областей:

4. Центральные квазипотребности порожда­ют более сильный эффект Зейгарник, чем периферические. Об этом свидетельствует тот факт, что незавершенные задания, вызывав­шие у испытуемого особый интерес, удержива­лись лучше [В. Zeigarnik, 1927]. Однако точных данных, подтверждающих эту гипотезу, нет, потому что различие между периферическими и центральными областями трудно задать эк­спериментально, исключив объяснение с по­мощью гипотезы о различной силе квазипот­ребностей.

5. Недостаточное отграничение областей, со­ответствующих завершенным и незавершенным заданиям, приводит к уменьшению эффекта Зейгарник. При большом сходстве материалов завершенных и незавершенных заданий выпол­нение похожего задания приобретает значение замещения, т. е. уменьшает последствия неза­вершенных заданий [см. ниже о замещающих действиях, а также: К. Lissner, 1933; W. Mah­ler, 1933].

Особенности материала:

6. Неудовлетворенная квазипотребность со временем разряжается (границы напряженной системы обладают известной проницаемостью, что приводит к выравниванию напряжений) [см.: М. Ovsiankina, 1928: J. R. Martin, 1940: А. О. Jager, 1959; 1960].

7. Ослабление эффекта Зейгарник при утом­лении (в этом состоянии повышается «теку­честь» границ областей) [В. Zeigarnik, 1927].

8. Ослабление эффекта Зейгарник при аф­фективном возбуждении (см. пункт 7).

9. По мере онтогенетического развития эф­фект Зейгарник проявляется сильнее, что объ­ясняется увеличением с возрастом прочности границ областей (см. рис. 5.5). Зейгарник уста­новила соответствующие различия между деть­ми, подростками и взрослыми.

Кроме того, получены данные, вы­веденные не из модели личности, а из модели окружения. Вместо напря­женной системы в этом случае ис­пользовалась психологическая сила, направляющая субъекта к целевой области, которая, как мы видели, зависит от валентности цели (G) и психологического расстояния (е). Ва­лентность же, в свою очередь, зави­сит от силы потребности (t) и незави­симых от личности особенностей цели действия (G):

Зейгарник установила, что преиму­щественное воспроизведение неза­вершенных заданий при так называ­емых конечных действиях, т. е. дей­ствиях с определенным исходом, вы­ражено сильнее, чем при действиях рядоположенных, состоящих из одной и той же операции (скажем, вычерки­вание определенных букв в тексте). Здесь сказывается влияние фактора G, который обусловливает (в каче­стве независимой от субъекта особен­ности цели) величину валентности. Другие данные можно объяснить только с помощью второго детерми­нанта психологической силы, а имен­но психологического расстояния (e_PG). Эффект Зейгарник тем выра­женнее, чем ближе к завершению оказалось действие в момент его прерывания [М. Ovsiankina, 1928].

Можно, впрочем, показать, что ре­шающим для возникновения эффекта Зейгарник является не прерывание действия само по себе, а, скорее, психологическая значимость ситуаций для действующего: видит он свою цель—правильное решение зада­ния— достигнутой или нет. Мэрроу [A. J. Marrow, 1938], используя мето­дику обратного эксперимента (он со­общал испытуемому, что будет преры­вать его работу всякий раз, когда тот окажется на верном пути к решению, и позволит ему работать дальше, если решение будет найдено не сра­зу), показал, что в этих условиях «законченный» материал неудавав-шихся заданий удерживался лучше, чем материал прерванных заданий (с правильно найденным ходом реше­ния) [см. также: Е. Junker, 1960].

Таковы согласующиеся с теорией факты. Однако наряду с ними имеет­ся большое число исследований, в которых эффект Зейгарник не был получен или наблюдались противопо­ложные результаты. Критический анализ данных такого рода не позво­ляет подвергнуть сомнению принятые постулаты или объяснить эффект Зейгарник как феномен типа «то ли вижу, то ли нет». Как правило, проти­воположные результаты связаны с ошибками экспериментальной проце­дуры или отсутствием необходимых психологических условий [см.: Е. Jun­ker, 1960; Е. С. Butterfield, 1964]. Ес­ли, например, предназначенные для прерывания задания оказывались значительно труднее тех, которые ис­пытуемый должен был завершить, то у него могло создаться впечатление слишком сложного или вообще нераз­решимого материала. В таком случае он и не ждет достижения цели, лич­ностное отношение к прерванным за­даниям отсутствует и квазипотреб­ность их решения не формируется.

Ошибки экспериментальной проце­дуры в большинстве случаев связаны с психологией памяти. Так, может случиться, что материал того или иного задания запоминается лучше материала остальных или, как это установила Зейгарник, испытуемые с самого начала относятся к экспери­менту как к обучению. Часто завер­шенные задания лучше запечатлева­ются, поскольку экспериментатор позволяет затратить на них больше (иногда почти в 6 раз) времени, чем на прерванные задания [Т. М. Abel, 1938]. Или их запоминание облегчено, потому что они предъявляются в на­чале и конце выполняемого ряда за­даний [Т. G. Alper, 1946; R. N. San-ford, J. Risser, 1948]. Наконец, мате­риал заданий может быть слишком однородным, и в результате возникают области, препятствующие воспро­изведению.