стремления целой эпохи», лет через десять стать самой популярной оперой в
мире. Стоит упомянуть также яркий зрелищный аспект венской постановки –
с балетными сценами, участием коней и кортежа тореадоров.
В России «Кармен» поставлена итальянской оперной труппой в 1878 г.,
хотя успешный прием пришелся на долю постановки 1882 г. Российская пуб-
лика была готова к входящему в моду облику романтической женщины.
Темпераментные и свободолюбивые героини были знакомы русскому обра-
зованному обществу по женским портретам Пушкина, Лермонтова, Тургене-
ва, Островского, Толстого. Правда, трагедию Ларисы в «Бесприданнице», по-
сягнувшей на право свободного выбора в любви, холодно приняли в этом же
1878 г. Но спустя пятнадцать лет москвичам суждено было рукоплескать
знаменитой отечественной истории любви вольной цыганки – «Алеко» юно-
го Рахманинова в Большом театре (1893).
Каждая постановка – а они успешно множились – отражала смыслы
мотивов шедевра Бизе в конкретных исторических запросах и мнениях обще-
ства, в его представлениях и идеалах, хотя у нас нет материалов, чтобы су-
дить о тех версиях, которые канули в историю. Однако любопытные свиде-
тельства остались в живописных портретах исполнительниц Кармен – час-
тично они дают представление о каких-то важных модификациях образа.
Тема костюма Кармен может представлять самостоятельный интерес
для исследования – стойкая и длительная традиция экзотической живописно-
52
сти ее наряда восходит еще к первым постановкам, о которых мы можем су-
дить по картинам художников, запечатлевших исполнительниц эффектной
роли.
На портрете А. Дусе (1884), первая исполнительница партии Кармен
Селестина Галли-Марье была внешне опереточно прелестной и никак не тя-
нула на убогую представительницу социальных низов: обильно украшенные
золотыми цветками юбка, блуза и болеро, изящные белые чулки с золотым
цветочным орнаментом. Алый корсаж с наброшенным черным болеро пере-
кликается с букетом алых цветов в волосах. Символический жасмин Мериме
исчез надолго, практически на весь ХХ век, уступив место «испанистой»
алой розе и вообще алым цветам. Этнографических цыганских признаков нет
вообще – скорее, обобщенно испанский колорит.
Эзотерическая символика цветов вряд ли имела значение для зрителя
премьеры Бизе – это просто знаки, отсылающие к французской карнавальной
моде 70-х годов XIX в. Костюм парижской Кармен времени Бизе – блиста-
тельное представление общества о главной героине. Ее цыганская, этниче-
ская характерность не имела значения; она должна была впечатлить не про-
сто солдата, но аристократическую театральную публику.
С изображением «сакральных» цветов перекликается портрет,
Т. Любатович в роли Кармен М. Врубеля (1895). Черный кружевной корсаж,
большие букеты алых роз на плече и в черных волосах; белого цвета «чисто-
ты», «очищения» здесь нет вообще. А вот Э. Амбр в этой роли, изображенная
Э. Мане на исходе 70-х гг. XIX в., вопреки символике Мериме – в платье го-
лубого цвета и болеро скорее кирпичного оттенка, чем алого. В портрете А.
Головина М. Кузецовой-Бенуа в роли Кармен (1908) белая пышная, много-
слойная юбка и вуалевый белый палантин украшены мелкими красными цве-
точками. Они сочетаются с изумрудным лифом и оранжевыми бантами в
сложной прическе. Это, скорее, не цветовая эзотерическая символика, а зна-
ки, отсылающие к живописной яркости красок в творчестве художников на-
чала ХХ века.
53
Предприняв попытку как-то вписать в контекст культуры информацию
о ряде постановок последней четверти столетия, мы акцентировали внимание
на том, в каких ракурсах разворачивалась судьба складывающегося мифа.
Конечно, это все косвенные обстоятельства, но общественные представления
обязательно находят отражение в самых разных «знаках культуры». Фридрих
Ницше, который видел постановки «Кармен» с 1881 по 1888 гг. двадцать раз,
в книге «Казус Вагнер» дает знаковый пример философской интерпретации
образа: он презрительно отвергает вагнеровское преклонение перед Вечно-
Жественным, восхищаясь гениальным, чувственно-радостным Бизе. Главное
–
тема любви-ненависти; он связывает ее сущность с романтическим образом
роковой любви: «Это любовь — fatum, рок, бесстыдная, невинная, жестокая»
[Ницше, 1990]. Для Ницше в безмятежности Кармен чудится даже что-то аф-
риканское.
В сценических воплощениях оперы в ХХ в. цыганская «тональность»
образа Кармен будет отсвечивать разными оттенками. Наступающий новый
век акцентирует в «Кармен» новые мотивы: эротическую свободу, револю-
ционные порывы преобразования жизни, постромантические вариации люб-
ви и любовной страсти. И здесь возникает любопытная возможность рас-
смотреть архетип Кармен в косвенных свидетельствах поэзии, отразившей
оперный персонаж и его исполнение.
Европейское общество с разной степенью активности сопротивлялось
«революционному» символу Кармен. В первом представлении в Большом те-
атре (1898) образ цыганки вообще претерпел социальные трансформации. В
газетах ее называли испанской аристократкой, угодившей с обедневшим дво-
рянином-офицером в трагический роман. В связи с этим не стоит упускать из
виду вообще русскую цыганскую «тональность». Характерно, что российское
общество уже в середине XIX в. было пленено цыганским романсом, знаме-
нитыми цыганскими певицами, певцами и хорами. К 70-м гг. цыганская му-
зыка становится непременным атрибутом салонного музицирования, а ее по-
пулярность отражается в понятии «цыганерства» (в XX в. это слово звучит
54
как «цыганщина»). Цыгане создавали хиты, цыганкам посвящали стихи, их с
восторгом изображали знаменитые русские писатели. А. Герцен отмечал в
дневниках их эффектное пение – безгранично увлекательное и буйное [цит.
по: Цыганская любовная магия, 1997]. С восхищением описывал цыганское
песенное драматическое действо в духе экстатических культовых представ-
лений индийских жриц обозреватель журнала «Северная пчела» в 1838 г.
[там же]. Подробно и восторженно отразил экспрессивную игру цыгана Ильи
на гитаре Л. Толстой в рассказе «Два гусара»; он описывал в романе «Война
и мир» знаменитого старого цыгана Илью Соколова. Любимый ученик Соко-
лова Иван Васильев вдохновил своего друга поэта А. Григорьева на бес-
смертную «Цыганскую венгерку» – «Две гитары, зазвенев, жалобно заны-
ли…».
В целом приязненное отношение россиян к цыганам было обусловлено
радостным восприятием их зажигательного веселого искусства, сформулиро-
ванного Григорьевым в упомянутом стихотворении: «Что за горе? Плюнь да
пей! Ты завей его, завей веревочкой горе! Топи тоску в море». Ущемленный
же социальный статус и роковые страсти цыган не вызывали общественного
интереса и сочувствия. Потому в премьере Большого театра конца XIX века
все было в этом плане сглажено, нивелировано.
Неугасимая популярность и слава Кармен – в ее человеческой сущно-
сти. Буйные страсти и непокорность, обаяние красоты и независимый нрав
долгий период в культуре символизируют ее абсолютное «инобытие». В сути
архетипа чрезвычайно важно, что она одновременно и притягательна, и ис-
ключительна – чужая, иная, не способная к гармонии существования в рег-
ламентах европейской культуры.
Может быть, в этой ее «чуждости» немеркнущая сила и объяснение
столь живучей судьбы. Женщины соблазнительные и коварные, привлека-
тельные и зловещие, гибкие и сильные в изобилии живут в художественном
мире романтизма и последующей эпохи. Но символичность Кармен сущест-
венна этой своей неповторимостью и чуждостью, воплощением которой яв-
55
ляется ее цыганская природа. Именно это делало ее особо привлекательной
для неиссякаемых интерпретаций, хотя на протяжении долгих лет жизни ми-
фа этот мотив нередко уходил на второй план и далее.
Спектакль И. Лапицкого в петербургском Театре музыкальной драмы
(1913) впечатлил публику и рецензентов преодолением оперных штампов, в
частности, воцарившейся на сцене «испанистости» Кармен. Но его историче-
ское значение состоит в другом – в восторженных чувствах Александра Бло-
ка к Любови Андреевой-Дельмас, знаменитой исполнительнице Кармен. Но-
визну воплощения ею партии, которая к этому времени была хорошо извест-
на российским оперным меломанам, он выразил словами: «Вы – артистка
милостию Божией – и, служа Новому миру своим искусством, сжигаете
Достарыңызбен бөлісу: |