Книга 4 И. Медведева обучение травами

Петров старательно тёр место для укола ваткой, щедро смоченной водой, а подпольные пациенты, чувствуя на яго­дицах обильную влагу, были так довольны тщательно прове­дённой дезинфекцией, что без сожаления расставались с при­личными суммами, которые Коля брал за лечение.

Покончив с чередой больных, Коля переключался на иную роль, становясь чем-то средним между сводником и сутенёром, а венерологическое отделение на время превра­щалось в хорошо организованный бордель.

Изучив медицинские карты больных, Петров осторож­но выяснял, кто из пациентов страдает от сексуальной не­удовлетворённости, а затем подбирал пары со сходными за­болеваниями из мужских и женских палат. Показывая сексу­ально изголодавшимся людям фотографии возможных партнёров, Коля договаривался в конце концов с обеими сто­ронами, и с каждого из партнёров сдирал за посредничество приличную сумму, приблизительно равную четверти месяч­ного оклада инженера. За повышенную плату Коля приводил партнёров и со стороны.

За несколько месяцев упорного труда Петров ухитрился поставить дело на такой хороший уровень, что уже не справ­лялся с работой, и он предложил мне стать его помощником. Хотя я действительно нуждался в деньгах, его предложение не вызвало у меня энтузиазма. Всё это слишком попахивало криминалом, да и вообще мне было противно заниматься сводничеством и обманывать больных.

Поскольку мы знали друг друга с детства, я не хотел ни во что вмешиваться или читать Коле мораль. Я просто ре­шил, не входя в конфликт с приятелем, как можно быстрее выбраться из двусмысленной ситуации и сказал ему, что ра­бота в венерическом отделении мне слишком неприятна, что я постоянно испытываю страх перед случайным заражением и что вообще мне слишком отвратительны венерические за­болевания.

— Тогда могу устроить тебя санитаром в психушку, —

пожал плечами Петров. — Там-то ты уж точно не заразишь­ся. Разве что крыша поедет.

Он весело рассмеялся своей шутке.

— Это мне подходит! — обрадовался я.

Так я вместе с ещё одним нашим общим знакомым на­чал работать санитаром в психушке.

Живописная территория симферопольской психбольницы располагалась недалеко от Салгира, примерно на полпу­ти между улицей Пушкина и железнодорожным вокзалом, знаменитым своей уникальной архитектурой. Об этой пси­хушке по городу ходили самые невероятные легенды, в кото­рых вымысел причудливо переплетался с реальностью.

Люди пересказывали истории о том, как чокнутые ба­рышни из женского отделения похищали студентов-медиков, пришедших к ним на практику, и сообща всей палатой наси­ловали их. Большой популярностью пользовались рассказы о маньяках, каждую ночь сбегающих из сумасшедшего дома, несмотря на хорошо организованную охрану, а под утро воз­вращающихся в родные стены.

В истории с маньяками действительно была реальная база, поскольку нередко по улицам города прогуливались люди в больничных пижамах с накинутыми на плечи плаща­ми. Как я потом узнал, психи без особого труда договарива­лись с санитарами или с охраной, и за небольшую мзду их выпускали погулять. При этом санитары или охранники тща­тельно разрабатывали легенду о том, как больной ухитрился сбежать, и заставляли пациента вызубрить историю наизусть, чтобы в случае поимки он полностью взял всю вину на себя. Так что многим психам смекалки было не занимать.

Мой новый напарник-санитар Саша тоже оказался лич­ностью колоритной, но ещё более колоритным был его пёс, мрачная бестия, громадный дог благородного серо-стально­го цвета по кличке Дэмон.

— Почему ты называешь его Дэмон, а не Демон? — спросил я Сашу после того, как он познакомил меня с догом.

— А потому, что он Дэмон! — скорчив зловещую рожу очень выразительно и с сильным ударением на букве «э», объяснил Саша.

Я всё понял.

Хотя приводить собак в больницу было категорически запрещено, Саша со свойственным советским людям нахаль­ством чихал на все эти неизвестно для кого придуманные правила, и Дэмон неизменно сопровождал нас на ночные де­журства.

Несмотря на мрачный нрав, дог оказался на редкость сообразительным псом, и больные боялись его до умопомра­чения. Саша каждую ночь оставлял пса в коридоре, и даже у психов хватало ума без серьёзного повода не соваться в кори­дор, чтобы не связываться с принявшим собачий образ пред­ставителем тёмных сил. Однако естественные надобности — штука серьёзная, против них не попрёшь, и волей-неволей некоторые больные были вынуждены совершать ночные про­гулки в туалет.

В таких случаях великолепно оттренированный Дэмон аккуратно брал больного зубами за кисть руки и, не отпуская её, сопровождал перепуганного психа в туалет и обратно. Поскольку пёс не собирался разжимать челюсти даже в туа­лете, отправлять естественные надобности было не слишком простым делом, но больные как-то приспособились к этому и в конце концов свыклись с огромной собакой. У входа в палату пёс отпускал руку и, убедившись, что дверь закры­лась, снова укладывался в коридоре и засыпал, уронив на лапы большую тяжёлую голову.

На первых порах Дэмоя по привычке и меня попытался водить за ручку по больничным коридорам, но я всякий раз прятал кисть и тихонько дул ему в нос. Пёс морщился и мо­тал головой, бросая на меня мрачные взгляды, но в конце кон­цов свыкся с мыслью, что я не пациент, и разрешил мне сво­бодно разгуливать по больнице. Так началось моё знакомство с миром Симферопольской психушки.

Не знаю почему, но для более или менее спокойных су­масшедших одним из самых почётных и престижных дос­тижений было попасть на сеанс трудотерапии, заключающий­ся в поклейке конвертов. Трудотерапией занимались в уют­ном дворике, огороженном сеточками и решётками. Под навесами стояли длинные деревянные столы с деревянными

скамьями, на которых стройными рядами рассаживались больные с печатью грусти на лице, тупо и сосредоточенно клеящие конверты.

Наряду со спокойными пациентами в больнице содер­жались и крайне опасные. Некоторые из палат были отданы под патронаж судебно-медицинской экспертизы, и там соби­ралась весьма своеобразная публика. В подобные палаты са­нитары всегда входили с опаской и только по двое, готовясь в любой момент отразить внезапную атаку. Хотя и кровати, и тумбочки были намертво привинчены к полу, всегда суще­ствовала вероятность, что за ночь изобретательные преступ­ники ухитрятся что-либо отвинтить или отодрать какую-ни­будь деталь кровати, использовав её как оружие нападения.

В застойные времена зловещая тень психбольниц вита­ла не только над диссидентами, но и над многими рядовыми советскими гражданами, никоим образом не страдающими от психических заболеваний. Врачи-психиатры обладали широкими возможностями для помещения неугодных людей в психиатрические лечебницы, и мне было известно несколько случаев, когда жёны, имеющие связи с врачами-психиатра­ми, шантажировали мужей тем, что, если супруг не будет доб­росовестно выполнять свои обязанности по дому или взду­мает где-то шляться по вечерам, пропивая зарплату, его быс­тро и надёжно упрячут в уютную палату с зарешеченными окнами.

Общаясь с относительно спокойными психами, я позна­комился с удивительным миром фантазий, в котором замыка­лись эти во многих отношениях вполне разумные люди.

Санитары то и дело приносили из палат любопытные творения психбольных, и один из них дал мне почитать рац­предложение одного мужчины, на которое тот за время свое­го пребывания в больнице ухитрился извести около двадцати пяти килограммов бумаги.

На этих двадцати пяти килограммах бумаги пациент са­мым подробнейшим образом разработал план захвата любо­го капиталистического государства с помощью сделанных им новейших технических разработок.

Этот план был достаточно прост, и в то же время хитро­умен. В воздушное пространство капиталистического госу­дарства должен был вторгнуться огромных размеров само­лёт, состоящий из сотен более мелких самолётиков. Каждый мелкий самолётик наш мудрый псих предлагал до отказа на­бить вооружёнными до зубов десантниками, причём за спи­ной каждого десантника подвешивалась не слишком боль­шая, но зато мощная бомба.

Для выполнения плана атаки большому самолёту нуж­но было долететь до середины захватываемого государства. Чтобы его полёту не мешали, правительство Советского Со­юза должно заранее объявить, что самолёт направляется в страну с дипломатической миссией и везёт груз продоволь­ствия для помощи нуждающимся рабочим.

Если бы проклятые капиталисты всё-таки заподозрили подвох и выпустили по самолёту ракеты, большой самолёт немедленно рассыпался бы на сотни маленьких самолётиков и ракеты пролетели бы мимо, через щели, образовавшиеся при распаде большого самолёта.

Маленькие самолётики с огромной скоростью разлете­лись бы по всей стране, подобно сеятелю, щедрой рукой рас­сыпающему семена, разбрасывая по вражеской территории десантников с парашютами. Благополучно избавившись в самом начале прыжка от привязанной за спиной бомбы, каж­дый десантник приземлялся бы уже в глубокую воронку — эпицентр причинённых этой бомбой разрушений. С оружи­ем в руках десантники из воронок защищали бы свои участ­ки захваченной капиталистической земли, удерживая их до подхода основных сил.

Но главная хитрость заключалась даже не в этом. В момент начала атаки наше правительство должно было вклю­чить четыре установленные по углам захватываемой страны установки, генерирующие особые импульсы для воздействия на мозги местного населения. Головы наших десантников защищали от этих импульсов специальные шлемы, а неза­щищённые аборигены под действием усиленного облучения, тотчас прониклись бы идеями необходимости построения развитого социализма, мира во всём мире, равенства и брат­ства между народами, и т. д. и т. п.

Обретшее должный уровень политической сознательно­сти местное население немедленно начало бы собираться на митинги, поголовно записываясь в советскую армию и помо­гая нашим десантникам удерживать пепелища. Каждый де­сантник был наделён особыми правами, и, встав во главе став­ших сознательными бывших капиталистических граждан, он должен был организовать местные социалистические коми­теты самоуправления.

Четверть центнера бумаги было испещрено подробней­шими чертежами самолёта и генераторов импульсов, но, по­скольку наш изобретательный псих был не слишком силён в авиастроении, основное внимание на чертежах уделялось таким важным деталям, как туалеты для десантников, ванны для десантников, а также место для поклейки конвертов.

Вообще поклейка конвертов была любимым занятием гениального стратега, тем более что там он ещё и подворо-вывал бумагу для создания своих бессмертных планов. Есте­ственно, что поклейка конвертов также оказалась любимым хобби советских десантников, и длинные деревянные столы и скамейки, подобные больничным, стали непременным ат­рибутом каждого маленького самолётика.

Вообще за время работы в сумасшедшем доме чего только я не насмотрелся. Я понял, что врачи, профессиональ­ные психиатры, нередко затрудняются поставить точный ди­агноз, и у меня сложилось впечатление, что они сами не мо­гут точно определить, что такое «шизофрения» и где прохо­дит граница между нормой и патологией.

Человеческое сознание под действием каких-то трудно объяснимых, иногда биохимических, а иногда психических процессов давало странные сбои, причудливым и непредска­зуемым образом искажая представление о мире.

После того как Учитель рассказал мне о моделях мира и о схемах, которыми человек подменяет реальную действи­тельность, я понял, что мы не слишком сильно отличаемся от тех, кого мы считаем сумасшедшими, просто модели мира «нормальных» людей позволяют им более адекватно приспо­сабливаться к окружающей обстановке, то есть лучше выжи­вать.

До развития цивилизованного общества, искусственным образом поддерживающего своих не слишком приспособлен­ных к жизни членов, все проблемы решались при помощи естественного отбора, и именно цивилизация в некотором роде стала стимулятором растущего числа нервных и психичес­ких нарушений.

Я никогда не испытывал свойственного многим нездо­рового интереса к тонкостям духовной жизни личностей с болезненной психикой. В данном случае я не имею в виду официальных сумасшедших, хотя вполне естественно, что яркие проявления сумасшествия всегда вызывали у наших граждан интерес, близкий к тому, который заставляет людей толпиться у места автомобильной аварии, жадно пожирая глазами окровавленные тела жертв катастрофы.

Глубинный источник такого интереса к несчастьям ближнего — это волнующие ощущения, связанные с непро­извольной активизацией сексуальной энергии. Эта спонтан­ная активизация связана с подсознательным страхом крови и смерти. Оргазмическим ощущениям, связанным с активиза­цией сексуальной энергии, сопутствует подсознательная ра­дость оттого, что беда обошла тебя стороной. Эта радость обычно сопровождается мифическим ощущением, что ты застрахован от подобных непредвиденных трагедий, хотя, в случае людей мазохистского склада, наоборот, удовольствие может приходить от представления, что то, что произошло, в любой момент может произойти и с ними.

Интерес к сумасшествию имеет ту же природу, что и интерес к чужой смерти, но тут возникающее чувство безо­пасности ещё большее, поскольку в глубине души почти каж­дый уверен, что уж сойти с ума ему точно не грозит.

Возбуждающее влияние того, что Спокойные назвали бы «больным рассудком», проявлялось в широкой популярнос­ти произведений талантливых писателей с теми или иными психическими отклонениями, не настолько сильными, что­бы изолировать их от общества. Так, болезненные фантазии Кафки или эпилептическая надрывность произведений Дос­тоевского заставляли множество людей переживать мощные, волнующие и щемящие эмоциональные всплески.

Причина этого часто заключается в том, что в обыден­ной жизни людям не хватает ярких и полноценных впечатле­ний и ощущений. Как я уже упоминал. Спокойные считали впечатления пищей, необходимой для нормального функцио­нирования человеческого организма, пищей, не менее важ­ной, чем еда, вода или воздух.

Неудовлетворяемая потребность в ощущениях и впечат­лениях перерастает в жажду ощущений, которую, в зависи­мости от типа личности, каждый человек удовлетворяет тем или иным путём — через усложнённые интеллектуальные по­строения, через эмоционально окрашенные фантазии, через какие-то сексуальные фантазии или действия. Естественно, что все три составляющие — сексуальная, эмоциональная и интеллектуальная — в разных пропорциях так или иначе при­сутствуют в способах, которыми человек удовлетворяет свою жажду ощущений (хотя тут может идти речь и о какой-либо другой жажде или о комплексе жажд, дополняющих жажду ощущений).

Так, например, Достоевский никак не мог избавиться от владевшей им страсти играть и проигрывать, которая прино­сила ему извращённое мазохистское удовольствие. Его се­мья постоянно жила в нищете, в беспросветной нужде, и в то же время единственным; что приносило великому русскому писателю временное успокоение, была возможность проиг­рать последние, на коленях вымоленные у жены деньги, что­бы потом в очередной раз бесконечно раскаиваться и молить его «святую» жену простить его за эту недостойную слабость.

В его случае жажда ощущений дополнялась сложным комплексом других жажд, вроде жажды самоунижения, жаж­ды сочувствия и т. д.

Произведения Достоевского, где находили своё выра­жение терзающие автора жажды, пробуждали у читателей, особенно у тех, чья эмоциональная жизнь была не слишком полноценной, эмоциональные всплески, сопровождающиеся самопроизвольной активизацией сексуальной энергии. Чита­тели начинали испытывать характерные для психики писате­ля переживания, болезненные по своей природе, но волную­щие и дающие «пищу» ослабленной отсутствием полноцен­ных впечатлений душе. Таким образом полноценные ощуще­ния внешнего мира подменялись суррогатом возбуждающих фантазий внутреннего мира, и человек невольно начинал ог­раничивать своё восприятие, уходя внутрь и возводя между внешним миром и собой стены неудовлетворённости, недо­верия или страха.

В учении Спокойных были разработаны специальные техники «питания психики» за счёт «внутреннего мира» в случае, когда внешний мир не давал достаточного количества впечатлений и переживаний для гармоничного удовлетворе­ния основных потребностей человека. В частности, к этим техникам относились медитации «воспоминания о том, чего не было». Однако подобные техники использовались лишь для того, чтобы компенсировать недостаток впечатлений, но ни в коем случае не подменять общение с внешним миром уходом во внутренний мир. Подобные компенсирующие пси­хотехники можно было сравнить с приёмом женьшеня для повышения общего тонуса организма, в то время как получе­ние кайфа от воображаемых острых эмоциональных пережи­ваний, избыточных сексуальных фантазий, получение пере­живаний при чтении литературных произведений или филь­мов, порождающих сильные эмоциональные всплески болезненного характера, сравнимы с неумеренным потреб­лением алкоголя для того, чтобы «забыться» или «раскрепо­ститься». Естественно, что все вышесказанное не означает, что не стоит читать подобную литературу, — талантливо на­писанное произведение всегда стоит того, чтобы его прочи­тать, но не имеет смысла использовать его как своеобраз­ный «наркотик» для извлечения возбуждающих, но болезнен­ных по своей природе переживаний.

— Вот видишь, ты достаточно хорошо знаком с тем, как люди возводят вокруг себя стены, — сказал Учитель, выслу­шав мои истории о сумасшедшем доме. — Теперь тебе оста­ётся только научиться возводить стены самому. Хотя, предуп­реждаю, это не простое и не слишком приятное упражнение. Ты действительно уверен, что хочешь изучить способы ухо­да от мира?

— Уверен, — сказал я. — Меня интересует всё, отно­сящееся к проявлениям человеческой психики.

— Ну что ж, сам напросился, — как-то нехорошо под­мигнул мне Ли. — Никто тебя за язык не тянул. Ты уже ус­пел познакомиться с путями воина, купца и Хранителя Зна­ния. Теперь ты вступаешь на новый путь — путь аскета. Воз­ведение вокруг себя стен в наибольшей мере характерно именно для этого пути.

— Это так сложно? — удивился я. — Я думал, что мне предстоят обычные медитации сужения сознания.

— При помощи сужения сознания ты, конечно, тоже можешь возвести стены между собой и миром, — сказал Учи­тель. — Но на самом деле это будут не стены, а тоненькие картонные перегородки, лишь загораживающие от тебя ок­ружающий мир, но не защищающие тебя от его проявлений. Те. кто следует по пути отшельника, — серьёзные строите­ли, и их стены по своей толщине превосходят крепостные, а по прочности дадут фору танковой броне. Раз уж тебе так захотелось вступить на путь отшельника, то делай это осно­вательно. Итак, первая стена, которую ты начнёшь возво­дить вокруг себя, — это стена молчания.

Ли немного помолчал, словно давая мне время осмыс­лить сказанное, и я решил уточнить.

— Ты хочешь сказать, что мне придется перестать раз­говаривать с людьми? — спросил я.

— Перестать разговаривать — это лишь начальный этап того, что тебе придётся сделать, — ответил Учитель. — Это не так сложно. Гораздо сложнее перестать хотеть разговари­вать.

— В этом ты прав, — согласился я. — Перестать хотеть разговаривать действительно непросто.

— Ничего, ты этого добьёшься, — подбодрил меня Ли. — Практика отказа от разговоров распространена во мно­гих школах и религиозных течениях, особенно аскетического толка. Однако Спокойные использовали отказ от разговоров ещё и в медицинских целях. Это давало больному дополни­тельную энергию.

Воины, изучающие технику управления чувствами и судьбой, обязательно проходили через этап возведения сте­ны молчания. Но человеку, не склонному к пути аскета, не имеющему формы аскета, крайне опасно зацикливаться на этой технике, как, впрочем, и на любой другой технике, свя­занной с возведением стен. Путь аскета, естественно, если им злоупотреблять, может привести к непредсказуемым и очень неприятным последствиям.

Кстати, отказ от разговоров люди нередко используют и в повседневной жизни, в качестве оружия воздействия на близ­ких. Наверное, ты знаешь семьи, где мужья, жёны или дети периодически «замыкаются в гордом молчании».

— Жаль, что мои родители не относятся к этой катего­рии, — заметил я, — особенно мама. Хорошо, хоть отцу обыч­но бывает лень ввязываться в перепалки. Но у меня дей­ствительно есть одна подружка, с которой отец не разговари­вает больше года. Кажется, причиной тому послужил не одобренный им чересчур легкомысленный покрой её платья.

Я задумался, вспоминая.

— Да, кстати, ещё один мой приятель почти никогда не разговаривает с женой, — усмехнулся я. — Он очень азарт­ный и не любит уступать. Он мне рассказывал, что игру в молчанку затеяла его жена. Обидевшись за что-то в первые месяцы семейной жизни, она как-то целый день с ним не раз­говаривала. Мой приятель тоже решил обидеться и, не желая отставать, промолчал трое суток. В следующий раз жена мол­чала неделю, а он ухитрился выдержать аж целый месяц. С тех пор так и пошло. Сейчас они пишут друг другу записки или общаются через третьих лиц.

— Прямо, как в анекдоте, — усмехнулся Ли. — Муж и жена поссорились и не разговаривают друг с другом. Вече­ром муж пишет жене записку: «Пожалуйста, разбуди меня завтра в половине восьмого». Наутро муж просыпается в де­сять часов и находит рядом записку: «Вставай, уже без двад­цати восемь».

Я рассмеялся.

— Мне почему-то никогда не приходило в голову, что молчанием люди воздвигают стены между друг другом или между собой и миром, — заметил я. — А ведь, если хоро-

шенько вдуматься, стены можно воздвигать и чрезмерной болтливостью, отталкиванием других людей или отрицанием очевидного.

— Любая модель мира -— это уже определённая конст­рукция, в которой присутствуют стены, — сказал Учитель, — но эти стены относительно тонкие, и они могут менять свои очертания. На самом деле грань между стеной обычной мо­дели мира, и стеной, которой отгораживается от мира аскет или человек с нездоровым рассудком, столь же расплывчата и неопределённа, как и грань между нормой и патологией в современной психиатрии. Только случаи, находящиеся дос­таточно далеко от этой грани, могут чётко классифицировать­ся. В упражнениях, которые тебе предстоят, тебе придётся зайти очень далеко за эту грань.

После того как ты воздвигнешь между собой и миром стену молчания, ты перейдёшь с созданию следующей сте­ны — стены избирательного невидения. Это будет уже по­труднее, чем простой отказ от разговоров или даже от жела­ния разговаривать. За стеной избирательного невидения пос­ледует полное невидение, а затем избирательное и полное неслышание. Затем ты избавишься от тактильных ощуще­ний.

— Ты что, хочешь сказать, что я должен буду погрузить­ся в себя до такой степени, чтобы полностью перестать ви­деть, слышать и воспринимать окружающий мир? — спро­сил я.

— Ты уже делал это, входя в трансовые состояния, — ответил Ли. — Но тогда эти состояния длились недолго, и обычно ты входил в них под моим руководством. Теперь тебе придётся проделать всё самостоятельно и пробыть в состо­янии полной самоизоляции от мира по меньшей мере несколько дней. Кстати, некоторые аскеты месяцами не выходят из него.

— Да, серьёзная штука, — задумчиво произнёс я. — Похоже, это будет не быстро и не просто.

— Угадал, — усмехнулся Учитель.

Тренировку ухода от окружающего мира я начал с отка­за от разговоров. Объяснить маме или отцу, с какой стати я вдруг решил больше ни с кем не общаться при помощи слов и объясняться исключительно жестами, кивками головы или невразумительным мычанием, было невыполнимой задачей. Чтобы хоть как-то оправдать своё поведение, не обидев при этом домашних, соседей, друзей и знакомых, я соорудил на голове впечатляющую повязку с огромным компрессом под нижней челюстью, и, когда кто-либо пытался заговорить со мной, я, состроив очень жалостное лицо, указывал на повяз­ку, издавая страдальческое мычание.

Обычно этого было достаточно. Не склонный к излиш­ней болтливости отец сразу же оставил меня в покое, но из­бавиться от навязчивой заботы любимой мамочки оказалось не так просто. Поэтому мне приходилось вставать ни свет ни заря и уходить из дома, возвращаясь лишь поздно ночью, когда она уже спала.

С каждым днём молчание становилось всё менее тягос­тным для меня, и в конце концов я начал испытывать от него удовольствие. Я даже перестал мычать и вообще издавать какие-либо звуки. На четвёртые сутки я отметил наступле­ние странного внутреннего умиротворения. Я заметил, что даже не реализованное желание что-то сказать или промы­чать уже напрягало голосовые связки, и теперь, когда я по­степенно утрачивал желание общения, голосовые связки как-то по-особому расслаблялись.

Я заметил, что, общаясь жестами или просто стоя ря­дом с кем-то, я стал меньше наклоняться к этому человеку, чем когда я вступал в беседу. Моя осанка изменилась, став более ровной. Естественно, что теперь я гораздо меньше об­щался с людьми. Знакомые и соседи свыклись с моим новым состоянием и оставили попытки вступать со мной в контакт.

Следующей стеной, которую я должен был воздвигнуть по заданию Учителя, была стена избирательного невидения. Для начала мне надо было перестать замечать моих знако­мых, в буквальном смысле «в упор не замечать их», и пере­стать общаться с ними даже при помощи мимики или жес­тов. После того как у меня, очень общительного по природе, действительно пропало желание говорить, я понял, что внут­ренне готов к полному отказу от общения с людьми. И дей­ствительно, ещё через несколько дней я настолько ушёл в

себя, что перестал замечать окружающих. Я скользил взгля­дом по окружающему миру, не фиксируясь ни на чём, что не являлось для меня жизненно важным, например, на потоке машин, когда я переходил через улицу. Всё, что я видел, мгно­венно стиралось из моего сознания, как стирается изображе­ние с засвеченной плёнки.

Затем наступил самый сложный этап тренировок. Я за­ранее договорился с одним из своих учеников, что он помо­жет мне на время превратиться в настоящего отшельника. У этого ученика был небольшой частный дом недалеко от Сим­ферополя, и он жил там один. Во дворе дома располагалась маленькая времянка, приспособленная для жилья. В нижней части двери времянки был сделан специальный вход для со­баки в виде плотной резиновой шторки. Ученик обещал мне каждый день, не открывая дверь, ставить внутрь через вход для собаки подносы с едой и питьём, и точно так же заби­рать их обратно, ни в коем случае не пытаясь открыть дверь или войти со мной в контакт.

Тренировки во времянке я начал с возведения стены не­слышания. Освоив неслышание, я перешёл к полному неви­дению. Чтобы облегчить себе задачу, на первых порах я плот­но затыкал уши и завязывал глаза, приучаясь жить в полной темноте. Жизнь без звука и света оказалась странной, непри­вычной и очень неприятной. На первых порах меня терзала невыразимая скука. Я учился жить как слепой. Я принюхи­вался к запахам, развивал чувствительность пальцев, отчас­ти компенсируя недостаток информации тактильными ощу­щениями. Вскоре я изучил наощупь каждый уголок времян­ки. По запахам я безошибочно определял, где находится дверь, где окно, где кровать, а где стоят подносы с едой.

Чтобы окончательно не сойти с ума от скуки, я посто­янно что-то делал — массировал тело, двигался, катался по полу. Постепенно я свыкся со своим состоянием слепого и глухого. В конце концов я научился при помощи волевого уси­лия полностью уходить внутрь, и внутренний мир заменил мне мир внешний. Я слышал музыку, со мной разговаривали ка­кие-то странные голоса, передо мной проходили невероятно яркие, кажущиеся совершенно реальными картины, напоми­нающие сновидения наяву. Тогда я понял, что уже готов отка­заться и от обоняния, и от тактильных ощущений.

Я перестал двигаться. Я просто лёг на кровать на пра­вый бок, и всё бесконечно тянувшееся время посвятил осоз­нанию своего «я», входя в контакт с основным внутренним стражем, позволяющим мне поддерживать контакты с жиз­нью и с самим собой (Ли когда-то определил осознание соб­ственного «Я» как общение с основным стражем).

По мере того как связь с основным стражем усилива­лась, музыка, голоса и зрительные образы отступали на зад­ний план, и наконец они полностью исчезли. Я погрузился в странное состояние полной отрешённости от всего и в то же время удивительной полноты. Казалось, что в этот момент я стал самим собой. Я был совершенно один. В этом мире боль­ше ничего не существовало, да и мира, как такового, тоже не было. Я стал замкнутой в себе точкой, возможно такой, ка­кой была вселенная до того, как непонятно какой силой спро­воцированный взрыв создал из ничего стремительно раз­летающиеся в разные стороны громадные конгломераты рас­калённой материи. Пребывая в собственном «Я», я оценил всю прелесть и полноту этого неописуемого состояния, этого абсолютного уединения, когда организму удаётся отдохнуть одновременно и от внешнего, и от внутреннего мира. В то же время я, каким-то непостижимым образом, одним махом ре­шил множество тревоживших меня тогда философских про­блем. Наверное, не совсем верно было бы употреблять в дан­ном случае слово «решил». Вряд ли бы я сумел сформулиро­вать что-то словами, скорее, я обрёл чувствование того, что я их решил. Я снова лереосознал, что такое вечность, беско­нечность, и ещё более остро прочувствовал свою связь с этим миром.

Но это осознание пришло ко мне ещё до того, как я по­грузился в своё «Я». Оно сопровождалось причудливыми видениями и ярчайшими галлюцинациями, но, возводя всё новые стены, в конце концов я избавился и от них.

И вдруг, находясь в полной пустоте, я почувствовал, как в глубине моего «Я» формируется и созревает желание вер­нуться к привычным ощущениям и ярким краскам окружаю-

щего мира, вернуться к полноценной, наполненной впечатле­ниями жизни. Сначала ожил мой внутренний мир, вернувшись ко мне во всей своей полноте, и я с новой силой осознал невы­разимую ценность уникального факта своего рождения на свет.

Потом началось возвращение к внешнему миру, а тело моё возвращалось к жизни. Первым чувством, которое я ис­пытал, было чувство жажды. Тело, казалось, заиндевело. Я не мог пошевелить ни одним мускулом. Долго и мучительно я старался вновь обрести контроль над своими мышцами. Сначала я почувствовал, как вздрогнули веки, потом ощутил пальцы ног и даже смог пошевелить ими. Затем до меня до­нёсся запах. Теперь я знал, где нахожусь и где расположены подносы с едой. Потом я различил запахи стула, стола, обоев. Хотя мои глаза всё ещё были закрыты, казалось, что я вижу комнату сквозь опущенные веки.

Потом ко мне стали пробиваться звуки. Я продолжал свои попытки двигать мышцами. Возникло странное ощуще­ние, что я невидимыми энергетическими руками «разгребаю» их, как щётки снегоуборочных машин разгребают засыпав­ший улицы снег.

Как только я смог двигать руками, я сорвал повязку с глаз и вынул затычки из ушей. Звуки буквально оглушили меня, и, как ни странно, самым громким и тревожащим ока­зался звук моего собственного дыхания. Ранее незаметное и едва слышимое, оно вдруг зазвучало как огромный работаю­щий электронасос, с шумом перекачивающий воздух.

На мгновение меня охватил страх, что я ослеп. Несмот­ря на то что я снял повязку, глаза по-прежнему застилала тем­нота. Я тут же взял страх под контроль и неожиданно сообра­зил, что веки у меня всё ещё были закрыты. Я чуть-чуть при­поднял их. Меня продолжала окружать темнота, в которой я обнаружил размытые сероватые полоски тусклого света. Я догадался, что на дворе ночь, а свет пробивается из углов за­навешенного окна. Это открытие меня окончательно успоко­ило. Я широко открыл глаза, и меня удивило, насколько хоро­шо я видел в темноте. Несмотря на ночь и занавешенное окно, я различал контуры стола, стула и даже подноса с едой, стоящего на полу.

Я провёл руками по краю кровати. Казалось, что руки превратились в сверхчувствительный инструмент. Острота и чёткость тактильных ощущений были под стать обострив­шемуся слуховому восприятию.

Жажда напомнила о себе. Чувствительность в мышцах ещё окончательно не восстановилась, и я, с трудом спустив­шись с кровати, на карачках дополз до большой пиалы с во­дой. Почему-то мне захотелось потрогать воду. Я намочил руки и коснулся ими лица, груди. Влажная прохлада вызвала волну странного озноба, прокатившегося по телу. Я подумал, что младенец, впервые познающий мир в ощущениях, дол­жен так же удивляться непривычности того, что с ним проис­ходит.

Я начал пить мелкими глотками. Я пил, пил и никак не мог остановиться. Опустошив пиалу, я снова наполнил её из стоящего рядом кувшина и продолжил пить. Меня удивило, как организм может принять такое количество воды. Потом я ощутил голод.

Вкус пищи тоже был непривычным, но я уже почти при­шёл в себя, и наконец в действие активно включился мысли­тельный процесс. Я осознал всю важность того, что я только что сделал. Это были не просто упражнения по возведению стен между собой и миром. Они были теснейшим образом связаны со многими психотехниками Спокойных, в частно­сти с упражнениями по модификации чувств, которые Учи­тель уже показывал мне. Зрение я должен был переводить в слух или в тактильные ощущения, вкус переводился в каса­ние. Подобные техники управления чувствами использова­лись в качестве вспомогательного элемента в действиях, под­разумевающих наличие паранормальных способностей, вро­де рассказа по наитию, или при восстановлении целостности картины по какому-то ограниченному кусочку зрительной, слуховой или тактильной информации. Так, с помощью слуха можно было видеть, или можно было чувствовать при помо­щи зрения.

Когда я выбрался наконец из своего «убежища отшель-

ника», ученик, который носил мне пищу и воду, сказал, что очень тревожился за меня и уже собирался было, несмотря на мой строжайший запрет, открыть дверь и посмотреть, не умер ли я. Оказалось, что, погружаясь в глубины собственно­го «Я», я пролежал в полной неподвижности три дня, и ученик каждый раз забирал нетронутую пищу и воду, ставя на её место новый поднос с едой.

Впоследствии опыт «ухода от мира» не раз пригождал­ся мне в моей знахарской практике.

Одна семейная пара из села Доброе обратилась ко мне с просьбой вылечить их единственного сына, с которым тво­рилось что-то непонятное. С одной стороны, казалось, что мальчик страдал от «задержки развития». Говорить он начал поздно, но, когда заговорил, он делал это чисто и правильно. Создавалось впечатление, что он просто не хотел ни с кем разговаривать. Периодически Женя на долгие часы впадал в задумчивость, ничего не замечая вокруг. Он никогда не сме­ялся, с большой неохотой откликался на попытки родителей сблизиться с ним и категорически отказывался общаться со сверстниками и посторонними людьми — словом, был ти­пичным «тормозом».

Тем не менее при психиатрических обследованиях се­милетний мальчик, видимо инстинктивно понимая, что здесь нужно вести себя по-другому, вёл себя как обычный ребё­нок, без особой охоты, но всё же внятно и разумно отвечая на все вопросы, которые задавали врачи, и психиатры не нахо­дили у него никаких отклонений.

«Заторможенность» мальчика привела к тому, что ро­дители отказались от мысли послать его в школу и начали заниматься с ним дома. Женя обладал блестящей памятью и хорошим уровнем интеллекта, так что учение давалось ему легко, но его постоянная замкнутость в себе и хроническое нежелание играть или проводить время со сверстниками ста­ли плохо сказываться на его физическом состоянии. Женя слабел на глазах.

Пообщавшись с Женей, я сразу понял, что это типичный случай «ухода от мира». Внутренний мир мальчика давал ему гораздо больше, чем внешний мир, точнее, по каким-то при­чинам он так и не научился получать удовольствие от взаи­модействия с внешним миром. Мальчик на меня почти не реагировал, продолжая пребывать в своей странной отрешён­ной задумчивости.

Поскольку от постоянного пребывания в пассивном со­стоянии здоровье ребёнка значительно ухудшилось, я решил в первую очередь воздействовать на его организм, повышая общий уровень жизненности. Раз за разом я начал приезжать в Доброе, массируя Женю и всячески стараясь растормошить его. Во время сеансая непрерывно говорил, пытаясь привлечь его внимание. Я рассказывал ему о мечтах, о радостях жиз­ни, расспрашивал его о его жизни, о прошлом и о планах на будущее. Я настолько хорошо настраивался на него, что чув­ствовал его состояние, его холодное одиночество среди вы­соких стен, которыми мальчик отгородился от пугающего его мира.

Долгое время мои старания не приносили результата. Всё, что бы я ни делал. Женя воспринимал со стоической покорностью. Даже когда во время массажа я причинял ему боль, он не протестовал, оставаясь таким же вялым и пассив­ным. Но я твердо решил довести лечение до конца, тем бо­лее что родители мальчика умоляли меня не бросать его, по­скольку я был их последней надеждой.

Постепенно Женя стал прислушиваться к моим словам, и наконец настал день, когда я дал ему первый урок рукопаш­ного боя. С этого момента Женя начал включаться в актив­ную жизнь. Насколько я знаю, больше у него не возникало проблем с «уходом от мира».

ГЛАВА 13

— Надеюсь, я не разбудил тебя? — бодро поинтересо­вался Сергей.

Я взглянул на часы.

— Да что ты! Кто же ложится спать в два часа ночи? Это еще детское время, — зевая во весь рот, пробормотал я.

— Извини, если разбудил, — в голосе Сергея не чув­ствовалось ни капли раскаяния. — Речь идет о жизни и смерти.

— Нельзя ли поподробнее? — попросил я, мучительно борясь с зевотой.

— Ты должен срочно выехать в Донецк! — сообщил Сергей. — Ты будешь нашим делегатом!

— Делегатом? Каким ещё делегатом? — не понял я. Спросонья я плохо соображал, и единственная ассоциа­ция, пришедшая мне на ум в связи с этим словом, была связа­на с очередным съездом нашей родной и любимой Коммуни­стической партии.

— Мы посовещались и выбрали тебя, как наиболее дос­тойного, — поспешил обрадовать меня Сергей.

— Неужели? Премного благодарен, — не слишком уве­ренно отозвался я. — И за что мне такая честь?

Похоже, Сергея начала раздражать моя тупость.

— Ты же отец крымского кунг-фу, — объяснил он. — Вот мы с ребятами посовещались и решили отправить тебя в Донецк. Там появились отличные самиздатовские книги по боевым искусствам, и мы собрали деньги, чтобы ты смог выкупить их.

Автор выражения «отец крымского кунг-фу» примени­тельно ко мне, к сожалению, остался неизвестным, но кто-то прочно запустил его в оборот, и я развлекался, пытаясь вы­яснить, что если я отец, то кто же тогда мать.

— А почему ты сам не поедешь? — спросил я. — У меня, как всегда, довольно плотное расписание.

— Говорят, что донецкие рукопашники — весьма свое­образные ребята. Ты можешь быть самым лучшим предста­вителем крымских конфуистов. Нам бы не хотелось ударить лицом в грязь перед дончанами.

— Но ведь нужно всего лишь купить книги, — возразил я. — Мы же не будем устраивать показательные выступле­ния. По крайней мере, я ни с кем драться не собираюсь.

— Конечно, — поспешил успокоить меня Сергей. — Об этом речь и не заходила. Просто мы решили, что было бы лучше, если бы в Донецк поехал ты.

— Ладно, — согласился я. — Пожалуй, я смогу выкро­ить пару свободных дней.

На самом деле для поездки в Донецк у меня были ещё и личные мотивы. Я знал, что в Донецке живёт удивительный знахарь, который лечит людей, заточая их на весь период ле­чения в заброшенных штольнях шахт. Звали этого знахаря Павло, с ударением на последнем слоге.

Я услышал о Павле от другого украинского знахаря по кличке Степняк, живущего на Херсонщине. Степняк был хо­рошим целителем и очень приятным в общении человеком, но, кроме того, он ещё и страстно увлекался воинскими ис­кусствами древности, собирая любую доступную ему инфор­мацию, в том числе и про боевые приёмы славянских, татар­ских и прочих народов Советского Союза.

Степняка настолько захватили техники Шоу-Дао, что он был готов щедро делиться со мной любыми рецептами и при­ёмами народной медицины в обмен на тренировки. Когда я приезжал к нему в гости, мы проводили долгие часы, спаррингуясь и отрабатывая приёмы, а потом, за чаем, он расска­зывал мне множество интересных историй о мире знахарей.

До Степняка я, в основном, общался с народными цели­телями, которые были полностью замкнуты на самих себе, считали свои методики лучшими и уникальными и готовы были зубами и когтями драться с возможными конкурентами

за своих пациентов. Степняк был совсем не такой. Как выяс­нилось, он принадлежал к негласному обществу знахарей, члены которого были разбросаны по всему Советскому Со­юзу, но тем не менее активно обменивались между собой информацией, лекарственными травами и средствами, а за­одно и новыми методиками целительства.

Через Степняка мне удавалось доставать очень редкие травы. К моему удивлению, оказалось, что через того или иного целителя можно было достать лекарственные расте­ния, произрастающие даже в самых удалённых уголках пла­неты, На наших азиатских границах все годы Советской вла­сти процветала контрабанда лекарственных трав, и тюки с сырьём на спинах носильщиков доставлялись через горы из соседних государств.

О донецком целителе я узнал случайно. Одна моя знако­мая просила меня помочь ей вылечиться от тяжёлого хрони­ческого заболевания лёгких, но, поскольку у меня не было времени и возможностей серьёзно заняться её лечением, я обратился к Степняку, надеясь подкинуть пациентку ему.

— Это не для меня, — покачал головой Степняк. — Есть другой знахарь. Он её быстрее вылечит. Её надо к Пав­лу отправить, — с ударением на последнем слоге сказал он.

— А кто такой этот Павел? — заинтересовался я.

— Не Павел, а Павло, — поправил меня Степняк. — Это уникальный целитель. Конечно, характерец у него тот ещё, не позавидуешь, но лечит здорово. Такого больше никто не делает.

— А как он лечит? — спросил я.

— Шахтами, — ответил Степняк. — Он запирает чело­века в заброшенную штольню и там издевается над ним как может, — заставляет его голодать и выполнять различные процедуры, подвергает психическому и физическому наси­лию, в общем чего только не вытворяет. Иногда он запирает больного на две недели, а то и на месяц в полной темноте, или при слабом свете. В зависимости от заболевания, стены келий, в которых живут больные, он выкладывает разными минералами, в частности каменной солью.

— И это срабатывает? — с сомнением спросил я. — Звучит всё это немного устрашающе. Неужели люди идут к нему?

— Ещё как! — воскликнул Степняк. — У Павла всё срабатывает. Он говорит, что невыносимые условия, кото­рые он создаёт, обостряют защитные силы организма и орга­низм под влиянием дополнительного стресса в конце концов излечивается. Отправь к нему свою лёгочную больную. Уве­рен, что она выздоровеет.

Мне сразу захотелось своими глазами посмотреть, как лечит этот загадочный дончанин с плохим характером. Но, к сожалению, у меня не было ни времени, ни денег, чтобы спе­циально для этого отправиться в Донецк.

И вот теперь я надеялся встретиться с этим странным целителем, договориться с ним о лечении моей знакомой и, возможно, даже посмотреть на его шахты и процедуры.

Наутро я позвонил своим знакомым из Комитета Госбе­зопасности, и они помогли мне купить билет на поезд, от­правляющийся в Донецк вечером того же дня. Наученный горьким опытом предыдущего общения с иногородними лю­бителями восточных единоборств, я дал себе слово не устра­ивать никаких учебно-показательных спаррингов, поскольку подобные затеи обычно быстро переходили с учебного плана на уровень: «а ну-ка, козел симферопольский, посмотрим, кто круче».

Удобно устроившись на верхней полке, я почти с нос­тальгической нежностью вспоминал период, который я мог бы назвать своей юностью в мире боевых искусств. Хотя с тех пор прошла всего лишь пара лет, я, под влиянием Учите­ля, настолько изменился, что иногда мне казалось, что я по­взрослел на целую жизнь, и слово «юность» для меня в опре­деленном смысле стало синонимом хотя и восхитительной, но все же глупости, избытка гормонов и наивного романтизма.

В книге «Тайное учение даосских воинов» я уже упоми­нал об Эльюнси Мухаммеде по кличке «Мишель». Он был подданным Туниса и учился в Симферопольском медицинс­ком институте. Эльюнси был хорошим специалистом руко­пашного боя, но при этом крайне неприятной личностью.

Мишель обладал способностью оказывать психологи-

ческое воздействие на окружающих и широко этим пользо­вался, подчиняя своей воле учеников до такой степени, что они делились с ним даже своими женами.

До встречи с Учителем меня очень интересовала техни­ка рукопашного боя Мишеля, но отношения с ним у меня не сложились — то ли он интуитивно чувствовал во мне сопер­ника, то ли понимал, что манипулировать мной было не так просто, как другими, и я не мог учиться непосредственно у него.

Однако я не сдавался и решил заслать к нему шпиона

— одного из моих приятелей и учеников. Выбор пал на Кос­тю Потлатова — студента мединститута, и нам даже удалось сделать так, что в конце концов Костю подселили в комнату Эльюнси.

Первое время Костя честно работал на «нашу развед­ку», принося новые сведения о тренировках Мишеля и о его боевых техниках, но мы не учли один очень важный фактор

— влияние жесткой и жестокой личности Эльюнси на уче­ника.

Мишель полностью подчинил себе нового соседа по комнате, так что Потлатов с рабской покорностью выполнял все его указания. Наши общие знакомые рассказывали, что он взял на себя все заботы по хозяйству, убирал комнату, зас­тилал Эльюнси постель и готовил ему еду. Если Мишелю казалось, что Костя недостаточно расторопно выполняет его поручения, он даже прибегал к физическому наказанию в виде нескольких сиккенов* в различные части тела. Постепенно Потлатов перестал общаться со мной и со своими прежними друзьями, а если мы случайно встречались, он восхвалял муд­рость и силу своего нового наставника почти на уровне куль­та личности.

Меня это не волновало, поскольку я уже начал обучение у Ли и, в сравнении с учением Спокойных, техники Мухамме­да потеряли для меня свою привлекательность.

Примерно через год обучения у Эльюнси Потлатов ре­шил доказать превосходство его школы, вызвав на поединок

* Сиккен — разновидность удара рукой.

моего приятеля и ученика, Семена, которому я показывал многие техники Шоу-Дао.

Я уже упоминал о Семене в книге «Тайное учение даос­ских воинов». Он был одним из кандидатов в мои напарники, которого отверг Ли, сказав, после беглого взгляда на него, что у этого человека слишком огненная воля и что на корот­кое время он может быть верным другом, но он не способен стать хорошим партнером, поскольку у него непомерная жаж­да самоутверждения и жесткая, всепоглощающая целеустрем­ленность.

Учитель, как всегда, оказался прав. Я сдуру рассказал как-то Семену о том, что Ли не согласился сделать его моим напарником, предпочтя ему Славика, и с тех пор наши отно­шения дали трещину. Я чувствовал, что Семен так и не смог простить мне отказа, в котором я ни капельки не был вино­ват. Однако в то время мы еще активно тренировались вмес­те, и, когда Семен сообщил мне, что Потлатов предложил ему драться с ним и с еще одним представителем школы Элъюнси, я не одобрил этого, понимая, что ничего хорошего из по­добной затеи не выйдет, но мой приятель, как всегда, шел напролом, не желая показаться трусом.

Мишель со своими учениками встретился с Семеном в одном из спортзалов Симферополя. Судить поединок должен был некто Пожарский, человек, влюбленный в боевое искус­ство и изучавший рукопашный бой как у меня, так и у Мише­ля. Я относился к этому человеку с искренним уважением, поскольку он, начав изучать воинские искусства в возрасте около сорока лет и находясь почти на грани инвалидности, в относительно короткий срок превратился в сильного спорт­смена.

Незадолго до того, как Пожарский начал заниматься кунг-фу, он был вынужден даже продать свою любимую «Вол­гу» вишневого цвета из-за того, что он начал терять сознание за рулем, но через несколько лет упорных тренировок он, не останавливаясь, мог взбежать на Чатырдаг. В то же время Пожарский стал жертвой характерной для многих рукопашников жажды проверять себя и окружающих через боль, че-

рез поединки в полный контакт, ставящие бойца на грань жизни и смерти.

Семен наивно полагал, что его ожидает обычный бес­контактный поединок или спарринг в неполный контакт по стандартным правилам. Однако, когда Эльюнси заявил, что ему предстоит драться в полный контакт с каждым из его учеников до потери сознания, Семен из гордости уже не мог отказаться.

Своего первого противника он уложил через несколько секунд молниеносным ударом в челюсть. Нокаут был настоль­ко мощным, что у ученика Мишеля пошла изо рта кровавая пена и он пришел в сознание лишь спустя несколько минут, но еще долго не мог восстановить координацию движений.

Теперь Семену предстояло драться с Потлатовым. По­жарский, обеспокоенный слишком суровым исходом преды­дущего поединка, начал активно вмешиваться, пытаясь пре­дотвратить серьёзное увечье или даже смертельный исход.

Дважды он помешал Семену нанести решающий удар, перехватывая его руку или блокируя удар ногой. Каждый раз судья взывал к разуму Эльюнси, умоляя его прекратить по­единок, но Мишель хладнокровно продолжал посылать сво­его ученика на убой.

Наконец удар Потлатова разбил Семену губы и подбо­родок. Кровь хлестала с такой силой, что было необходимо наложение швов. Только тогда Мухаммед прекратил поеди­нок, громогласно заявив о решающей победе своей школы.

На самом деле Семену крупно повезло, потому что, если бы он вырубил и Потлатова, ему пришлось бы драться с са­мим Эльюнси и тут ему действительно пришлось бы туго.

Я вспоминал этот случай и многие другие нелепые «смертельные схватки», в которые по чистой глупости ввя­зывались мои знакомые рукопашники, и дал себе слово лю­бой ценой избегать в Донецке подобных приключений.

Сойдя с поезда, первым делом я решил направиться к Павлу.

Знахарь жил в небольшой двухкомнатной квартире в блочном доме. Открыв дверь в ответ на мой звонок, он оки­нул меня мрачным и подозрительным взглядом.

Я улыбнулся как можно доброжелательнее и объяснил, что я от Степняка, что я сам увлекаюсь целительством и при­шёл поговорить о моей знакомой, которая хотела бы лечить­ся у него.

Похоже, Павло колебался, впускать меня или не впус­кать, но, видимо, имя Степняка сделало своё дело, и он с ви­димой неохотой приоткрыл дверь, кивком головы пригласив меня зайти. Квартира была грязная, захламлённая, тёмная и унылая. Я подумал, что чем-то она напоминала шахту.

— Что там за пациентка у тебя? — сразу перешёл к делу целитель.

Я объяснил.

— Ладно, присылай, — мрачно буркнул Павло. — Вы­лечим.

Он бросил на меня неприязненный взгляд, давая понять, что время аудиенции закончилось. Я уже понял, что увидеть шахты мне не светит, но надеялся вытащить из неразговор­чивого целителя ещё какую-нибудь информацию.

— Извините, если я отнимаю у вас время, — сказал я, — но Степняк говорил, что вы единственный в своём роде. Не могли бы вы немного рассказать мне о том, как вы ле­чите?

— А что я? Шахта лечит! — буркнул Павло.

Я сделал ещё пару безуспешных попыток вытянуть что-либо из неразговорчивого дончанина, но, кроме отрывистых «шахта лечит» или «шахта вылечит», мне так больше ничего не удалось из него выжать.

Почему-то стиль его речи вызывал у меня устойчивую ассоциацию с неожиданно пришедшей на ум фразой «могила тебя исправит».

Забегая вперёд, я упомяну, что всё-таки послал к Павлу мою знакомую, честно рассказав, что процесс излечения бу­дет не слишком приятным. Однако у неё хватило смелости отправиться в шахту, и действительно, Павло, как и обещал, вылечил её.

Но несмотря на то, что болезнь отступила, похоже, что общение с целителем стало для этой женщины сильным шо­ком, вплоть до психической травмы. У неё заметно испор-

тился характер, она стала угрюмой и нелюдимой. Как гово­рится в пословице: «одно лечит, другое калечит».

От Павла я отправился по адресу, который мне дал Сер­гей, и встретился с группой любителей боевых искусств. Из­бегая разговоров о себе, я рассказал об иностранных студен­тах, живущих в Симферополе и владеющих разными стиля­ми боя.

Я закупил всю имеющуюся в наличии самиздатовскую литературу по боевым искусствам, выполнив таким образом задание общественности. Пришло время возвращаться в Крым.

Я находился в гостиничном номере, упаковывая свои вещи, когда меня охватило специфическое чувство преследо­вания. Я сам не понимал, из-за чего оно возникло, но я был уверен, что за мной следят.

Я вышел из номера с большой дорожной сумкой из кож­заменителя, на которой красовалась эмблема чемпионата Ев­ропы по дзю-до — два белых равносторонних треугольника с венчающими их сверху белыми кругами, видимо символи­зирующими головы борцов.

Я несколько раз осматривался вокруг, пытаясь обнару­жить преследователей, и, хотя ничего подозрительного не заметил, ощущение опасности не оставляло меня. Основы­ваясь скорее на интуиции, чем на реальных фактах, я решил, что вряд ли в этот раз за мной следят правоохранительные органы или бандиты. Скорее всего, это были местные «сен-сеи», решившие «проверить» приезжего.

На вокзале я убедился, что мои подозрения были обо­снованы. За мной следили два крупных, хорошо физически развитых парня. Делали они это не слишком профессиональ­но, то ли стараясь напугать меня, то ли боясь потерять меня из виду. Я понял, что, скорее всего, они были в гостинице, когда я почувствовал их присутствие, но затем, зная, что я собираюсь на вокзал, они встретили меня уже здесь.

Сделав вид, что я их не заметил, я отправился в мужс­кой туалет, расположенный в конце платформы. Как и боль­шинство советских привокзальных туалетов, он не блистал особой чистотой. В середине выщербленного кафельного пола красовалась огромная зловонная лужа, дверь в одну из каби­нок была выбита, и ее покосившийся край упирался в бортик грязного унитаза.

Я зашел в туалет, сняв сумку с плеча и держа ее на весу, а следом за мной вошла дружная парочка амбалов. Один из них остановился сбоку от меня, другой постарался зайти за спину, но я развернулся таким образом, чтобы контролиро­вать их перемещения.

— Это что за ерунда нарисована у тебя на сумке? — поинтересовался тот, что сбоку, в типичном стиле: «ты козел, — за козла ответишь».

Я промолчал.

— Чемпионат Европы по дзю-до, — продемонстриро­вал свою грамотность другой. — Ишь ты, дзюдоист выис­кался.

Я подумал, что для некоторых людей необходима пусть небольшая, но преамбула для начала военных действий. Я не нуждался в преамбулах. Не собираясь ввязываться в дискус­сию, я слегка развернулся и левой ногой ударил в пах парня, стоящего у двери. Он взвыл и согнулся, сделав шаг вперед, и в этот момент я швырнул сумку с книгами в дверной проем, чтобы она во время драки не упала в нечистоты и моя бес­ценная самиздатовская литература не промокла.

Сумка была тяжелой, мое движение оказалось нелов­ким, и это спасло меня от мощного и резкого удара ногой по дуге типа маваши. В момент, когда мой второй противник выполнил этот виртуозный удар, я как раз поскользнулся и, пытаясь сохранить равновесие, уцепился за оторванную дверь.

Удар пришелся точно в косяк двери буквально в милли­метре над моей толовой, и амбал с душераздирающим воп­лем ухватился за разбитую голень.

Я восстановил равновесие и, вытянувшись в струнку, что было силы врезал ребром стопы по колену пока еще целой ноги, на которой он стоял.

Потеряв равновесие, виртуоз ударов ногами шлепнулся в лужу мочи.

Его приятель, еще не отошедший от удара в пах, согнув-

шись, глотал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Я сделал к нему широкий шаг и ударил его локтями в облас­ти спины и поясницы. Описав небольшую дугу, он с размаху плюхнулся на своего приятеля, катающегося в нечистотах.

Быстрым шагом выйдя из туалета, я подхватил сумку и, внимательно осмотревшись вокруг, бегом пересек желез­нодорожные пути и спрятался за товарным поездом, присев на подвеску одного из его вагонов. Я не хотел идти в зал ожидания, подозревая, что там меня могли ожидать новые неожиданности.

Со своего наблюдательного пункта я мог наблюдать за парочкой, которая, выбравшись из туалета, хромая, продефи­лировала по платформе к выходу.

Против обыкновения, я занял свое место в поезде в пос­леднюю минуту перед отправлением. Когда поезд тронулся, я с облегчением вздохнул.

Сергей встретил меня на платформе, пылая энтузиаз­мом. Мы отошли в укромное местечко, и он, присвистывая и причмокивая от восторга, осмотрел сокровища самиздата, которые я извлек из сумки.

— Я прямо сейчас отнесу все к приятелю, который раз­множит книги на всю компанию, — сообщил он. — Ну как, тебе понравилось в Донецке?

— В следующий раз делегатом поедешь ты, — не вда­ваясь в подробности, отмахнулся я.

Встретившись с Ли, я первым делом рассказал ему о встрече с Павло и посетовал на то, что так и не смог увидеть, как именно лечит донецкий целитель.

— У тебя уже был подобный опыт, — заметил Учи­тель, — Конечно, речь не идёт о деталях, но идея заключа­ется в помещении больного в ограниченные замкнутые объё­мы. Разве ты забыл, как ты выполнял медитативные упраж­нения в ограниченных пространствах?

— Ты имеешь в виду медитации в гроте? — спросил я.

— И их тоже, — сказал Ли.

О гроте, расположенном недалеко от Партизанского во­дохранилища, я уже упоминал на страницах книги «Тайное учение даосских воинов». Целью медитаций, которые я вы­полнял в гроте, было повышение защитных сил организма. Грог был на удивление уютным, хотя и небольшим. За узким отверстием в скале скрывалась маленькая овальная пещера. Лучи солнца, падающие через входное отверстие, нагревали камень, и на нём было тепло сидеть, но в то же время верхняя часть моего тела находилась в тени. Я чувствовал, что грот окутывает меня, как уютный и надёжный кокон. Возможно благодаря этому, в гроте ко мне особенно быстро приходило изменённое состояние сознания через специфическое ощу­щение тела, частично замкнутого в каменный мешок.

— Значит, мои медитации в гроте были сродни тому, что делает Павло со своими пациентами? — спросил я.

— В том, что касается воздействия на человека замкну­тыми пространствами, да, — ответил Учитель. — Человек, находящийся в замкнутых пространствах специфической кон­фигурации, невольно начинает накапливать защитную энер­гию. Энергия, исходящая от его тела, отражаясь от мощных каменных стен, возвращается обратно, создавая вокруг тела энергетический слой повышенной плотности. Организм на­чинает восстанавливаться и запасать на будущее излишки энергии. Поскольку разные минералы по-разному взаимодей­ствуют с энергетикой человеческого тела, выкладывая стены пещеры нужными минералами, Павло добивается дополни­тельного эффекта в лечении тех или иных заболеваний.

Мы с тобой уже успели изучить множество техник, ко­торые могут использоваться в том числе и как лечебные. Эти техники связаны с лечением местностью. На самом деле по­чти любое воздействие на человека может лечить, если это воздействие правильно направлено и правильно организова­но. Лечит движение, лечит дыхание, лечит покой, лечит стресс, лечит местность, лечат открытые или, наоборот, зак­рытые пространства, лечит одиночество и лечит общение, лечат травы, лечат минералы, и так далее. Твоему донецко­му знахарю, очевидно обладающему блестящей врачебной интуицией, удалось создать свой собственный метод, отве­чающий склонностям его мрачноватой и замкнутой личнос­ти, и этот метод оказался эффективным. Но не стоит слиш­ком страдать оттого, что ты не изучил технику Павло. У тебя

в любом случае нет условий для её применения, и у тебя нет склонности к психологическому и физическому садизму в об­ращении с больными. Ты просто лишний раз убедился в том, что арсенал лечебных воздействий, изобретённых человече­ством, удивителен и необычайно обширен. Ты сам уже обла­даешь достаточным количеством информации, чтобы не ко­пировать других целителей, а с успехом прокладывать свой собственный путь.

ГЛАВА 14

Одна семейная пара обратилась ко мне по поводу бес­плодия. Лена и Стае знали меня давно, и вначале Лена про­сто посетовала на то, что, несмотря на страстное желание иметь ребёнка, у них ничего не получается.

Лена объяснила, что прошла полное медицинское об­следование, и врачи сказали, что у неё всё в порядке и нет никаких видимых причин, чтобы она не могла иметь детей.

Поскольку разговор об этом зашёл случайно, я, не слиш­ком задумываясь о своих словах, брякнул:

— Бесплодной не всегда бывает женщина. Возможно, в том, что у вас ничего не получается, виноват мужчина. Мо­жет, тебе стоит поискать другого партнёра?

Как выяснилось, мою не слишком удачную шутку де­вушка восприняла всерьёз.

Несколько месяцев спустя Лена и Стае попросили меня о встрече.

— Мы последовали твоему совету, но всё равно ничего не получилось, — сокрушённо сказал Стас.

— Какому совету? — не сразу сообразил я.

— Как какому? Найти другого мужчину, — спокойно объяснила Лена. — Мы договорились с братом Стаса, что он сделает мне ребёнка, я специально подгадывала нужные дни, мы пытались несколько раз, но ничего не вышло. А уж брат-го точно не бесплодный, у него ребёнок есть.

— Я тоже сходил к врачам провериться, не бесплоден ли я, — вмешался Стас. — Врачи говорят, что мы оба в пол-

ном порядке, и они не понимают, почему мы не можем иметь детей, а не понимая, в чём дело, они, естественно, не могут и помочь нам.

Тут я решился всерьёз взяться за лечение. Было ясно, что речь идёт о каком-то функциональном нарушении. Я по­пробовал прижигание и массаж, но это не помогло. Учитель к тому времени уехал на Дальний Восток, и я не мог попро­сить у него совета. Я принялся ворошить свои конспекты в поисках старинных народных рецептов от бесплодия, но то, что я там находил, вряд ли смогло бы помочь Лене.

Одним из самых оригинальных рецептов было ношение на шее живого скорпиона в холщовом мешочке, подвешенно­го на уровне солнечного сплетения. Это был китайский ре­цепт. Страх перед укусом скорпиона заставлял женщину не­прерывно сосредоточиваться на области под мечевидным отростком, которая считалась «сосудом зачатия», и это сти­мулировало её способность к зачатию ребёнка.

Потом ко мне внезапно пришло воспоминание о том, что когда-то объяснила мне Лин.

— У некоторых женщин бывает холодная матка, — ска­зала она. — Такие женщины с физиологической точки зрения кажутся совершенно здоровыми, и тем не менее они не мо­гут родить.

— Что означает «холодная матка»? — спросил я.

— Слишком много инь, — объяснила Лин. — Хотя внеш­не матка здорова, у неё просто не хватает сил для того, чтобы выполнить то, что предназначено ей природой.

— И что нужно делать в таких случаях? — поинтересо­вался я.

— Облучение луной, — сказала кореянка.

— А что это такое?

— Увидишь, когда наступит полнолуние, — улыбнулась моя возлюбленная.

Я поразился своей забывчивости. Как странно, что толь­ко сейчас мне пришло в голову, что единственное объясне­ние происходящего с Леной — это то, что у неё холодная матка.

Я вспомнил ночь полной луны и сказочно прекрасное обнажённое тело кореянки с распущенными волосами, оза­рённое лунным светом. Лин стояла у открытого настежь окна времянки.

— Когда нет туч, я каждое полнолуние выполняю облу­чение луной, — объяснила мне Лин. — Луна настраивает цик­лы женщины, согревая её естество, поэтому купание в лун­ном свете исключительно полезно для женщин любого воз­раста. А если женщина страдает какими-то женскими расстройствами, то прежде, чем начинать лечение, ей нужно провести несколько полнолуний наедине с луной. Тогда, мо­жет быть, и лечение не понадобится.

— А что ты делаешь, общаясь с луной? — спросил я.

— В принципе, можно даже вообще ничего не делать, а просто подставлять тело лунному свету или спать в лунных лучах. Но гораздо эффективнее дышать лунным светом. Это стандартная медитация, сопровождаемая мыслеобразом того, что ты вдыхаешь лунный свет и он равномерно растекается по твоему телу, наполняя его силой луны, насыщая его лу­ной. Можно представить, что лунные лучи пронизывают твоё тело насквозь, как если бы ты был привидением, или можно уже на интуитивном уровне выполнять ещё какие-либо изоб­ретённые тобой техники.

Конечно, в глубине души у меня сохранялись сомнения в том, что облучение лунным светом может оказаться дос­таточным для излечения от бесплодия, но поскольку других идей у меня в данный момент не возникало, я посоветовал Лене в течение нескольких месяцев каждое полнолуние об­лучаться и дышать лунным светом.

Месяца полтора спустя, когда я пришёл домой, мама протянула мне записку.

— Тут какой-то парень приходил, — сказала она. — Принёс тебе два мешка разносолов, спирт, окорока, говорит, что даже не знает, как тебя благодарить. Что ты ему такое сделал?

Я развернул записку и прочитал:

Я назову нашего сына твоим именем.

— Пожалуй, ему стоило бы поблагодарить не меня, а луну, — улыбнувшись, сказал я.