Книга семитомного цикла Марселя Пруста «В поисках утраченного времени»
жүктеу/скачать 2.72 Mb.
|
|
Так как зрение обманчиво, то нам представляется, что тело женщины, даже любимое, как тело Альбертины, удалено от нас, хотя бы нас разделяло всего лишь несколько метров, несколько сантиметров. И с другой женщиной происходит то же самое. Только если что-нибудь заставляет ее душу резко изменить положение и мы видим, что женщина любит не нас, а кого-то другого, только тогда учащенное биение нашего сердца подсказывает нам, что любимое существо находится не в нескольких шагах от нас, а в нас самих. В нас самих, более или менее глубоко. Слова «Это подруга мадемуазель Вентейль» явились тем Сезамом, который я сам ни за что бы не нашел и который помог Альбертине проникнуть в тайники истерзанного моего сердца. А я мог бы сто лет пытаться отворить захлопнувшуюся за ней дверь и все-таки не узнать, как она отворяется. Пока Альбертина была со мной, я некоторое время не слышал ее слов. Целуя ее, как в Комбре целовал мою мать – целовал, чтобы успокоиться, – я почти верил в невинность Альбертины, во всяком случае, не возвращался мыслью к открытию в ней порока. Но теперь, когда я остался один, слова эти вновь зазвучали – так шумит в ушах, когда с нами перестают разговаривать. Теперь я уже не сомневался в ее пороке. При свете утренней зари, от которого вокруг преображались предметы, я по-новому ощутил свою боль, ставшую еще более жгучей, точно я изменил положение. В моей жизни никогда еще не было такого прекрасного, но и такого мучительного раннего утра. Представив себе всю эту безучастную природу, которая вот сейчас вспыхнет и которая еще накануне только поманила бы меня полюбоваться ею, я разрыдался, но тут вдруг, словно совершая некое безумное дароприношение, символизировавшее, как мне представлялось, ту кровавую жертву, которую мне предстоит теперь ежеутренне приносить, отказавшись от всех радостей жизни, приносить до конца моих дней, символизировавшее торжественное празднество в честь вернувшегося ко мне моего горя которое весь день пребудет со мной, и в честь разбереживания моей кровоточащей раны, золотое яйцо солнца, как бы выталкиваемое в силу нарушенности равновесия, которое в момент коагуляции могло быть вызвано изменением плотности, все в пламенеющих зубцах, точно на картине, мгновенно прорвало занавес, за которым оно, как это чувствовалось, уже трепетало в ожидании выхода на сцену и взлета ввысь, прорвало и растворило в волнах света свой таинственный густой пурпур. Я услышал свои рыдания. Но в это мгновенье дверь неожиданно отворилась, и мне, чувствовавшему, как бьется мое сердце, почудилось, будто вошла бабушка, приходившая ко мне уже несколько раз, но только во сне. Может быть, и это тоже был только сон? Увы, я не спал. «Тебе кажется, что я похожа на твою милую бабушку», – ласково сказала мама – это была она, – своею ласковостью стараясь меня успокоить и в то же время усиливая свое сходство с бабушкой чудной улыбкой, выражавшей скромное сознание своего достоинства и чуждой кокетства. Ее рассыпавшиеся по плечам волосы, седые пряди которых она не прятала, так что они змеились около ее встревоженных глаз, около ее поблекших щек, бабушкин капот, который она теперь носила, – вот из-за чего я сразу не узнал ее и подумал: уж не сплю ли я и не воскресла ли бабушка? Моя мать уже давно гораздо больше напоминала бабушку, чем мою молодую, веселую маму, какой я знал ее в детстве. Но сейчас я об этом не думал. Если мы увлечены книгой, то мы не замечаем, что время идет, и вдруг убеждаемся, что солнце, так же сиявшее вчера в этот самый час, создает вокруг себя те же самые гармонические цветовые сочетания, те же соответствия тонов, которые приуготовляют закат. На мою ошибку мама указала мне, улыбаясь, – ей было приятно, что она похожа на свою мать. «Я пришла, потому что во сне мне послышалось, что кто-то плачет, – сказала мать. – От этого я и проснулась. Но почему же ты не ложился? И глаза у тебя полны слез. Что с тобой?» Я обхватил руками ее голову: «Мама! Я боюсь, как бы ты не подумала, что я крайне непостоянен. Но вчера я наговорил тебе не очень хороших вещей про Альбертину; я был не прав». – «Ну что тут особенного?» – возразила мать и при виде восходящего солнца грустно улыбнулась, подумав о матери, а чтобы я не пропустил зрелища, которое – о чем очень сокрушалась бабушка – мне никогда не приходилось видеть, показала на окно. Но за бальбекским пляжем, за морем, за восходом солнца, на который мне показала мама, я, в отчаянии, которое она не могла не заметить, видел комнату в Монжувене, где Альбертина, розовая, со вздернутым носиком, свернулась клубочком, точно большая кошка, на том месте, где когда-то лежала подруга мадемуазель Вентейль и закатывалась сладострастным смехом: «Ну что ж из этого? Если даже и увидят, так тем лучше. У меня не хватит смелости плюнуть на эту старую обезьяну?» Эту сцену я наблюдал сквозь вид, который раскинулся передо мной в окне и который являл собой как бы темную вуаль, лежавшую на ней, как лежит на чем-либо отсвет. Сама сцена была почти нереальна, словно нарисована. Напротив нас рядом с парвильскими скалами, нависшими над морем, отлого спускался к воде лесок, где мы играли в хорька, лесок, который отражал свою зелень в чистом золоте воды, как это часто бывало в вечерний час, когда мы с Альбертиной, посидев в лесу, на закате уходили домой. Среди розовых и голубых клочьев ночного тумана, еще клубившихся над водой, усеянной перламутровыми осколками зари, скользили лодки, улыбаясь косым лучам солнца, окрашивавшим в желтый цвет парус и кончик бушприта, точь-в-точь как вечером, когда лодки возвращались: то была картина воображаемая, леденящая, безлюдная, возникшая только благодаря воспоминанию о закате, в отличие от вечера не являвшаяся продолжением дневных часов, предшествовавших ему в моем представлении, оторванная от них, обособленная, еще менее устойчивая, чем страшный образ Монжувена, который она не в силах была уничтожить, спрятать, прикрыть, – сотканный из грез ненужный образ, порожденный памятью и сном. «Да ну что ты, – возразила мать, – ты ничего плохого мне о ней не говорил, ты просто сказал, что она тебе поднадоела и ты рад, что решил не жениться на ней. О чем же тут плакать? Подумай, что твоя мама сегодня уезжает и что ей будет невыносимо тяжело оставлять в таком состоянии своего волчонка. Да и некогда мне тебя утешать, бедный мой мальчугашка. Правда, вещи мои уложены, а все-таки в день отъезда всегда бывает некогда». – «Да я не о том!» И вот тут, взвесив будущее, мысленно подвергнув испытанию силу моей воли, поняв, что такая пламенная любовь Альбертины к подруге мадемуазель Вентейль, вспыхнувшая уже давно, не может быть невинной, что Альбертина во все посвящена и, как показывала ее манера держаться, родилась с предрасположением к этому пороку, который моя тревога столько раз уже предугадывала, которому она, должно быть, предавалась всегда (которому она, быть может, предавалась сейчас, воспользовавшись тем, что меня с ней нет), я и сказал матери, зная, как я ее этим огорчаю, хотя она скрыла это от меня, выдав себя лишь выражением хмурой озабоченности, какое появлялось на ее лице, когда она боялась чем-нибудь опечалить меня, чем-нибудь мне повредить, выражением, какое впервые выступило на ее лице в Комбре, когда она согласилась просидеть ночь у моей постели, выражением, которое сейчас придавало ей необыкновенное сходство с бабушкой, разрешавшей мне выпить коньяку, – я и сказал матери: «Я знаю, как я тебя огорчу. Прежде всего, вместо того чтобы остаться здесь, как ты хотела, я уезжаю одновременно с тобой. Но это бы еще ничего: я плохо себя чувствую, мне лучше уехать. Но ты выслушай меня до конца и не горюй. Вот в чем дело. Вчера я ошибся, я неумышленно ввел тебя в заблуждение, я думал всю ночь. Мне непременно нужно – и давай на этом и порешим, потому что теперь я во всем отдаю себе полный отчет, потому что теперь я уже не отступлюсь, потому что иначе мне незачем жить, – мне непременно нужно жениться на Альбертине». ПРИМЕЧАНИЯ О.Е. Волчек, С.Л. Фокин. Роман «Содом и Гоморра» вышел в свет в двух частях соответственно в мае 1921 года и апреле 1922-го. Тема гомосексуализма, заявленная в названии, прорывалась и в предыдущих томах «Поисков», но начиная с этого романа действительно становится одной из ведущих тем всего цикла, что объясняется как окончательным утверждением писателя в собственном призвании, так и известным ослаблением моральных запретов, вызванным военным временем, предоставившим Прусту возможность открыть то, о чем у него уже давно болело сердце. Идея «Содома и Гоморры» находится в самом средоточии прустовского замысла, о чем свидетельствует знаменитое письмо к Луи д'Альбюфера, написанное Прустом в мае 1908 года и представляющее собой сжатый план всех «Поисков». Делясь с другом творческими планами, писатель сообщает, что наряду с этюдами об аристократии, Сент-Бёве, Флобере, парижском романе, женщинах, он занят «опытом о педерастии (который будет нелегко опубликовать)». Как чисто моральные, так и собственно цензурные трудности опубликования романа, который, как признавал сам писатель, отличался бесстыдным, непристойным, дерзким характером, вынуждали Пруста к своего рода тактике выжидания, откладывания волнующей его темы на лучшие времена, наступившие для романа в безвременье войны. Затянувшееся созревание темы предопределило исключительное положение «Содома и Гоморры» среди других романов эпопеи – это самый романный из всех романов Пруста, поскольку он по существу своего замысла не принадлежит ни предыдущему «циклу Свана», тому направлению «Поисков», которое обозначилось в 1913 году, ни последующему «роману об Альбертине», связанному во многом с личными и общественными трагедиями 1914 года. Роман по-настоящему свободен как от автобиографии, элементы которой дают о себе знать и в «По направлению к Свану» и в «У Германтов», так и от философии, которая обременяет «Поиски» «Обретенным временем». Частная тема полового извращения превращается в главную тему романа, теряя романтический, героический ореол, налет исключительности. Роман «Содом и Гоморра» полностью соответствует структурным характеристикам всего прустовского творения. Внутренние оппозиции и параллелизм заданы уже в заглавии, эпиграф лишь усиливает тему противоположности, чуждости друг другу мужского и женского. Вместе с тем он перекликается с концовкой «Германтов», которая звучит как прелюдия к главной теме, выведенной в начале романа в рассуждениях Рассказчика о «проклятом племени» содомитов. Роман завершается введением в темы «Пленницы» и «Беглянки», когда Рассказчик узнает о принадлежности Альбертины к граду Гоморры. Ролан Барт, размышляя о цикле «В поисках утраченного времени», заметил, что главное открытие Пруста заключается в том, что он нашел новый способ говорить «я». Когда персонаж Пруста говорит «я», это «я» соотносится сразу с тремя, по меньшей мере, инстанциями. Первая (самая простая, самая очевидная) инстанция – это инстанция персонажа, с которым все происходит (он ест пирожное «мадлен», томится в ожидании поцелуя матери, теряет голову от «девушек в цвету», знакомится с другими персонажами и т. д.); вторая инстанция – это инстанция повествователя, Рассказчика, который рассказывает, что с ним происходило (как он ел пирожное, томился в ожидании поцелуя матери и т. д.), первую и вторую инстанции разделяет «утраченное время», вплоть до последнего тома инстанции не совпадают: о том, кто ел пирожное и т. д., рассказывает другой человек, другое «я»; наконец, третья инстанция – это инстанция автора, самая неочевидная, самая сокровенная, иногда намеренно скрываемая самим автором. Все эти инстанции находятся в сложных отношениях, постоянно взаимодействуют, что особенно заметно, когда повествование выходит на опасные тематические рубежи. Во всех скандальных сценах романа, представляющих отношения однополой любви, Рассказчик находится в такой позиции, что он видит все, тогда как его никто не видит. Он подглядывает, шпионит. Вопрос не в том, почему Рассказчик подглядывает, вопрос в том, почему автору понадобилось, чтобы его персонаж подглядывал. Этот вопрос можно поставить иначе: почему в трактовке темы гомосексуализма необходимо повествование от первого лица? Ответ в общем-то очевиден: третье лицо здесь не может быть использовано, поскольку повествование от третьего лица предполагает определенное знание материи повествования, другими словами, повествование от третьего лица бросало бы тень подозрения на автора. У читателя мог бы возникнуть законный вопрос откуда он знает все эти подробности чувственной жизни приверженцев однополой любви? Пруст не мог себе позволить такого к себе отношения, известно, что он дрался на дуэли с одним критиком, осмелившимся намекнуть на необычную наклонность его интимной жизни. Такая тень подозрения падала бы на повествователя, которому, чтобы со знанием дела рассказать о Содоме и Гоморре, необходимо было бы быть содомитом, да к тому же еще лесбиянкой. Пруст показывает, насколько закрыты сообщества однополой любви, случайному человеку там нет места. Это своего рода тайные общества, в которые принимают исключительно своих. Пруст должен был отводить подозрения – теперь уже не от себя, а от своего персонажа. Ему практически не оставалось ничего другого, кроме того, чтобы сделать Рассказчика Шпионом, Соглядатаем. Чтобы сделать гомосексуализм зримым для гетеросексуального персонажа, Прусту необходимо было все устроить так, чтобы его персонаж подглядывал из-за кулис. При составлении комментариев использовались критические издания романа, подготовленные французскими литературоведами А. Компаньоном, Ж.-И. Тадье, П.-Э. Робером, А. А. Морелло, Б. Раффали, М. Берман. Примечания 1 Содом и Гоморра – в ветхозаветном предании два города, жители которых погрязли в распутстве и были за это сожжены ниспосланным с неба огнем: «…И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба» (Быт. 19, 24–28). Согласно преданию, «жители Содомские были нечестивы и весьма грешны перед Господом» (Быт. 13, 13). Содомскому греху были подвержены также жители Гоморры, «подобно им блудодействовавшие и ходившие за иной плотью» (Иуд. 7). В последующей библейской традиции Содом и Гоморра – символ крайней степени греховности. «Содомский грех» трактуется позитивистской критикой как отражение древнеханаанских обрядов в честь местных богов плодородия. 2 Эпиграф заимствован из стихотворения Альфреда де Виньи (1797–1863) «Гнев Самсона», вошедшего в посмертно изданный сборник «Судьбы»: И, уединившись в гнусное царство, Женщина обретет Гоморру, а Мужчина – Содом, И, бросая друг на друга издали ненавистные взгляды, Оба пола умрут каждый сам по себе. 3 …прилета насекомого… к девственному цветку… – Ботаническая тема романа, являющаяся своего рода прелюдией к теме гомосексуализма, была обозначена в романе «У Германтов». В описании половой жизни цветов Пруст пользуется книгой Мориса Метерлинка (1862–1949) «Разум цветов» (1907). Кроме этого, писатель обращался к французскому переводу работы Чарлза Дарвина (1809–1882) «Различные формы цветов у растений одного вида» (1878) и главным образом к предисловию к этой работе, написанному французским ботаником Амадеем Кутансом, которое вполне могло навести Пруста на мысль о сходстве сексуального поведения цветов и людей: «Странные противоречия, странные законы, которые в мире свободных существ имели бы пагубные последствия». 4 Бурская война (1899–1902) – захватническая кампания Великобритании, направленная против южноафриканских бурских республик – Оранжевой и Трансвааля. Буры – потомки голландских колонистов в Южной Африке. 5 …я несколько раз бесстрашно выходил на дуэль… – Пруст дрался на дуэли 6 февраля 1897 г. с салонным поэтом Жаном Лорреном, правда, не в связи с делом Дрейфуса, а из-за того, что Лоррен в рецензии на первую книгу Пруста «Утехи и дни» (1896) позволил себе нескромные намеки на интимную связь писателя с Люсьеном Доде. 6 Орлеанский собор – собор Святого Креста в Орлеане. Его строительство, начатое в XIII веке, было завершено лишь в 1858 г. Собор, таким образом, вобрал в себя как элементы классической готики, так и псевдоготику XIX века. 7 Диана де Пуатье (1499–1566) – фаворитка французского короля Генриха II, отличавшаяся необыкновенной красотой и незаурядным умом. В Орлеане домом Дианы де Пуатье называли особняк эпохи Ренессанса, в котором располагался отель. 8 Даже Одиссей сперва не узнал Афину. – Имеется в виду эпизод из «Одиссеи», в котором Афина, покровительствующая Одиссею, является ему в облике юноши, чтобы научить, как поступить с женихами Пенелопы. 9 …мане, текел, фарес… – В Библии: «мане, текел, упарсин» (Дан. 5, 25). По преданию, отразившемуся как в Библии, так и у древнегреческих авторов (Геродота, Ксенофонта), Валтасар, последний царь Вавилона, устроил в ночь взятия города персами роскошный пир, в разгар которого таинственная рука начертала на стене непонятные слова. Вавилонские мудрецы не сумели прочесть и истолковать их. Призванный по совету царицы иудейский мудрец Даниил прочитал надпись и объяснил значение этих слов, предсказав гибель Вавилона и его раздел между персами и мидянами: «Вот – и значение слов: мене – исчислил Бог царство твое и положил конец ему; текел – ты взвешен на весах и найден очень легким; перес – разделено царство твое и дано Мидянам и Персам» (Дан. 5,26–28). 10 …он в самом деле был женщиной! – Прустовская теория «мужчины-женщины» вызвала резкую критику со стороны Андре Жида, который в своей книге «Коридон», трактующей проблемы гомосексуализма, замечал на этот счет: «Некоторые книги – в частности, книги Пруста – приучили публику не бояться и осмелиться на то, чтобы хладнокровно относиться к тому, в отношении чего эта публика делала вид, что пребывает в неведении или предпочитала поначалу неведение. Немало умов охотно верят в то, что того, чего они не знают, и не существует… Как весьма может быть, теория мужчины-женщины, sexuelle Zwischenstufen (переходных ступеней сексуальности), которая была выдвинута в Германии доктором Гиршфельдом задолго до войны и которую, как может показаться, разделяет Марсель Пруст, не является ложной; однако она объясняет и затрагивает лишь отдельные разновидности гомосексуализма – те, как раз которыми я не занимаюсь в этой книге, – извращения, женоуподобление, содомия» (GideA . Corydon // Nouvelle Revue Franсaise. 1924. № 1. P. 11). 11 Эфеб – в Древней Греции свободнорожденный юноша 18–20 лет, посещавший школы грамматиков, риторов и философов. 12 …как у того поэта… – Речь идет об Оскаре Уайльде (1856–1900), который в 1895 г. был приговорен к двум годам исправительных работ по обвинению в безнравственном поведении. Выйдя на свободу в 1897 г., Уайльд поселился в Париже, где и умер. 13 …подобно Самсону… вращать мельничный жернов… – По ветхозаветному преданию, Самсон, наделенный невиданной силой богатырь, был подготовлен к обету назорейства (соблюдения чистоты и воздержания от вина ради служения Богу). По неосторожности и самоуверенности Самсон открывает филистимлянке Далиде тайну своей силы, заключавшуюся в длинных, ни разу не стриженных волосах. Далида приказывает остричь «семь кос головы» спящего Самсона. Филистимляне одолевают обессиленного Самсона, заковывают в цепи, ослепляют и заставляют вращать мельничные жернова в темнице. (Суд. 14–16). 14 «Оба пола умрут в свой черед» (точнее, «Оба пола умрут каждый сам по себе») – цитата из стихотворения А. де Виньи «Гнев Самсона». 15 ScholaCantorum – музыкальная школа, основанная в Париже в 1894 г. и предназначенная поначалу для обучения церковному пению и музыке. Вскоре была преобразована в высшее музыкальное училище. В 1909–1931 гг. его директором был выдающийся французский музыкант Венсан д'Энди (1851–1931), который отличался яростным антисемитизмом и был поклонником Рихарда Вагнера. Немецкого композитора Феликса Мендельсона-Бартольди (1809–1847), еврея по происхождению, Вагнер считал своим заклятым врагом. 16 Галатея – в греческой мифологии морская нимфа, нереида. В нее был влюблен циклоп Полифем, а она, отвергнув его, полюбила сына лесного бога Пана Акида. Полифем раздавил Акида скалой, после чего Галатея превратила своего несчастного возлюбленного в прозрачную речку. Образ мог быть навеян Прусту картиной Гюстава Моро «Спящая Галатея» (1880). 17 …под спутником Сатурна… – По всей видимости, Пруст имеет в виду спутник Сатурна Титан (открыт в 1655 г.); однако, согласно древнейшей мифологической традиции, сам Сатурн покровительствовал противоестественной любви и извращениям вообще. Образ Сатурна – покровителя гомосексуализма мог сложиться в сознании Пруста под впечатлением «Сатурнических поэм» Поля Верлена. В переписке писателя слово «сатурнизм» является синонимом гомосексуализма. 18 Роб Рой, Диана Верной – персонажи романа Вальтера Скотта «Роб Рой» (1817). 19 Хлоя – персонаж пасторального романа «Дафнис и Хлоя», автором которого считается греческий писатель Лонг (III в.). Сюжет романа был положен в основу одноименной хореографической симфонии Мориса Равеля (1875–1937). 20 Гризельда – героиня средневековой легенды; символ супружеской верности, подвергаемой дьявольским искушениям. Ее образ использовали в своем творчестве Петрарка, Боккаччо, Перро. 21 …но только эту Андромеду аргонавт не освободит… – В греческой мифологии Андромеда – дочь эфиопского царя Кефея и Кассиопеи. Была принесена в жертву морскому чудовищу, которого вместе с наводнением наслал на Эфиопию Посейдон. От гибели Андромеду спас не один из аргонавтов, а Персей. 22 Коллеж де Франс – престижное учебное заведение, основанное в Париже в 1529 г. Франциском I по совету выдающегося французского гуманиста Гийома Бюде (1467–1540). 23 Мишле, Жюль (1798–1874) – французский историк и писатель, профессор Коллеж де Франс (1838), проповедовавший либерализм и антиклерикализм. Пруст имеет в виду его книгу «Море» (1861), где имеется замечательное описание медузы. 24 …если его искусственно не оплодотворит человек… – Разрабатывая ботаническую тему как прелюдию досконального рассмотрения гомосексуализма, писатель, помимо уже упоминавшейся книги М. Метерлинка «Разум цветов», опирается на работы русского биолога И. И. Мечникова (1845–1916), который во времена Пруста заведовал отделением Пастеровского института в Париже. 25 …«свой пламень, свой напев, свое благоуханье»… – Цитата из поэмы Виктора Гюго «Внутренние голоса». 26 Подбережник, дербенник (лат.) 27 Первоцвет (лат.) 28 …как сказано в Книге Бытия… – Здесь и далее Пруст вольно пересказывает ветхозаветное предание о Содоме и Гоморре (Быт. 18–19). 29 Луксорский обелиск – памятник древнеегипетской архитектуры эпохи Рамзеса II; с 1836 г. украшает площадь Согласия в Париже. 30 Я не говорю по французски (англ.) 31 Д етай (Детайль), Эдуар (1848–1912) – французский художник-баталист. «Сон» – аллегорическая картина Детая, которая принесла художнику медаль Салона 1888 г. 32 Гексли (Хаксли), Томас (1825–1895) – английский естествоиспытатель, врач и путешественник, профессор сравнительной анатомии и биологии, автор многочисленных научно-популярных трудов. Английский писатель, Олдос Хаксли (1894–1963) был на самом деле не племянником, а внуком Томаса Гексли. Можно подумать, что Пруст ставит Хаксли на первое место в английской литературе лишь потому, что в 1919 г. тот откликнулся на появление «По направлению к Свану» доброжелательной рецензией. 33 …строфа Малерба… – Далее следует цитата из поэмы французского поэта Франсуа де Малерба (1555–1628) «Слезы св. Петра» (1587), посвященной Генриху III. 34 …как сказано в известном сонете… – Имеется в виду стихотворение французского драматурга Алексиса Феликса Арвера (1806–1850) «Сонет в подражание итальянскому», вошедшее в книгу «Мои упущенные часы» (1833). Арвер был автором многочисленных пьес, пользовавшихся большим успехом у французской публики. 35 «Ла Пресс» – ежедневная парижская газета, основанная в 1836 г. Во времена Пруста отличалась националистической направленностью. 36 Бюлов, Бернгард, князь (1849–1929) – государственный деятель Германии, имперский канцлер при Вильгельме II (1900–1909). В 1886 г. женился на Марии Бекаделли, последние годы жизни провел в Италии. жүктеу/скачать 2.72 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|