20
I.
ВВЕДЕНИЕ В ПРОБЛЕМАТИКУ
«лошадиноголовая скрипка» аналогична посоху и бубну
шамана, с помощью которых он совершает путешествия
по различным областям космоса, подобные в свою оче-
редь странствиям эпического героя
13
. Однако эта «ша-
манская» функция коня находится в полном согласии с
его основным мифологическим значением: сверхъесте-
ственного небесного скакуна, способного преодолевать
границы между мирами.
Если конь относится к уранической мифологии, то
бык столь же устойчиво связывается с хтонической сфе-
рой. В этом плане обе фигуры составляют оппозицию,
члены которой, например, в якутском эпосе противопо-
ставляются весьма последовательно и на всех уровнях:
хозяйство Верхнего мира базируется на конном скоте,
а Нижнего — на рогатом, богатырь Верхнего мира ездит
на коне, а богатырь Нижнего мира — на быке в санной
упряжке; слово богатыря (а также угольный жар) летит
в Верхний мир, став жеребцом (или «как ржание жереб-
ца»), а в Нижний — в образе быка (или «как рев быка»);
дорога в Нижний мир подобна горлу быка, а в Средний
(на этот раз) — хвосту и гриве лошади; звезды на небе
сопоставляются с конями, а кочки на земле — с рога-
тым скотом и т.д.
14
Обширный комплекс зооморфных образов об-
наруживается в уранической (конкретно, солярной
и астральной) мифологии центральноазиатских кочев-
ников, в которой представлена интерпретация тоте-
мических, промысловых и собственно скотоводческих
тем. До известной степени они позволяют судить о со-
отношении элементов «степных» и «лесных» в монголь-
ской мифологии.
13
Санжеев Г. Эпос северных бурят // Аламжи Мерген. Бурят-
ский эпос. М.; Л., 1936. С. XLI–XLIII;
Hatto A. Shamanism and Epic
Poetry in Northern Asia. London: School of Oriental and African
Studies,
University of London, 1970. P. 1–19;
Veit V. Einige Überle-
gungen zu natürlichen und übernatürlichen Aspekten bezüglich des
Pferdes im mongolischen Epos. S. 114–117.
14
Габышева Л.Л. Цвето- и зоосимволика в якутском эпосе
олонхо // Советская тюркология. 1984, № 3. С. 27–30.
21
1. М
ИФОЛОГИЯ
РЕГИОНА
В
КУЛЬТУРНО
-
ИСТОРИЧЕСКОМ
КОНТЕКСТЕ
Удельный вес «степных» образов здесь не столь ве-
лик, причем собственно скотоводческими можно счи-
тать следующие мотивы: покровительство божества ло-
шадям; небесные стада и пастухи; мор и бескормица,
насылаемые духом; лошадь, корова и верблюд как цен-
тральные персонажи мифов о планете Венера (Цолмон /
Солбон) и о созвездии Плеяд (Мичид), будучи, кроме
того, связаны — возможно, не случайно — с темами вой-
ны, производительности, климатических и погодных
изменений. Можно добавить, что в монгольских благо-
пожеланиях благополучие (всякое!) изображается как
увеличение поголовья скота
15
; согласно калмыцким по-
верьям, каждый год имеет своего живущего на небе хо-
зяина, который в конце зимы снимается с места и ко-
чует, а когда сайгаки стоят кучей, это значит, их доит
хозяин земли и животных Белый старец
16
, т.е. они суть
его «скот» (сходно монголы говорят о Манахане, боге
лесов и охоты, для которого дикие животные являются
стадами скота, — здесь с помощью сугубо скотоводче-
ского образа осмыслены, напротив, охотничьи религио-
зно-мифологические представления).
Иначе обстоит дело с «охотничьим» слоем в ми-
фологии. Сюжеты о громовержце, небесном стрел-
ке Хухэ дэй-мэргэне и созвездии Орион, имеют в мон-
гольских и тюркских традициях Центральной Азии
исключительно охотничий характер, сравнительный
анализ даже позволяет продемонстрировать, как мо-
жет отразиться в них переход к скотоводству
17
. Ниче-
го специфически скотоводческого не содержит соляр-
ный миф о стрелке-охотнике Эрхий-мэргэне, который
15
Достарыңызбен бөлісу: