* КНИГА ПЯТАЯ * Глава тридцать восьмая

* КНИГА ПЯТАЯ *

Глава тридцать восьмая

В ту осень снег выпал очень поздно. Мы жили в деревянном домике среди

сосен на склоне горы, и по ночам бывали заморозки, так что вода в двух

кувшинах на умывальнике покрывалась к утру тонкой корочкой льда. Madame

Гуттинген рано утром входила в комнату, чтобы закрыть окна, и разводила

огонь в высокой изразцовой печке. Сосновые дрова трещали и разгорались, и

огонь в печке начинал гудеть, и madame Гуттинген во второй раз входила в

комнату, неся толстые поленья для печки и кувшин с горячей водой. Когда

комната нагревалась, она приносила завтрак. Завтракая в постели, мы видели

озеро и горы по ту сторону озера, на французском берегу. На вершинах гор

лежал снег, и озеро было серое со стальной синевой.

Снаружи, перед самым домом, проходила дорога. От мороза колеи и борозды

были твердые, как камень, и дорога упорно лезла вверх через рощу и потом,

опоясав гору, выбиралась туда, где были луга, и сараи, и хижины в лугах на

опушке леса, над самой долиной. Долина была глубокая, и на дне ее протекала

речка, впадавшая в озеро, и когда ветер дул из долины, слышно было, как

речка шумит по камням.

Иногда мы сворачивали с дороги и шли тропинкой через сосновую рощу. В

роще земля под ногами была мягкая: она не отвердела от мороза, как на

дороге. Но нам не мешало то, что земля на дороге твердая, потому что подошвы

и каблуки у нас были подбиты гвоздями, и гвозди вонзались в мерзлую землю, и

в подбитых гвоздями башмаках идти по дороге было приятно и как-то бодрило.

Но идти рощей было тоже очень хорошо.

От дома, в котором мы жили, начинался крутой спуск к небольшой равнине

у озера, и в солнечные дни мы сидели на веранде, и нам было видно, как

вьется дорога по горному склону, и виден был склон другой горы и

расположенные террасами виноградники, где все лозы уже высохли по-зимнему, и

поля, разделенные каменными оградами, и пониже виноградников городские дома

на узкой равнине у берега озера. На озере был островок с двумя деревьями, и

деревья были похожи на двойной парус рыбачьей лодки. Горы по ту сторону

озера были крутые и остроконечные, и у южного края озера длинной впадиной

между двумя горными кряжами лежала долина Роны, а в дальнем конце, там, где

долину срезали горы, был Дан-дю-Миди. Это была высокая снежная гора, и она

господствовала над долиной, но она была так далеко, что не отбрасывала тени.

Когда было солнечно, мы завтракали на веранде, но остальное время мы

ели наверху, в маленькой комнатке с дощатыми стенами и большой печкой в

углу. Мы накупили в городе журналов и книг и выучились многим карточным

играм для двоих. Маленькая комната с печкой была нашей гостиной и столовой.

Там было два удобных кресла и столик для журналов и книг, а в карты мы

играли на обеденном столе, после того как уберут посуду. Monsieur и madame

Гуттинген жили внизу, и вечерами мы иногда слышали, как они разговаривают, и

они тоже были очень счастливы вдвоем. Он когда-то был обер-кельнером, а она

работала горничной в том же отеле, и они скопили деньги на покупку этого

дома. У них был сын, который готовился стать обер-кельнером. Он служил в

отеле в Цюрихе. Внизу было помещение, где торговали вином и пивом, и по

вечерам мы иногда слышали, как на дороге останавливались повозки и мужчины

поднимались по ступенькам в дом пропустить стаканчик.

В коридоре перед нашей комнатой стоял ящик с дровами, и оттуда я брал

поленья, чтоб подбрасывать в печку. Но мы не засиживались поздно. Мы

ложились спать в нашей большой спальне, не зажигая огня, и, раздевшись, я

открывал окна, и смотрел в ночь, и на холодные звезды, и на сосны под

окнами, и потом как можно быстрее ложился в постель. Хорошо в постели, когда

воздух такой холодный и чистый, а за окном ночь. Мы спали крепко, и если

ночью я просыпался, то знал отчего, и тогда я отодвигал пуховик, очень

осторожно, чтобы не разбудить Кэтрин, и опять засыпал, с новым чувством

легкости от тонкого одеяла. Война казалась далекой, как футбольный матч в

чужом колледже. Но из газет я знал, что бои в горах все еще идут, потому что

до сих пор не выпал снег.

Иногда мы спускались по склону горы в Монтре. От самого дома вела вниз

тропинка, но она была очень крутая, и обычно мы предпочитали спускаться по

дороге и шли широкой, отверделой от мороза дорогой между полями, а потом

между каменными оградами виноградников и еще ниже между домиками лежащих у

дороги деревень. Деревень было три: Шернэ, Фонтаниван и еще одна, забыл

какая. Потом все той же дорогой мы проходили мимо старого, крепко сбитого

каменного chateau на выступе горы, среди расположенных террасами

виноградников, где каждая лоза была подвязана к тычку, и все лозы были сухие

и бурые, и земля ожидала снега, а внизу, в глубине, лежало озеро, гладкое и

серое, как сталь. От chateau дорога шла вниз довольно отлого, а потом

сворачивала вправо, и дальше был вымощенный булыжником очень крутой спуск

прямо к Монтре.

У нас не было никого знакомых в Монтре. Мы шли по берегу озера и видели

лебедей, и бесчисленных чаек, и буревестников, которые взлетали, как только

подойдешь поближе, и жалобно кричали, глядя вниз, на воду. Поодаль от берега

плыли стаи гагар, маленьких и темных, оставляя за собой след на воде. Придя

в город, мы пошли по главной улице и рассматривали витрины магазинов. Там

было много больших отелей, теперь закрытых, но магазины почти все были

открыты, и нам везде были очень рады. Была очень хорошая парикмахерская, и

Кэтрин зашла туда причесаться. Хозяйка парикмахерской встретила ее очень

приветливо, это была наша единственная знакомая в Монтре. Пока Кэтрин

причесывалась, я сидел в пивном погребке и пил темное мюнхенское пиво и

читал газеты. Я читал "Корьере делла сера" и английские и американские

газеты из Парижа. Все объявления были замазаны типографской краской,

вероятно, чтобы нельзя было использовать их для сношений с неприятелем. Это

было невеселое чтение. Дела везде обстояли невесело. Я сидел в уголке с

большой кружкой темного пива и вскрытым бумажным пакетом pretzeis (1) и ел

pretzeis, потому что мне нравился их солоноватый привкус и то, каким вкусным

от них становилось пиво, и читал о разгроме. Я думал, что Кэтрин зайдет за

мной, но она не заходила, и я положил газеты на место, заплатил за пиво и

пошел искать ее. День был холодный, и сумрачный, и зимний, и камень стен

казался холодным. Кэтрин все еще была в парикмахерской. Хозяйка завивала ей

волосы. Я сидел в кабинетике и смотрел. Это меня волновало, и Кэтрин

улыбалась и разговаривала со мной, и голос у меня был немного хриплый от

волнения. Щипцы приятно позвякивали, и я видел волосы Кэтрин в трех

зеркалах, и в кабинетике было тепло и приятно. Потом хозяйка уложила Кэтрин

волосы, и Кэтрин посмотрела в зеркало и немножко изменила прическу, вынимая

и вкалывая шпильки; потом встала.

- Мне прямо совестно, что я так долго.

- Monsieur было очень интересно. Разве нет, monsieur? - улыбнулась

хозяйка.

- Да, - сказал я.

Мы вышли и пошли по улице. Было холодно и сумрачно, и дул ветер.

- Ты даже не знаешь, как я тебя люблю, - сказал я.

- Ведь, правда, нам теперь очень хорошо? - сказала Кэтрин. - Знаешь

что? Давай зайдем куда-нибудь и вместо чая выпьем пива. Для маленькой Кэтрин

пиво очень полезно. Оно не даст ей слишком сильно расти.
---------------------------------------

(1) Род печенья (нем.).

- Она умница, - сказала Кэтрин. - Она себя очень хорошо ведет. Доктор

говорит, что мне полезно пиво и что оно ей не даст слишком сильно расти.

- Ты правда не давай ей расти, и если она будет мальчик, он сможет

стать жокеем.

- Пожалуй, если уж родится ребенок, надо будет нам в самом деле

пожениться, - сказала Кэтрин. Мы сидели в пивной за столиком в углу. На

улице уже темнело. Было рано, но день был сумрачный, и вечер рано наступил.

- Давай поженимся теперь, - сказал я.

- Нет, - сказала Кэтрин. - Теперь неудобно. Уже слишком заметно. Не

пойду я такая в мэрию.

- Жаль, что мы раньше не поженились.

- Пожалуй, так было бы лучше. Но когда же мы могли, милый?

- Не знаю.

- А я знаю только одно. Не пойду я в мэрию такой почтенной матроной.

- Какая же ты матрона?

- Самая настоящая, милый. Парикмахерша спрашивала, первый ли это у нас.

Я ей сказала, что у нас уже есть два мальчика и две девочки.

- Когда же мы поженимся?

- Как только я опять похудею. Я хочу, чтобы у нас была великолепная

свадьба и чтоб все думали: какая красивая пара.

- Но тебя это не огорчает?

- А отчего же мне огорчаться, милый? У меня только единственный раз

было скверно на душе, это в Милане, когда я почувствовала себя девкой, и то

через пять минут все прошло, и потом тут больше всего была виновата комната.

Разве я плохая жена?

- Ты чудная жена.

- Вот и не думай о формальностях, милый. Как только я опять похудею, мы

поженимся.

- Хорошо.

- Как ты думаешь, выпить мне еще пива? Доктор сказал, что у меня таз

узковат, так что лучше не давать маленькой Кэтрин очень расти.

- Что он еще сказал? - Я встревожился.

- Ничего. У меня замечательное кровяное давление, милый. Он в восторге

от моего кровяного давления.

- А что еще он сказал насчет узкого таза?

- Ничего. Совсем ничего. Он сказал, что мне нельзя ходить на лыжах.

- Правильно.

- Он сказал, что теперь уже поздно начинать, если я до сих пор не

ходила. Он сказал, что ходить бы на лыжах можно, только падать нельзя.

- Он шутник, твой доктор.

- Нет, в самом деле, он очень славный. Мы его позовем, когда придет

время родиться маленькому.

- Ты его не спрашивала, пожениться ли нам?

- Нет. Я ему сказала, что мы женаты четыре года. Видишь ли, милый, если

я выйду за тебя, я стану американкой, а по американским законам, когда б мы

ни поженились, - ребенок считается законным.

- Где ты это вычитала?

- В нью-йоркском "Уорлд алманак" в библиотеке.

- Ты просто прелесть.

- Я очень рада, что буду американкой. И мы поедем в Америку, правда,

милый? Я хочу посмотреть Ниагарский водопад.

- Ты прелесть.

- Я еще что-то хотела посмотреть, только я забыла что.

- Бойни?

- Нет. Я забыла.

- Небоскреб Вулворта?

- Нет.

- Нет. Но и это тоже.

- Что же тогда?

- Золотые ворота! Вот что я хотела посмотреть. Где это Золотые ворота?

- В Сан-Франциско.

- Ну, так поедем туда. И вообще я хочу посмотреть Сан-Франциско.

- Отлично. Туда мы и поедем.

- А теперь давай поедем на вершину горы. Хорошо?

- В пять с минутами есть поезд.

- Вот на нем и поедем.

- Ладно. Я только выпью еще пива.

Когда мы вышли, и пошли по улице, и стали подниматься по лестнице к

станции, было очень холодно. Холодный ветер дул из Ронской долины. В

витринах магазинов горели огни, и мы поднялись по крутой каменной лестнице

на верхнюю улицу и потом по другой лестнице к станции. Там уже стоял

электрический поезд, весь освещенный. На большом циферблате было обозначено

время отхода. Стрелки показывали десять минут шестого. Я посмотрел на

станционные часы. Было пять минут шестого. Когда мы садились в вагон, я

видел, как вагоновожатый и кондуктор вышли из буфета. Мы уселись и открыли

окно. Вагон отапливался электричеством, и в нем было душно, но в окно входил

свежий холодный воздух.

- Ты устала, Кэт? - спросил я.

- Нет. Я себя великолепно чувствую.

- Нам не долго ехать.

- Я с удовольствием проедусь, - сказала она. - Не тревожься обо мне,

милый. Я себя чувствую прекрасно.

Снег выпал только за три дня до рождества. Как-то утром мы проснулись,

и шел снег. В печке гудел огонь, а мы лежали в постели и смотрели, как

сыплет снег. Madame Гуттинген убрала посуду после завтрака и подбросила в

печку дров. Это была настоящая снежная буря. Madame Гуттинген сказала, что

она началась около полуночи. Я подошел к окну и посмотрел, но ничего не мог

разглядеть дальше дороги. Дуло и мело со всех сторон. Я снова лег в постель,

и мы лежали и разговаривали.

- Хорошо бы походить на лыжах, - сказала Кэтрин. - Такая досада, что

мне нельзя на лыжах.

- Мы достанем санки и съедем по дороге вниз. Это для тебя не опаснее,

чем в автомобиле.

- А трясти не будет?

- Можно попробовать.

- Хорошо бы, не трясло.

- Немного погодя можно будет выйти погулять по снегу.

- Перед обедом, - сказала Кэтрин, - для аппетита.

- Я и так всегда голоден.

- И я тоже.

Мы вышли в метель. Повсюду намело сугробы, так что нельзя было уйти

далеко. Я пошел вперед, протаптывая дорожку, но пока мы добрались до

станции, нам пришлось довольно долго идти. Мело так, что невозможно было

раскрыть глаза, и мы вошли в маленький кабачок у станции и, метелкой

стряхнув друг с друга снег, сели на скамью и спросили вермуту.

- Сегодня сильная буря, - сказала кельнерша.

- Да.

- Да.

завтрак? Я всегда голодна.

- Можешь съесть одну, - сказал я.

- Я возьму с орехами, - сказала Кэтрин.

- С орехами очень вкусный, - сказала девушка. - Я больше всего люблю с

орехами.

Когда мы вышли, чтоб идти домой, нашу дорожку уже занесло снегом.

Только едва заметные углубления остались там, где раньше были следы. Мело

прямо в лицо, так что нельзя было раскрыть глаза. Мы почистились и пошли

завтракать. Завтрак подавал monsieur Гуттинген.

- Завтра можно будет пойти на лыжах, - сказал он. - Вы ходите на лыжах,

мистер Генри?

- Нет. Но я хочу научиться.

- Вы научитесь очень легко. Мой сын приезжает на рождество, он вас

научит.

- Завтра вечером.

Когда после обеда мы сидели у печки в маленькой комнате и смотрели в

окно, как валит снег, Кэтрин сказала:

- Что, если тебе уехать куда-нибудь одному, милый, побыть среди мужчин,

походить на лыжах?

- Зачем мне это?

- Неужели тебе никогда не хочется повидать других людей?

- А тебе хочется повидать других людей?

- Нет.

- Я знаю. Но ты другое дело. Я жду ребенка, и поэтому мне приятно

ничего не делать. Я знаю, что я стала ужасно глупая и слишком много болтаю,

и мне кажется, лучше тебе уехать, а то я тебе надоем.

- Ты хочешь, чтоб я уехал?

- Нет, я хочу, чтоб ты был со мной.

- Ну, так я и не поеду никуда.

- Иди сюда, - сказала она. - Я хочу пощупать шишку у тебя на голове.

Большая все-таки шишка. - Она провела по ней пальцами. - Милый, почему бы

тебе не отпустить бороду?

- Тебе хочется?

- Просто так, для забавы. Мне хочется посмотреть, какой ты с бородой.

- Ладно. Отпущу бороду. Сейчас же, сию минуту начну отпускать. Это

идея. Теперь у меня будет занятие.

- Ты огорчен, что у тебя нет никакого занятия?

- Нет. Я очень доволен. Мне очень хорошо. А тебе?

- Мне чудесно. Но я все боюсь, может быть, теперь, когда я такая, тебе

скучно со мной?

- Ох, Кэт! Ты даже не представляешь себе, как сильно я тебя люблю.

- Даже теперь?

- И теперь и всегда. И я вполне счастлив. Разве нам не хорошо тут?

- Очень хорошо, но мне все кажется, что ты какой-то неспокойный.

- Нет. Я иногда вспоминаю фронт и разных людей, но это не тревожит

меня. Я ни о чем долго не думаю.

- Кого ты вспоминаешь?

- Ринальди, и священника, и еще всяких людей. Но долго я о них не

думаю. Я не хочу думать о войне. Я покончил с ней.

- О чем ты сейчас думаешь?

- Ни о чем.

- Нет, ты думал о чем-то. Скажи.

- Я думал, правда ли, что у Ринальди сифилис.

- И все?

- А у него сифилис?

- Не знаю.

- Я рада, что у тебя нет. У тебя ничего такого не было?

- У меня был триппер.

- Я не хочу об этом слышать. Тебе очень больно было, милый?

- Очень.

- Я б хотела, чтоб у меня тоже был.

- Не выдумывай.

- Нет, правда. Я б хотела, чтобы у меня все было, как у тебя. Я б

хотела знать всех женщин, которых ты знал, чтоб потом высмеивать их перед

тобой.

- А что у тебя был триппер, красиво?

- Нет. Смотри, как снег идет.

- Я лучше буду смотреть на тебя. Милый, что, если б ты отпустил волосы?

- То есть как?

- Ну, немножко подлиннее.

- Они и так длинные.

- Нет, отпусти их немного длиннее, а я остригусь, и мы будем совсем

одинаковые, только один светлый, а другой темный.

- Я не хочу, чтоб ты остриглась.

- А это, может быть, забавно. Мне надоели волосы. Ночью в постели они

ужасно мешают.

- Мне нравится так.

- А с короткими бы тебе не понравилось?

- Может быть. Мне нравится, как сейчас.

- Может быть, с короткими лучше. И мы были бы оба одинаковые. Милый, я

так тебя люблю, что хочу быть тобой.

- Это так и есть. Мы с тобой одно.

- Я знаю. По ночам.

- Ночью все замечательно.

- Я хочу, чтоб совсем нельзя было разобрать, где ты, а где я. Я не

хочу, чтоб ты уезжал. Я это нарочно сказала. Если тебе хочется, уезжай. Но

только возвращайся скорее. Милый, ведь я же вообще не живу, когда я не с

тобой.

нет. У меня нет никакой жизни.

- Я хочу, чтобы у тебя была жизнь. Я хочу, чтобы у тебя была очень

хорошая жизнь. Но это будет наша общая жизнь, правда?

- Ну как, перестать мне отпускать бороду или пусть растет?

- Пусть растет. Отпускай. Это так интересно. Может быть, она вырастет к

Новому году.

- Хочешь, сыграем в шахматы?

- Лучше в другую игру.

- Нет. Давай в шахматы.

- А потом в другую?

- Да.

Я достал шахматную доску и расставил фигуры. За окном по-прежнему валил

снег.

Как-то раз я среди ночи проснулся и почувствовал, что Кэтрин тоже не

спит. Луна светила в окно, и на постель падали тени от оконного переплета.

- Ты не спишь, дорогой?

- Нет. А ты не можешь заснуть?

- Я только что проснулась и думаю о том, какая я была сумасшедшая,

когда мы встретились. Помнишь?

- Ты была чуть-чуть сумасшедшая.

- Теперь со мной никогда такого не бывает. Теперь у меня все

замечательно. Ты так чудно говоришь это слово. Скажи "замечательно".

- Замечательно.

- Ты милый. И я теперь уже не сумасшедшая.

Я только очень, очень, очень счастлива.

- Ну спи, - сказал я.

- Ладно. Давай заснем оба сразу.

- Ладно.

вещах и глядя на спящую Кэтрин и на лунные блики у нее на лице. Потом я тоже

заснул.