Магомет кучинаев

Сегодня уже пятый день, как караван в пути. Если б не отара овец, караван, наверное, уже давно был бы на своей земле – в Алан-Ас-Уе, может быть, даже уже и Айдабол-тайфу проехали бы. Да только с этими баранами далеко не уйдешь. Хорошо, если хотя бы сегодны доберутся до Чек-сая – пограничной реки между сарыбатырами и аланами. А там уже и до Танг-сая, реки Утренней Зари, величественной и красивой, самой большой реки на земле Алан-Ас-Уи, рукой подать – за три-четыре дня можно добраться. Тогда можно было бы и побыстрее двигаться, оставив отару пастухам. Но здесь, на земле сарыбатыров и поблизости к ним нельзя было этого делать – как бы там ни было, а доверять им, все-таки, рискованно.

Это, конечно, так – аланы и сарыбатыры две ветви одного и того же народа – асского народа, но сарыбатыры уже как другой народ – настолько изменились у них и язык, и обычаи, и привычки. К тому же их так много, как муравьев, что нет от них никакого спасу – из года в год все лезут на земли Алан-Ас-Уи. Раньше на эти земли нога сарыбатыров и не ступала, а попробуй сечас об этом хоть намекнуть, сказать, что все эти земли наши – обомлеют! Да и что там эти земли, они уже зарятся на все аланские степи в стороне восхода солнца от Танг-сая. Весь этот берег Танг-сая наш, а вы убирайтесь на ту сторону, там ваши земли – уже так в открытую говорят они аланам, живущим на этом, в стороне восхода солнца, берегу. А куда уходить-то из этих земель, где всегда жили твои предки и где находятся их могилы? Отары овец, стада коров, табуны лошадей можно угнать, увезти с собой, но ведь могилы-то предков не унесешь с собой куда-то. А как можно жить без могил предков, словно ты качак какой, без роду и племени! Начни сопротивляться, воевать – одна беда, не будешь сопротивляться, не поднимешь меча – другая беда. Так что, аланские земли по эту сторону от Танг-сая давно уже стали беспокойными от постоянных набегов сарыбатыров.

Правда, уже третий год как набеги сарыбатыров поутихли, стали редкими. Это случилось после встречи Великого хана Алан-Ас-Уи Темир-Зан-хана с Боз-Батыр-ханом – ханом Айдахар-тайфы сарыбатыров, удалые джигиты которой никогда не давали покоя аланом. Тогда они и договорились так – корни, мол, у нас одни, а потому не к лицу ссорится и враждовать друг с другом. Но все-таки бывают случаи, когда айдахарцам совсем уж невтерпеж сидеть сложа руки, и они тогда, как и в былые времена, отправляются на прогулку по аланским степям, да по тем местам, откуда можно будет попутно угнать табун-другой хороших лошадей. Но от прежних своих привычек – грабить и сжигать журты, убивать людей без разбору, ничего и никого не жалеть – вроде бы стали отвыкать. Свой договор о мире и дружбе Темир-Зан-хан и Боз-Батыр-хан решили тогда подкрепить и родственными узами, и это тоже способствовало замирению.

И вот сегодня дочь Боз-Батыр-хана Толган-Ай¹, став невесткой Темир-Зан-хана, едет в Алан-Ас-Ую в повозке, бойко шутя и смеясь со своими подружками. Все в силах Великого Танг-Эри – вполне возможно, что теперь, как в старину, между двумя народами воцарится мир и согласие.

– Добраться бы до какой-нибудь речушки, и привал бы сделали – печет как в середине лета, клянусь, – сказал Кара-Батыр, старший негеров жениха и, само собой, всего каравана. Кара-Батыр один из уважаемых людей рода Абай, является сыном младшего брата Огурлу-хана.

– До урочища Сары-Кол² осталось недалеко, надо дойти до него, – сказал Джанибек, старший сын Алтынбай-хана, хана Айдабол-тайфы, – там и вода есть, и лес вокруг, можно в тени отдохнуть.

Джанибек и душой, и телом похож на отца – хорошо сложен, смугл, подвижен и открыт сердцем. И не обделен ничем, чтобы ходить на дальние героические жертууулы:-тело-змея, руки-железо, сердце-огонь.

И вправду, вскорости караван дошел до Сары-Кола. Лес, начинался на этой стороне оврага перелесками, на той стороне разросся в настоящую дубраву, что стоит сплошной стеной. Отсюда если ехать напрямую через лес вверх наискосок, отклоняясь малость в сторону захода солнца, через пять-шесть дней можно доехать до будинских земель. Будины – красивые люди; золото – волосья, синеглазые, высокие. И язык их похож на их самих – красивый, мягкий и шелковистый, словно степь ковыльная. А как запоют – подумаешь, что это птички певчие, а не люди. И желье и еда у них – все от леса. Складывая вплотную друг на друга, бревна, как пальцы ладони, строят себе тамы. Вместо воды пьют березовый сок. И еду им лес да река лесные дают – это рыба, кабаны, зубры, маралы лесные, травы разные. И мед. Мед у них как бы вместо айрана – и с хлебом, и просто так едят. Говорят, что они даже воду не пьют, не добавляя меда. А удивительнее всего то, что они их бузу тоже, говорят, делают из меда, только кто поверит в такие россказни. И откуда они могут взять столько меда-что, все их земли заставлены ульями что-ли?..

Караван сделал привал на большой лесной поляне, чтоб тени хватило и людям и животным. Отдохнув, караван вновь тронулся в путь. На этот раз дорога шла по берегу оврага вниз. Так и надо идти и идти, пока не встретится река. Это и есть Чек-сай – пограничная река, за которой начинается Алан-Ас-Уя. Все земли до Чек-сая, и эти места тоже, принадлежат сарыбатырам. Все время двигаясь с хорошей скоростью, караван к вечеру все-таки дошел до Чек-сая. Решили перебраться на свою сторону и там переночевать.

Джигиты сноровисто взялись за дело – до наступления темноты надо было зарезать нужное количество животных, почистить их внутренности, чтобы приготовить из них жерме, сохта и жалбаууры – деликатесы асского стола. Одни резали баранов и разделывали их, другие чистили и мыли внутренности, третьи разводили костры и устраивали на них казаны. На всякий случай вокруг стоянки каравана стали верховые караульные. А большая часть молодежи, не занятая приготовлением ужина, уже подобрала хорошую ровную поляну возле повозки невесты и начала той. Незаметно стало и темнеть. В чистом вечернем воздухе до позднего вечера слышались смех и громкие веселые голоса джигитов и девушек...

На рассвете, не дожидаясь понуканий старших, зашевелились все. Зашевелишься, да еще как: ночью-то в открытой степи все равно холодно, и к тому времени, когда начнет вставать Небесный Отец, тоже, хочешь-не хочешь, встанешь – что толку-то лежать да и дрожать от холода? Лучше уж встать, разжечь костер да согреться.

Люди позавтракали на скорую руку остатками вчерашнего пиршества, согрелись горячим бульоном, и караван вновь тронулся в путь. К полудню он прошел хорошее расстояние. И теперь старшие приглядывались к местности, стараясь выбрать подходящее место для привала.

И тут неожиданно, откуда ни возьмись, на пригорке с левой стороны появился всадник. Но, увидев караван, сразу же исчез. Еще никто и слова сказать не успел, а несколько ханских джигитов уже помчались за ним. Караван остановился.

– Мне это не нравится – может, приготовимся? – спросил Алан-Зигит, предводитель ханских джигитов. Он тоже из рода Абай, племянник Кара-Батыра, сын старшего брата.

– Хорошо! Мне тоже не понравилось, что этот всадник исчез. Кто же он, интересно?

– Этого мы не узнаем, пока не вернутся наши джигиты. Лучше подготовиться – а вдруг, гонясь за нашими джигитами, на нас нагрянет целая шайка качаков или сарыбатыровские разбойники-жортууулцы?

– Хорошо. Расопрядись своими джигитами! А я расставлю повозки.

– Хо! – по-воински коротко ответил Алан-Зигит и поскакал к концу каравана, где находилась основная часть ханских джигитов.

– Подготовиться! – велел Кара-Батыр громко джигитам, которые ждали повелений старших.

Этого одного-единственного слова было достаточно для джигитов, выросших в этом жестоком мире войн и набегов – дальше они уже сами знали, что им делать. Зато казалось, за это время не успела бы упасть на землю и стрела, выпущенная из лука, а караван уже был готов к встрече с врагом. Повозка невесты была поставлена в середину, остальные повозки, очерчивая знак Танг-Эри¹, были расставлены вокруг нее на расстоянии полета копья. Все мужчины взяли в руки оружие. А ханские джигиты выстроились чуть в стороне, готовые в любой миг броситься в схватку.

– Мне хотелось сказать тебе несколько слов, – сказал Алан-Зигит Кара-Батыру, увлекая его в сторонку. Отъехали на несколько шагов вперед.

– Может, пусть Огурлу, его негеры и караван с келин продолжают путь – кто знает, что здесь случится?

– Я тоже подумал было об этом, но навряд ли Огурлу послушается нас!

– Разве не ты здесь старший?

– Я-то старший, но он сын Великого хана. А если он скажет – мне, мол, не к лицу бросать своих людей в опасности, а самому, спасая собственную жизнь, бежать, – что тогда ему ответишь?

– Это, конечно, так, но все-таки следовало бы попробовать сказать. Надо сказать – ты, мол, мужчина, и речь вовсе не о тебе, а о келин, а ее судьба отныне доверена тебе.

– Клянусь Танг-Эри, Огурлу совсем не тот джигит, которого мы сможем так легко обмануть. Навряд ли мы сможем его уговорить. Я не смогу ему такое предложить. Если хочешь, попробуй ты сам заикнуться. И к тому же, мы все еще находимся в беспокойной зоне, где привольно себя чувствуют и качакские шайки, и сарыбатыровские жортууулцы. Вот если б мы были уже на той стороне Танг-сая – совсем другое дело. И отпустить их одних здесь – тоже слишком рискованно, уж лучше, быть может, пусть останутся с нами.

– И то правда. Но все-таки здесь, возможно, придется сразиться...

В это время на вершине холма показались всадники. Они, видно, спешили. И оба батыра, больше не говоря ни слова, стали дожидаться. Среди ханских джигитов находился еще один, и никто не сомневался в том, что он и есть тот самый всадник, который только что так внезапно появился было на виду у каравана. Доехав, джигиты коротко доложили о сути дела.

– Сарыбатыры, совершив набег, угнали табун лошадей. А он табунщик, спешил в журт сообщить о случившемся.

– Сколько их было и когда это случилось? – спросил Кара-Батыр у табунщика.

– Их не так уж и много – человек пятнадцать, наверное. Случилось недавно – они не успели далеко уйти. Они пошли вниз наискосок, отклоняясь в сторону восхода солнца. Аланы, именем Танг-Эри прошу вас – помогите! Они не могли уйти далеко.

– Кого-нибудь ранили, убили?

– Да, мой напарник был возле табуна – его убили. А я был на другой стороне, убежал.

Табунщик снял свой белый широкополый колфак, вытер им вспотевшее лицо и с мольбой в глазах уставился на Кара-Батыра, поняв, конечно, что он и есть здесь старший. Его русые волосы прилипли к белому лбу. А большие синие глаза с удивлением спрашивали: «Что это вы стоите – разве вы не аланы?»

– Алан-Зигит, оставь нам сотню джигитов, возьми остальных с собой и начни погоню, да побыстрее! – велел Кара-Батыр.

– Как мне оставить с такой слабой охраной караван невесты? Хватит мне и ста джигитов, а все остальные пусть будут с караваном, с тобой. Что скажешь?

– Нет, Алан-Зигит. Им уже нечего здесь делать – они сюда уже не вернутся, и нам нечего опасаться. А с чем ты там встретишься – неизвестно. Лучше сделай так, как говорю я, – оставь с нами около ста джигитов, а сам с остальными своими героями организуй погоню. А мы не будем стоять, неспеша продолжим свой путь в сторону журта. Там и будем вас ждать. Давай, не тяни! – Потом, повернувшись к табунщику, спросил: – Далеко до вашего журта?

– Как перевалите вон за тот бугор, сразу же и увидите наш журт, – показывая большой растянувшийся увал впереди. – Спасибо тебе!

– В добрый путь! Будь молодцом, Алан-Зигит!

– Хо! Встретимся здоровыми! – ответил Алан-Зигит и поскакал к ханским джигитам.

И вскоре ханские джигиты, словно брошенное сильной рукой копье, устремились вперед, а во главе их, припав к шеям коней, летели Алан-Зигит и табунщик.

Вскоре тронулся и караван.

То, что произошло на их глазах, удивило аланских джигитов. Где же видано, чтобы в то время, когда оба народа только-только облегченно вздохнули, надеясь на мир и спокойную жизнь, раз ханы примирились, – организовать разбойничьи жортууул в соседний журт? Да, по всему было видно, что это – не простой жортууул. Было похожи, что кто-то очень хотел испортить складывающиеся хорошие отношения между и двумя ханами, и двумя народами – вот что было особенно удивительно. Кому же это, интересно, понадобилась вражда и недоверие, набеги и войны?

– А не дело ли это рук Заннган-Кезя¹? – высказал догадку Джанибек, сын Алтынбай-хана.

О событиях в Айдахар-тайфе сарыбатыров три года тому назад, когда там умер хан тайфы, хорошо знают все аланы, живущие у берегов Танг-сая. И Джанибек тоже, конечно. Будешь знать, да еще как, если твой смертный враг засобирается стать ханом по-соседству! Ведь сегодня обычай о хане у сарыбатыров сильно отличается от ханского обычая: они сохранили старинный обычай почти без изменения – хана тайфы выбирают сами бийи из своей среды на совете тайфы. Притом даже не обращают внимания на то, из какого рода-племени этот бий – с коренного ли эля, из старшего ли рода. А тогда, три года тому назад, к ханской тахте, чем кто-либо из остальных биев Айдахар-тайфы, был ближе всех Заннган-Кез. Еще бы, если благодаря Великому Танг-Эри твой эль во всей тайфе является самым большим и сильным, а о том, что эта капризная баловница судьбы – Любовь Народная всегда липнет к сильному, знают даже маленькие дети. А в тайфе нет эля, который превосходил бы эль Заннган-Кез как по количеству народа, так и по обилию земель и скота. И в основном именно бесшабашные удальцы из его эля не дают покоя аланам. И сам Заннган-Кез любит ходить в жортууулы, и глаз его, правый, выбил когда-то давно один из аланских джигитов во время схватки. Тогда Заннган-Кез был еще молод, и обязательно раза два в год ходил на аланские земли в жортууул. С тех пор прошло много лет, но Заннган-Кез еще больше, чем раньше, возненавидел алан. Говорили, что он в последние годы чуть ли не с ума сошел от злости и жестокости.

Да, тогда очень надеялся Заннган-Кез сесть на ханскую тахту, но не смог. Ходили слухи о том, что бийи Айдахартайфы, пошушукавшись, решили меж собой так – пусть кто угодно будет ханом тайфы, но только не Заннган-Кез. Одни говорили так – бийи Айдахар-тайфы не захотели избрать ханом Заннган-Кезя, потому что боялись, что он, сев на ханскую тахту, станет зулмугу, тираном-извергом, и никому от него житья не будет – ни им, биям, ни народу. Другие же утверждали иное – наоборот, хан должен быть человеком твердым и решительным, и Занган-Кезя вовсе никто и не боялся, а все было, вроде бы, просто: они не хотели, чтобы по всему свету люди говорили о том, что ханом знаменитой Айдахар-тайфы является какой-то одноглазый, похожий на эмегена. Но как бы там ни было, а тогда ханом Айдахар-тайфы бийи избрали не Занган-Кезя, а Боз-Батыр-бия. И с тех пор, говорят, Занган-Кез в ярости бросается на всех, как бешеный волк, а его жортууулы не дают покоя ни будинам, ни аланам. Говорят, что даже на журты и кошы своих же ненавистных биев он и его джигиты совершают по ночам, словно волчья стая, разбойничьи набеги. Украденные у своих биев табуны лошадей он угоняет в соседние табуны или в земли других народов, и там отдает таким же проходимцам, как и сам. А у них забирает другой скот или других лошадей, пусть даже и поменьше, и похуже. И пригоняет их к себе, как будто возвращается из набега в другие тайфы или на земли соседних народов, да еще грудь выпячивает, словно действительно возвращается из дальнего героического жортууула. Все об этом знают. Да что толку, что знают, если схватить его на месте преступления никто не может? Но то, что сегодня натворил Занган-Кез, если здесь, конечно, не обошлось без него, это уж совсем неслыханное хамство – ведь, выходит он плюнул в лицо Боз-Батыр-хану!

– Если эту подлость совершил действительно он, то Боз-Батыр-хан наверняка не погладит его по головке! – сказал Залим, светловолосый, синеглазый, сын хана Берю-тайфы Коркмаз-хана.

Залим почему-то потянулся в сторону бабушки Балкыз, матери отца, которая была дочерью будинского бия. У нее, видно, и имя-то было другое, а Балкыз назвали уже позже, когда стала аланской невесткой. Балкыз- Девушка-Мед – потому что она и сама была цвета меда, и являлась дочерью народа, у которого столько меду, что он его и с хлебом ест, и с водою пьет. Когда женился Кек-Батыр-хан, один из его друзей вроде бы сказал: «Кек-Батыр в бочку с медом нырнул!..»

– Если б тот, кто это сделал, боялся или стеснялся Боз-Батыр-хана, он бы на такое не осмелился – в это, джигиты, можете поверить, – сказал Джанибек. – К тому же сарыбатыровские бийи не очень-то преклоняются перед своими ханами. У них ханы – как бы еще не настоящие ханы. Не говоря уж о том, что у них нет даже и великого хана, как у нас. А потому, да и вы сами хорошо знаете, их тайфные ханы постоянно грызутся между собой. Само собой разумеется, каждый хан хочет быть сильнее, уважаемее других. Любым путем. Пусть даже и войной, пусть даже и разбойничьими жортууулами. Короче, сарыбатыры ни себе покоя не дают, ни нам – все время воюют! Им и хорошо! А то, если они объединятся, – нам конец, сразу же сожрут нас. Их вон сколько!

– Эх ты, слабак! Как ты можешь так говорить?! Пусть даже их и много, но они все равно нас не смогут победить! – пылко заявил Залим.

Берю-тафа соседствует с будинами, а что будины издавна являются младшими братьями¹ асов, не любят ссор и войн, не боятся работы, пашут землю и растят рожь, овес и пшеницу, а самое главное , люди они мирные и спокойного нрава – об этом ведь знают все. И конечно же, совсем не трудно слыть храбрецом, если сосед у тебя тих и покладист. Попробовал бы пожить по соседству с сарыбатырами, тогда б ты другую песню затянул!

– Клянусь, если будет много – победят! Пчелы и то побеждают медведя, если их много! А так – мы тоже не настолько слабаки, и не трусы вовсе! – ответил Джанибек.

Кара-Батыр, задумавшись над словами Джанибека, сказанными чуть раньше, не сдержался и вмешался в разговор своих более молодых негеров.

– В семье и в роду, в эле и тайфе, хоть целиком в народе – везде нужен один предводитель, которого слушаются все, – сказал он. – А иначе ни семей, ни рода, ни эля, ни тайфы нет. А народа – тем более. « Барана без хозяина – волк задирет, народа без хана – враг затопчет» – не зря же так говорится. Так что, если не подчинятся воле единого хана сарыбатырам предстоит не очень- то сладкая жизнь. Даже и не враги, а сами себя они затопчут!

– Ты, Кара-Батыр, конечно, прав. Но ты знаешь, как это трудно согласиться с правдой? – спросил Залим. По вашим рассказам, выходит, что сейчас хан любой тайфы у сарыбатыров – сам себе хозяин, и бийи не особенно-то подвластны ханам. Значит, каждый из них хан и хозяин на своей земле и над народом, и над скотом. Если чувствует силу и возможность, в любое время может отправиться в жортууул куда захочет, сможет – пригонит скот, привезет добро. А если над всеми встанет единый хан – Великий хан, да еще совсем не слабенький и не очень-то добренький, попробуй тогда сделать хоть один шаг в сторону без его ведома! Не сделаешь, клянусь Великим Танг-Эри! Так-то, брат мой! Если б все ханы и бийи думали именно так, как говоришь ты – мол, эту малую неудобность я стерпел, лишь бы всему народу было хорошо! Да и не все наши тайфные ханы, наверное, не с великой радостью сами стали вначале под отцовскую руку Великого хана, да только выхода иного у них наверняка не было. Но теперь, сегодня-то, мы все, конечно, понимаем – если народ един, то и предводитель у него должен быть един, иначе этот народ разорвут на клочья и в скором времени от него и следа не останется!

Так что, давайте оставим в покое сарыбатыров, не надо им подсовывать и Великого хана – пусть грызут и уничтожают друг друга! Разве нам от этого плохо?

– Нет, от этого нам плохо не будет. И вовсе не о них наши злобы, а о самих себе,- сказал Кара-Батыр. – Я просто говорю о том, что везде и повсюду должен быть один предводитель – в семье и в журте, в роду и эле, в тайфе и в гнездовье. Пусть он называется как угодно – отец тама, отец рода, бий или хан.

– Да только и здесь есть одна загвоздка, Кара-Батыр, – а вдруг тот хан, под рукой которого ты ищешь отцовское тепло, окажется не родным отцом, а злым отчимом. Кто это заранее может знать? – сказал Занбермез, молчавший до сих пор младший сын Ас-Каплан-хана, хана Тулугар-тайы.

Занбермез уже вполне зрелый мужчина, ему около тридцати. Хотя с первого взгляда и кажется немного худощавым, но довольно широкие плечи говорят, что у него силенка есть, а цепкий взгляд и тонкие губы свидетельствуют о его смелом и решительном характере. Да его и так хорошо знают все асы Алан-Ас-Уи; в стороне захода солнца. Разве есть кто-нибудь, кто не знает имя Занбермез-батыра, кто не слышал легенды о нем? А с тех пор, как он вернулся с жортууула на берега великой мореподобной реки Долай-сай – тем более. С тех пор прошло всего два года, тогда все удивлялись тому, как много всякого добра он и его негеры привезли с того жортууула. И меч, что сейчас висит у него на поясе, он тоже принес с того жортууула. Прекрасная вещь, ножны и те украшены золотом и изумрудами и жемчугами, не говоря уже о рукояти...

– Если хан не проявляет о народе отцовскую заботу – разве он хан?

– Э-э-э, брат мой, Кара-Батыр! Что человек, что небо – одно и тоже: кто знает, что там у них внутри? Ты не думай, что все такие же, как Темир-Зан-хан, – добавил Занбермез, вспомнив своего деда Кара-Заш-хана и подумай, что Кара-Батыр может понять его совсем неправильно. Нет, не потому, что он чего-то боится, а просто потому, что действительно глубоко уважает Великого хана.

– Я и не спорю, Занбермез, – сказал Кара-Батыр. – Бывает, человек поднимается на гору – и то закружится голова. А если человек поднимается над народом – тоже так бывает, наверное.

В это время они взобрались на гребень холма и глянули дальше вниз на долину небольшой реки и сразу же прекратили беседу. Они дети народа, живущие в мире набегов, войн и всяких разбоев, с одного только взгляда поняли, что для журта, расположенного у них впереди на живописном берегу реки, сегодняшний день стал черным днем. Хотя снова ничего и не слышно, но видно хорошо – над журтом сейчас стоит стон и плачь, крики о помощи и проклятья: Бегают люди, дымят остатки сгоревших шатров, иногда проскакивают одинокие всадники.

Не говоря ни слова, все кинулись туда, вниз. Два-три броска, наверное, было до журта, и все это время они скакали молча – о беде не стоит много говорить. Вот и доехали. Уж лучше бы не доезжать никогда до такого места: и там, и здесь в лужах крови лежали убитые, кричали раненные; одни сидели на коленях перед ними, плакали и рвали на себе волосы от горя; другие почему-то таскали воду с реки и пытались потушить уже тлеющие остатки своих шатров, как будто там сохранилось что-то пригодное; третьи бегают туда-сюда, ищут своих детей, спрашивают о родственниках; четвертые свалили в жалкую кучку свое оставшееся добро и сидя на ней раскачиваются, плача и стеная.

Вновь увидев всадников, мчащихся к журту, люди сперва в панике стали разбегаться, но когда узнали, что они свои, успокоились немного и стали, плача, рассказывать о том, что здесь произошло. Узнав, что сын хана тайфы Джанибек тоже здесь, столпились вокруг него.

– За разбойниками уже погнались воины-джигиты. И я тоже сейчас направляюсь с оставшимися. А вы, оставшиеся в живых, присмотрите за раненными, позаботьтесь о мертвых! – так сказав, Джанибек подошел к Кара-Батыру.

– Позволь, Кара-Батыр, взять остальных джигитов и пуститься в погоню. Кто их знает, что там? – попросил он.

– Хорошо. Давайте побыстрее. Я тоже с вами.

– Нет, нет! Так нельзя! Ты оставайся здесь – ты старший и должен быть при караване. И Огурлу придержать, коль будет рваться! – кричал Джанибек, уже садясь на своего коня.

И вскоре он с оставшейся сотней ханских джигитов тоже уже мчался за невидимым противником. Чтобы ни говорил, но Кара-Батыр не смог удержать Огурлу и его негеров, и они тоже поскакали вместе с Джанибеком. Смог удержать возле себя только Залима и Занбермеза. Их и послал навстречу каравану.

– Ни к чему и келин, и девушкам видеть всю эту жестокость – остановите караван вон на той поляне, – и показал на луг возле реки примерно в двух-трех бросках от журта.

– Хо! – коротко, как молодые воины-джигиты, ответили Залим и Занбермез и отправились навстречу каравану.