Методологии
Г.А. – …однообразны? Берёзкин Ю.М
жүктеу/скачать 1.92 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Из зала
Г.А. – …однообразны? Берёзкин Ю.М. – Нет. Они монопольны. Монопольны! Т.е. двух полиций не может быть. Десять полиций тоже не может быть. Она одна. Да? А раз она монопольная, то…? А.Д. – Не ограничена ничем. Берёзкин Ю.М. – Во! Она может «взять за кадык», и жаловаться будет некому. Любая монополия – этим всегда плоха. Почему, например, в экономике запрещают монополию? Потому что она может разрушить рынок. И превратить обмен в простое насилие. И точно так же здесь: как только эти монопольные структуры были созданы, быстро выяснилось, что у них есть такой недостаток. Всякая монополия чревата тоталитаризмом и, следовательно, насилием. А отсюда, какой напрашивается логически следующий ход на развитие государства? Д.Ю. – Создание общественных структур контроля за действиями государства. Берёзкин Ю.М. – Конечно, нужно, наряду с государственной «исполнительной властью», образовать определенное государственное пространство для «представительской власти» (рис. 19). 
Рис. 19. Появление представительской власти Сюда по определенным принципам должны попадать представители разных структур общества. Они разные на разных исторических этапах были: по определенным квотам, через разные формы выборов, или ещё по какому-то принципу. И что эти люди должны делать? Д.Ю. – Делить власть с исполнительской. Берёзкин Ю.М. – Смотрите: у них (представителей) прямой власти нет, но у них есть какая возможность? Для чего же эта структура тогда создавалась? А.Д. – Ограничивать власть. Берёзкин Ю.М. – Конечно. Их задача: построить вот здесь вот такую «узду» (показывает на рис. 20) на то, что делает государство в лице исполнительных органов. В результате оно не может теперь произвольно строить, допустим, образовательную систему. Полиция также должна быть определенным образом устроена, и что-то она должна иметь право делать, а что-то – принципиально не имеет права. И т.д. А следующим ходом, если вот такая вот «машина начнет работать», какой недостаток возникнет?
Рис. 20. Установления рамок на действие исполнительной власти А.Д. – Неправомерно… Берёзкин Ю.М. – Конечно! Поскольку у них оказывается в руках такая власть, которая повыше вот этой государственной исполнительной. И что нужно сделать, чтобы этого не возникало? А.Д. – Надо и их тоже как-то ограничить… Берёзкин Ю.М. – Надо и их ограничить! Г.А. – Создать систему сдерживания. Берёзкин Ю.М. – Да. А чем задаётся система сдерживания? Это теперь мы знаем. Но это всё постепенно формировалось. Эта схема устройства современного государства медленно разворачивалась. Г.А. – Надо их взаимно друг другом ограничить. Берёзкин Ю.М. – Нет. Государство в лице исполнительных органов не может приказывать депутатам. Не может! Наоборот, депутаты устанавливают законы, которым должна подчиняться исполнительная власть. Д.Ю. – Депутаты должны быть подотчётны народу. Берёзкин Ю.М. – «Подотчётны» – это да. Но, они же подотчётны – постольку, поскольку... Когда выборы наступают – они как-то отчитываются о том, что делали… А в повседневной жизни – всё совсем по-другому… Г.А. – Определенного типа право создаётся…. А.Д. – Что-то типа конституционного суда устанавливают… Берёзкин Ю.М. – Вот! Конституционный суд. Но это вещь, как бы, следующего порядка. Это – логически следующий ход. А до этого должно быть выделено особое пространство для Конституции. Отдельное (рис. 21). То, что я здесь шрих-пунктирную черту провёл – это совершенно неслучайно, поскольку Конституция отделена от всех на свете – и от исполнительной власти, и от законодательной, и от народа, вообще, от всего. Само слово «Конституция» означает «совокупность констант», т.е. то, что должно быть неизменным. Это – некие неизменные принципы жизни для всех на свете. А эта черта – что означает? А.Д. – Какое-то препятствие. Берёзкин Ю.М. – «Препятствие». А препятствие чем задаётся? Это можно на рисунке черту нарисовать, а в реальности это же в какой-то механизм должно быть воплощено. 
Рис. 21. Появление особого конституционного пространства А.Д. – Т.е. ограничивание в рамки… Берёзкин Ю.М. – Нет. Пишется сложная-сложная процедура изменения хотя бы одной буквы в Конституции. Да? Вот, допустим, в Соединенных Штатах, чтобы изменить даже одну строчку в Конституции, примерно, лет пять требуется: чтобы во всех штатах рассмотрели, чтобы и в парламенте приняли, чтобы там ещё выборщики чего-то сделали… В общем, на 25 рядов, миллион согласований, и это всё делается по определенной строгой процедуре: ни ускорить, ни замедлить нельзя…А глядишь, пока 5 лет пройдёт, проблема рассосётся. Но если не рассосётся, тогда делают поправку. А если рассосалась – ну, туда ей и дорога. А дальше: кто-то за этим всем должен следить? И возникает вот здесь, как бы, на границе (рис. 22)…Такая, промежуточная (между Конституцией и Властью) инстанция – «Конституционный суд», который следит за тем, как исполняются вот эти конституционные положения. А, кроме того, поскольку вся эта громоздкая демократическая государственная «машина» неизбежно работает медленно, в ряде стран появилась идея создать государственную структуру, что называется, «быстрого реагирования». Так возникла президентская власть, которая в сложных ситуациях, не допускающих промедления, способна «прорезать» все эти структуры и осуществлять быстрые действия. Но и эта ветвь власти должна находиться под конституционным контролем. В результате возникает вот такая вот «машинка». С одной стороны, символ «государство – машина» (о котором говорил Кант) – он, вроде бы, всего лишь символ, который только некую смысловую аналогию задаёт. Но пока вот так вот не развернёшь схему самого понятия государства, ты про государство ничего толком сказать не сможешь.
Рис. 22. Устройство современного демократического государства Вот, например, говорят: «Живу в государстве Россия». Не живут в государстве! Государство – вообще, в другом месте находится, не там, где люди живут. Оно вообще отделено от людей и их жизни. Если такого понятия нет, то демократическое государство построить нельзя. Ну, что мы, собственно, и наблюдаем сейчас. А.Д. – А понятие можно было строить на других основаниях? Берёзкин Ю.М. – Это – да. Но исторически так возникало европейское государство. Когда стали племена друг другу глотки рвать, понадобилось вот такое разворачивание госструктур. А.Д. – А можно взять другое основание? Берёзкин Ю.М. – Ну, да. И построить что-нибудь другое. Например, на Востоке государство на других основаниях построено. Но это касается не только государства. Вот, допустим, говорим: «Справедливость, справедливость…». Пока вот так вот не развернёшь, никакой «справедливости» не будет: у одного одно представление о «справедливости», у другого – другое. Вывод какой из всего этого? В том числе из Канта? И.С. – Нужно нарисовать хотя бы схему какую-то… А то понятия нет. (смех)
Берёзкин Ю.М. – Понятия нет – это точно! А.Д. – Схемы на сегодняшний день – некие предельные вещи, которые можно практически задействовать? Берёзкин Ю.М. – Да. Вот смотрите: все категории, все понятия внутри себя содержат какие-то схемы. И если этих схем не видишь, не можешь выделить, и впрямую представить созерцанию, то ты толком ничего ни про понятия, ни про категории сказать не можешь. Вон, в диссертациях, когда их пишут, чего только не называют «категориями»! Абсолютно даже без всякого смысла! Но надо понимать, что смыслы – смыслами, но в структуре любой категории и внутри любого понятия лежит определенный схематический каркас. И когда мы говорим, допустим, понятие «право», или идея Права, внутри самой идеи Права лежит совершенно определенный мыслительный каркас. Если этот каркас не воспроизводится, то правового общества создать нельзя. А он с помощью специальной штуки воспроизводится, с помощью специальной «машины» особого типа, называемой «институтом». Это касается, в особенности, таких синтетических понятий, как «право», «справедливость», та же «демократия» и т.д. Вот римляне придумали сначала понятие «право», схему построили. А потом практически создали организационную «машину», или институт, внутри которого в каждом конкретном случае идея Права полностью восстанавливается заново. Ну, то, что называется судом. «Суд» имеет вот такую сложную конструкцию (рис. 23). Если это настоящий суд, а не большевистский и не инквизиторский, то он всегда трехслойный. Трехслойная, такая, организационная «машина». Нижний слой – это «слой ситуаций и свидетельств»: здесь рассматриваются, собственно, конфликтные ситуации и приглашаются свидетели, которые эту ситуацию либо наблюдали, либо им что-то известно об этой ситуации. Второй слой – это «слой суждений». Здесь осуществляется специально организованное словоговорение и выносятся суждения. В этом слое действуют две принципиально разные позиции: «обвинитель» и «защитник». Они в процессе словоговороения между собой пикируются, обсуждая саму ситуацию. Один должен предъявить все обвинения потенциальному виновнику этой ситуации, а другой – вскрыть все возможные доводы его невиновности. 
Рис. 23. Устройство суда Третий слой – это слой «квалификации и приговора». «Приговор» – это, фактически, категоризация ситуации, поскольку «категория» и «приговор» по-гречески – это одно и тоже. Здесь – две позиции: «судья» и «присяжные заседатели». Присяжные выносят вердикт: «виновен – не виновен», а судья квалифицирует обвинительный вердикт (если он вынесен), т.е. подводит его под определенную норму Закона. Так вот, как только такая организационная «машина» начинает раскручиваться, идея Права восстанавливается. И если ситуация до этого была неправовой, то в результате восстановления идеи Права она становится правовой. Находят виновных, находят невиновных. Устанавливают компенсации и все необходимые возмещения… Всё расставляется по полочкам. Поэтому просто так идею Права сформулировать нельзя! До тех пор, пока вот такую организационную «машину» не построишь и пока не запустишь её в действие. И она на каждом конкретном случае, в каждой конкретной ситуации заново, как бы, «расцветает»: всем становится понятно, что такое «Право». Но если такого нет, то, соответственно, законы могут быть, но они будут носить неправовой характер. Примерно, как то, что мы с Юлий Федоровной недавно наблюдали на одном из заседаний Фонда регионального развития Иркутской области. Там я слегка пикировался с одним местным юристом Скуратовым. Так вот, он явно – не правовик. Он легист, или законник. Легисты – это не правовики. Есть законы правовые, а есть законы неправовые, когда их можно, как он говорил, административным способом за три дня менять. Ну, как у нас и делают иногда. Он там такой показательный пример привёл. С определённой гордостью за нашу «Фемиду» говорил: «Где сейчас ЮКОС? Захотели – за три дня состряпали дело, и провернули его». Т.е. речь шла о деле, которое в правовой ситуации должно было рассматриваться, минимум, несколько лет, а, может, и десятилетие. Пока бы это всё раскрутили, пока бы это всё рассмотрели, много воды бы утекло. А так – за 3 дня. И на девять лет! И всё по закону! Но не по правовому. Так, возвращаемся снова к нашим «баранам» – к схемам. Ещё кто-нибудь может что-нибудь дополнить? Что делают схемы, какие у них возможности и ограничения? Или, может быть, кто-нибудь сделает резюме, и перечислит всё то, что мы наговорили, только в виде такого списка.
Поэтому схемы чаще всего исторически складываются. Ну, как, например, схема государства, или схема Права. Это никогда не происходит так, что кто-то сел и придумал. Чаще всего, если ты сядешь и задумаешься, то ничего всё равно не будет. Есть ещё и другой путь, когда схему очень долго согласуют с разными заинтересованными сторонами… Например, есть такая фирма «Faberlik». Чья она? Шведская, по-моему? В общем, косметикой занимается. Во всяком случае, П.Мрдуляш об этом говорит. Он говорит, что в этой крупной компании взято за правило следующее. Там у них завелись умники, которые способны придумывать какой-то новый способ продвижения товара, или что-нибудь ещё, но тоже принципиально новое. Затем они первичным образом схематизируют способ работы с этой новинкой, а потом долго ходят и согласуют её со всеми подряд: с налоговиками, с парламентской структурой, ещё с кем-то. Т.е. под неё (новинку и операции с ней) законы специальные инициируют, договоры заключают с разного рода контрагентами и теми заинтересованными лицами, которые будут так или иначе вовлечены в это дело. Причём, с каждым – по отдельности. Не всех собирают вместе и обсуждают скопом. Нет. Вот если всех собрать, тех, кто в этом будет участвовать, то ни с кем не договоришься. Будет один большой бардак, как на том форуме по поводу агломерации. Вот, будет, примерно, то же самое. Поясню. Речь идет о том, что мы с Юлией Федоровной недавно участвовали в одном обсуждении по поводу Иркутской городской агломерации. Собралось 20 человек и вывалили 20 мнений… Кто, во что горазд…Типичный пример того, как нельзя обсуждать серьёзные дела. А «Faberlik» всё это по отдельности с каждым согласовывает, как эта схема будет работать в тех или иных, принципиально разных ситуациях. Под каждую конкретную ситуацию реализации этой схемы составляются новые юридические нормы, новая совокупность договоров заключается и всё остальное прочее. К слову, «договор» – это всегда вторичная социальная интерпретации какой-то первичной мыслительной схемы. И только после того, когда всё это будет завершено, начинают работать по новой схеме. Какой от этого эффект? Своими подготовительными действиями они всех на себя стянули, всё делают законно, всё делают правильно. Все думают, что всё хорошо. Но при этом основной эффект, ради чего это всё делалось, ни для кого не виден, кроме тех, кто эту схему разработал и запустил.
Ещё, что есть у схемы? И.С. – Она иллюстрируют… Берёзкин Ю.М. – Нет. Схема – не иллюстрация! А.Д. – Она позволяет работать в ситуации неопределенности, т.е. когда мы непосредственно не знаем, что это то за ситуация, в которой предстоит действовать? Берёзкин Ю.М. – Да, схема нужна тогда, когда есть неопределенность. Когда же мы определились, уже построили схему, положили её на доску, остался всего лишь след от этой схемы. След мысли на доске. Сама схема умерла. А дальше у тебя появился трафарет для действий, но это уже не схема. Д.Ю. – Схема – она же ситуативная? Берёзкин Ю.М. – Да, вот Денис правильно говорит, что схема возникает только тогда, когда есть ситуация неопределенности или проблемная ситуация, или ситуация непроходимости чего-то, либо ещё что-то подобное. В общем, когда требуется включать мысль. Когда всё известно и задано, как задачу решать, т.е. налицо – задачная ситуация, там уже трафареты действуют. Трафареты и правила. Д.Ю. – Схематизировать задачу нельзя, да? Берёзкин Ю.М. – Её когда-то уже схематизировали, когда задача ставилась. Как только она превратилась в задачу, схема умерла, остались только нормы, правила, всякие формулы и известные способы решения. Это уже не схема. Это уже следы от схемы. А схема – это тогда, когда у вас мысль работает, и вы не знаете, что с чем соединить, чтобы ситуацию пройти. Что такое нужно ещё придумать? И как, что, с чем сопоставить и стянуть? Пока живая мысль работает – идёт процесс схематизации. Нарисовали – всем всё стало ясно: налоговикам – сколько они получат налогов. Правовики, там, свои галочки поставили: что ещё один закон, нужный для общества, ввели. Контрагенты тоже своё уже посчитали. Все довольны! А.Д. – Получается, что конкретная схема оживает, когда она реализуется. А вот такие (типа схемы государства), они же всё равно схемами являются, когда некие принципы задают… Берёзкин Ю.М. – Сейчас же ни один парламентарий не думает о том, как государство устроено. Есть уже это «тёплое» место. Он уже думает, как в это место попасть и как, вообще, охмурить людей, чтобы они проголосовали за то, чтобы его туда на четыре года вставить… Всё! У него горизонт – четыре года, и он знает, чем он там будет заниматься: иногда будет ходить на заседания, а большую часть времени будет заниматься лоббированием и т.п., за что платят большие деньги. Это уже «севшая», умершая схема. А.Д. – Т.е. когда нужно строить… Берёзкин Ю.М. – Да, когда заново возникает такая необходимость…Но тоже не всегда. Вот, например, с идеей Права новую схему построить практически невозможно. Она (идея) каждый раз восстанавливается для каждого конкретного случая. То же самое с идеей Справедливости. То же самое с идеей Рынка. Вот, как только появились люди, которые начали таскать баулы, торговать, считать деньги, заключать договоры купли-продажи и т.п., и как только это стало массовым, идея Рынка стала восстанавливаться в сознании людей… В Советском Союзе это тоже было, но подпольно. Поэтому рынка никакого не было. А сейчас, как только это всё легализовали и это стало массовым, все стали говорить: «рынок». И он (рынок), действительно, только вот таким образом и возникает. За счёт такой организационной «машинки», внешне напоминающей бестолковую суету с товарами, сделками, договорами, деньгами и прочим. А если просто так взять, и рынок схематизировать – это будет теоретическая картинка. И там никакого рынка не появится. Там будет, в лучшем случае, как у яйцеголовых «научников»: «спрос», «предложение», «равновесная цена»… То ли он есть, этот «спрос», то ли он придуман? Вообще, непонятно. «Точка равновесия» какая-то… Хотя давно известно, что никогда это равновесие не наступает. Ни при каких обстоятельствах! Так, всё-таки «сухой остаток» нашего обсуждения надо выделить, прежде чем закончим сегодняшний семинар! Что мы сегодня обсуждали? И что зафиксировали по поводу схем? Без такой рефлексивной фиксации всё быстро улетучится. Д.Ю. – Схема связывает разное. Берёзкин Ю.М. – Да. Во-первых, схема связывает разнородные вещи, т.е. то, что живёт в совершенно разных пространствах. Во-вторых… А.Д. – … показывает, как действовать. Берёзкин Ю.М – Да, схема сама задаёт способ своего употребления: её можно рассматривать как объект, а можно туда (в схему) войти и она задаёт систему «коридоров», «лабиринтов» и показывает, что и где надо делать. Это два. Ещё что? Д.Ю. – Ситуативна. Берёзкин Ю.М. – Да. Всякая схема снимает кинетику и задает тип ситуаций, в которых она, вообще, употребима. Д.Ю. – Имеет вход. Берёзкин Ю.М. – Да. Она имеет вход… И, кстати, там, где рисуется активность, там же во всех случаях рисуется и пассивная вещь. Рисуется активная фигура, куда можно «войти» и начать что-то с этой пассивной вещью делать. Тем самым в схеме сразу задаётся и активность, и пассивная вещь. Это разные вещи. И если вы это дело каким-то образом стягиваете, задаёте некий принцип работы с этой вещью – это фактически и задаёт схематизм. Ещё что? А.Д. – Создаёт возможности. Берёзкин Ю.М. – Да. Схема, с одной стороны, живёт в пространстве возможностей. Не должного, не необходимого, а именно, возможного. Например, когда строили метрополитен, и, соответственно, кто-то когда-то придумал схему метрополитена, то тем самым придумывалась система возможностей – со всеми переходами и со всеми возможными переездами, чтобы, не выходя из-под земли, можно было в любую точку проехать. Но когда она реализовалась в камне, мраморе, железе и во всем остальном, она перестала быть схемой, а стала просто системой переходов. Но, в принципе, если её держать в уме, то она это дело задаёт. Ещё что?
Ещё что схема задаёт? А.Д. – …предельное устройство. Берёзкин Ю.М. – Это, да. Это мы обсуждали на примере государства. Всякое понятие, всякая категория всегда имеет схему в качестве своего мыслительного «каркаса». И пока ты этот «каркас» каким-то образом – либо в виде схемы, либо в виде организационной «машины» – не продумаешь и не построишь, то, соответственно, для тебя понятия и категории будут находиться в одном месте, а реальность – будет совсем в другом. И у нас в большинстве случаев – посмотрите сами – безобразия в стране происходят по той простой причине, что идеи, понятия, категории – в одном месте находятся, а в реальности у нас не развернуто ничего. В т.ч. те же самые механизмы государства, права, демократии и др. Г.А. – Не развернуты? Берёзкин Ю.М. – Нет, конечно. Не развернуты, во многом – во многом. А как может быть иначе? Европа две тысячи лет их поступательно разворачивала. Даже две с половиной! А мы хотим – за несколько лет, а лучше – мгновенно. Так, ещё что? А.Д. – Схема – не вечна. Берёзкин Ю.М. – Да. Схемы возникают и умирают в разного рода организационных механизмах. Ну, например, говорят: «индивидуальный человек» или «индивидуальный гражданин». До Французской революции никаких «индивидуальных граждан» не существовало. Но была построена схема «гражданина». Эта схема была переложена в законодательные нормы и появились «индивидуальные граждане», которые «надевают» на себя эту схему и могут отличаться от «коллективов» и всяких разных других общественных образований. До конца XVIII века этого не было, до Французской революции. То же самое можно сказать про «справедливость», «коллективизм», про «классы». То же самое – про всё остальное: это всё когда-то было разными организационными схемами, которые теперь просто «сидят» на людях и заставляют их определенным образом двигаться. А сами по себе «человеки» (то, что здесь, в аудитории, у нас присутствует) – это такой человеческий биологический материал, на котором «сидит» много-много разных схем, которые когда-то были мыслительными вещами, а теперь просто превратились в трафареты вашего сознания и поведения. Схема всегда открывает новые горизонты. «Вошёл» в схему, и там сразу видно, куда дальше надо двигаться и что делать. Сделал, вынулся» из неё и опять смотришь, какие ещё ходы открываются. И так каждый раз. Схема позволяет очень многие вещи анализировать. Ну, например, классическая схема, очень часто методологами обсуждаемая, схема, которая лежит в основе деятельности, любой деятельности. Это так называемая «схема воспроизводства деятельности и трансляции культуры». Мы её уже обсуждали как-то (см. рис. 3 в третьем Прикосновении). Как выглядит эта классическая схема, которая, как утверждается, лежит в основе любой деятельности. Всякая деятельность всегда культурно нормирована. Всегда есть образцы этой деятельности, которые в отдельном пространстве от этих ситуаций живут: описаны в учебниках, в стандартах, в разных других местах. И есть специальные люди, которые эти нормы на себе воспроизводят, например, в вузах. Есть механизмы превращения этих образцов в нормы для разного рода деятельности. А дальше схема позволяет многое анализировать: например, что будет с обществом, если, к примеру, какого-то конкретного механизма (например, механизма реализации норм культуры) не будет? Что станет с обществом в этой ситуации? Или, например, за счёт чего, за счёт каких механизмов эти образцы могут передаваться людям и превращаться в нормы деятельности в конкретных реальных ситуациях? Или, например, а за счёт чего появляются новые культурные образцы, более совершенные? Какой вот здесь должен быть механизм переведения изобретений вот в то, в культурное пространство? А во-вторых, откуда они (образцы новинок) берутся? И любая схема может отвечать на массу таких вот вопросов. Взяв, например, одну такую схему, можно написать целую книгу. Это тоже схемы позволяют делать. жүктеу/скачать 1.92 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|
