Трансформации в этническом самосознании поляков Киргизии

Драматические страницы истории жизни поляков на пространствах бывшего СССР во многом предопределили различ­ного рода сдвиги в их самосознании, которые начались не­сколько десятилетий назад и продолжаются в настоящее время. Многие из «киргизских» поляков уже на Украине проживали малыми группами среди украинского населения, поэтому языком их общения был украинский; дети ходили в основном в украинскую школу, польский же оставался языком «материнским», используемым лишь в семьях. Мало кто из обозначенной группы поляков обходился исключительно родным языком. Для этого не было ни возможности, ни необходимости в силу пассивной роли последнего. Однако именно он призна­вался украинскими поляками как родной.

Сосланным в Карелию полякам пришлось жить среди по­литических ссыльных, представленных другими националь­ностями, и местным населением. Все они говорили на русском, и это обстоятельство привело поляков к постепенному отказу уже от украинского языка и вынужденному обращению к языку русскому. «Нас в Карелии было много польских семей, но мы там мало говорили по-польски. Я же на Украине, в Каме­нец-Подольске, не ходила до польской школы, не успела, бо нас ра­но сослали в Карелию. Вот мать моя и отец — они по-польски говорили, а мы уже больше по-украински, а здесь [в Кирги­зии. — Л. С.] уже только по-русски говорить начали», - гово­рит 85-летняя Юзефа Колпакова (урожденная Бискуп), жи­тельница с. Октябрьского Аламединского района.

Эвакуированные в Киргизию и распределенные по рус­ским селам, растворенные в русской коммуникативной среде, поляки испытали многие эволюционные процессы, наблюдае­мые как в их традиционной культуре, так и в родном языке. В настоящее время польский язык, как невостребованный, практически утрачен. Его с успехом заменил русский, на кото­ром в Киргизии велось образование в школе, проходило обще­ние с окружающим миром. Осознавая свое польское происхож­дение, поляки вскоре стали называть родным языком русский. Вместе с ним были восприняты культурные традиции русского народа, что заметным образом сказалось на их этническом самосознании. Так, попав в культурную русскоязычную среду, они зачастую даже изменяли свои польские имена на более привычные для русских. Ванды становились Валентинами, Зофьи - Зинаидами, Теодоры - Федорами, Янины - Нинами и т.п. Утрата родного языка осознавалась и признавалась ими. «Какие мы уже поляки, если языка своего не знаем» - такое горькое признание все чаще приходится слышать в их среде.

Если язык взять за критерий этнического самосознания, то из этого может следовать, что с утратой языка происходит и утра -та собственной этничности. Однако, как поясняет С. В. Чешко, «в условиях интенсивной межэтнической и языковой интегра­ции и аккультурации основным языком для человека может и не быть язык той национальности, к которой он себя причис­ляет <...> "родной язык" может лишь выражать историческую память респондента...»²².

Киргизские поляки хотят быть поляками и считают себя поляками. У многих и в паспорте записана национальность «поляк» («полька»). Они католики и молятся по-польски, вместе с тем далеко не все знают (вернее, знали), что в Бишке­ке есть католическая церковь. Они понимают польский язык, хотя сами практически уже не говорят или говорят с ошибками. Приводим в качестве примера еще одно признание:

«Я католик. И дома мы по-польски разговаривали. Сейчас уже больше по-русски, но польский язык разговорный я знаю и писать могу. И родители мои знают свой язык. Здесь у нас, в Кара-Балте, тоже есть поляки: Пашковские, Лабэнские, Залюбовские. Все поляки, но уже никто не говорит по-польски. Я-то тоже язык знаю только разговорный. На таком языке поляки в Польше не говорят».

(Кальницкий Владимир Францевич, 59 лет, житель с. Алексеевка Жайильского района).

Как правило, у представителей этой группы поляков, практически у большинства, смешанные браки - в основном, с русскими. В связи с этим в доме только частично сохрани­лись культурные польские традиции — это празднование Пас­хи и Рождества, которые в таких семьях отмечаются и по католическому, и по православному календарю. Вот что запи­сано со слов Юзефы Бискуп:

«Отведу свою Пасху, а потом уже и Православную, напеку всего и всем-всем соседям отнесу: и русским, и немцам, и полякам, которые были. Муж у меня был русский, поэтому все праздники праздновала и по-католически, и по-православному. Все уже пере -мешались. Греха в том особого нет. Да и ксендз сказал: "Бог один ". Только плохо, что уже не с кем мне христосоваться по-польски, некому мне сказать: “Chrystus Pan z martwych wstał. Chrystus Pan z martwych wstał. Chrystus Pan z martwych wstał”.Нет поляков, никто уже не знает, как отвечать надо: “Prawdziwie wstał”».

Правда, как отмечает польский этнолог М. Гавецкий, у ка­толиков не было специального приветствия на Пасху так, как это было в православии: «Христос воскрес». Употребление его по-польски — это влияние (и очень хорошее) православия. В католицизме функционировало только приветствие: «Niech bedzie pochwaliony Jezus Chrystus» («Пусть будет славен Иисус Христос»).

Дети обозначенной группы поляков, от смешанных бра­ков, уже записаны в паспорте как русские. Языка не знают во­обще и с поляками себя мало идентифицируют, считают себя русскими и родным языком тоже называют русский. Прове­денное исследование показало, что потомки некогда репрес­сированных поляков далеко не всегда могут подробно и точно поведать историю своей семьи, объясняя это тем, что просто никогда этим не интересовались. Плохо знают историю Поль­ши; из традиционных польских праздников могут назвать только Рождество и Пасху, причем не всегда могут объяснить, каковы традиции встречи этих праздников по-польски. «Так же, как и у русских. И вообще, поляки — это же славяне, поэто­му у них и культура такая же, как и у русских должна быть. И языки похожи, только поляки католики, а русские православ­ные» - это основные ответы, которые можно услышать от представителей среднего и младшего поколения потомков поляков.

Оказавшись в иноэтничной среде, поляки постепенно вос­приняли язык и культуру большинства, каким оказалось рус­скоязычное население, и ассимилировались. Это была асси­миляция, протекавшая естественным путем. Помимо русских и поляков, в названных селах проживали чеченцы, ингуши, карачаевцы, лезгины и другие депортированные с Кавказа на­роды. Их приобщение к русскому языку протекало несколько болезненнее, чем у поляков, которым русский язык был бли­зок как язык славянский.

Языковая ассимиляция особенно быстро проходила у мо­лодых, учившихся или работавших в русскоязычной среде. Они настолько быстро переняли русскую речь, что и в том польском, который частично, на лексическом уровне, сохра­нился в их памяти, стали использовать грамматические фор­мы, свойственные русскому языку. Так, полностью утрачены и вытеснены русскими грамматическими формами польские формы глагола прошедшего времени «быть», употребляются формы: я, ты, она была, в то время как в польском языке для каждого лица есть своя грамматическая форма: bylam — соот­ветственно русской форме я была; bylem — соответственно русской форме я был; bylas — ты была; byles - ты был. Иска­жена форма глаголов множественного числа: в первом, втором, третьем лице зачастую используется одна грамматическая форма byli, вместо польских глагольных форм bylismy- bylysmy; byliscie-bylyscie, byli-byly. В форме творительного падежа для существительных женского рода, вместо польского окончания «а»: z mama, z neja, z koliezanka, используется русская: z mamoj, z nej, z koliezankoj.

Вместе с языковой ассимиляцией протекала ассимиляция и культурная. У молодых очень быстро был утрачен еще один определяющий признак польской этничности -религиозность. Памятуя о том, что поляки - народ религиозный и что сама католическая вера зачастую воспринималась как вера поль­ская, молодые быстро адаптировались к культурному атеисти­ческому окружению, сохранив, однако, в памяти польские молитвы. Сейчас, будучи уже в пожилом возрасте, они начи­нают испытывать потребность к групповой этноидентификации: пытаются возродить в себе характерную для поляков религиозность, собираются небольшими, насколько это воз­можно, группами, начинают посещать костел, стараются вспомнить польские молитвы («как мама "в дому "учила), но читают их далеко не как молитвы, а как какое-то магическое заклинание, не вдумываясь в смысл, зачастую искажая сам текст молитвы, смешивая в одну несколько молитв:

Отметим еще одну группу поляков, живущих сегодня в Киргизии. Это потомки тех, кто в 1936 г. с Украины был выс­лан в Северный Казахстан. В его Кокчетавской, Павлодар­ской, Акмолинской, Кустанайской и других областях сущест­вовали целые села с компактным проживанием поляков и немцев. Находясь в своей культурной среде, поляки имели возможность говорить на родном языке, сохранять бытовые традиции и даже собираться вместе и молиться по-польски. Правда, советскими властями их стремление к сохранению в себе польскости не приветствовалось и по возможности пресе­калось. Они были ограничены в передвижении, лишены пра­ва пользования определенными благами, получения образова­ния и т. д. На них оставалось клеймо «врага народа». Беседы с респондентами, потомками тех казахстанских поляков, кото­рые сейчас живут в Киргизии, свидетельствуют о том, что их ассимиляция была вынужденной, зачастую даже насильствен­ной. Вместе с тем, у этой группы поляков отмечается большее стремление к сохранению своего польского начала, нежели у поляков, прибывших с Севера.

На благотворительном концерте для детей, организованном ПКПО «Возрождение»

Май 2003 г. Выступление детей на празднике Полонии

В 1940-е гг. в Северный Казахстан были депортированы польские граждане из западных областей Белоруссии и Украи­ны (с территорий бывшей Польши), при контактах с которыми украинские ссыльные поляки 1936 г. тоже сознавали свою «не­достаточную польскость» и свой «не совсем польский язык». По информации, полученной от Елены Адольфовны Скаков-ской, проживающей на Иссык-Куле, в с. Светлый мыс, но родившейся в 1947 г. в Кокчетавской области Казахстана в семье репрессированных поляков, уже у ее родителей был принят польский язык в двух разновидностях: «вельми» — чисто поль­ский язык, и «грали» — польский, смешанный с украинским (эта информация, однако, носит единичный характер, по­скольку ни у кого из респондентов повторения ее не наблюда­лось. - Л.С.). Образование в школе велось на русском, который у молодежи постепенно вытеснил родной язык. Многие из ка­захстанских поляков, после того как сняли «комендатуру» и было разрешено свободное перемещение, переехали на жи­тельство в Киргизию: здесь климат мягче, больше рабочих мест и «жизнь была дешевле». У этих поляков чаше встречаются браки либо польские, либо смешанные с немцами. Дети от польско-немецких браков по паспорту записаны немцами, от польских браков - поляками. У данной группы поляков, судя по всему, было больше возможностей сохранить свою иден­тичность: в детстве, когда происходило формирование их эт­нического сознания, они жили в польской среде и, несмотря ни на что, стремились эту «польскость» в себе сохранить. Кста­ти, именно эти поляки оказались в числе тех первых, кому уда­лось добиться выезда в Польшу на ПМЖ.

Можно выделить еще одну малую группу поляков, корни которых уходят в пограничные с Польшей районы Литвы. Их польский язык в памяти сохранился, пожалуй, лучше, чем у других. Они не подвергались репрессиям; дольше других со­хранили в себе религиозность, потому что служба в литовских пограничных городах и селах проходила и по-литовски, и по-польски. В Литве польские школы работали наравне с литов­скими, и польский язык функционировал так же, как и литов­ский. Их польский, хотя тоже достаточно забытый, вместе с тем отличается в лучшую сторону от польского украинских поляков по чистоте произношения и правильности грамматических форм. И дети этих поляков, даже если они от смешанных браков, в большей степени идентифицируют себя с «польскостью», даже не зная языка. Можно отметить у них двойственную этничность, потому что родным языком они считают русский, но национальность указывают польскую.

Есть еще лица польского происхождения, которые либо сами, либо их предки когда-то переехали в Киргизию из Сиби­ри. Возможно, что пребывание их предков в этом регионе свя -зано с историей польского национально-освободительного движения 1830-х и 1860-х гг., когда многие из повстанцев ссы­лались в Сибирь. Однако их потомки далеко не всегда могут объяснить как, когда и в связи с чем их предки оказались в Си­бири. Они практически утратили все возможности к этнической самоидентификации, но знают, что кто-то из представителей старших поколений их семьи был польского происхождения. Однако наши беседы с ними и попытки пробудить интерес к семейным историям чаще всего завершаются желаемым. Лю­ди начинают заниматься поиском своих корней и пробуют идентифицировать себя с поляками хотя бы на уровне возросшего интереса ко всему тому, что связано с Польшей.

Наше исследование показало, что в этническом самосозна­нии поляков в Киргизии произошли существенные изменения, которые привели к почти полной ассимиляции с русскими. Хорошо это или плохо - трудно дать однозначный ответ. Этническая идентификация, как поясняет В.В. Карлов, «про­исходит только через сферу сознания, путем усвоения культур­ного кода в процессе социализации индивида» ²³. Как не может быть представлена однозначно динамика этнокультурного развития мира, так и не могут получить категорично однознач­ную оценку те этнотрансформационные процессы, которые происходят в мультикультурных социумах. Этническое сооб­щество, как известно, представляет собой сообщество людей, «возникшее и существующее на базе особого, присущего дан­ной совокупности индивидов способа адаптации к среде оби­тания, сближающего их друг с другом и отличающегося от но­сителей других массовых групп настолько, насколько это служит достаточным обоснованием для групповой идентифи-кации» ²⁴ Этот способ передается через культурную традицию, систему норм и ценностей, т.е. то, что и составляет культур­ный код. Этническая картина мира славянских народов, думается, находится в состоянии взаимной комплиментарности; этот фактор привел поляков и русских к взаимному сближе­нию. Оно проходило в рамках ассимилирующего влияния доминирующей культуры и языка, какими были русские культу­ра и язык. Не беря во внимание известные политические обстоятельства прошлых лет, отметим человеческий фактор: через русский язык шла осознанная адаптация народа к новым условиям жизни и новой среде.

Однако в последние годы наблюдается снижение престиж­ности «русскости», что особенно заметно в пределах этнотер-риториальных образований — республик и округов. Многие народы, подверженные ассимиляции, утратившие этнические признаки своих предков, начинают их искусственно в себе возрождать. Не обошло это явление и некоторых поляков. Здесь, в Бишкеке и в близлежащих к нему районах, несмотря на тенденцию к глобализации, в результате которой происхо­дит стирание многих национальных культурных традиций, по -ляки стали осознанно стремиться к своим корням.

Возможность изучать польский язык и «возрождать» некоторые польские культурные традиции появилась у киргизстанских поляков благодаря активной работе Польского культурно-просветительского объединения (ПКПО) «Воз­рождение». Оно зарегистрировано в Бишкеке в 1998 г. Предсе­дателем и идейным вдохновителем объединения стала Зенона Слензак-Бегалиева - полька из Лодзи, жена известного кир­гизского композитора Муратбека Бегалиева. «Возрождение» проводит активную работу по пропаганде польской культуры в Киргизии: работает воскресная школа польского языка, где занятия ведут учителя, приглашенные из Польши; проводятся музыкальные вечера; тематические выставки. С 2003 г., благо­даря финансовой поддержке Фонда «Помощь полякам на Востоке», выходит ежеквартальный журнал «Polonus» на польском и русском языках. На волнах государственного киргизстанского радио выходит еженедельная радиопередача «Польша в эфире». Однако во время проведения нами исследования час­то приходилось сталкиваться с ситуацией, когда наши респон­денты с готовностью согласны были признать свои польские корни, если это поможет им уехать в Польшу на постоянное место жительства. Имеет место процесс обратной трансфор­мации: от сознательной русскости к обретению в себе польскости. Причем для многих это связано, прежде всего, с жела­нием выехать на ПМЖ в Польшу, если там им предоставят квартиры и прочие блага.

1. 
   Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. Нацио­нального статистического комитета министерства внутренних дел. Под ред. Н. А. Тройницкого. М., 1905.
   
2. 
   Spotkanie dwóch światów. Stolica Apostolska a świat mongolski w połowie XIII wieku. Red. J. Strzelczyk. Poznań, 1993.. («Встреча двух миров. Апостоль­ская столица и монгольский мир в середине XIII в.») Ред. Й. Стжельчик. По­знань, 1993).
   
3. 
   Гавецкий М. Предисловие // W stepie dalekim. Polacy w Kazachstanie (В степи далекой. Поляки в Казахстане). Под ред. М. Гавецкого и Я. Яскульского. По­знань — Алматы, 1997. С. 5.
   
4. 
   Петров К. И. Латиноязычные источники // Источниковедение Кыргызстана (с древности до XIX в.) Бишкек, 1996. С. 283–313.
   

6 Chodubski A. Polacy w historii Kirgistanu // Kirgistan. Historia–społeczeństwo–politika. Pod red. naukowN T. Bodio. Warszawa, 2004. S. 172.

7 Ку чин ский А. Поль с кое опи са ние степ ной страны // W stepie dalekim. Polacy w Kazachstanie... С. 35.

8 Там же. С. 35.

9 Цит. по: Кыргызстан-Россия. История взаимоотношений (XVIII–XIX вв.). Сборник документов и материалов. Отв. ред. В.М. Плоских. Бишкек, 1998. С. 141.

10 ООАПД. Ф. 50, оп. 1, ед. хр. 71.

11 Цит. по: Маславский А. Город на «Белом верблюде» // Ленинский путь (газета). Ош, 1967, 7 июня.

12 ООАПД. Ф. 50, оп. 1, ед. хр. 71.

13 Grabczewski B. Podróże po Azji środkowej. Warszawa, 1958. S. 20

14 Советская Киргизия (газета). Фрунзе, 1938, 5 июля.

15 Соколов Б.В. Наркомы страха. М., 2001. С.148.

16 Архив СНБ КР. Ф. СУ, у. д. 5091.

17 Архив СНБ КР. Ф. СУ, у. д. 5091, 1240, 10261, 3292, 11163, 7519.

18 Цит. по: W stepie dalekim. Polacy w Kazachstanie... С. 123.

19 Положение об интернатах при школах для польских детей в СССР, о вечерних школах сельской молодежи, директивные указания и приказы комитетам по делам польских детей в СССР. Начато 19 июня 1944 г. Окончено 20 августа 1945 г. (на 58 листах) // Центральный государственный архив КР. Ф. 1725, сл. 1, ед. хр. 865.

20 Там же.

21 Измайлов А. Э. Очерки истории светской школы в Киргизии. Фрунзе, 1957. С. 157.

22 Чешко С.В. Перепись населения: кого и как считать? // Этнографическое обозрение. М., 2000. № 4.

23 Калов В.В. Этнонациональная рефлексия и предмет этнологии (к проблеме самосознания науки) // Этнографическое обозрение. 2000. № 4. С. 13.

24 Там же.

Особенностью польского сообщества в Сибири в XIX в. являлось значительное количество ссыльных, оказавших по­зитивное воздействие практически на все стороны местной жизни. Именно поэтому в данной статье на основе широкого круга источников рассматривается период пребывания на Алтае¹ ссыльных поляков — участников восстания 1863-1864 гг. в Царстве Польском.

Как известно, после подавления восстания император утвердил правила высылки, водворения и отдачи под надзор полиции его участников. Среди городов Западной Сибири, определенных для жительства лиц, высланных по политичес­ким причинам, были названы и города Алтайского горного округа, официально закрытого для ссылки как собственность Кабинета (Бийск, Кузнецк, Усть-Каменогорск) ².

Найденный нами в фонде ГАРФ список польских полити­ческих преступников, находившихся на жительстве в Барнау­ле, состоящий из 54 человек, свидетельствует о том, что город также стал пунктом сосредоточения польских ссыльных ³. Часть из них была зачислена на службу рядовыми в 10-й линейный Сибирский батальон г. Барнаула, «часть переведена в линейные батальоны № 12 и 14 Усть-Каменогорска и № 7 Се­мипалатинска» ⁴. К сожалению, подробности жизни этих лю­дей на Алтае малоизвестны ввиду ограниченности сведений о них. Несомненно, перед ними возникала проблема приспо­собления к новым условиям жизни, поскольку адаптация в условиях иной социокультурной среды — процесс достаточно сложный и длительный. Известно, что все они находились под полицейским надзором. Однако в рапорте начальника Алтайских горных заводов от 21 сентября 1864 г. отмечалась сложность осуществления надзора и указывалось, что «людей подобного разряда до нынешнего года никогда в Барнаул не присылали, и, хотя они состоят под надзором полиции, но со­став барнаульской полиции так ничтожен, что не представля­ется никакой возможности подробно следить за образом жизни сих людей» ⁵.

Некоторую информацию о ссыльных поляках на Алтае да­ет краткий исторический очерк Б. Герасимова. Так, Николай Игнатьев Боровский, из дворян, за активное участие в деятель­ности повстанцев был предан военному суду, решением коман­дующего войсками Виленского военного округа лишен всех лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, со­слан на поселение в Томскую губернию. Первоначально нахо­дился в Барнауле, затем переведен под строгий полицейский надзор в Усть-Каменогорск, где имел возможность заработка. Находясь в ссылке, Боровский получал от казны пособие: одно время ему выдавали по 6 коп. суточных, позднее — по 15 коп. По манифесту 16 апреля 1866 г. он получил право выезда в Европейскую Россию и с разрешения генерал-губернатора За­падной Сибири отправился в 1866 г. в Костромскую губернию ⁶.

В статье Б. Герасимова имеются также сведения о знача­щихся в списке политических преступников польских ссыль­ных Клементе Матеумове Винче, Иосифе Матвееве Ленартовиче, Семене Николаеве Новицком, Станиславе Игнатьеве Петкевиче, Сигизмунде Игнатьеве Пелисском, Антоне Иоси-фове Соколовском, Александре Онуфриеве Славинском, Со-леймане Якубове Смольском, Иосифе Турковском, Франце Карлове Эйбахе и др.7 В библиографическом словаре есть ин­формация о Вильгельме Сокульском, где указывается, что он родился в 1823 г., дворянин Минской губернии, отставной штабс-ротмистр Волынского уланского полка. Во время восстания 1863-1864 гг. В. Сокульский проживал в Витебской губер­нии, склонял крестьян к вступлению в ряды повстанцев, за что был предан военному суду и сослан в Сибирь ⁸. Находился в Бар­науле, затем в Усть-Каменогорске под строгим надзором полиции. Пользовался от казны денежным пособием в размере 6-ти, а позднее 15 коп. в сутки. В дальнейшем выехал на родину ⁹.

Упоминания о ссыльных поляках в Кузнецке можно найти в мемуарах известного участника революционного движения, экономиста, социолога, публициста и писателя В. В. Бер­ви-Флеровского и его жены. Он, в частности, отмечал, что «во время моего пребывания в Кузнецке и вообще в Сибири (1866 г.) туда высылались в большом количестве поляки, при­косновенные к восстанию»¹⁰. В мемуарах Е. И. Берви содер­жатся упоминания о ссыльных поляках братьях Ландсбергах, Конюшевском, Кухарском, Ковальском, которые общались с семьей Берви, часто собирались вместе и беседовали ¹¹. Характеризуя польских ссыльных Кузнецка, она отмечала, что «большинство были шляхтичи с элементарным образованием. Кое-кто знал ремесло, и те сравнительно устраивались. Дво­ряне получали по 6 руб. в месяц, но большинство должно было проявлять настоящее искусство, чтобы прожить на свой паек» ¹².

Многие из ссыльных занимались ремеслами. Например, Феликс Альбертович Ковальский был мастером сапожного де­ла, младший Ландсберг — кузнецом; Домановский выпекал вкусный пшеничный хлеб, изготовлял колбасы и сосиски ¹³. Несомненно, занятия ремеслом в Сибири оказывали определенное влияние на жизнь и быт местного населения. По этому поводу В. В. Берви отмечал, что «политические ссыльные из Польши... принесли с собой невиданное в этой глуши искус­ство и неизвестные до того ремесла. Все кинулись заказывать себе сбрую, мебель, экипажи, даже картины и изящные вещи. Стали устраивать праздники с небывалою до этого роскошью, выписывали музыку. Явился домашний театр, устроилось что-то вроде клуба или гостиницы»¹⁴.

Е.И. Берви писала о дружбе семейства Берви с ссыльными поляками: «На пасху муж разослал полякам чуть не весь запас имевшихся у нас визитных карточек. Когда все они собрались, то у нас было так тесно, что с трудом можно было пробирать­ся в толпе. Пели..., и какие то были чудные песни»¹⁵. Сам В.В. Берви подчеркивал, что поляки «к русским ненависти не имели и прекрасно уживались с русским народом»^16. Не слу­чайно, по его мнению, «в Сибири поляки повсеместно расположили к себе русский народ», хотя «чиновники... в угоду правительству разжигали в населении вражду к полякам»¹⁷. Тем не менее, большинство местных жителей относилось к ним с сочувствием.

Важно отметить интерес поляков ко всему русскому. Именно этим объясняется чтение В. В. Берви в Кузнецке полякам лекций о русских социальных идеях, в которых он критиковал социально-политические порядки в России, по­мещичье землевладение. О впечатлениях, которое лекции про­изводили на слушателей, он писал так: «Пылкие поляки быстро воспламенялись этими идеями» ¹⁸.

С пребыванием польских ссыльных на Алтае пытались связать волну пожаров, прокатившихся по Барнаулу с 19 по 27 августа 1864 г. В рапорте начальника Алтайских горных за­водов от 21 сентября 1864 г. указывалось, что «пожары 19 ав­густа истребили лучшую часть Барнаула и несколько строений в других частях». 19 августа сгорело девять домов, принад­лежавших разным лицам; 23 августа - 40 домов со служба­ми. Пожары возобновлялись еще пять раз. 28 августа 1864 г. в Управление Томского жандармского штаб-офицера доносили, что «граждане Барнаула, раздраженные последствиями оче­видных поджогов, подозревали злоумышленниками находя­щихся там на жительстве политических преступников как лиц, недовольных правительством». У одного из политических ссыльных Александра Мокроницкого «замечено было особое старание иметь свидание с товарищами из числа служащих в 10-м батальоне... Мокроницкий и Войниканис главным обра­зом обвиняются в злоумышленных поджогах как подстрекатели и наниматели к сему преступлению. Обвинения эти заключают­ся в совершавшихся тайных переговорах их между собой по­средством записок, а подробнее на словах передаваемых от одного к другому через рядового из политических преступников Быстрановского относительно поджогов. При обыске у Мокро-ницкого были найдены стихи возмутительного сочинения»¹⁹.

Начальник Алтайских горных заводов сообщал в Кабинет, что «общий голос народа подозревает в этом поляков. Напу­ганный народ, находящийся в страхе и беспокойстве, до того озлился на этих поляков, что намеревается разорвать первого попавшегося поляка или бросить в огонь при первом же пожа­ре». Поэтому с целью охраны ссыльных и для успокоения жи­телей полякам было приказано не выходить из квартир, «Мокроницкому и другим полякам запрещено отлучаться по вечерам из своих домов» ²⁰, за ними устанавливался строгий надзор. Тем не менее показательно, что, несмотря на желание администрации подчеркнуть ненависть народа к полякам, при расследовании пожаров не было обнаружено доносов на ссыльных со стороны местных жителей, что, несомненно, сви­детельствует об их хорошем отношении к полякам.

Ссыльные, зачисленные рядовыми на службу в батальон № 10, были взяты под арест в особую казарму. В Барнаул вы­ехал тогдашний томский губернатор Г.Г. Лерхе, который воз­главил специальную следственную комиссию, созданную для выяснения причин пожаров. Ее члены пытались свалить всю вину на ссыльных, обвинив в поджигательстве четырех ссыль­ных поляков и барнаульских мещан. Однако доказательств виновности поляков не нашлось, и следствие пришлось прекратить за недостатком улик. Об этом красноречиво свидетельствует найденный нами архивный документ ²¹.

Очевидно, причину пожаров следует искать не в действиях польских ссыльных, а в резком обострении классовой борьбы, вызванной грабительским характером реформы 1861 г. А.П. Бородавкин отмечал по этому поводу, что «наиболее тяжелыми были условия освобождения мастеровых Барнаульского окру­га, которые не получили даже мизерного земельного надела и вышли на волю без средств существования. Поэтому недо­вольство реформой и ненависть к горному начальству среди них были особенно сильны» ²².

Несомненно, это привело к усилению борьбы мастеровых, проявившейся в пожарах как форме протеста против реформы 1861 г. и проводивших ее в жизнь горных чиновников. Кстати, подобные пожары вспых­нули в Павловске и Сузуне, где поляков вообще не было.

Следует отметить, что в неоднократных ходатайствах на­чальника Алтайских горных заводов в адрес администрации Ка­бинета содержалась просьба о немедленном выселении всех ссыльных поляков из Алтайского горного округа и размещении их в других частях Томской и прочих губерний, «как для спокой­ствия жителей края, так и в видах охранения интересов вообще Кабинета Е.В.». Именно после пожаров 1864 г. поляки были удалены из Барнаула. Генерал-губернатор Западной Сибири до­носил министру внутренних дел 28 сентября 1864 г. о сделанном им распоряжении «о размещении по другим батальонам ниж­них чинов польского происхождения, состоящих в 10, располо­женном в Барнауле, батальоне и начальнику Томской губернии о немедленном переведении в другие города всех состоящих на жительстве в Барнауле поляков, сосланных в Сибирь за участие в последнем восстании» ²³. В соответствии с этим распоряжени­ем большинство польских ссыльных было переведено из Барнаула в линейные № 12 и 14 батальоны Усть-Каменогорска и № 7 Семипалатинска, поскольку в этих городах «не существует ка­зенных заводов, целости которых могло бы угрожать жительст­во ...политических преступников из поляков» ²⁴.

Информация о польских ссыльных, переведенных из Бар­наула в Усть-Каменогорск и Семипалатинск, содержится в уже указанном деле ГАРФ ²⁵. Уместно отметить в связи с этим про­шение министру внутренних дел от 19 марта 1868 г. о разрешении перевода «политических преступников из городов Бийска, Кузнецка, Колывани в города Усть-Каменогорск и Семипалатинск, подобно тому, как было сделано переселение из Барна­ула. В этом настоятельная необходимость, т.к. в этих городах число сосланных по политическим делам будет весьма незначительно, поэтому, при хорошем устройстве тамошней поли­ции представляется возможность строгого надзора за ними» ²⁶.

Среди поляков, находившихся на Алтае, необходимо отметить особо врача Цезаря Иосифовича Тэраевича (1833—1901), медицинская деятельность которого являлась выражением активной жизненной позиции в ссылке. В 1858-1863 гг. он учил­ся в Московском университете на медицинском факультете и окончил его со степенью лекаря. За участие в польском восстании 1863 г. был сослан в г. Тару (Западная Сибирь), где зани ­мался врачеванием. В 1883 г. Ц. Тэраевичу было предоставлено право свободного передвижения и поступления на государст­венную службу. Его выбор пал на Усть-Каменогорск, где он прожил до конца жизни. Там он работал попеременно город­ским и уездным врачом, в 1900 г. занимал должность врача первого участка Усть-Каменогорского уезда. Когда в 1892 г. в городе начался голод и эпидемия холеры, Ц. Тэраевич принял самое деятельное участие в борьбе с болезнью, делая все воз­можное для оказания медицинской помощи населению. Спустя несколько лет, заразившись брюшным тифом с последующи­ми тяжелыми осложнениями, он скончался 5 мая 1901 г.²⁷ По словам Б. Герасимова, «это был весьма образованный человек и вместе с тем отличный врач, не отстававший от науки... Это был замечательно остроумный человек... Представители рус­ской политической ссылки, известные в Усть-Каменогорске культурные деятели — Е. П. Михаэлис, А. Н. Федоров и др., а также местная интеллигенция, относились к Тэраевичу с полным уважением» ²⁸. Говоря о Ц. Тэраевиче, польский исследователь А. Кияс также отмечал, что это был «добрый, за­ботливый и бескорыстный врач» ²⁹.

В целом, на основе изучения и систематизации архивных материалов ГАРФ, РГИА, ГАОО, ЦХАФАК, а также воспоми­наний Е. И. Берви удалось выявить 342 польских ссыльных, на­ходившихся в изучаемый период на Алтае. Из них в Бийске проживало 148 человек, в Кузнецке — 61, в Колывани — 54, в Усть-Каменогорске — 25, в Барнауле — 54 человека, хотя в дальнейшем ссыльные поляки из Сибирского линейного бата­льона № 10 в г. Барнауле были переведены в линейные батальо­ны № 12 и 14 Усть-Каменогорска и № 7 Семипалатинска ³⁰. Следует отметить, что ввиду частого перевода ссыльных с одного места жительства на другое точный подсчет весьма затруднен.

Малочисленность польской колонии ссыльных на Алтае при сравнении с общим числом поляков, сосланных в Сибирь в 60-х гг. XIX в.³¹ очевидна, что обуславливалось, на наш взгляд, долговременной закрытостью для ссылки Алтайского горного округа как собственности царя. Администрация Кабинета стремилась любыми путями избежать водворения здесь ссыльных, «опасаясь вредного влияния людей сих на местных жи -телей и для сохранения спокойствия в крае...», о чем свиде­тельствует ряд документов ³². Используя любую возникающую возможность, власти стремились избавиться от присутствия политических ссыльных в округе. Тем не менее, начальник Алтайских горных заводов сообщал генерал-губернатору За­падной Сибири 17 ноября 1867 г., что «...несмотря на Высо­чайшее воспрещение, политических преступников из поляков до настоящего времени поселяют в городах, расположенных в Алтайском горном округе, кроме Барнаула. На 21 марта 1865 г. было водворено политических преступников из поляков в Бийске 54, Кузнецке 19 и Колывани 14 человек, вновь поселе­но по настоящее время в Бийске — 94, Кузнецке — 40 и Колывани — 38 человек. Следовательно, в последний период време­ни поселено гораздо больше, нежели в первый»³³.

В сибирской ссылке оказывались представители различных слоев польского общества, в том числе и католической церкви, что, несомненно, подтверждает мнение А. Каппелера о реп­рессиях после 1863 г. «по отношению к католическому духо­венству, которое было второй после шляхты движущей силой и опорой национального сопротивления» ³⁴. На Алтае в изучаемый период времени находилось 20 ксендзов, высланных на жительство под надзор полиции в Бийск (шесть человек), в Кузнецк (девять) и в Колывань (пять человек). Безусловно, это не окончательные данные; возможно выявление новых имен.

Религия сыграла особую роль в истории польской сибир­ской колонии. Интересные упоминания о ссыльных ксендзах содержатся в мемуарах В. В. Берви, находившегося в Кузнец­ке в 60-х гг. XIX в. Он отмечал, что ксендзы «отличались спо­собностью к тому роду самоотвержения, которое прививается католическому духовенству его аскетическим воспитанием... Это помогало им переносить свою судьбу с большой стойкос­тью и с большим достоинством... Ни от одного из них я не слы­шал малодушного уверения, что он был против восстания...» ³⁵.

Хотелось бы подробнее остановиться на личности Нико­лая Сволькена (по отдельным документам — Сволькина), ксендза Бернардинского монастыря и Августовского костела, который по распоряжению Военного губернатора г. Ковно за неблагонадежность в политическом отношении и за участие в политических демонстрациях был выслан в 1864 г. без лише­ния прав «как вредный для пребывания в крае для постоянного жительства в Томскую губернию под строгий надзор поли­ции». Местом назначения определили г. Колывань³⁶. Извест­но, что в июне 1865 г. Н. Сволькен «обратился с просьбой о разрешении ему производить богослужения для находившихся в Колывани католиков, не имеющих возможности исполнять религиозные обряды», однако официально от генерал-гу­бернатора Западной Сибири одобрения получено не было ³⁷. В 1867 г. занимавший в тот период должность губернатора Томской губернии Михаил Курбановский сделал предписание о том, что «...ксендзам, высланным в Сибирь по правительст­венным видам, воспрещено совершать богослужения впредь до особых распоряжений» ³⁸. В донесениях в Главное управле­ние Западной Сибири за 1867 г. неоднократно указывалось, что Н. Сволькен за время пребывания в Колывани «вел себя хорошо и ни в чем предосудительном замечен не был» ³⁹.

В 70-х гг. XIX в. в положении польских поселенцев произошли определенные изменения. На основании Высочайшего повеления 13/17 мая 1871г. политическим ссыльным возвраща­лись прежние права, они освобождались от надзора полиции. Кроме того, «на основании Высочайшего повеления от 8 октября 1872 г. освобожденные от надзора полиции римско-като­лические священники могли быть назначены викарными к приходам великорусских губерний под надзор и ответствен­ность настоятеля и негласное наблюдение полиции» ⁴⁰. В связи с этим в августе 1873 г. Н. Сволькену было разрешено пересе­литься на жительство в Костромскую губернию, откуда в 1874 г. он переехал в Курляндию, а в августе 1884 г. ему было «дозволе­но возвратиться на родину в Северо-Западный край» ⁴¹.

Среди польских ссыльных на Алтае были и женщины, сам факт пребывания которых представляет немалый интерес, су­щественно дополняя общую картину политической ссылки. На основании списков политических преступников, высланных на жительство в Бийск, Кузнецк и Колывань, хранящихся в ГАОО, нам удалось установить, что 13 поляков — участников восстания 1863 г. в Царстве Польском, прибыли на Алтай с женами и детьми. Среди них поступили в Бийск: Франц Юхневич с женой Софией и сыном Станиславом; Казимир Осипович с женой Марцианой, сыном Иорданом и дочерью Ириной; Михаил Еринович с женой Екатериной, детьми Константином, Амалией, Юлией и матерью жены Анной Домбровской и др.⁴²

В списке политических преступников, находившихся под надзором полиции и получающих пособие из Бийского окруж­ного казначейства в 1867 г., указывалось, что Леопольд Коз­ловский отбывал наказание с женой Ангелиной, сыновьями Виктором и Каземиром; Игнатий Романовский с женой Анге­линой, сыновьями Каземиром и Антоном; Франц Козловский с женой Павлиной, причем ей выплачивалось по 75 коп. квар­тирных денег1 ⁴³ Интересно, что ссыльный ксендз Альберт Григалюнович, находившийся в Кузнецке с 16 августа 1865 г., прибыл к месту назначения с сестрой Екатериной ⁴⁴. Таким об­разом, женщины разделили изгнанническую участь своих близких в Сибири. Это имело большое значение для сохране­ния польской идентичности, важным условием чего, как извес­тно, является семья. Воспроизводство в ссылке традиционной польской семьи ослабляло ассимиляцию.

Среди польских ссыльных, направленных на жительство под надзор полиции в Кузнецк, находилась также принимав­шая участие в восстании 1863 г Юлия Стефановичева с детьми Анастасией, Алабиной и Королиной ⁴⁵. К сожалению, подроб­ности ее жизни неизвестны.

Некоторые из ссыльных вступали в брак с местными жи­тельницами. Так, в Усть-Каменогорске женился на солдат­ской вдове Александре Константиновне Мучкиной Викентий Арцишевский, высланный в Сибирь по распоряжению коман­дующего войсками Виленского военного округа от 24 сентября 1863 г. «за нахождение в шайке мятежников» и определенный «в военную службу с лишением прав дворянства». Игнатий Бу-рачевский, сосланный за участие в восстании на поселение в Томскую губернию с лишением всех прав и преимуществ, в 1869 г. «вступил в брак с девицей православного вероиспове­дания, дочерью унтер-офицера Пелагеей Алексеевой Федоро­вой». Петр Станкевич, высланный по решению военного суда в Томскую губернию за участие в мятеже, женился в Усть-Ка­меногорске на крестьянке Евфросинии Матвеевой ⁴⁶. Отмече­ны и другие подобные случаи.

Материальное положение поселенцев было тяжелым. По указанию шефа корпуса жандармов политические ссыльные, находившиеся в Западной Сибири и не имевшие собственных средств к существованию, получали в зависимости от матери­ального положения и состава семьи казенное пособие в разме­ре от 57 руб. 4 1/4 коп. до 114 руб. 28 1/2 коп. серебром в год. Оно выдавалось за каждый истекший год в феврале или марте сле­дующего года ⁴⁷. Дворянам, высланным без лишения или огра­ничения прав и не имевшим собственных источников дохода, разрешалось также выдавать по 15 коп. в сутки ⁴⁸. Однако в ре­альности польские ссыльные очень долго не получали никако­го пособия от казны, затем оно стало выдаваться частями, и люди длительное время не могли обзавестись хозяйством. Вы­платы находились в непосредственной зависимости от матери­ального положения поселенцев. Если кто-то имел занятия, да­вавшие возможность нормально существовать, или получал денежную помощь от родственников, то выдача им казенного пособия временно прекращалась. Размер пособия был ничто­жен, потому ссыльным было необходимо работать. Традиционные занятия поляков сельским хозяйством, ремеслом и торговлей не встречали препятствий со стороны местных властей.

Многие ссыльные зарабатывали на жизнь ремеслами. В Усть-Каменогорске кузнечной работой занимался Адольф Геберт, высланный за участие в восстании по распоряжению командующего войсками Виленского военного округа на по­селение в Томскую губернию, с лишением всех прав и преиму­ществ; портным стал Венедикт Станкус, отданный в военную службу без лишения прав «за участие в мятеже» по указу того же командующего, и т.п. ⁴⁹ Известно, что пчеловодством зани­мались Викентий Арцишевский, а также Николай Пиотров­ский, переведенный «за участие в мятеже» в военную службу в 4-й западно-сибирский батальон, с лишением прав дворянст­ва; Адольф Землевский обратился к хлебопашеству ⁵⁰.

Из-за малочисленности местной интеллигенции, нехватки грамотных людей и достаточно высокого образовательного уровня ссыльных их привлекали к работе в качестве педагогов, писцов и т. д. Примером этого может служить пребывание в Усть-Каменогорске Викентия Арцишевского, с 1870 г. служив­шего писцом после окончания срока полицейского надзора, а с 1875 г. — бухгалтером в городской управе. Леон Бербериуш, отданный «за участие в мятеже» в военную службу без лише­ния прав дворянства, служил писцом при городской полиции Усть-Каменогорска. Игнатий Бурачевский, высланный за участие в восстании с лишением всех прав и преимуществ на поселение в Томскую губернию, зарабатывал средства к сущест­вованию, работая по найму; подобное занятие имели Николай Тыкоцкий, сосланный на жительство в Томскую губернию, и Михаил Пржигоцкий, отправленный туда же «за участие в по­литических беспорядках в Западном крае». Николай Пиотров­ский занимал должность письмоводителя мирового судьи Усть-Каменогорска; с 1875 по 1895 гг. выполнял обязанности выбранного городского секретаря думы ⁵¹. Станислав Петкевич, сосланный в Томскую губернию «за намерение присоеди­ниться к шайке мятежников», занимался письмоводством у частных лиц, затем служил управляющим на винном складе.

Несмотря на стремление правительства к изоляции полити­ческих ссыльных от населения посредством запретов и ограни­чений, многие из них занимались учительской деятельностью, способствуя, таким образом, расширению кругозора, повыше­нию культурного уровня местных жителей.

Некоторые из ссыльных давали частные уроки. Среди них можно отметить Леона Бербериуша, Николая Боровского, Бронислава Вецкого, сосланного на житье в Томскую губер­нию с лишением всех прав и преимуществ «за принятие к себе мятежников и доставление им продовольствия»; Виктора Жилинского, который учительствовал в домах полковника Катина и купца Задорова; Болеслава Лапинского, Иосифа Ленартови-ча, Александра Славинского, Антона Соколовского и других ⁵². Особенно следует выделить Солеймана Сокольского, который открыл без всякого разрешения в своей квартире школу, где обучалось до 30 мальчиков и две девочки. Он преподавал чтение, письмо, правила арифметики, Закон Божий. За обуче­ние взималась плата от 50 коп. до 1 руб. в месяц с ученика. Школа просуществовала около пяти лет ⁵³. Таким образом, польские ссыльные способствовали просвещению населения, распространению грамотности среди простых людей.

Дальнейшее положение ссыльных в Сибири определялось рядом манифестов, в частности, Высочайшими повелениями от 18 октября 1866 г. и 25 мая 1868 г., в соответствии с которы­ми поляки «приобрели право переселиться из мест ссылки на жительство под надзор полиции в Европейскую Россию или получали в Сибири право приписываться к сельским или го­родским обществам...» ⁵⁴. На основании Высочайшего повеле­ния от 13 мая 1871 г. ссыльным возвращались «прежние права состояния»; они освобождались от надзора полиции «с дозво­лением... жить повсеместно, за исключением столиц и столич­ных губерний, уроженцам же Царства Польского и Западных губерний, за исключением и сих губерний», а «...лицам, со­сланным в Сибирь в административном порядке, по пригово­рам обществ и получившим, на основании действующих законов, разрешение на временное пребывание в Европейской России», предоставлялось «право возвратиться в прежние общества, если таковые пожелают их принять...»⁵⁵.

На волне новых веяний некоторые ссыльные покинули Алтай. Ян Войткевич выехал в Минскую губернию, Николай Боровский, Иосиф Ленартович, Станислав Томашевич — в Костромскую; Климентий Винч и Виктор Жилинский — в Вятскую; Бронислав Вецкий и Болеслав Лапинский — в Казанскую губернию; Адольф Геберт и Вильгельм Сокульский — на родину; Рафаил Путвинский — в Ригу ⁵⁶.

Следует иметь в виду, что ссыльные, которые не сумели по неимению средств или по другим причинам воспользоваться правом переезда в Европейскую Россию, могли возбуждать хо­датайства о применении к ним Высочайшего повеления от 13 мая 1871 г. Кроме того, на основании Высочайшего повеле­ния от 9 января 1874 г. освобожденным от надзора полиции предоставлялось «право поступления на государственную службу в тех местностях, где им дозволено свободное проживание» ⁵⁷. Этим разрешением воспользовались некоторые из оставшихся на постоянное жительство ссыльных поляков.

Среди окончивших свои дни в Сибири можно назвать Ви-кентия Арцишевского, Леона Бербериуша, Адольфа Землев­ского, Семена Новицкого, Николая Пиотровского, Антона Соколовского (умерли в Усть-Каменогорске); Игнатия Бура-чевского (умер в Павлодаре); Юлиуша Желязовского (умер в Барнауле); Станислава Петкевича (умер 14 августа 1899 г. в Семипалатинске); Венедикта Станкуса, Александра Славин-ского, Михаила Пржигоцкого, Петра Станкевича, Солеймана Смольского, Николая Тыкоцкого, Иосифа Шкультецкого, Ста­нислава Яворовского ⁵⁸. Окончательная амнистия значительной части ссыльных была объявлена Манифестом от 15 мая 1883 г.⁵⁹

Если говорить о том, как проходила адаптация поляков, многое зависело тут от условий существования, личностных качеств человека; способности к акклиматизации и установлению контактов с местным населением. Результатом этого явилась разносторонняя деятельность поляков в изгнании, выработка в повседневной практике определенных норм общения с сибиря­ками и, в итоге — приспособление к новым условиям жизни.

В изгнании ссыльные были вынуждены заниматься много­образной деятельностью, внося значительный вклад в экономи­ческое и культурное развитие региона. Для польской колонии изучаемого периода характерен относительно высокий уро­вень образованности. Б. Герасимов в связи с этим отмечал, что «ссыльные поляки являлись... культурным элементом. Среди них немало было лиц с образованием. Местная интеллигенция относилась к ним... с уважением» ⁶⁰. По воспоминаниям участ­ника революционного движения 60-х гг. XIX в. Л. Пантелеева, польская ссылка «...в огромном большинстве... представляла высококультурный элемент» ⁶¹. Роль поляков определялась В. В. Берви-Флеровским одной фразой: «Они вносили с собой цивилизацию» ⁶². Местное население отвечало им уважением и добрым расположением, о чем, несомненно, свидетельствует отсутствие доносов на поляков во время расследования причин пожаров, что отмечалось нами ранее. Некоторые из ссыльных (Ц. Тэраевич) оказывали медицинскую помощь местным жителям. Педагогическая деятельность поселенцев, их занятия ре­меслами, торговлей, пчеловодством и т. д. оказывали значительное влияние на жизнь региона. В то же время плохое знание поляками русского языка сужало в какой-то степени возмож­ности общения с местным населением; адаптация в сибирском обществе осложнялась непривычной социокультурной средой.

Рассмотренный материал позволяет сделать вывод, что пребывание польских ссыльных в 60-х гг. XIX в. на Алтае является составной частью истории формирования польской диаспоры в Сибири. Поляки, проживавшие в регионе, сумели найти свое место в сибирском обществе. Потомки ссыльных не забыли своих корней, создавая национально-культурные центры. Приме­ром тому может служить деятельность польского общества в Барнауле (председатель В. С. Анискевич), нацеленная на взаи­мообогащение культур польского и русского народов. Большую помощь обществу оказывает региональный Центр международ­ного сотрудничества вузов Западной Сибири, организованный в АлтГТУ им. И.И. Ползунова (директор Н.М. Никонов).

1. 
   Под Алтаем подразумевается Алтайский горный округ, включавший террито­рию современного Алтайского края, Республики Алтай, части Новосибирской, Кемеровской, Омской, Томской областей и восточной части Казахстана.
   
2. 
   Сапаргалиев Г.С., Дьяков В.А. Общественно-политическая деятельность ссыльных поляков в дореволюционном Казахстане. Алма-Ата, 1971. С. 16.
   
3. 
   Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 109, 4 эксп. 1864 г., д. 171, лл. 80-82.
   
4. 
   Там же.
   
5. 
   Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1286, оп. 25, д. 1391, л. 13.
   
6. 
   Герасимов Б. Ссыльные поляки в Семипалатинской области (краткий исто­рический очерк) // Записки Семипалатинского подотдела Западно-Сибир­ского отдела Русского Географического общества. Вып. 12. Семипалатинск, 1918.С. 50.
   
7. 
   Там же. С. 51, 52, 74, 77, 79, 81, 84-86, 91, 95, 99 и др.
   
8. 
   Дьяков В.А. Деятели русского и польского освободительного движения в цар -ской армии 1856-1865 годов. М., 1967. С. 162.
   
9. 
   Герасимов Б. Ссыльные поляки... С. 85.
   
10. 
    Берви В.В. Воспоминания // Голос минувшего. М., 1915. № 6-8. С. 113.
    
11. 
    Берви Е. И. Из воспоминаний // Голос минувшего. М., 1915. № 7—8. С. 129-134.
    
12. 
    Там же. С. 130.
    
13. 
    Там же. С. 130-133.
    
14. 
    Берви В.В. Избранные экономические произведения. Т. 1. М., 1958. С. 128.
    
15. 
    Берви Е.И. Из воспоминаний... С. 134.
    
16. 
    Берви В.В. Воспоминания... С. 121.
    
17. 
    Там же. С. 113.
    
18. 
    Там же. С. 121.
    
19. 
    ГАРФ. Ф. 109, 4 эксп. 1864 г., д. 171, лл. 4, 4 об., 11, 12, 32 об., 33; РГИА. Ф. 1286, оп. 25, д. 1391, л. 11.
    
20. 
    ГАРФ. Ф. 109, 4 эксп. 1864 г., д. 171, л. 79; РГИА. Ф. 1286, оп. 25, д. 1391, л. 12.
    
21. 
    ГАРФ. Ф. 109, 4 эксп. 1864 г., д. 171, л. 84.
    
22. 
    Бородавкин А.П. Реформа 1861 г. на Алтае. Томск, 1972. С. 247.
    
23. 
    РГИА. Ф. 1286, оп. 25, д. 1391, лл. 10, 10 об., 13, 15, 16.
    
24. 
    Там же, л. 89.
    
25. 
    ГАРФ. Ф. 109. 4 эксп. 1864 г., д. 171, лл. 80, 82 об.
    
26. 
    РГИА. Ф. 1286, оп. 25, д. 1391, л. 89.
    
27. 
    Галиев В. З. Медики-революционеры в Казахстане // Советское здравоохра­нение. М., 1972. № 3. С. 70-71.
    
28. 
    Герасимов Б. Ссыльные поляки... С. 93.
    
29. 
    Kijas A. Роlасу w Rosji od XVII wieku do 1917 roku. Warszawa, Poznan, 2000. S. 358.
    
30. 
    ГАРФ. Ф. 109. 4 эксп. 1864 г., д. 171, лл. 80-82 и др.
    
31. 
    Общее число сосланных в Сибирь поляков определяется различно. Так С.Ф. Коваль называл 22 тыс. человек, Л. Заштовт — 38 тыс. (см.: Коваль С.Ф. За правду и волю. Иркутск, 1966; Заштовт Л. Депортации и переселения польского населения из западных губерний вглубь Российской империи после Январского восстания 1863-1864 гг. // Польская ссылка в России Х1Х-ХХ вв.: региональные центры. Казань, 1998. С. 166).
    
32. 
    РГИА. Ф. 1286, оп. 25, д. 1391, лл. 9-10 и др.
    
33. 
    Государственным архив Омской области (ГАОО). Ф. 3, оп. 6, д. 7784, л. 12,12 об.
    
34. 
    Каппелер А. Россия — многонациональная империя. М., 2000. С. 188.
    
35. 
    Берви В. В. Воспоминания... С. 118.
    
36. 
    ГАОО. Ф. 3, оп. 5, д. 7682, лл. 4-5; РГИА. Ф. 821, оп. 3, д. 177, л. 1.
    
37. 
    Там же, оп. 4, д. 6318, л. 1, 1 об.
    
38. 
    Там же, л. 35.
    
39. 
    ГАОО. Ф. 3, оп. 5, д. 7682, лл. 3, 6.
    
40. 
    РГИА. Ф. 821, оп. 3, д. 427, лл. 27-28.
    
41. 
    Там же, д. 177, лл. 4-10.
    
42. 
    ГАОО. Ф. 3, оп. 6, д. 7784, 29 л.
    
43. 
    Центр хранения архивного фонда Алтайского края (ЦХАФАК). Ф. 170, оп. 1, д. 730а, л. 2, 2 об.
    
44. 
    ГАОО. Ф. 3, оп. 6, д. 7784, л. 21.
    
45. 
    Там же.
    
46. 
    Герасимов Б. Ссыльные поляки... С. 47, 49, 86 и др. Там же. С. 12.
    
47. 
    Митина Н.П. Во глубине сибирских руд. М., 1966. С. 15.
    
48. 
    Герасимов Б. Ссыльные поляки... С. 56, 84 и др.
    
49. 
    Там же. С. 47, 61, 82 и др.
    
50. 
    Там же. С. 47-49, 80-82, 94.
    
51. 
    Там же. С. 48, 50, 53, 60, 68, 74, 84, 86.
    
52. 
    Там же. С. 92.
    
53. 
    Полное собрание законов Российской империи II. Т. 46. Отд. 1. № 49597.
    
54. 
    С. 564.
    
55. 
    Там же.
    
56. 
    Герасимов Б. Ссыльные поляки... С. 50-53, 56, 60, 69, 74, 83, 94 и др.
    
57. 
    Полное собрание законов Российской империи II. Т. 49. Отд. 1. № 53017. С. 43.
    
58. 
    Герасимов Б. Ссыльные поляки... С. 47-49, 61, 77, 80-82, 84-86, 95, 97.
    
59. 
    Полное собрание законов Российской империи III. Т. 3. № 1583. С. 234.
    
60. 
    Герасимов Б. Ссыльные поляки... С. 19.
    
61. 
    Пантелеев Л.Ф. Воспоминания. Л., 1958. С. 561.
    
62. 
    Берви В.В. Воспоминания... С. 113.