Похоронила Виктора, мужа, и начала слабеть. Кто-то скажет: что ж ты хочешь, дорогуша, шестьдесят семь лет разменяла? Но ведь героем всю жизнь. Не понимала последние годы мужа – как можно прийти с работы, завалиться на диван и весь вечер с одного канала на другой терзать телевизор. Оба на пенсии, обоим за шестьдесят, оба работали. Казалось, ну, полежал полчасика – дух перевёл. Что ж валяться бревном здоровому человеку без дела? Для организма вред. Не верила – просто иссякла энергия у человека. Списывала на лень. В церкви отстоять литургию ничего не стоило. Всегда ближе к аналою место выбирала. Куда что делось? Жмусь к задней стенке, вдоль которой лавочки. Нет-нет да присяду или рукой на колонну обопрусь. Слабость. Анализы в норме. Давление по возрасту, сердце без отклонений, флюорографию прошла. Врач на участке, терапевт, веселится. Что ж ему не похихикивать: поросят можно о лоб бить. Розовощёкий детина. «В космос на орбиту, – говорит, глядя в мои анализы, – вас поздновато отправлять, но и лечить, скажу честно, не от чего». Насоветовал витаминов для общей поддержки…
После смерти мужа стала усиленно молиться. Жили не очень хорошо, конфликтовали. В последние лет пятнадцать – дети отделились, уже и младшенькая, Леночка, семью завела – у нас с Виктором как ничего общего не осталось, чужие и чужие. Только внешне поддерживали отношения. Виктор согрешал из-за меня, я из-за него. Не подумайте – изменял. Ссорились, раздражались, гневались… Похоронила мужа и решила: если Господь оставил в живых, должна за Виктора молиться. Не дай Бог, чтобы он был в недобром месте. Спаси его, Господи. Просто невозможно, чтобы кто-то из моей семьи, из близких, за кого молюсь, оказался там. Так и прошу: Господи, всех за кого молюсь, прости. Живым дай разум, здоровья, терпения, мёртвым – Царствия Небесного.
Сколько мне Бог даст здоровья, столько и буду молиться. Часто вспоминаю слова отца Андрея: «Только не ослабевайте, Лидия Викторовна, в молитве».
Отца Андрея со школы знаю. Курносенький, белобрысенький. С моим старшим сыном Сашей за одной партой два года сидели. Дней десять в первом классе отучились, Саша подходит на перемене, я в той же школе работала, у него руки и лицо ободрано. Что такое, сынок? Не говорит. Иду к учительнице, она спрашивает: «С кем сидишь?» «С Кораблёвым Андреем». Подзывает: «Клади руки на стол». Там ногти – ужас! «Постричь немедленно!» – приказала.
Получилось что? Заспорили по глобальному вопросу: у кого отец главнее? У Андрея начальник цеха на заводе. Саша своим отцом козыряем: «А у меня директор школы!» – «Зато мой командует токарями и слесарями!» – «А мой целой школой!» Мирного вывода не сделали: папы всякие нужны, папы всякие важны. Доводов у Андрея не хватило, отстаивая «главность» отца, пустил в ход ногти.
Окончив школу, Андрей три года отучился в мединституте, затем пошёл в семинарию. Приход не в городе. Прихожане, доводилось разговаривать, отзываются о своём батюшке с большой теплотой и любовью… Сердечный священник. И в Петропавловске его знают, иногда в соборе Петра и Павла службу проводит. Настоятель этого храма дядя отца Андрея – отец Николай, фамилия Басов. Он был следователем в те, ещё советские времена, однажды ему дело поручили: женщину признали мёртвой, в морг отправили. У нас к живым-то относятся, не допусти. Боже, к мёртвым и говорить нечего. Женщина в морге ожила. Родственники жалобу написали, Басову поручили расследовать. Что уж ему женщина рассказала? Какое откровение ему открылось, не знаю. Спросить не решаюсь. Он стал верующим...
Однажды у отца Андрея исповедалась. Излила душу. Отпустил грехи, а потом спрашивает о моих сыновьях – Саше, Игоре.
– Знаете, отец Андрей, не могу сказать – всё хорошо… И тот, и другой много работают, без дела не сидят, но выпивают оба, часто прикладываются к бутылке.
Саша с Игорем тогда крепко грешили пьянкой. Младший занялся бизнесом, и хорошо пошло. Да и старший… Он из армии демобилизовался, семь лет офицером прослужил; как армия стала разваливаться – ушёл. «Надоело, воровство поголовное, дурота – никому ничего не нужно!» С помощью Игоря на гражданке быстро встал на ноги. Зато в семье нелады. И у одного, и у другого. Какая жена потерпит гулянки, бани до утра… Сейчас, слава Богу, остепенились. Тогда не знала, какими словами воздействовать. С жёнами оба разошлись… А ведь венчанные… Я без этого не благословляла…
– Главное, – говорю отцу Андрею, – такое ощущение: чем больше молюсь, тем больше с ними напастей... То старший номер выкинет, то младший. В какие-то разборки попадают. И со мной искушения сильные…
Покаялась батюшке, он горячо так говорит:
– Только прошу, не ослабейте в молитве. Не ослабевайте! Не поддавайтесь на искушения врага…
Побег Алёши
И вот слабость… о своём состоянии рассказала знакомой монашке: «Люда, отчего слабость? Никаких болей, а нет сил, середина дня, и будто вагоны разгружала, а всего лишь что-то по дому сделала…»
Вообще-то она матушка Зоя, но как-то повелось между нами – Людой зову. Постриг приняла ещё до того, как мы познакомились, но монашка не в монастыре, в миру… Моложе меня на семнадцать лет. Много мне помогала, наставления давала, когда я начала к Богу прилепляться. Люду наш архиепископ всегда отмечает. Она человек прозорливый. Но страшно не любит разговоры об этом. А помогает многим…
В конце 80-х, Алёша – племянник, брата Ивана сын – приехал из Омска, в то время учился в авиационном техникуме. Сидим вдвоём на кухне, чай пьём, он спрашивает:
– Тётя Лида, вы в Бога верите?
Я удивилась, на эти темы раньше не разговаривали, семья у них нерелигиозная, ни одной иконки в доме. Сам Алёша по характеру не мои сыновья – мягкий, тихоней не назовёшь – подвижный, весёлый. Но верховодить не любит, хотя собой не даст помыкать.
– Хочу покреститься, тётя Лида. Вы можете помочь?
На следующий день пошли в церковь, отец Николай после крещения уделил ему внимание, побеседовал, подарил молитвослов, Псалтирь. Провёл по всему храму, рассказал об иконах… Алёшенька ко всем приложился…
У Алёши как-то сразу поменялось мировоззрение. И начались конфликты дома. Возвращается в Омск – он по сей день худенький, всю жизнь субтильный – мать посытнее, пожирнее, повкуснее пододвигает кушанья, он постненькое выбрал: «Нельзя, Великий пост».
Тётя Лида стала крайней. Брат долго обиду держал. Мать Алёши – Надежда – моя закадычная школьная подруга. Со второго класса, как она в нашу школу пришла, дружили, за одной партой сидели, сердечных тайн друг от друга не было. Через меня с братом познакомилась. Из-за Алёши чёрная кошка между нами пробежала, несколько лет на меня дулась.
Алёша уверовал всем сердцем. Потянулся к церкви. И не скрывал этого. В техникуме, был период Советского Союза, начались трения. Родители недовольны. Как так, молодой парень хуже бабки посты соблюдает, церковные книги читает. Отец хочет, чтобы сын техникой увлекался, у них машина, мотоцикл, Алёша – нет. Ему ещё и восемнадцати не исполнилось, а он стал говорить о монашеской жизни.
Родители на меня: «Испортила мальчишку! Твоё дурное влияние!»
Похвастаться, что моя заслуга – не могу: всего-то в церковь Алёшеньку отвела. А уж они меня виноватят, они меня костерят. Однажды Иван с Надеждой приехали в Петропавловск, заходят… Чувствую – не в гости. Лица грозные… Надя, как сердится, смотрит мимо, брат в таком состоянии громко в нос дышит. В детстве мы любили его передразнивать. Он меня на три года старше. Заявились накачаево устроить. Своим детям, дескать, даёшь образование, а нашего с панталыку сбила. Монашка Люда учила: чтобы снять с людей агрессию, читай монашескую молитву: «Спаси, Господи и помилуй раба твоего и его святыми молитвами меня помилуй». Я как увидела: подруга мимо взглядом целит, брат сопит, сообразила о сути визита, начала про себя читать на рабов Божьих Ивана и Надежду. Молюсь-молюсь, у них ничего с руганью не получается. Приехали дать мне чих-пых, а суровый настрой улетучился, всю дорогу репетировали, как мне разнос учинить, всыпать по первое число, да ничего… Поворчали немного, на том и закончилось.
Алёша музыкальную школу по классу баяну окончил, голос высокий, чистый, захотел петь на клиросе. Кроме этого, объявил родителям о жизненных планах: «Буду осенью поступать в духовное училище, потом в семинарию». У родителей трагедия. Начались скандалы. «Ты в своём уме? Какое пение в церкви? Какая семинария? Не позорь нас! Попом он задумал!» Никто не уступает. Ване с Надей помягче бы с ребёнком, учитывая юношеский максимализм. Они дошли до крайностей. «Тебе, – говорят, – надо в психушке лечиться, разве может нормальный, здоровый парень вбить церковь в голову?»
Алёша, ни слова не говоря, уезжает из дома. Мне позвонил: «По святым местам еду, по монастырям». И пропал. Родителям и этого не сказал. Возвращаются с работы – нет сына. И потом ни весточки. Ни мне, ни им. Я в душе почему-то знала: с ним всё хорошо. Родители в панике, проходит месяц, полгода – никаких известий. Я начала писать по монастырям, взяла в епархии адреса. Отовсюду ответы: нет такого. Отец ездил в Новосибирск, на завод, где Алёша практику техникумовскую проходил. Может, думал, туда работать уехал. Во всесоюзный розыск подали. Отчаялись в живых сына увидеть. Меня костерят: из-за тебя потеряли Алёшу. Тяжело было к ним ездить в ту пору, но я навещала – надо было как-то поддерживать.
На брата жалко смотреть, и кричит, и плачет. Он и до этого грешил выпивкой, тут вообще потянулся к стакану. Алёшеньку очень любил. Единственный сын, наследник фамилии, младшая у них Танечка. Я чувствую себя виноватой. Не потому, что покрестила, а что не объяснила Алёшеньке заповеди любви, почитания родителей. Он ко мне прислушивался.
В один день после литургии стою в церкви, молюсь, а слёзы текут-текут. Накануне брат звонил, спрашивал: есть что-то из монастырей? Он уже ни на что не надеялся…
Монашка Люда подходит, обняла за плечо:
– Лидочка, что случилось? Почему такая расстроенная?
– Помолись, – прошу, – за моего племянника Алексея. Год как уехал, и нет, родители с ума сходят…
Она тут же встала на колени…
И чудо: через десять дней Алёша был у меня. Я на него напустилась:
– Алёшенька, почему родителям ничего не писал? Ну, поругался, так хотя бы мне сообщал о себе. Столько времени отсутствовал.
– Я бы и сейчас не приехал, – улыбается, – меня священник послал.
Он был в монастыре в Эстонии. Пюхтинский монастырь, почитаемый, паломников много. Вдруг в толпе к Алёше подходит священник: «Ты Алексей из Омска?» – «Да» – «Поезжай домой, тебя ищут». Дал ему денег.
По молитвам Люды всё и произошло…
Родители и ругают, и плачут… Алёша им: «Мама, тебе надо молиться, а ты, отец, брось пить. И повенчайтесь». Надя говорит ему: «Да я и так молюсь». «Мало», – Алёша ей. «Сколько все, столько я». – «Да хотя бы молись, как тётя Лида». Опять я попалась. «Приехал вас повидать, – разъяснил свои планы, – заработать денег и отдать священнику. Уеду в монастырь, если по-старому собираетесь жить. Останусь, если папа бросит пить, ты, мама, станешь Богу молиться и повенчаетесь».
Ваня тайно от Алёши закодировался. А это грех. Когда Алёша узнал, сильно расстроился… Но как радовался, когда родители повенчались. В церковь с ними не ездил. Дома ждал с подарками, стол накрыл. Без вина…
Очень много Алёшенька молится за нас. Низкий ему поклон...
Помилуй и помоги
Сколько раз монашка Люда меня поддерживала. В девяностые годы, не дай Господь, как перед концом света – всё отрицательное вылезло… Сыновья только-только начали устраиваться в жизни, а в ней – куда ни шагни криминал. Сашу знакомый попросил посмотреть машину, забарахлила. Саша с детства с отцом в гараже пропадал – машину изучил от и до. И человек добрый, о чём друзья ни попросят, на край света побежит… Дело происходило в рабочем посёлке летом, машина стояла на улице перед домом знакомого, Саша ключи разложил, залез под неё, копается. Знакомый ушёл. Саша видит: подъезжают «Жигули»... Дверцы захлопали. Он подумал, что-то хотят спросить, вылез из-под автомобиля. Эти бандюки решили – перед ними хозяин машины. По номеру определили чья, а на лбу у Саши не написано – не он владелец. Не успел Саша на ноги встать, его монтировкой, которая среди ключей лежала, по голове. Раз да второй... Саша без сознания упал, кровь изо рта, носа... Сколько уж пролежал? Кто-то вызвал милицию. Поначалу думали – убит... Увезли в больницу…
Голова у Саши распухла, как подушка… Дочери сын, четырёхлетний Стасик, увидел дядю через день, напугался до истерики. Даже глаз у Саши не было видно.
В больнице что? Обработали, кровь вытерли, Саша в себя пришёл, тут же ожихарился: «Я домой! Не останусь».
Пришёл домой, отец на даче, я в Омске. Ключей в кармане не оказалось. И пить захотел. Крови много потерял. Позвонил соседке, она как увидела жуткое страшилище, в крик, дверь захлопнула. К другой соседке за водой – то же самое. Сел на лестницу. Дело к вечеру. И тут идёт татарочка Света, учительница, на одной площадке с нами жила. Боевая женщина. Проходит с опаской мимо Саши, а тот:
– Тётя Света, вы мне дадите стакан воды?
Она наклоняется:
– Саша, это ты?
Вызвала «скорую», тут же по наводке врачей милиция появилась. Следователь пристал к Саше с вопросами, у того голова после монтировки туго соображает, невпопад отвечает. Света милицию выпроводила: «Вы не видите, человек в жутком состоянии?» «Скорая» таблеток обезболивающих надавала.
Я приехала на следующий день из Омска. Боже мой. В церкви Людмиле говорю:
– Людочка, вот такое случилось с Сашей. Боюсь за его жизнь, это ведь мафия…
– Лида, не плачь, – Люда говорит, – он будет ещё сильно бит, но останется живой, поверь мне.
И точно после этого ещё раз крепко избили. Дурная черта – пьяным ездить. Испереживалась, как стали Саша с Игорем выпивать. Боялась: по пьяному делу что-то непоправимое случится, сколько убийств вокруг… И сами могут пострадать, и великий грех на душу взять... Сила у того и другого... Я даже молилась: «Господи, не допусти, чтобы кто-то из моих детей убил. Лучше пусть сами пострадают». Саша левша. Одинаково хорошо бросал биты городошные или камни с правой и левой руки. И удар одинаково сильный. Ехал на машине пьяный. В него врезалась иномарка дорогая, полная молодых мужиков. Трезвые, но явно их вина. Саша двигался по главной магистрали, они не пропустили и врезались в бок. Удачно для Сашиной машины, а сами отлетели, перевернулись. Побили крепко автомобиль. Увидели, что Саша нетрезвый, сообразили: на этом можно сыграть. И на него: ах ты, пьянь!
И давай избивать… «Мама, – рассказывал, – я и не сопротивлялся». Был бы трезвый… Долго с синяками ходил. Их пять человек. Саша в то время с женой развёлся, один в двухкомнатной квартире. Эти прикинули: никуда не будет подавать, пьяный сидел за рулём, надо аварию свалить на него, пусть за счёт квартиры восстановит машину.
Подают в суд. Мы с мужем тоже пошли. Судья спрашивает: «Ты сидел за рулём в пьяном виде?» «Да», – Соглашается. «А как наехал?» Объяснил, что не его вина. Я всё время молилась. И судья, что вы думаете, его оправдала.
Я выступала как свидетель. Моего сына, говорю, настолько избили, другая бы сама в суд подала. Да будь даже виноватым, говорю, разве имели право рукоприкладствовать? Разве стоит машина здоровья человека?
Им ничего не присудили.
В суде сидела и молилась за судью, казашка была. Молилась: «Блажена жена, иже не иде на совет нечестивых…». Творила также «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…» А перед судом – «Живый в помощи Вышняго…»
Люда точно предсказала: будет ещё бит.
Сашу и Игоря я учила… Занялись бизнесом в самые бандитские времена. Говорила: когда будет очень трудно и видишь, что безвыходное положение, не забудь сказать: «Господи, помилуй и помоги». Всё случается в жизни. Пусть последними словами будут: «Господи, помилуй и помоги». Вроде и слушали, но не была уверена – слышат. Повторяла не один раз. Саша, мне казалось, внимательнее относился к наставлениям о вере.
Он в училище на четвёртом курсе приехал на каникулы, я сама только недавно уверовала, выбрала подходящий момент:
– Сынок, – говорю, – а ты знаешь, что Бог есть!
Когда уверовала, передо мной такие горизонты раздвинулись! Так изменилось представление о жизни. Хотела, чтобы все узнали истину, что мне открылась. Вечная жизнь впереди, только заслужить надо. И не так много требуется: сохраняй десять заповедей, в чём согрешил – покайся. У Господа настолько много любви к нам, простит.
От школы меня направили на курсы психологов, наподобии повышения квалификации. Я была со многим не согласна, спорила с преподавателями. Говорила, что их наука для человека далёкого от Бога, падшего, в котором действуют законы греха, но человек верующий в Иисуса Христа может возвыситься над этими законами и жить по велению Бога, а не на потребу греховного естества. Однажды преподаватель, доктор наук, предложил назвать самый важный момент в жизни. Создал соответствующий настрой аудитории, психолог как-никак. Каждый вставал и говорил минут десять-пятнадцать. Я сказала: когда уверовала в Бога – это самый важный, самый счастливый, самый солнечный момент в моей жизни. Рассказала, с чего вера началась: о порче на сыновей, о том, как детей моих приколдовали, как я выкарабкалась с Божьей помощью. Слушали очень внимательно. Посыпались вопросы. Какие есть боги? Какой главный? Это 91-й год. Все мы были тёмные. Кстати, двоих из той группы встречаю в Петропавловске в церкви. Одна из них и спрашивала: «Какой бог главный?» В церкви в праздник обязательно подойдёт ко мне, поздравит, обнимет: «Спасибо, ты меня сюда привела». Как к близкой родственнице относится.
Вернусь к Саше. Говорю ему:
– Сынок, Бог есть!
Сама волнуюсь, как воспримет? Может, не готов к такому разговору, в военном училище атеистическое воспитание. Он уверенно говорит:
– Я знаю, что Бог есть.
Курсанты-старшекурсники пристрастились в карты играть. В преферанс. Пошло поветрие – офицер обязательно должен играть, по книгам все русские офицеры картёжники. Саша тоже играл на деньги.
– Мы когда играем, я молюсь про себя Богу и всегда выигрываю. По большому счёту всегда.
Такой выверт. Подвела его к иконе после таких слов.
– Сынок, это Господь наш.
Перекрестилась и начала молиться вслух: «Господи, впредь не дай моему сыну никогда ни одной копейки выиграть в карты».
И Саше:
– Если хоть раз ещё сядешь, то проиграешься до нитки. Господь не тебя, а меня, мать, послушает. При тебе просила Его, чтобы никогда ни единой копейки не выиграл. Так и будет.
Саша больше, чем Игорь, в отношении церкви меня слушал, иногда вечером Евангелие откроет, выходя из дома, обязательно перекрестится. Может, молитвы почитать, если что-то важное в этот день должно произойти. Игорь нет. Редко когда скажет: «Мама, помолись за меня сегодня». Будто я не молюсь.
Но, получается, не всё из моих слов мимо ушей пролетало. Один раз пришёл: «Мама, помогла молитва». Игорь брал оптом водку и развозил по кафе, ресторанам. С женой к тому времени разошёлся, жил гражданским браком с женщиной, та имела своё кафе. На пять лет старше, но очень эффектная. Миниатюрная, энергичная, Ниной зовут. Из деловых женщин. Игорь ей отгрузил часть водки, к нему подруливают двое парней: продай на свадьбу пять ящиков. Почему не продать? Дома Игорь обнаруживает: половина купюр, что дали эти покупатели, фальшивые. Ловкачи. Зубы заговорили и подсунули. Но это ещё не всё. Нина, звонит: «Водка палёная». Жуткий суррогат. Игорь даже повеселел. «Значит, – смеётся, – за мою самопальную водчонку дали мне самопальные деньги. Квиты».
Кидалы так не считали. На другой вечер к Игорю заявляются с претензиями: «Ну ты, крутой, чё левую водку нам впарил?» Игорь был в подпитии, тоже в амбицию. Он и трезвый не стушуется. «А вы, крутые, на каком принтере деньги рисовали?» Они: «Ты нас на понт не бери! Бабло нормальное. Поехали разберёмся!»
Что Игорь, что Саша бесстрашные до безрассудства. Почему боялась за них. Садится Игорь к ним в машину, а их трое, и едут.
«К медведями в лес что ли на разборки? – возмутился, как за город выскочили. – Давайте здесь поговорим». Сидел на переднем сиденье, схватился за руль: «Дальше не поеду!»
Остановились, вылезли и начали драться. Двоих быстро отключил, попадали. Сила у сыновей какая-то неестественная. Игорь однажды сказал: «Мама, спасибо, такую силу дала! Сколько раз благодаря ей выпутывался. С виду здоровее меня раза в полтора, а не могут устоять!» Объясняла, что не я дала – Бог, но использовать можно только для защиты, не во зло. Игорь одного, второго положил, а с третьим никак не совладает…
Пришла к Игорю на следующее утро, у него шея не гнётся. Спрашиваю:
– Продуло?
– Ага, такой сквозняк, чуть голову не открутил…
И рассказал про коммерцию с водкой, и от какой напасти шею заколодило, как волк ходит.
– С третьим, мама, ничего не получается. Бью, он как столб стоит… Держит удары… Не богатырской комплекции, с виду не здоровее меня. Потом изловчился, схватил меня медвежьей хваткой и начал ломать шею…
Игорь видит: конец пришёл. И вспомнил мои слова о последней молитве: «Господи, помилуй и помоги…» Произнёс не для помощи, уже не надеялся выпутаться, а как предсмертную…
Я учила сыновей: этой молитвой, во-первых, каешься, просишь прощения у Бога, а потом – помощи…
Вдруг Игорь почувствовал: хватка ослабла… На мгновение, может, но он своего не упустил. Вывернулся из медвежьих лап, ударил в пах коленом, потом кулаками сбил с ног…
Прокоп-иеговист
Люда-монашка мою слабость, недомогание прокомментировала: «Ты, Лида, молишься за многих. Это хорошо. Да по силам бери. Сродников по плоти нам Господь Бог даёт, должны за них, какими бы ни были, молиться. А уж дальше, как Господь решит, какую участь каждый заслужил. Но друзей да знакомых сами избираем. Здесь будь осторожна. Если человек не достоин, а ты за него молишься, грехи его на себя берёшь. Ты же не знаешь, какого он внутреннего содержания, как относился к Богу. Зачастую не знаешь. Правильно? И возникает вопрос: хватит тебе сил нести его грехи? Много взвалишь, как бы самой хуже не стало. Пересмотри внимательно список за кого молишься».
У меня более ста человек в помяннике. Шестьдесят с лишком «о упокоении», сорок – «о здравии». Составляя, вспомнила всех, кто мне в жизни помогал. И каждое утро весь список, времени не жалею, перечисляю. За священников молюсь, не люблю разговоры: они такие-сякие. У меня самые добрые к ним чувства. Пресекаю, когда начинают батюшку критиковать. Надо молиться за них. Их враг искушает больше, чем нас.
Составляя список, считала: делали мне люди добро, почему не молиться. Конечно, поручиться за всех не могу, как относились к вере… Но даже если человек безбожником прожил, перед мгновением смерти мог осознать и покаяться… Разбойник с креста попал в рай…
Люда говорит: «Добрые дела можно по-разному совершать, один от души – сердце велит помогать, другой из гордыни – «какой я хороший». Неодинаковые вещи».
Начала я пересматривать помянник.
Муж у меня долго директором интерната проработал. Руки из нужного места росли, но если что случилось дома: замок забарахлил, кран надо поменять, стекло вставить, машинку стиральную починить, дверь поставить – сам не делал. Пожалуюсь ему, он, нет взять инструмент, как я хотела, присылает с работы Прокопа. Тот любую работу умел. Мастер во всём. Добросовестный, аккуратист. Если, что-то делая, насорит – ни за что не позволит мне убрать. «Если буду на кого-то надеяться – столько грязи разведу…»
Молилась за него. Как же – столько лет помогал.
Белорус. Волосы соломенные. Большой, крупный мужчина. И такое ощущение – опасается своей силы, как бы не сломать что-нибудь.
Непростая судьба. С девяти лет в детдоме воспитывался. Однажды проронил: «Первую ночь в детдоме переночевал и вот тогда окончательно понял: отца у меня нет». А в следующий раз разговорились, он поведал: «Как-то услышал, уже лет восемнадцать было, в трамвае одна женщина другой: “Да ей член дороже сына!” И чуть не расплакался – это ведь и про мою маму».
В первый его визит, как полагается, выставила бутылку по окончании работ. Он на смех поднял: «Я в детстве напился на всю жизнь». И рассказал историю.
Отца уже не было. Прокоп ходил во второй класс. Белорусское село. Мать медсестрой работала. Школа напротив больницы. После занятий приноровился мальчонка к матери забегать попить. Вода в больнице больше нравилась, в школе вроде как болотом отдаёт, в больнице как родниковая.
«Иду из школы домой, – рассказывал, – заворачиваю в больницу, одноэтажное деревянное здание: «Мам, попить». Она кружку алюминиевую вынесет. Опростаю посудину одним махом и вперёд. Мы жили на другом краю села. Километра полтора идти. В тот год в больницу гинеколога прислали. Долго не было такого врача, наконец, здравотдел выделил молодого, жгучего красавца. Не напрямую попал в село с институтской скамьи, сначала в армию сходил. Как сейчас помню – Володя Кардаш. Чернявый, с усами. Какая, спрашивается, деревенская баба пойдёт к нему с подъюбочными проблемами? Никто и не отваживался. От безделья Володя не знал, чем заняться.
Позже встретил его в Ленинграде на афише. Смотрю: знакомая физиономия. А он уже сексопсихолог. Лекции читает, приём ведёт. Много позже догадался: у мамы с ним были шуры-муры…»
Я городская жительница и то никогда не ходила к мужчине-гинекологу. Тем более в селе послевоенном бабы стороной оббегали его кабинет. Спирта в больницу присылали каждый месяц литров двадцать-тридцать. Больница маленькая, медперсонал – сплошные женщины. Как говорил Прокоп: «Излишками спирта один гинеколог от скуки баловался».
Прокоп – интересный рассказчик. Говорил медленно, правильно, голос низкий, раскатистый. Весь вид его, особенно глаза – по-детски чистые, убеждал: это человек открытый, никогда за душой камень держать не будет. Много читал, собирал книги.
«Узрел Володя, что я регулярно заскакиваю попить в их лечебное учреждение. И решил развлечься на фоне беспациентной жизни. Сентябрь стоял, самая бабья осень, солнечно, тепло. У меня уроки закончились, я через дорогу в больницу лечу освежиться. Забегаю: «Мам, пить!» Гинеколог первым из своего кабинета кружку сунул: «На!»
Подготовился к моему приходу.
Я раз… и остановиться не могу, всё до капли в себя забросил.
В кружке спирт. Чистейший медицинский, 96 градусов, ни секундой меньше. Не полная кружка, но граммов сто плеснул Володя.
Дыхание перехватило. Синеть начинаю без свежего кислорода. Хорошо: заведующая почувствовала неладное, выскочила в коридор и корку хлеба мне под нос.
Вернулось дыхание.
Врачи, тоже чудаки, будто не знают о воздействии спирта на организм. Нет бы, оставить меня после такой порции под медицинским присмотром. Спрашивают: домой дойдёшь? Да, – говорю.
Я сумку с учебниками в руки, спускаюсь с горки к мосту. И алкоголь начинает действовать. Три моста передо мной. Там, где всю жизнь один был, вдруг три через речку перекинуто. Головой мотаю, глаза тру – не меняется количество. Пьяный, пьяный, а правильно рассчитал – по среднему идти. Так бы утонул. Это однозначно в таком невменяемом состоянии.
Как по мосту двигался, помню, следующий проблеск: мать идёт с работы, я пытаюсь перебраться через картофельное поле.
Если учесть, что занятия в школе закончились в двенадцать часов, минут десять ушло на питьё спирта и занюхивание коркой, минут пять с горки спускался, пусть десять минут мосты считал и переходил через средний, остальное время до шести вечера – во столько мать с работы шла – брал эти высоты: подъём по дороге за мостом, а потом путь к дому через картофельное поле.
Зато с той поры на всю жизнь напился спиртного».
Пили мы с Прокопом чай, разговаривали. Жаловалась ему:
– Прошу мужа сделать что-то по дому, а он на вас взваливает.
– Мне нетрудно. Даже с удовольствием, Лидия Викторовна... Добрым людям сделать доброе дело всегда приятно…
От души помогал. Светлый человек. Как минимум лет пять приходил к нам со своим инструментом. Потом, как муж из интерната ушёл, ни разу не сталкивалась с Прокопом. Но от общей знакомой слышала: жена его прибилась к иеговистам, и он к ним зачастил. А это антагонисты Христа. Но как-то не думала об этом, молилась как за хорошего человека.
Свёкор и деверь
Свёкор мой Гаврила Афанасьевич был атеистом. Рассудительный, умный, грамотный для своего времени. Много читал, выделял книги о путешественниках. Меня иногда по географическим вопросам пытался подловить: «На каком острове государство Шри-Ланка расположено?» Или что-то в этом роде. Увлекательно рассказывал о мореходах Беллинсгаузене, Лазареве, Крузенштерне, о покорении Южного и Северного полюсов, Амундсене, Скотте. В детстве сыновья мои любили деда слушать. Интересный человек. В молодости, как советская власть установилась в их деревне, было свёкру чуть больше двадцати, поставили его руководителем потребкооперации. Выбился в сельские начальники. Однажды пришёл домой, жене скомандовал: «Матрёна, никакого Бога нет, выбрасывай иконы, не то у меня неприятности будут!»
Страшное заявление. Вообще у них тяжелая семья. Старшая дочь Валентина менингитом переболела, с головой трудности были, семьдесят лет себя и родных мучила. Кроме неё, ещё четыре сестры и два брата, все, кого ни возьми, – гордецы. Только муж мой чуть-чуть уверовал. Я сильно молилась за это. Он корень моих детей. Так хотела, пусть уверует, покрестится, чтобы смягчить родовые грехи. Сначала пыталась его уговорить, до ругани доходило, я ведь упрямая. Потом мне подсказала монашка Люда: не надо заставлять, молись за него, Господь сам всё устроит. Мы даже повенчались…
Свекровь со свёкром я отпела. Никогда не видела их во снах, вдруг приснились. Я в Крутой Горке уже работала – жила на два города: Омск и Петропавловск. Вижу во сне Матрёну Ильиничну и Гаврилу Афанасьевича. Будто о чём-то усиленно просят, умоляют меня со слезами. Силюсь понять, что им надо, что хотят? Как во снах бывает: к тебе обращаются, кричат, а ты словно за стеклом. В Крутой Горке по соседству женщина жила Раиса, сведущая в церковных вопросах. Просфоры пекла в монастыре в Большекулачьем. Каждую субботу и воскресенье ездила туда. С ней поделилась сном. «Ничего, – говорю, – понять не могу: о чём так сильно просили?» Она давай спрашивать: «Крещёные старики? Верующие? Отпеты?» Крещёные – раньше всех крестили. В остальном, конечно, нет. «Они просили отпеть их», – объяснила Раиса.
В Крутой Горке на то время храм ещё не открыли. Дала Раисе денег, написала на бумажке имена, заказать отпевание, как поедет в монастырь. Раиса в первый раз потеряла листок. Неспроста, наверное, – настолько были недостойны. Раиса пыталась в монастыре вспомнить имена и не смогла, мудрёные для современного человека – Матрёна и Гаврила. Только со второй попытки заказала отпевание.
Или их старший сын, деверь мой Гриша. С сёстрами мужа у нас сложились прохладные отношения. Не скандалили, но и не знались. Они у нас редко бывали, и я к ним не ездила. Деверя уважала. Умница, полковник. Орденом награждён. Очень положительный. Мой муж ничего по дому не делал и не спросит, бывало, не поинтересуется: дети накормлены, нет? Гриша никакой домашней работы не чурался. Дачу построил, уйдя в отставку. Как игрушечку, сделал. От проекта до последнего гвоздя – всё сам. Готовил мясо замечательно. Дети для него, две девочки у них, – первое дело. И задание даст для развития, и проверит, и в свободное время постоянно с ними. А уж рассказывать за столом умел, поездил по стране офицером, повидал. У них в семье все говоруны, кроме моего мужа.
В конце 80-х годов приехал Гриша в Петропавловск в гости, увидел иконы. Я уголок молельный оформила. На стене иконы, на тумбочке…
– Откуда опиум для народа? – с усмешкой начал разглядывать. – Вместо картин решили иконки развести? За модой следуете…
– Зачем, – говорю, – я молюсь.
– О, – как бы с недоверием, – а как ты молишься?
– Утром встаю, читаю перед иконами «Отче наш», «Царю Небесный, Утешителю…», «Богородицу», молюсь за всю мою семью. Прошу благополучия, здоровья, чтобы помог Бог в делах предстоящих. Если кто в отъезде – о путешествующих молитву читаю. Болеет кто – о болящих. Благодарю Господа за помощь. Поминаю, кто умер. Когда молюсь «о здравии», всех поименно перечисляю и тебя среди других, ты мой деверь. И за твое здоровье Бога прошу.
– О-го-го-го! – возмутился. И с вызовом: – Меня не надо!
В приказном порядке запретил:
– Давай-ка раз и навсегда договоримся: не надо без меня женить мою персону! Ты как хочешь сумасбродствуй, но я не жертвенный баран, никаких заклинаний и шаманствований вокруг моего имени!
Отчитал, как девочку. Больше к этой теме не возвращались, но и отношения между нами не испортились… Я перестала о здравии его поминать, раз сам отказывается от Бога… Но когда умер, внесла в список «о упокоении». Хороший был человек.
В день похорон Гриши дочь его Таня подаёт свечки:
– Тётя Лида, я в церкви купила, поставьте, пожалуйста, у гроба.
– Нет, – говорю, – Танечка, ты сама должна. Ты его дочь, и на тебе не будет греха. Он родной отец. Я не могу: есть люди, которые ближе к нему.
Не буду ведь объяснять, что отец был против Бога, взял с меня слово.
Как-то собираюсь на исповедь, позвонила Тане.
– Таня, – говорю, – ты у меня в Петропавловске единственной осталась из родни по твоему дяде Вите, моему мужу. Хочу в твоём лице попросить прощения у всей родни, завтра иду на исповедь. Я не совсем правильно вела себя с твоими тётями. С твоим отцом мы все годы переписывались, в гостях бывали друга у друга, а с тётями – нет.
Сёстры мужа всю жизнь до самой старости гонористые. Возносились. Умницы, конечно. Ангелина долго заведовала крупной больницей, Антонина – химик, доктор наук. Алевтина по культуре пошла, была директором Дворца пионеров. Евгения заведовала гороно. Все гордячки. Да и у меня гордыня ещё та. И не могла маскироваться. Бывало, в лицо резала правду-матку. Если что не нравится, влепить могла запросто. Бес подлавливал. Понятно, недолюбливали меня за прямоту.
Танечка говорит:
– Что вы, тётя Лида, к вам все хорошо относились и относятся, любили…
– Сама знаю, насколько я хороша! А любить меня твоим тётям не за что, – говорю, – да дело уже не в этом. Я перед ними виновата. Будешь им звонить, передай, что прошу прощения. Бывало, обижала резким словом…
О Грише можно добавить. Младший мой сын Игорь шёл поздно вечером в праздник 7 ноября от друзей. Выворачивает на боковую улочку, а с женщины какая-то шантрапа шапку сорвала. «Два шибздика», – рассказывал Игорь. Бегут в его сторону. Игорь схватил их. Справился бы, да третий подлетает сбоку и нож в живот всадил, пропорол тонкую кишку в четырёх местах. В тяжелейшем состоянии Игорь попал в больницу. Хирург потом удивлялся: «Живучий ваш сын, очень тяжёлое ранение». Вдобавок, после застолья... В желудке, кишках и алкоголь, и закуска, и кровь. Он вывалил всё, почистил, зашил… Я, на беду, в Омске гостила. Приезжаю, муж встречает: «Игорь в реанимации, такое несчастье». Я сразу в церковь, отцу Николаю говорю: «Сын в реанимации». Сама реву. Он: «Как зовут?» – «Игорь». Пошёл в алтарь и там молился. Хороший священник, строгий, но внимательный, не отмахнётся. С алтаря спустился: «Не плачь, сестра, Господь воздаст за твоих детей».
Я в больницу. Игоря как раз из реанимации переводят в общую палату. Состояние было ужасное поначалу. Рассказывал: «Мама, пришёл в себя, и показалось, одна голова осталась, всё остальное туловище обрезано. Ни ног, ни рук, ни груди – ничего. У медсестры спрашиваю: “У меня всё обрезали? Ноги, руки ампутировали?” “Всё у тебя есть”, – улыбается. А я не верю. Ничего не чувствую совершенно».
Захотелось Игорю самому посмотреть, что от него осталось после операции, приподнял голову, и такая боль пронзила, что снова потерял сознание.
В больницу после церкви прибежала: Игоря из реанимации вывозят. Полегчало по молитвам отца Николая.
Я расплакалась. Игорь начал успокаивать:
– Не плачь, мамочка, сейчас уже всё хорошо.
Через день прихожу, смотрю: у него крестика нет. Спрашиваю:
– Где?
– Не знаю, под подушку положил, и потерялся
– Сыночек, зачем же снял?
– Да дядя Гриша…
Оказывается, приходил деверь мой. Он был для детей непререкаемым авторитетом, уважали его. Гриша хорошо пристыдил племянника. Игорь застеснялся и при дяде снял крестик.
Я свой крестик надела на Игоря. У него перед этим ухудшилось состояние, температура поднялась. И верите, нет, когда крестик надела – температура стала спадать.
Гриша был воинствующий атеист. Подумала я над словами Людмилы и исключила Гришу из списка, как и его родителей, моих свёкра со свекровью.
Матушка Зоя
Кстати, Люда, матушка Зоя, в прошлом мастер спорта по плаванию, физкультурный институт окончила. И сейчас крепкая, в храме работаем, два ведра воды играючи несёт. Тоже не девочка, пятьдесят лет. Воспитывалась без отца, мать верующая. В отличие от моей мамы, пыталась Люду приобщать к молитве, церкви. Дочь ни в какую. «Уши, – рассказывала, – заткну и говорю: «Мама, это всё мифы, мифы, мифы!» Не хотела про Бога ничего слышать». Несколько раз сопровождала маму в паломнические поездки по святым местам. Мама болезненная была, нуждалась в помощи в дороге. Однажды под Москвой в монастыре монах-старец увидел Люду и говорит: «Вот и матушка-монахиня ко мне пожаловала».
Люда на втором курсе училась, из бассейна не вылезала, тренировалась два раза на дню.
«Мама, почему меня матушкой назвал?» – допытывалась у матери. «Не знаю, доченька».
Прозорливым оказался старец.
Люда на соревнованиях хорошо выступала, результаты росли. «Мама за меня постоянно молилась, – рассказывала Люда, – но я думала: мои успехи – исключительно плод настойчивых тренировок, а заслуга мамы всего лишь – талантливую и одарённую дочь родила».
Крутой перелом случился в год окончания института. После соревнований в Ульяновске, по пути домой, заехала Люда к подруге в Казань. Никому не сообщила о своих планах. Возвращается в Петропавловск, в аэропорту брат двоюродный: «Твою маму сегодня хоронят. Наверное, уже и не успеем». Адреса подруги никто не знал, сообщить не могли.
Помчались на кладбище. Люда в шоке. Никого ближе матери на всем белом свете.
На кладбище ждал крест да бугорок сырой земли.
Мать собирала малину, жили в частном доме, плохо стало, пошла в дом, ведро с ягодой поставила на крыльцо. Соседка один раз заглянула из-за забора во двор, окликнула – никто не отвечает. Второй раз посмотрела – ведро на том же месте. Зашла в дом, а хозяйка мёртвая на полу…
Упала Люда на свежую могилу. Рыдала-рыдала и дала обет, что будет верна Богу. В какие-то минуты от потрясения в сознании перелом произошёл, на раз решила уйти от светской жизни.
Женщина она видная. В молодости хорошо одевалась, модницей слыла. После кладбища все наряды раздала, со спортом покончила. А было всего-то двадцать шесть лет, и это в советское время. Бесповоротно обрубила свою спортивную и педагогическую деятельность, посвятила жизнь Богу.
Скольким она людям добра делает, скольких привела к Богу. Так хочется иногда выразить свою признательность. Обрубит на полуслове. Категорически против благодарностей в свой адрес. Если кто начнёт настаивать, рассердится, отойдёт. Или отчитает: «Нельзя хвалить друг друга. Враг может воспользоваться и отнять благодать, за которую хвалят». А то скажет: «Моих заслуг никаких. Бог тебе помогает».
Свекровь
В первую очередь после слов Люды: «Осторожна будь с теми, за кого молишься» – подумала я о свекрови. Я к ним пришла, как поженились с Виктором. Десять месяцев под одной крышей жили. Слова плохого о ней сказать не могу. Добрый человек. Я была беременна первым сыном, Сашей, свекровь поехала в Новосибирск на операцию. Дочь её настояла, Ангелина. После Омского мединститута в селе поработала, а потом в Новосибирск перебралась и стала отличным врачом. Они все в роду головастые. Ангелина вызывает мать: приезжай, подремонтируем, всё сделаем в лучшем виде. Доброкачественная опухоль. Вовремя убрать, пока в злокачественную не преобразовалась. Больница отличная, ведущих врачей полно, дочь человек авторитетный, светил местных привлекла. Месяц готовили свекровь, давление нормализовали, работу сердца, всё привели в порядок, чтобы исключить любой казус.
День операции. В палате несколько человек, все знают: Матрёне Ильиничне сегодня на стол. Ей говорят: «Матрёна, тебе скоро под нож, почему не помолишься?» Это 62-й год. Ангелина потом рассказывала. У кого-то из женщин была иконка, молитвы, от руки переписанные. Советуют: «Помолись, Матрёна, почитай, перекрестись хотя бы». На что свекровка: «А что мне молиться или креститься? Я ни во что такое давно не верю и вам не советую голову забивать. Нет Бога! Я верю врачам, науке…»
Как по писаному ответила. И пошла на операцию.
Была не злая, не сварливая. Виктора ругала, если вдруг не справедлив был ко мне. Беременность я тяжело переносила, свекровь гнала от плиты: «Сама сделаю, иди полежи».
И что вы думаете? Боже мой! Спаси и сохрани. Только вскрыли брюшную полость… Откуда такое давление взялось? Кровь как ударит мощной струёй. В потолок, на врачей. Те пытаются что-то сделать. и не получается… На столе, не приходя в сознание, умерла. Всего-то пятьдесят шесть лет женщине.
Возвела хулу на Бога…
Школьная любовь
И Романа вычеркнула из списка. Первую школьную любовь. Может, Бог в суженые предназначал... Мать у него русская, казачка из Семипалатинска, отец татарин. Славянская кровь верх взяла. Русоволосый, высокий, глаза голубые. Все девчонки в школе заглядывались. Он в восьмом классе к нам пришёл, посадили передо мной. Потом рассказывал: «Повернулся к тебе спросить и влип, влюбился по уши». Умница. Настолько правильная речь, даже учителя отмечали. Мы к доске пойдём, со скудным словарным запасом бекаем, нукаем да мекаем, он гладко шпарит на любом уроке. И в гуманитарных предметах, и в точных лучший в классе. Я бы тоже с медалью десятилетку закончила, да в сочинении с запятыми напутала, тройку влепили. Самоуверенная. Учительница шепнула: «Посмотри первый абзац». Глянула – всё правильно. А там перед предлогом «как» в значении качества аж в двух случаях наставила запятые. Роман с золотой медалью выпустился, поехал в Ленинград в высшее военно-морское училище. Весь десятый класс мы с ним дружили. Гуляли, целовались. Большего не допускала. Отправляясь в Ленинград, очень просил ждать его. «Лидочка, мне никто никогда не будет нужен! Только ты, поверь! Куда бы ни уехал, вернусь за тобой! Как бы далеко судьба ни закинула – не забуду». И не забыл.
Первые полгода писали друг другу по два-три письма в неделю. Я только о нём и думала. Но потом вдруг посчитала: нет, от красавца за тридевять земель верности не жди. Рано или позже уведут. Что такое моряк? По морям, по волнам, сегодня здесь, а завтра у чёрта на куличках на полгода. Не может такой быть твоим всю жизнь. Делить с кем-то – увольте. Как-то услышала: да у моряка в каждой гавани жена. И запало. Напридумывала всяких глупостей. К тому времени парень рядом со мной появился.
В конце 50-х была тенденция – сразу после школы год-другой поработать, и уже с производственным стажем уверенно поступать в институт. Я на токаря училась, будущий муж Виктор слесарное дело осваивал. Из себя симпатичный. Но застенчивый, несмелый. Роман орёл. Что речку перенырнуть, что на школьной машине за рулём газовать, что труднейшую задачу решить. Стихи писал. С ним особо и не поспоришь, всё как он хочет. Без комплексов, как сейчас говорят. Летом после девятого класса послали нас на слёт на Алтай. В палатках жили. В последний день пошли с ним за цветами. И опоздали на линейку. Подходим к поляне, а весь лагерь выстроился. От стыда готова была провалиться. Как на виду у всех выходить из зарослей? Подумают: нехорошим в кустах занимались. Мы с Романом тогда ещё и не целовались. Упёрлась: «Не пойду!» Он меня за руку взял: «Мы разве с тобой что-то украли?» Поляна от ручья, где мы стояли, забирала круто вверх, там стоит шеренга человек в сто, а мы наискосок поднимаемся с букетами. Роман направился прямиком к начальнику лагеря, женщина была. Она в недоумении смотрит. Роман подошёл и вручил ей букет. Разрядил ситуацию под аплодисменты.
Муж Виктор тоже видный был в молодости, лобастый, брови двумя широкими наискосок полосами, волнистый тёмный волос, косой разворот плеч. Но скромный. Первый год робел под руку взять, прикоснуться ко мне. Моё мнение превыше всего. Я и подумала, как познакомились, такой мне в самый раз. По пятам ходил. Как прилип. Дня не было, чтобы не прибежал. «Не представляю, – говорил, – день пройдёт, и не увижу тебя». Иначе как ангелочком не называл. Четыре года ни на шаг от меня. Собственно и выбора мне не предоставил.
Как начала с ним встречаться, Роману писать прекратила. Не могу на два фронта, дескать, время покажет, который лучше. Он шлёт письма, я не отвечаю. Ничего не объясняла, не пишу и баста. Сам должен понять: кончилось школьное увлечение… Родители его перебрались в Семипалатинск. Вот, думаю, хорошо, больше незачем Роману в Петропавловск приезжать. Всё само собой уладилось, объясняться не надо.
Он заявляется. На летние каникулы. Собака залаяла, открываю калитку – стоит. Как с киноэкрана. Пронзительные глаза. Морская форма, пуговицы горят. Отутюженный. Будто не с поезда, с парада. Возмужал. Вошли в дом, достал бутылку шампанского, какие-то ленинградские деликатесы. Рот не закрывается, возбуждённо рассказывает про учёбу, Ленинград… Чувствую – волнуется…
Но выпивать за встречу некогда, я на экзамен собираюсь. Минут на пятнадцать позже пришёл, не застал бы дома.
– Пойду, – говорит, – с тобой.
Идём и молчим. Точно помню, ничто во мне из прошлых чувств не взыграло, как увидела Романа. Нисколечко. Пусть стал ещё привлекательнее. Одна досада внутри: ну зачем приехал? К чему прошлое будоражить? Через сорок восемь лет – не отрицаю: ёкнуло сердце, когда его письмо увидела. Тогда ничего подобного. Как отрубила – кончено и всё.
И он чувствует: со мной что-то произошло.
Идём, а у меня в голове: только бы Виктор не пришёл болеть за меня на экзамене. Ни к чему их встреча. Обошлось. Экзамен сдала на «отлично». Почти все экзамены, где бы ни училась, сдавала на «отлично». Выхожу, Роман стоит, девчонки стайкой поодаль, стреляют в него глазами. Как же, такой герой. Ленка Талызина не удержалась, подскочила. «Вот эта парень!» – выдохнула в ухо. Они, конечно, знали, что с Виктором дружу.
По дороге домой напрямую сказала Роману, что встречаюсь с другим. Он спрашивает:
– Ты его любишь?
Не любила. Прельстила преданность, готовность всё делать, как хочу, как прошу…
Потому и страдала потом, Господь наказал за рациональность.
– Нет, – правдой ответила, – да надеюсь полюбить. А к тебе не вернусь. Разные мы люди. Ты там, я здесь. Нет. Ничего у нас не получится. Ты ведь не захотел рядом со мной остаться…
Он очень упрашивал, говорил, что никогда не упрекнёт за измену.
Ну, да, думаю про себя, теперь-то ты, доведись, точно этим козырять будешь – «изменила, не дождалась».
В конце концов он понял: решение моё безоговорочное. И гордость не позволяла долго унижаться, оборвал эту тему. Будто что-то выключил в себе. Нам обоим легко стало. Давай перебирать одноклассников, кто где. Посмеялись, вспоминая школьные казусы. Чаю попили. Поезд в Семипалатинск на следующий день. Роман попросил постелить ему в беседке, что во дворе у нас стояла, отец летом частенько в ней отдыхал. Я так и сделала. Сама утром рано-рано, солнце только-только выглянуло, поднялась и тихонечко ушла.
Вдруг опять, подумала, начнёт просить вернуть отношения. Не хотела этого.
Он-то не сомневался, что я его провожу. Заходит утром в дом: «Где Лида?» А никого нет, кроме старшей сестры Валентины. Слава Богу, живая ещё. Я его добила бегством. Валентина потом рассказывала: сильно расстроился. «Сел, – говорит, – на табуретку и минут пять слова не проронил, уставился в окно». Потом попросил у Валентины утюг. Какие бы поражения ни происходили на любовном фронте, но форму держи в полном порядке. Через сорок восемь лет напишет, что Валентина была первым и последим человеком, которому без утайки рассказал о своём чувстве. Сестра поведала мне: Роман чуть не до слёз расчувствовался. Показал мою синюю атласную ленту, которую хранит как талисман. Собираясь на вокзал, попросил Валентину проводить. Приехал к девушке в гости и, как оплёванный, один пойдёт по родному городу. Я дома появилась под вечер. Валентина вернулась с вокзала, упала на кровать, рыдает – жалко парня. Налетела: «Зачем так поступила? Бессердечная!»
Одно или два письма написал Роман, открытки к праздникам долго присылал. Но я молчок.
Через год мы поступили с Виктором в пединститут. Он башковитый, его в институте Эйнштейном звали, на физмат пошёл, я – на естественно-географический, всё на «пятёрки» сдала. После третьего курса мы поженились.
Так и не полюбила его. Жили, как рассказывала, первое время у них. Семья совсем другая, чем наша. У нас всё решала мама, у них – отец. Виктор обещал: семейные тяготы будем нести поровну. Начну стирать – дом частный – позову, он младшей сестре: «Тонька, помоги!» Тонька поможет, и с удовольствием, работящая, завкафедрой потом лет пятнадцать была в пединституте. Но мне-то хотелось его участия, его помощи. Стираю, самой настолько больно, обида кипит. Так во всём. На рыбалку с отцом задумают, не спросит у меня: «Можно поеду?» Будто нет у него семьи, один. Собрался и поехал. Я сижу, слёзы глотаю, впору вещи собирать и домой к родителям. Это сейчас я понимаю: верила бы тогда в Бога, помолилась, и свою душу в порядок привела, избавилась от греха осуждения, да и он бы, глядишь, изменился.
Мне всегда завидовали: такой муж! Видный, спокойный, с положением. Я никому не говорила, что нет любви к нему. Муж, конечно, несчастный человек.
В последнее время, уже на пенсии, Виктор работал в речпорту диспетчером. Возвращался часто оттуда недовольный. И всё ему не так дома. Может раскипятиться ни с чего. Нападает на меня. Я как не слышу, на стол накрою и к иконам: «Блажен муж Виктор, иже не иде на совет нечестивых. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. Слава Тебе, Боже наш. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. Слава Тебе, Боже наш. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. Слава Тебе, Боже наш». Этой молитвой справлялась. Прочту несколько раз, и как будто ничего не было. Он смягчается, и я себя удержала… Не всегда, к сожалению, удавалось – бывало, грубостью и дерзостью отвечала. Постоянно в этом каюсь и прошу прощения. Понимала ведь, что нельзя, должна стерпеть, смолчать. Господь надевает на меня венец терпения, я его снимаю, вступаю в перепалку…
В первый год после замужества решила: не буду жить с нелюбимым человеком. Сама с пузом, а в голове: рожу, чуть подрастёт ребёнок и разойдусь… Первого сына родила, не успела дух перевести – вторым забеременела. Случалось, бросала Виктору, что не люблю его. Всегда слушал молча. Не возмущался, не гнал. Нет. Дети его очень любили. Сыновья вообще души не чаяли. Как же, папа – это рыбалка, папа – это машина. Если он в гараже возится с машиной – не выгонишь оттуда. У нас даже дочь – автомобилистка и рыбачка. На озере не всякий мужик её переловит.
Бог меня, наверное, берёг. Никогда не изменяла мужу. Но были моменты, когда казалось – всё.
Повенчались мы в пятьдесят лет. Люда не раз говорила: «Он отец твоих детей. Но пока не обвенчаетесь, то для Бога дети твои – приблуды, рождены при блуде. Думай о них прежде всего». Виктор согласился сразу, хотя равнодушно относился к моему повороту к церкви. Не возмущался, как брат его Гриша, но и не разделял. Когда венчались, нас поставили с молодой парой. Священник, отец Николай, предупредил: не одни будем. Спросил: «Вы не против с молодыми?» Если они «за», нам-то… Я даже подумала: наверное, скромно молодые женятся, без громкой свадьбы. Может, думаю, расписались когда-то, а теперь венчаются. Ничего подобного. Народу собралось в церкви… Согласиться молодёжь согласились на совместное венчание, но стали на нас коситься. И молодые, и гости. Мне неловко, неудобно стеснять их праздник, знала бы, на другой день перенесла. Они же испепеляют нас неприязнью. Физически чувствую, как от них исходит: старичьё седовласое, а туда же под венец. Особенно жених изводится. У невесты фата шикарная, платье со шлейфом. Жених в белом элегантном костюме, красный дорогой галстук. Обвенчались, вышли из церкви. Они к своим разукрашенным лентами и шарами машинам, мы к своим скромным «Жигулям»…
Кстати, ГАИ у нас в то время зверствовало, на каждом шагу останавливали. Думаю, как же муж поедет, полчаши кагора употребил. В церкви не откажешься, не станешь священнику говорить: я за рулём. И ГАИ не объяснишь: пил на венчании. Лишат за милую душу прав. Никто не остановил. А мы в тот день километров пятьдесят наездили, мужу за город надо было в свой интернат.
К машине подходим, вдруг от свадьбы крик. Невеста возопила. Жених сознание потерял и в обморок хлопнулся… Такое вразумление…
Повенчались. Кстати, близости у нас с мужем после этого вообще не было. Я давно не хотела. И он не проявлял инициативы. Ну и хорошо. Я в то время зачастила в Омск. Устроилась на работу логопедом в Крутой Горке, сразу в детский садик и в школу. Появилась возможность жильё получить. Мы и раньше подумывали в Омск перебираться. Но муж вёл себя пассивно и меня не одобрял, ему бы рядом я сидела. По Богу так и должно: «Да убоится жена мужа своего». Но у меня, грешной, такой скверный характер. Из Омска в Петропавловск часто ездила. Вела себя дома как жена: стирка, готовка, глажка…
Письмо из США
Однажды вот также приехала, пыль вытираю, смотрю – на тумбочке письмо из США. От Романа – первой моей любви. Разыскал через Интернет, через одноклассников, что в Петропавловске остались. Живёт в Сиэтле, состоятельный человек…
Читаю, и чувства нахлынули, которые не вспыхнули тогда, сорок восемь лет назад, у восемнадцатилетней девчонки при встрече с курсантом военно-морского училища. Чувства нахлынули, но возраст-то мой ужасный. Он описывает мои чёрные косы, что укладывала короной. «Как они пахли! Сейчас пишу и слышу неповторимо терпкий, невыразимый словами аромат!» Описывает мои смуглые щёки с румянцем, нежные пальцы…
Какой румянец? Какие косы до пояса? Какие карие очи? Бабушка, настоящая бабушка… В зеркало лучше не глядеться…
Сердечное письмо. Как от бесконечно дорогого близкого человека. Пишет: очень хотел бы услышать мой голос, поговорить по телефону. Я с этим письмом уехала в Омск. Он возьми и позвони в Петропавловск. Ни муж, ни Роман ничего не сказали о том разговоре. Позже узнала: муж резко с ним поговорил. Он всегда чувствовал: объявись Роман в молодости, позови – я бы ушла. Когда ссорились – прости меня, Господи, – раза два бросала: «Из-за тебя Романа оттолкнула. Он так любил меня! Так звал! Зачем ты попался на моём пути?»
Не скажу, что думала про Романа, сожалела о содеянном. Нет. И Виктору про Романа говорила, чтобы досадить ему. Я по жизни такая: рубанула – и сожалений быть не может. Но позови Роман в молодости такими письмами, как из Америки, кто его знает… Пожалуй, пошла бы. До того, как уверовала – бросила бы Виктора. Потом Роману писала, где ты был все эти годы? Почему раньше не звал, если любил, помнил всю жизнь? Он два раза женился. От первой жены сын в Ленинграде живёт. От второй две дочери. Одна в США, вторая в Германии. Ездит по миру, часто бывает в Израиле, где родственники жены. Прислал мне оттуда роскошнейшую книгу о святых местах в Иерусалиме.
Роман постоянно в письмах напоминал о чувствах юности, о том, как любил меня. Никогда никого так не любил. Да влюблялся несколько раз сильно. Было. Но проходило время, и оказывалось – не то. Я ему написала, что семейная жизнь, о которой мечтала, не получилась. С мужем не было чувств, так и не полюбила, но у нас дети, и я хранила ему верность всю жизнь. А когда уверовала, то благодарила Бога, что не согрешила.
В тридцать восемь лет меня послали на год учиться в Москву в МГУ, переквалифицироваться на логопеда. В соседней группе на сурдиста, это с глухонемыми работать, учился мужчина из Курска. Как он ухаживал за мной, как хотел, чтобы я была с ним, звал к себе. Был несчастливым в браке, жена изменяла. Слава Богу, я устояла. В один момент, была на грани…
Роман стал настойчиво повторять в телефонных разговорах, письмах: «Мы должны обязательно встретиться, скажи, куда хочешь поехать: на Гавайи, в Швейцарию, во Францию, в Италию? Куда пожелаешь. Я оплачу, не беспокойся нисколько». Я и не отказывалась наотрез и согласия не давала. Потом думала: может, зря... Почему было не съездить в тот же Иерусалим? Муж ещё живой был, не болел. Я свободная, только печать в паспорте. Уезжала в Омск, когда хотела, на сколько хотела. У детей свои квартиры, семьи... Им уже ничего не должна…
Муж умер в несколько дней. Лимфоузел увеличился. Убрали – оказалась саркома. После операции нормально себя чувствовал. Настроение бодрое. Втроём – я, Саша и Лена – пришли. Врач меня позвал в ординаторскую. «Положение такое, – объяснил, – может умереть очень быстро, даже сегодня». Не поверила. Как-то не вязалось с его внешним видом. И всё же предложила Виктору:
– Давай приглашу священника, исповедуешься и причастишься?
– Это ещё зачем? – отказался. – Не надо.
Сам весёлый, с Сашей отправились в туалет покурить. Попросил сигарет привезти в следующий раз – выгребли у него медсёстры из тумбочки, не разрешают в больнице. От него волны радости исходили. Нервничал перед операцией, а тут камень с души. О рыбалке успели с Сашей поговорить… Мне бросил: «Надо, жена, в мае в Омск съездить, посмотреть, как ты там устроилась, может, и мне пора туда перебираться. Ивана с Надеждой надо навестить, давно у них не был».
Дочь осталась с ним, мы с Сашей поехали домой, я думала: чаю попью и сменю Лену. Она звонит: «Папа умер».
Невыболевший был… Саша помчался в больницу.
Я встала на колени, молюсь: «Упокой, Господи, душу новопреставленного раба Виктора…»
В этот момент Роман звонит. Принялся успокаивать, пространно рассуждать о бренности земной жизни. Я перебила: «Долго разговаривать не могу, считаю это неприличным».
Он извинился, распрощался, а сам воспрял духом: я свободна, меня ничто не сдерживает, мы можем быть вместе. Вбил себе в голову: то, что не случилось сорок восемь с лишним лет назад, теперь обязательно произойдёт.
Из нашей переписки, телефонных разговоров я сделала вывод: настоящей веры у него нет. Умный, понимает – не от обезьяны человек произошёл. Есть Бог. Он его называл координатором. Но часто повторял: «На Бога надейся, да и сам будь с усам». Не молится. Когда мать умерла, зашёл в храм, и то католический, поставил свечи за упокой и матери, и отца, он тоже к тому времени умер. Ездил к ним на могилы, в Ленинграде похоронены. Но молиться ниже его достоинства. Как это он, морской офицер, командир, будет кланяться в церкви. Мне делал замечания: чересчур увлекаюсь верой. «Лидочка, что с тобой случилось, я тебя совершенно не узнаю. При встрече обязательно обсудим этот вопрос, человек не должен быть фанатичным ни в чём… Я надеюсь, мы поговорим, и ты поймёшь всё правильно, ты такая умница».
На что написала: «Этот вопрос никогда не будет подлежать обсуждению. Благодаря вере и помощи Бога я выжила в условиях, которые казались невыносимыми. Сколько с сыновьями случалось трагедий. Господь помогал всегда, дети, слава Богу, живы и здоровы».
В категоричной форме дала понять, что учить меня здесь не надо…
Он прислал дорогую аппаратуру, типа ноутбука. Чтобы я английский осваивала. В школе и институте немецкий изучала. Говоришь предложение на русском, он воспринимает и пишет по-английски, может проговаривать. С устной речи переводит на английский. Недешёвая, само собой, аппаратура. Я в ответ Иоанна Кронштадтского отправила почтой. Это моя настольная книга. Почему-то считала, невозможно умному человеку прочитать её и не уверовать. Написал: «Ты решила сказать, что живёшь этой книгой?» Она его не тронула. Стоял на своём: не надо увлекаться религией, службами, постами. Это, опять же, чуть ли не фанатизм.
Мне эта категоричность уже не нравилась.
Дня через два после похорон мужа Роман снова звонит.
А недели за две до этого был звонок от его жены. Как-то разузнала телефон. Разговаривала очень вежливо. Корректно. Сказала: «Мы прожили с Романом тридцать лет. Дружно. Я его всё это время люблю. Но как только он нашёл вас, жизнь наша круто изменилась».
Рассказала, что Роман стал замкнутым. Раньше много времени они проводили вместе, путешествовали, потерял интерес к совместным поездкам. Увеличил мои фотографии, что с юности хранил. Обклеил ими свой кабинет.
«Я чувствую: все мысли у него только о вас, – говорила, волнуясь, в трубку. – Живёт ожиданием ваших писем и звонков. А я его очень люблю, у нас двое детей!» И просит: «Вы очень красивая женщина, такие выразительные глаза, располагаете такими внешними данными, я, конечно, уступаю вам, но умоляю подумать и о нашей семье, о наших детях».
Какими данными я располагаю? Может, она думала, я законсервировалась в восемнадцатилетнем возрасте?..
Попросила не выдать наш разговор. И ещё сказала: «Хотела бы вас увидеть, столько лет прошло, а Роман помнит вас».
Я её заверила, что всё поняла. И когда он позвонил после похорон Виктора, корректно сказала: что между нами не может быть отношений, которые стали возобновляться, возрождаться. Уже не то время, и дети наши не поймут.
Он пытался что-то сказать: «Я понимаю, не то время. Не торопись».
Я прекратила разговор. Роман снова присылает большое письмо, в котором зовёт обязательно встретиться: «Мы и без того потеряли с тобой уйму лет, зачем ещё ждать?» Я ответила в резкой форме: больше не пиши, дай Бог встретиться на небесах. Его письма порвала – не давать повода врагу соблазнять на эту связь. Конверты для писем в Америку, что Роман присылал из соображений экономии моих затрат на переписку, сложила и отправила обратно.
Но за него молилась. Хотела, чтобы уверовал. Не надо личных отношений, жизнь прошла. Хочу одного: пусть дорогой человек уверует в Царствие Небесное.
Но после слов Люды: «Осторожнее молись за знакомых» – стала думать: он ведь как полюбовник мой, можно ли за него молиться, грехи его на себя брать? И в Бога не верит. Даже воинственно относится к верующим. Осуждает.
Убрала его из помянника.
***
И получилось восемнадцать человек вычеркнутых. По правде сказать, списка, о ком молюсь, чтобы лист бумаги каждое утро перед глазами, нет. Хранится в шкафчике специальная тетрадка, мой помянник, но мне не надо туда заглядывать, наизусть всех знаю. В этом отношении память не подводит. Сами имена возникают одно за другим. Порядок уже установился. Называю, и проходят перед взором люди, и живые, и почившие. Прошу за них…
Откорректировала список. Конечно, какой из меня, грешной, молитвенник за других, за самых близких сил бы хватило... С таким настроением утром молюсь. И что такое? Один раз выскакивают автоматически имена, которые вычеркнула, – свёкор со свекровкой, деверь Григорий, Роман, Прокоп... На другой день такая же история, на третий, четвёртый… С неделю спотыкалась, потом решила: раз такое происходит, значит, Бог подсказывает: молись за них, не бросай, нужна им твоя поддержка.
Решила: сколько сил Бог даст, столько и буду за всех просить у Него. За Прокопа, за свекровь со свёкром, Григория, Романа...
Достарыңызбен бөлісу: |
