Общественно-политическая жизнь в республике

3.3 Общественно-политическая жизнь в республике

Национальная политика меньшевиков стала предметом специального исследования для немецкого историка К.Райсера. По его мнению, национальная проблема стала «действительно взрывчато опасной для них после Октябрьского переворота» [59]. К.Райсер подвергает критике меньшевиков за то, что они, стремясь «строить демократическую Россию», стояли на позициях централизованного государства, и поэтому не использовали силу «окраинного национализма» [59, 67].

Значительный рост интереса к проблемам революционной борьбы, имевший место в 60-х годах прошлого столетия, введение в научный оборот новых материалов способствовали дальнейшему развитию исследований по изучению различных потоков российского освободительного движения. Зарубежные историки, отказавшиеся от концепции «полного равнодушия» казахского народа к революционным событиям 1917-1920 годов, выступили против известного положения о гармонии интересов и полном совпадении целей и задач национально-освободительного движения казахского народа с революционным выступлением пролетариата и крестьянства в центре страны [10, 60]. По поводу этого в шестнадцатом томе, изданном во Франкфурте-на-Майне обобщающего исследования «Всемирная история», посвященном Центральной Азии, а также в ряде работ Баймирзы Хайта выдвинута концепция «двух революций», согласно которой в 1917-1918 гг. на территории России совершились две независимые революции. Первая, охватившая территорию, населенную великороссами, носила социальный характер и завершилась установлением Советской власти. Вторая развернулась в национальных окраинах и ничего общего не имела с революцией в России, а носила исключительно национально-освободительный характер. Здесь, по мнению немецких исследователей, не было ни своей буржуазии, ни своего пролетариата, а тем более, марксистской партии [4, 55].

Акцентируя внимание на национально-освободительный характер движений в национальных окраинах, авторы «Всемирной истории» подчеркивали неодинаковое значение Октябрьской революции, как и Февральской, для местного населения и русских. Как считают авторы, если Октябрьская революция фактически означала для русских хлеб и свободу, то для местного населения, которое уже однажды оказалось жертвой революции выраженного русского характера, она тоже означала хлеб, но, прежде всего, национальную свободу, как это значилось в Программе большевиков с апреля 1917 года [4, 240-241].

Для историографии конца 1960-х гг. характерным является новый подход к изучению важнейших аспектов Октябрьской революции, предполагавший отказ от существовавших традиционных моделей и представлений. Свидетельством сказанному являются статья Д.Гейера «Октябрьская революция», помещенная в многотомной энциклопедии «Марксизм, коммунизм и западное общество», а также работа А.Каппелера «Историография истории нерусских народов РСФСР», в которой наряду с отрицанием концепции «случайности» Октябрьской революции она признавалась как «возможная форма социального переворота». В центре внимания немецкого автора находились вопросы освободительной борьбы народов национальных окраин [60]. Концепция об автономности различных потоков российского освободительного движения тесно связана с теорией «модернизации», которая пришла на смену теории тоталитаризма, определявшая облик всей западной историографии советского общества до середины 1960-х гг.

Общим для зарубежных исследователей является вывод о том, что советский режим при всей его социалистической риторике, представлял собой основу для «развития» - индустриализации, урбанизации и массового образования – подобно авторитарным режимам в других отсталых странах. Советский феномен рассматривался ими в качестве модели для развивающихся экономических систем в «третьем мире». Сторонники нового направления в отличие от представителей теории тоталитаризма обратили пристальное внимание на социальную поляризацию в предреволюционной России и на те процессы, которые активизировали массы.

В связи с переходом историков на историографическую и социологическую концепцию модернизации в немецкой советологии обозначились разногласия в интерпретации вопроса о причинах и целях революции 1917 г. Показательно в этом плане сравнение двух методологических подходов: сторонников тезиса о «советском тоталитаризме» (Б.Майснер, Г.Раух, Х.Арендт и др.) и исследователей, придерживавшихся концепции модернизации (Фойгт, П.Драйтцель и др.). Октябрьская революция рассматривалась немецкими авторами – сторонниками нового направления как одно из возможных средств ускоренной модернизации общества на путях его индустриального развития. Теория модернизации оказала заметное влияние не только на оценку социальной природы Октябрьской революции на национальных окраинах, но и на изучение русской революции 1905-1907 гг. Именно в ней стали ныне искать корни сепаратизма, «изначально заложенного» в российском революционном движении, истоки «параллельности» социальных и национально-освободительных движений. Так, например, профессор Д.Байрау (Бремен) в своем докладе «Крестьянство в русской революции 1905-1907 гг.», прочитанном им на очередной встрече историков СССР и ФРГ (30 марта – 2 апреля 1987 г.) в Геттингене, исходил из автономности двух революционных потоков – «крестьянской» и «пролетарской» революций во всех трех российских революциях. К «вестернизации» и «модернизации» своего общества каждая социальная сила, каждая этническая общность шла своим путем, между ними не было точек соприкосновения в целях, задачах и методах борьбы – таков вывод исследований сторонников «параллельных» революций [10, 79].

Немецкая историография конца 1960 – начала 1970-х гг. характеризуется появлением значительного количества работ, в которых, в той или иной степени, освещалась проблема установления Советской власти в исследуемом регионе с позиций новых социологических теорий (теория «элит», «деидеологизации», «демократического социализма», «конвергенции» и т.д.). Теория «элит» или «социологии революции» имеет свое начало в американской историко-философской мысли. Представители этой теории считали, что в результате революции, совершаемой народными массами, к управлению государством приходит та или иная элита, которая устанавливает свои порядки. По их мнению, такого рода революция «бесполезна» для общественного развития [61].

Сторонниками теории конвергенции явились: Р.Левенталь из Западноберлинского университета; Г.Вагенленер, основные идеи которого были изложены в книге «Капиталистическая формация с социалистическим содержанием в советской экономике»; Р.Берендт – автор работы «Динамическое общество» и др.

Несмотря на появление указанных историко-социологических теорий, в 1980-х гг. в освещении проблем «самоценности» Октябрьской революции происходит сближение с концепциями предшествующих лет (1940-1950-х гг.), представлявшими революцию в качестве дорогостоящего и разрушительного средства в решении сложившихся в обществе проблем [62, 24]. По мнению подавляющего большинства остфоршеров (Готфрид Шрамм, Гернот Эрлер, Томас Штеффенс, Гельмульт Гросс, Хейко Науман), из всех существовавших в 1917 г. исторических альтернатив социалистическая революция была наименее эффективным и более долгим, окольным путем к модернизации, потребовавшим больших материальных и людских жертв [63]. Эта проблема заняла ключевое положение в исследованиях немецких авторов. По свидетельству профессора Бохумского университета О.Анвайлера, «революционный переворот в России и его последствия были и остаются до сегодняшнего дня самым мощным стимулом остфоршунга» [64]. Установлением жесткой диктатуры и массовым террором определяют характер Октябрьской революции подавляющее большинство западногерманских исследователей, среди которых Г.фон Раух, В.Леонгард, Г.Вагенленер, Г.Шоер, И.-Ф.Барник, Е.Холцле и др. [65]. Советская власть, установленная в Казахстане, рассматривалась немецкими историками как продолжение старой колонизаторской политики царизма. Этот тезис стал исходным базисом в изучении немецкими авторами важных аспектов истории исследуемого региона. Многосторонний анализ всех процессов, происходивших в Средней Азии с начала века и до полного установления советского режима, позволил Хайту в книге «Советско-русская политика на Востоке на примере Туркестана» показать естественную преемственность между царской и советской политикой в Средней Азии. В главе «Колониальный и национальный вопрос в Туркестане до Советов» он представил полную драматизма картину советизации и реакции коммунистического правительства на национальные устремления в республиках Востока [66]. В этой связи следует отметить, что стремление к образованию национальных правительств в исследуемом регионе рассматривается О.Баумхауером, П.Мюленом, Г.ф.Раухом как акт самозащиты народов национальных районов от губительных последствий русификаторской политики большевиков [67]. П.Мюлен в своей монографии «Между свастикой и советской звездой» (Дюссельдорф, 1971 г.) указал «на экспорт русской революции в среду кавказских и тюркско-татарских народов, который положил конец их самостоятельному развитию и породил новый «национальный конфликт». Он считает, что поскольку большевики могли опираться на сравнительно небольшое число местных коммунистов, среди которых преобладали русские, местным национальностям новая система представлялась всего лишь реставрацией русского господства под прикрытием другой формы, что вызвало естественное недовольство и сопротивление с их стороны [68, 16-18].

В литературе 50-60 годов прошлого столетия ставился вопрос о степени участия коренных жителей в революционных событиях Г.Штекль, Г.Гейльке, Г.Брам считали, что «за установление власти рабочих и крестьян боролись только русские, которые создавали коммунистические правительства и присваивали право выступать от имени национальных меньшинств» [69]. Обоснование причин экспорта революции в национальные окраины нашло освещение в монографии Ю.Арнольда «Национально-территориальные единицы Советского Союза». Основные доводы автора сводились к следующим положениям: а) процесс расчленения Российской империи происходил в полном соответствии с документально подтвержденным правом наций на самоопределение в «Декларации прав народов России», но большевики не хотели удовлетвориться таким ходом развития; б) распад России на конгломерат государств угрожал подорвать их цели создать исторически передовое, экономически могущественное, великое государство; в) большевики, которые так желали распада государства царской власти и Временному правительству, сами, встретившись с этой опасностью, должны были пересмотреть провозглашенные принципы унитаризма и национального самоопределения [69]. Автор считает, что советское правительство силой навязало национальным меньшинствам социалистическую революцию.

В известной монографии Г.Рауха «История Советского Союза» указывалось на крушение российской империи после захвата большевиками власти и, «если, нерусские народы и хотели остаться в составе России, то Октябрьская революция ускорила желание окончательного отделения от России» [46, 96-97]. Автор констатировал, что «у народов окраин с 1917 по 1918 год распространился национальный фронт, появились центробежные силы» [35, 101]. В этой связи хотелось отметить то, что Октябрьскую революцию не приняла партия «Алаш», поставившая вопрос о создании казахской автономии под названием «Алаш» и образовании правительства «Алаш-Орды».

По мнению современных казахстанских авторов, Алашское движение периода Октябрьской революции следует рассматривать как явление национально-освободительного характера, чуждое классовой борьбы. Как национально-демократическое движение, оно шло параллельно с установлением Советской власти. В это время алашордынцы оказались в антисоветском лагере. Лидеры «Алаш-Орды», занимавшие государственные посты при Временном правительстве, позже стали жертвами политического террора со стороны Советского правительства [24, 37-38]. Ярким свидетельством попытки создать национальную государственность на территории Средней Азии и Казахстана является драматическая судьба Кокандской автономии, которая рассматривалась немецкими авторами как народное представительство, пользовавшееся поддержкой подавляющего большинства местного населения, выражавшее народную волю и выступавшее за свободу Туркестана.

В целях ликвидации национального правительства, возглавляемого сначала М.Тынышпаевым, а после его отставки М.Чокаевым, была направлена карательная экспедиция, состоящая из красногвардейских частей Ташкента и армянских националистов из партии «Дашнакцутюн».

Общеизвестно, что отряды дашнаков отличались особой жестокостью в отношении мусульманского населения. Сопротивление небольшого отряда автономистов, защищавших Коканд, было обречено, город был захвачен и после трех дней резни и грабежей сожжен. Трудно установить число погибших жителей города, но ясно одно, что оно было значительным. Если в 1897 году в Коканде проживало 120 тыс. человек, то в 1926 году в городе осталось лишь 69 тыс. 300 человек [70].

В своей работе «Структурные изменения в Казахстане, в русское, особенно в советское время» Герберт Шленгер приводит убедительные аргументы того, что «со свержением царизма только лишь на небольшой период казахи имели возможность создания независимого государства. 10.12.1917 года в Коканде и 26.12.1917 года в Семипалатинске были образованы автономные правительства. Однако 12 февраля 1918 года правительство Коканда было изгнано вооруженным путем. Ответом на это было движение басмачества, которое было подавлено в 1923 году. Таким образом, Туркестан уже второй раз был аннексирован Россией. С этого момента началась серия насильственных преобразований как средство по укреплению русского влияния в Центральной Азии» [21, 255].

Следовательно, в качестве причин, обусловивших поражение национально-освободительного движения, остфоршеры указывают следующие: а) борьба против советской власти началась стихийно и не имела подготовленных войск; б) недостаток оружия и особенно современного - не хватало пулеметов и артиллерийского вооружения. Помимо этого, советская сторона владела такими видами оружия как броневики, бронепоезда, бомбометы и др.; в) железная дорога почти постоянно была под контролем Красной Армии, а это всегда давало возможность быстрой переброски войск, а также боеприпасов, продовольствия; г) голод, царивший в тот период в крае, также ограничил деятельность этого движения; д) в нем отсутствовала единая руководящая организация, не было единого центра, и, естественно, это не способствовало тому, чтобы движение было успешным; е) борьба против советской власти не получала практически никакой помощи извне [76].

После Октябрьской революции и гражданской войны начался процесс «национально-государственного строительства». Освещение общественно-политической жизни Казахстана в 1920-1930-е гг. тесно связано с проблемой образования СССР, анализ которой позволил западногерманским исследователям усомниться в заключении в 1920-1921 гг. договоров между советскими республиками на принципе доброй воли. Германская историография 20-х годов прошлого столетия представлена работами известного ученого Георга Клейнова, внимание которого привлекла, прежде всего, проблема ленинской концепции национального вопроса, охарактеризованная как способ захвата власти и дальнейшего использования нерусских национальностей в своих политических целях [77]. С Клейновым солидарен правовед А.Нербергер. Анализ государственной структуры СССР не позволил автору сделать вывод о федеративной форме государственного устройства [78]. С данной точкой зрения не согласился Отто Хетч, который в своей статье, опубликованной в журнале «Восточная Европа» за 1925-1926 гг., настаивал на признании за СССР статуса федеративного государства. В этих статьях он отметил «благотворное» [79] влияние национальной политики на жизнь нерусских народов: «Планомерная дружественная политика советского государства полностью противоположна практике угнетения меньшинств в буржуазной Европе» [79, 102]. Вместе с тем, по мнению значительного большинства остфоршеров (О.Баумхауэра, П.Мюлена, Х.Конерта, В.Леонгарда, В.Пича, Г.Штекля и др.), в основу образования многонационального советского социалистического государства был положен принцип насилия, который осуществлялся способами, явно противоречащими лозунгу права нации на самоопределение, - путем завоевания Красной Армией национальных окраин и насильственного присоединения их к РСФСР [80].

Основополагающее марксистско-ленинское положение о праве наций на самоопределение подверглось глубокому анализу в немецкой историографии. Этот аспект проблемы нашел освещение в вышеупомянутой монографии Ю.Арнольда «Национально-территориальные единицы Советского Союза». Немецкий автор считает, что Маркс и Энгельс, будучи сторонниками унитарного государства, резко выступили против идей федерализма. По мнению Ю.Арнольда, на таких же позициях стоял до 1917 года Ленин. Однако после победы Октябрьской революции в целях сохранения распавшейся российской империи, он выступил с тактическим лозунгом федеративного устройства России [69, 15].

Аналогичные взгляды характерны и Г.Рауху, который более ранее, чем Ю.Арнольд, еще в 1953 году указал на структуру партии, вынуждавшую большевиков стать сторонниками строгой централизации [81]. Истинные цели применения идей федерализма в своей работе раскрыл Б.Майснер: «После Октябрьской революции Ленин использовал отвергнутую им ранее идею федерализма как средство для восстановления русской империи под знаменем Советского коммунизма [82]. Отношение Ленина к вопросу о праве наций на самоопределение стало предметом специального изучения Б.Хайта, Г.Брахта, Б.Майснера, Г.Деккера. Общим является вывод о непоследовательности Ленина в практической реализации данного положения. Б.Хайт в своей работе «Советско-русская политика на Востоке на примере Туркестана» указал на «колебания Ленина между позициями единой неделимой России и отделением нерусских», хотя он признает, что вождь пролетарской революции «был за первое, но из тактических соображений говорил не только об отделении, а более того, Ленин принуждал целый ряд большевиков действовать против национального самоопределения народов» [66, 54]. Г.Брахт, рассматривая с политической точки зрения право на самоопределение как ступень на пути к достижению цели, считает, что это право не закрепилось за нациями после победы революции. Следует согласиться с положениями работ немецких авторов о том, что большевики превратили вопрос о праве в вопрос о власти [83].

Общим для исследователей является вывод о том, что право наций на самоопределение базировалось на классовом принципе и, по сути, носило иллюзорный характер, являясь на деле фикцией, практической уловкой коммунистов. Г.Деккер, раскрывая в своей монографии «Право наций на самоопределение» (Геттинген, 1955 г.) истинные цели этого положения, писал: «Ленин проявлял интерес к нерусским народам России, как пешкам в игре сил пролетарской и интернациональной политики, чтобы быть использованными сегодня и отброшенными завтра, а включение в программу большевиков пункта о праве наций на самоопределение связано с сохранением «нерушимости русского государства» [84].

Идея сохранения единого русского государства явилась общей как для большевиков, так и для ее политических оппонентов. Стремление к созданию тюркоязычными народами самостоятельной государственности рассматривалась ими как тягчайшее преступление, враждебное интересам всего русского народа. В этой связи примечательно выступление советских публицистов в Москве, нашедшее поддержку А.Керенского в Париже. Бывший глава Временного правительства счел нужным обратить внимание русской демократии на грядущую опасность пантуранизма, якобы задавшегося целью расчленить Россию и установить «диктатуру над русским народом» [10, 122-123]. Однако хитроумная политика большевиков в национальном вопросе способствовала тому, что в трагические годы гражданской войны национальная элита примкнула к советской власти. По мере укрепления советского строя противоречия между Лениным и лидерами национально-освободительного движения мусульманских народов усугублялись. 16 июня и 12 июля 1920 года Т.Рыскулов, Н.Ходжаев, А.Байтурсынов, А.Ермеков, З.Валидов, Х.Юмагулов подвергли острой критике тезисы большевистского вождя по национально-колониальному вопросу, подготовленные для II Коминтерна.

Они не соглашались с тезисами Ленина об «освободительной» миссии пролетариата бывшей метрополии в отношении трудящихся бывших колоний, положением о необходимости борьбы против панисламизма. В документе от 12 июня 1920 г, подписанном Т.Рыскуловым, говорилось: «…посылать коммунистов, чтобы освобождать туземную бедноту с помощью европейских переселенцев – значит портить этих коммунистов. Такие коммунисты будут неизбежно вести борьбу против панисламизма, перессорят туземную бедноту между собой, будут разлагать местных коммунистов, поддерживать национальную рознь вместо классовой, и для коммунистической работы неуместны социалисты-мессионеры».

17 марта 1921 г. А.Байтурсынов и А.Букейханов отправили на имя Ленина телеграмму, которая содержала в себе горькое разочарование по поводу игнорирования Центром и Кирревкомом насущных проблем казахского народа.

ЦК РКП(б) в своем постановлении от 29 июня 1920 г. признал: «Отношения между пришлым европейским населением и коренными народами (Туркестана) за два с половиной года советской власти, находившейся в руках тонкой прослойки русских рабочих, зараженных колонизаторской психологией, не только не изменились к лучшему, но еще более обострились, благодаря своеобразным «коммунистическим» действиям, рассматриваемым порабощенным коренным населением, как продолжение действий агентов старой царской власти и по существу являющихся таковыми» [10, 113-114].

Как известно, впоследствии, колонизаторская сущность Советской власти не изменилась существенным образом.

Отрицание добровольного характера образования СССР составляет сюжет работ почти всех ведущих остфоршеров. Б.Майснер сравнивает этот процесс «с собиранием русской земли под советской эгидой и приданием восстановленной империи новой федеративной формы» [85].

Детальный анализ истории создания СССР представил в своей монографии Ю.Арнольд. На его взгляд, созданный по воле авторитетных творцов, русских большевиков, СССР в форме федерации определенно является мнимой сделкой, чтобы скрыть фактический процесс инкорпорации нерусских советских социалистических республик в РСФСР» [69, 154-155].

В отношении среднеазиатских республик Арнольд отмечает, что они «были учреждены, как государства с помощью актов центральной власти … и являются частично непосредственным, частично посредственным продуктом так называемого «национального размежевания», проведенного в 1924 г. на территории Туркестанской АССР и социалистических советских республик Бухары и Хорезма [69, 50].

Проблемы национально-государственного размежевания Средней Азии, проведенного в 1924 г., стали предметом специального изучения целого ряда остфоршеров. В трудах Б.Майснера, В.Коларца, Б.Хайта, В.ф.Харпе, Г.ф.Рауха и др. национальное размежевание Средней Азии рассматривалось как результат стремления Советского правительства к расчленению тюркской нации и порабощению народов Советского Востока.

Авторы «Всемирной истории» считают, что «в период 1920-1924 гг. между устремлениями местного населения и русскими планами существовала большая разница: местное население стремилось к созданию единого тюркского государства, тогда как русские были заинтересованы в расчленении тюрков» [4, 244].

Появление в зарубежной историографии идеи единой туркестанской нации связано с исследованиями М.Чокаева, З.Валидова и др. В трудах Б.Хайта эта идея получила дальнейшее развитие. Он предпринял попытку доказать наличие в туркестанской нации всех признаков нации, указанных Сталиным в его работе «Марксизм и национальный вопрос» – общность языка, территории, экономической жизни и психологического уклада [86]. Б.Хайт, раскрывая проблему этнического единства народов Средней Азии, в отличие от М.Чокаева, включает таджиков и ставит вопрос об их тюркизации, ссылаясь на то, что «только горные таджики на Памире сохранили свой язык» [86, 222].

Проблема единой туркестанской нации вызывает неоднозначную реакцию в среде современных казахстанских историков. Не задаваясь целью раскрытия всех аспектов данной проблемы, отметим, что некоторые представители западногерманской историографии и общепризнанные лидеры казахского общества того времени не отрицали наличия у народов Средней Азии, говорящих на языке тюркской группы, своей истории, самобытной культуры, своего языка, своих особенностей и специфических черт. Однако, по их мнению, экономическое и политическое единство Туркестана представляло собой большую опасность для Советской власти и поэтому правительство СССР поставило себе целью «разъединить между собой тюркские народы и тем самым осуществить ликвидацию единства тюрков», чтобы было легче осуществлять экономический и политический контроль над этим регионом [86, 222].

Поэтому истинные цели национально-государственного размежевания, по мнению Б.Хайта, заключаются в искусственном создании нации с целью советизации Туркестана [86, 222].

Анализ работ Ленина и документов по национально-государственному строительству в СССР позволили Вернеру фон Харпе в монографии «Принципы национальной политики Ленина» сделать вывод о последующей деятельности Советской власти против нерусских народов. Автор с сожалением отмечает, что борьба завершилась для них порабощением, большевистской диктатурой, насильственным включением в состав советского государства [87].

Аналогичные выводы содержались в совместной работе Р.Ольцша и Г.Кляйнова «Туркестан: Политико-исторические и экономические проблемы Средней Азии», Б.Хайта «Краткая история Туркестана», в статье Г.Кляйнова «Основы национальной политики в русской Средней Азии» и др. [88].

Таким образом, в освещении общественно-политической жизни Казахстана в 20-30-ые годы прошлого столетия можно констатировать приверженность немецких авторов концепциям «советского колониализма» и «тоталитаризма».

Смысл, который вкладывается в понятие «тоталитаризм» очень широкий. Некоторые авторы относят его к определенному типу государства, связанному с диктатурой, другие – к общественно-политическому строю, третьи – к социальной системе, охватывающей все сферы общественной жизни, либо к определенной идеологии. Понятие «тоталитаризм» в конечном счете, можно свести к единому признаку. Это – разновидность авторитарного (антидемократического) государства, характеризующаяся полным (тотальным) контролем над всеми сферами жизни общества. Под такое определение попадают и коммунистические, и фашистские режимы, т.е. тоталитарные общества левой и правой ориентации [89, 6].

Мы уже отмечали, что теория тоталитаризма (западные исследователи применяют как термин «теория», так и термин «концепция» тоталитаризма), определявшая облик всей западной историографии советского общества до середины 1960-х гг., подверглась критике, которая «ни в коем случае не означала ее сплошное отрицание» [90]. Профессор Свободного университета Эрнст Нольте считает, что «наоборот, она имела далеко идущие намерения пересмотреть и углубить понятие тоталитаризма», а его «содержание не могло оставаться неизменным: вместо старых терминов вводились новые, отдельные положения заменялись другими» [90, 29]. Следует отметить, что впоследствии сформировалось несколько вариантов концепции тоталитаризма. Первый «традиционный» вариант рассматривал национал-социализм и большевизм как старый тоталитаризм и сравнивал правый и левый тоталитаризм, не делая различий между ними (К.Д.Брахер); сторонники второго варианта старались придать концепции деполитизированный характер и освободить ее от понимания как орудия политической борьбы в духе «холодной войны» (Вальтер Шланген и Петер граф Кильманзегг); к третьему варианту относилось течение, которое выделяло национал-социализм из схемы тоталитаризма (Ханс Моммзен); четвертый вариант сводился к ограничению тоталитаризма только «марксизмом-ленинизмом» и теми странами, которые именовались социалистическими, прежде всего, Советским Союзом, поскольку после 1945 г. фашистский тоталитаризм не представлял больше угрозу цивилизации (Ойген Летберг и Курт Шелль).

Как полагает профессор Мартин Бросцат, понятие тоталитаризма возникло в силу политической необходимости для обозначения политического и идеологического противника и борьбы с ним, а также для легитимизации собственных политических и мировоззренческих убеждений [90, 32].

Это неизбежно привело к амбивалентности этого понятия, его ориентированию, с одной стороны, на политические нормы, а с другой – на научный анализ и научные выводы. Данная амбивалентность четко проявилась после 1945 г. и особенно 1947 г., с началом «холодной войны», когда понятие «тоталитаризм» стало политическим и диагностическим понятием, под которым были объединены в общую категорию как уже устраненный, исторически отвергнутый национал-социализм, так и существовавший, политически актуальный большевизм. М.Бросцат считает, что исторический опыт Гитлеровской Германии был применен к остававшемуся актуальным советскому политическому господству, коммунистической несвободе и преследованиям [90, 33].

Таким образом, концепция тоталитаризма стала для остфоршеров разных поколений инструментом сравнительного анализа фашистской, национал-социалистской и советско-коммунистической форм господства.

На разработку этой проблемы в немецкой историографии большое влияние оказали труды Ханны Арендт. Это обусловило представление в нашем исследовании подробного анализа ее работ по указанной проблематике на немецком языке. Следует отметить, что многие выводы автора выдержаны испытание временем и совпадают в большинстве своем с концептуальными переосмыслениями современных казахстанских авторов. В своих книгах «Тоталитаризм», «Элементы и происхождение тотальной власти» (вторая из этих книг явилась переработанным и развернутым вариантом первой) на основе сравнительного анализа национал-социализма и сталинского режима, именуемого «большевизмом», делает вывод об их сходстве как деспотий и тирании, о том, что им был присущ человеконенавистнический характер и свойственны иные общие черты, в том числе, преследования национальных меньшевиков и агрессивная внешняя политика, имеющие существенное значение для тоталитаризма [91]. Арендт сформулировала основную цель тоталитаризма, которая заключается в «абсолютном, тотальном порабощении каждого отдельного человека». Автор считает, что власть, как сила, никогда не представляла собой цель тоталитарного господства и выступала лишь в качестве средства. Захват власти в отдельно взятой стране воспринимается Арендт как «желанная переходная стадия, но не конец движения». Практическая цель тоталитарных движений исследователю видится «в подчинении как можно большего количества людей и получении их в свое распоряжение [91, 524]. В этой связи определенную роль играет официальная идеология, претендующая на научное предсказание будущего и ориентирующаяся на отражение собственных желаний масс. Пропаганда использует идеологию для прикрытия демагогического характера тоталитарной системы и обмана масс, так как декларированные идеи социализма, на взгляд автора, всегда оставались привлекательными. Вместе с тем, основная цель тоталитаризма достигалась «не только и не столько посредством лживой пропаганды и агитации, сколько массовым террором, которому отдается предпочтение по сравнению со всеми иного рода политическими действиями». Х.Арендт удалось установить отличительную особенность тоталитарного террора от террора старых революционных и анархистских обществ. Эта существенная черта состояла в том, что террор революционной диктатуры был направлен против действительных противников режима, но не против каждого человека. «Тоталитарный же террор – это терроризм в подлинном смысле слова. Это своего рода философия террора, который превратился в стиль политических действий, стал средством выражения самого себя, собственной ненависти и слепой вражды ко всему существующему» [91, 532].

Х.Арендт, рассматривая структуру тоталитарной системы, ставит в центр, наряду с вождем, подконтрольную ему единственную партию, которая функционирует на основе железной дисциплины, монолитного единства ее членов и беспрекословного подчинения воле вождя. Как отмечает автор, большевистская партия возникла как революционная организация, но постепенные изменения в ней после установления партийной диктатуры привели к ликвидации внутрипартийной демократии и отрыву партийной бюрократии от партийных масс, а высшего руководства партии – от партийной бюрократии. Запрещение фракций и ликвидация внутрипартийной демократии, массовые чистки, проведенные Сталиным, рассматриваются немецким автором в качестве технических средств, обеспечивших ему превращение партийной диктатуры в тоталитарное правление, а самой партии – в массовую тоталитарную партию, действовавшую на основе подчинения слепому приказу и абсолютного послушания. Следуя логическому ходу событий, Арендт считает, что подчинение партии консервативному аппарату стало первым шагом к превращению ее в тоталитарную организацию. Вторым шагом явилось превращение партии в инструмент, подчиненный тайной полиции, подконтрольной в свою очередь вождю. Владея политической монополией, тоталитарная партия претендует на то, чтобы организовать весь народ и подчинить себе все общество. Она создает внутри себя структуры, являющиеся точной копией государственных органов. Эта техника дублирования партией функций государственной власти, по мнению автора, имеет важнейшее значение для тоталитарных обществ.

Механизм тоталитарной власти состоял в том, что авторитет государства служил безвластным фасадом, скрывающим действительную власть партии, подчиненной вождю, то есть фактически власть самого вождя. В этих условиях считалось, что ошибка или промах могут возникнуть только вследствие того, что не выполнена «воля вождя». И если вождь желает исправить свои или чужие ошибки, ему ничего не остается, как ликвидировать тех, кто их допустил. И в том случае, когда он хочет переложить свои собственные ошибки на других людей, он должен уничтожать последних. Следует согласиться с Х.Арендт в том, что Сталин мастерски развил эту технику [91, 594-595].

С укреплением тоталитарного режима усилилась репрессивная политика, начало которой положили Октябрьская революция и гражданская война. История политических репрессий рассматривалась в немецкой историографии в контексте событий, происходивших в масштабах всего Советского Союза. Автором одного из первых исследований о массовых репрессиях 1930-х гг. в Казахстане явился Всеволод Скородумов, известный в западногерманской советологии остфоршер. Его работа «Как начиналась «большая чистка» в Казахстане», представляет значительный интерес содержащимся в ней детальным анализом общественно-политической жизни того времени. Скородумову удалось вскрыть истинные цели «деятельности» большевиков по преследованию национальной элиты: «…Сталин хотел образовать новый бюрократический аппарат из людей, выросших в условиях советской системы, довести советизацию Востока по своему «рецепту» [92, 156].

Автор считает, что на определенном этапе истории большевики использовали поддержку значительного слоя национальной интеллигенции для укрепления своего положения в крае. Этим автор объясняет провозглашение в 1919 году большевиками амнистии.

Следовательно, установление тоталитарной системы превратило Казахстан в своеобразный полигон для осуществления социальных экспериментов в масштабе всей страны, поставив перед казахским народом проблему этнического самосохранения. Исследование отечественной истории советского периода, в особенности 20-30-х гг. ХХ столетия полностью изменило концептуальные подходы к проблеме оценки событий этого периода. Изменилось представление как историков и исследователей общественных наук в целом, о сущности советского государства, его характере, вообще о советской системе управления обществом, которая все время рекламировалась как самая демократическая в мире. Она все более рассматривалась не только как бюрократическая, авторитарная, диктаторская, но даже как тоталитарная. Для исследователей исторических процессов, это стало действительно открытием, чего нельзя сказать о зарубежных исследователях [94, 5-6]. Возросший еще в период «спора историков» (развернувшегося с особой силой в 1986-1987 гг.) интерес к проблеме тоталитаризма продолжает активно поддерживаться в немецкой историографии в 1990-е годы. Хотя 90-е годы прошлого столетия не входят в хронологические рамки нашего исследования, на наш взгляд, представляется необходимым осветить последние тенденции в развитии немецкой историографии тоталитаризма в связи с крушением коммунистических режимов в странах Восточной Европы и СССР. Концептуальная тенденция немецкой историографии тоталитаризма 90-х годов XX века заключается в ретроспективном изучении этой проблемы. Ретроспективный подход объясняется необходимостью осмысления накопленных знаний о тоталитаризме и выработке новых подходов в изучении этого явления, выявления познавательных возможностей концепции тоталитаризма при изучении современного экстремизма.

В современной немецкой историографии нет обобщающих аналитических монографий о тоталитаризме. Это объясняется тем, что немецкие историки и политологи не успевали проанализировать события, связанные с демонтажем тоталитарного режима, существовавшего более семидесяти лет. Историография представлена сборниками научных статей.

Так, в сборнике «Тоталитаризм и политические религии» под редакцией Г.Майера собраны статьи последних лет, посвященные новым тенденциям в изучении тоталитаризма [95].

Немецкий историк Э.Йессе в статье «Размышления о дальнейшем исследовании тоталитаризма» считает, что изучение тоталитаризма переживает ренессанс, связанный с крушением коммунистических режимов, под влиянием этого он станет менее политизированным, усилится научный анализ в его изучении [96].

Далее автор тезисно перечисляет проблемы, на которые следует обратить внимание, при характеристике тоталитаризма:

• 
  факторы, которые способствовали разрушению тоталитаризма;
  
• 
  взаимодействие правых и левых тоталитарных систем и их идеологий;
  
• 
  существующую связь между нацистскими и сталинскими преступлениями;
  
• 
  еще раз нужно рассмотреть вопросы: почему в XX веке политическая система определена как тоталитарная, только ли в XX веке существовала такая система, отличается ли тоталитарный режим от других деспотических режимов, могут ли в будущем возникнуть диктатуры, напоминающие тоталитаризм [96, 280-284].
  

В статье известного немецкого историка Г.Моммзена «Успехи и границы теории тоталитаризма» сравниваются сталинский и гитлеровский режимы [97]. Моммзен делает упор на различиях двух режимов. Это отличается от традиционного для зарубежной историографии подхода к этим режимам как однопорядковым – тоталитарным. Моммзен выделяет несколько отличительных признаков. Во-первых, в сталинской диктатуре контроль партии над государством был выше, чем в гитлеровской Германии. Во-вторых, экономическая эффективность нацистского режима была выше, чем у сталинского. В-третьих, существенными были различия в идеологии. Он критикует теорию тоталитаризма за недооценку всех этих и других различий, что мешает понять, почему идеология Гитлера исчезла, а в СССР идеология коммунизма долго существовала [97, 295, 297, 299].

В целом, Моммзен не отрицает необходимость существования теории тоталитаризма, но акцентирует свое внимание на дифференцированном подходе к изучению тоталитарных режимов, особенно национал – социалистического, делая упор на генезис национал-социализма [97, 300].

Другой сборник о тоталитаризме называется «Тоталитаризм в XX столетии. Итог международных исследований», в который вошли статьи наиболее известных авторов по проблеме тоталитаризма, написанные ими в последние годы. Вступительная статья сборника написана его редактором – вышеупомянутым немецким историком Эрхардом Йессе «Исследование тоталитаризма в спорах мнений» [88]. В первой части статьи «Трудная история понятия тоталитаризма» дается периодизация в изучении тоталитаризма и краткая характеристика каждого периода. Йессе выделяет следующие периоды:

Первый – 1926-1940 годы;

Второй – 1940-1945 годы;

Третий – 1945-1960 годы;

Четвертый – конец 60-х – 80-е годы;

Пятый – с конца 80-х годов XX века [98, 13-16].