Первая до и после я хочу умереть в столетнем возрасте, с американским флагом на спине и звездой Техаса

- Двенадцать метров,- сказал он.

Когда ты увеличиваешь просвет, а твои соперники не реагируют, это о чем-то говорит. У

них больше нет сил. А когда у них нет сил, ты делаешь с ними, что хочешь.

До финиша оставалось чуть больше 6 километров. Я жал на педали.

- Ты выигрываешь 30 секунд,- сообщил Иохан. Его голос явно повеселел.

У меня в ухе продолжал раздаваться голос Иохана, который комментировал мой прогресс.

Теперь он сообщил, что Цулле бросился за мной вдогонку - Цулле, всегда этот Цулле.

- А знаешь, ведь я еще только собираюсь делать рывок,- сказал я в свой микрофон.- Я им

покажу, кто чего стоит.

В номере итальянской гостиницы Кик сидела, не сводя глаз с телеэкрана. Когда я

поднялся с седла и рванул вперед, она вскочила с кресла: "Давай, жми!"

Немного позже в тот же день моя мать, сидя дома в Плано, смотрела трансляцию в записи.

Из-за разницы в часовых поясах она еще не знала, чем все закончилось. "Только

посмотрите! - закричала она.- Как он рванул! Он их обошел!"

Я жал на педали так, что велосипед мотался подо мной из стороны в сторону, а плечи от

усталости начали двигаться вверх-вниз вместе с ногами. Я ощутил, как нарастает159

изнеможение, и уже всем телом старался толкать велосипед вперед. Отчаянно пытаясь

вдохнуть хоть немного лишнего воздуха, я раздувал ноздри и оскаливал зубы.

До финиша было еще далеко, и я боялся, что Цулле меня достанет. Но все же мне

удавалось удерживать ритм.

Я оглянулся через плечо, почти ожидая увидеть Цулле у себя на колесе.

Там никого не было.

Я снова посмотрел вперед. Теперь я уже мог разглядеть линию финиша - до самого конца

пути дорога шла на подъем. Я устремился к вершине холма.

Думал ли я о раке, когда преодолевал те последние сотни метров? Нет, - сказать так было

бы неправдой. Но мне кажется, что моими действиями, прямо или косвенно, управляли

все события последних двух лет: борьба с раком, неверие других спортсменов в

возможность моего возвращения, все, через что мне пришлось пройти, все, что

накопилось и отложилось в глубине души. То ли все это заставило меня двигаться

быстрее, то ли помешало им выложиться и догнать меня, я не знаю.

Продолжая взбираться на подъем, я чувствовал боль во всем теле, но испытывал огромное

ликование от того, что смог сделать с этим телом. Крутить педали из последних сил

тяжело. Но это совсем не то, что лежать на больничной койке с торчащим из груди

катетером, когда твои вены сжигает платина и когда тебя выворачивает наизнанку 24 часа

в сутки пять дней в неделю.

Я пересек финиш с поднятыми вверх руками высоко поднятой головой.

А потом я закрыл ладонями лицо, не в силах поверить в победу.

Моя жена сидела напротив телевизора в своем гостиничном номере в Италии и плакала.

Позднее в тот же день в Индианаполисе Хэйни, весь персонал медицинского центра, и все

пациенты в палате побросали все свои дела, чтобы посмотреть по телевизору записанный

репортаж.

Когда я начал подниматься в гору, наращивая преимущество, они не могли оторваться от

экранов.

"Он сделал это,- сказала Латрис.- Он добился своего. У него все получилось".

После Сестриера я лидировал в "Тур де Франс" с отрывом в 6 минут 3 секунды.

Когда едешь через горы, то самих гор практически не видишь. У тебя нет времени

любоваться видами величественных утесов, пропастей и уступов по обеим сторонам

дороги, неясными очертаниями скал, ледников и пиков, спускающихся к изумрудным

пастбищам. Единственное, что ты видишь,- это дорогу перед собой и гонщиков позади

себя, потому что лидерство в горах - штука небезопасная.

На следующее утро после Сестриера я встал рано и позавтракал вместе с командой.

Каждую неделю мы съедали 25 пачек сухих смесей и сотни яиц. Сначала я положил

немного мюслей, затем съел яичницу из трех или четырех яиц, а потом забросил в160

желудок немного макарон. Впереди меня ждал еще один долгий, тяжелый день езды по

горам, и мне нужен был каждый грамм насыщенных энергией углеводов, который я

только мог найти. Нам предстоял этап до Альп д'Юэз (Alpe d'Huez), который таил в себе

столько же загадок, сколько любой другой в "Туре". Нас ожидал 1000-метровый подъем

длиной больше 14 километров, с градиентом в 9 градусов. Извилистый подъем включал 21

коварную шпильку и был похож: на бесконечную трассу американских горок, ведущую к

вершине. Изматывающий подъем сменялся леденящим душу спуском, а дорога в

некоторых местах была не шире велосипедного руля. Кстати, в начале 1900-х, когда в

"Тур" впервые были включены горные этапы, один из гонщиков, завершивших дистанцию

на своем тяжелом и громоздком агрегате, повернулся к столпившимся у обочины

организаторам и заорал: "Вы все убийцы!"

На Альп д'Юэз я намеревался избегать любых осложнений. Мне не нужно было атаковать,

как на Сестриере, достаточно было просто держать под контролем главных соперников:

Абрахам Олано отставал на 6 минут 3 секунды, а Алекс Цулле шел четвертым,

проигрывая мне 7 минут 47 секунд. Фернандо Эскартин занимал восьмую позицию,

уступая мне 9 минут. Задача дня заключалась в том, чтобы сохранить лидерство и не

растерять преимущество, выигранное в Сестриере.

Мы доехали до подножия Альп д'Юэз. Я хотел, чтобы вся команда знала, что я в хорошей

форме, потому что на тяжелых подъемах моральное состояние имеет для гонщиков

решающее значение. У всех нас были наушники и двусторонняя радиосвязь, поэтому я

знал, что меня слышат все.

- Эй, Йохан,- сказал я.

- Да, Лэнс,- отозвался он, по обыкновению, без эмоций.

- Я смог бы заехать на эту горку на трехколесном велосипеде. Это мне раз плюнуть.

В наушнике прозвучало приглушенное хмыканье. Мы сразу зарядили высокий темп,

чтобы охладить рвение атакующих и свести к минимуму число гонщиков, способных

бросить нам вызов. Первым меня повез в гору Тайлер Хэмилтон. Я сел ему на колесо и все

время что-нибудь говорил прямо в ухо. Мы обогнали Олано. Иохан вышел на связь и

сообщил: "Олано отвалился. Отличная работа". К нам приблизился Мануэль Белтран,

один из партнеров Цулле. Я прокричал Тайлеру: "Неужели ты дашь Белтрану себя

обойти?"

Нам оставалось проехать 10 километров, около 30 минут работы, строго в гору. Внезапно

нас нагнали Эскартин и его товарищ по команде, Карлос Контрерас, ускорившиеся на

подъеме. Следом за ними атаковал Павел Тонков из команды Тома Стеелса. Тайлер

выдохся. У него не осталось сил, и мне пришлось преследовать Тонкова самому. После

него появился Цулле, которого тащил за собой Белтран, а мне на колесо пристроился

француз Ришар Виранк. Все они дружно пытались меня тормознуть.

Но я не чувствовал усталости. Все их действия меня устраивали, поскольку, пока я

оставался с ними, никто из них не мог отыграть у меня много времени. Я продолжал идти

четвертым, зорко следя за развитием событий. До вершины оставалось 4 километра, около

6,5 минуты насилия над организмом. В отрыв пошел итальянец, Джузеппе Герини,

титулованный гонщик, дважды пришедший третьим на "Туре Италии". Но Герини

отставал от меня на 15 минут, и мне не нужно было принимать его в расчет. Я его161

отпустил. Тем временем наконец-то сломался Цулле. У него не было сил поддерживать

взятый темп.

Герини набрал 20 секунд преимущества, а затем произошло невероятное - он врезался в

зрителя. Зрители целыми днями играли с огнем, перебегая дорогу перед пелотоном, и вот

какой-то экзальтированный фанат выскочил на середину дороги и принялся щелкать

фотоаппаратом. Пытаясь его объехать, Герини дернулся в одну сторону, потом в другую,

а в итоге зацепил его рулем и вылетел из седла. Подобные ситуации типичны для "Тура" и

доказывают, что лидера всегда подстерегают опасности. Герини, сумевший избежать

травмы, вскочил на ноги, сел на велосипед и поехал дальше, но теперь ему в затылок

дышал Тонков. К счастью, Герини сумел пересечь линию финиша первым и стать

победителем этапа.

Я пришел пятым. Мое преимущество над Олано увеличилось до 7:42. Цулле, несмотря на

все усилия, смог наверстать всего несколько секунд и теперь уступал мне 7:47.

Для "Тур де Франс" это был вполне обычный день.

В Альпах я нажил себе новых врагов. Мои подвиги в горах вызвали подозрение у

французских журналистов, которым, похоже, понравилось пить кровь спортсменов во

время прошлогоднего скандала. Поползли упорные слухи о том, что "Армстронг сидит на

допинге". Авторы статей в "L'Equipe" и "Le Monde" намекали, ничего прямо не утверждая,

что мое возвращение выглядело слишком уж сверхъестественным.

Я ожидал, что Сестриер мне даром не пройдет - у прессы уже почти вошло в привычку

превращать каждого гонщика в желтой майке в объект допинговых спекуляций. Однако

меня поразила невероятность обвинений, прозвучавших во французской прессе:

некоторые репортеры намекали на то, что своими успехами я обязан химиотерапии. Они

додумались даже до того, что в ходе лечения мне давали какие-то таинственные

препараты, повышающие работоспособность. Любой онколог в любой стране мира мог бы

только посмеяться над глупостью такого предположения.

Это было выше моего понимания. Как можно хотя бы на секунду подумать, что мне

помогли противораковые препараты? Неужели никто, кроме больных раком, не способен

понять всей мучительности лечения? Три месяца подряд меня пичкали самыми

токсичными из всех известных человеку веществ, ядами, которые изо дня в день

разрушали мое тело. Я все еще ощущал последствия отравления - и даже сейчас, через три

года после выздоровления, чувствую, что эти яды до сих пор еще не вышли полностью из

моего тела.

Мне было абсолютно нечего скрывать, и допинг-пробы это подтвердили. Не случайно

каждый раз, когда организаторы "Тура" выбирали из нашей команды гонщика для

выборочной проверки, их человеком становился я. Допинг проба - это самая унизительная

процедура во всем регламенте "Тура": сразу же после завершения этапа меня отводили в

открытую палатку, где нужно было сидеть на стуле и ждать, пока врач перетянет мне руку

резиновой трубкой, воткнет иголку и возьмет кровь на анализ. Все это время толпа

фотографов наводила на меня свои камеры. Врачей из допинговой службы мы называли

вампирами. "Вставай за тобой вампиры пришли",- говорили мне ребята. Однако допинг-

пробы сослужили мне хорошую службу, поскольку доказали, что я чист, у меня постоянно

брали пробы, делали анализу и снова брали пробы. 162

Выступая перед репортерами, я сказал: "Моя жизнь, моя болезнь и моя карьера открыты

для всех". На мой взгляд, это должно было положить конец любым инсинуациям. Моя

победа в Сестриере не таила в себе ничего загадочного: я ее заслужил. Я похудел,

настроился и подготовился. Меня устраивал как градиент подъема, так и погодные

условия - холод, сырость, дождь. Если в моей работоспособности и было что-нибудь

необычное, так это только ощущение отстраненной легкости, с которым я в тот день

крутил педали, но, мне кажется, его вполне можно объяснить радостью от осознания того

факта, что я жив и способен принять участие в штурме этого подъема. Однако

представителей прессы такое объяснение не удовлетворило, и я решил на несколько дней

отказаться от общения с ними.

Тем временем одетая в синюю форму команда "U. S. Postal" неслась вперед, как

курьерский поезд. Один за другим мы преодолевали переходные этапы между Альпами и

Пиренеями, пересекая равнинную область, которая называется Центральный массив. Это

была довольно необычная местность - не то чтобы гористая и не то чтобы плоская, но в

целом достаточно холмистая, чтобы постоянно не давать нашим ногам покоя. Мы

направлялись на юг, к Пиренеям, по дорогам, проложенным через волнующееся море

подсолнухов.

На дистанции шла ожесточенная борьба; мы только и делали, что гнали вверх и вниз по

холмам, отбивая постоянные атаки. На всем маршруте не было ни одного места, где

можно было расслабиться и отдохнуть; гонщики налетали на нас со всех сторон. Мы как-

то умудрялись удерживать большинство из них и контролировать пелотон, но жаркая

погода еще больше увеличивала напряжение гонки. Солнце палило так, что местами

дорожное покрытие плавилось под колесами.

Фрэнки, Джордж, Кристиан, Кевин и Питер работали больше всех. Фрэнки начинал

разгон на подъемах, задавая максимальный темп и отсекая других гонщиков. Когда

Фрэнки выдыхался, вперед выходил Джордж - и еще несколько гонщиков прижимались к

обочине, не в силах выдержать нашу скорость. Затем наступала очередь Тайлера, который

еще сильнее взвинчивал темп, сбрасывая еще больше соперников. И в конце концов меня

оставляли на попечение Кевина, который втаскивал меня на крутые подъемы. Так мы

разделывались с основной массой конкурентов.

Атаки продолжались каждый день. Другие гонщики все еще чувствовали, что мы можем

дать слабину, и были решительно намерены нас дожать. Мы выехали на отрезок, который

назывался Homme Mort (что значит Подъем Мертвеца),- длинную цепь холмов, которые

тянулись на многие километры. То и дело кто-то уходил в отрыв, а силы наших ребят

были на пределе: Питер Мейнерт - Нильсен серьезно повредил колено, Кевин еще не

избавился от простуды, вызванной перепадами температур в Альпах, Фрэнки и Джордж

были измотаны непосильными нагрузками. У всех болели стопы, которые на такой жаре

сильно распухали в велотуфлях. Внезапно в отрыв ушла группа из 30 человек, и нам

пришлось их догонять. Во мне проснулась старая натура - я рванул за ними. Я не стал

ждать Тайлера, Фрэнки или кого-нибудь еще, а просто нажал на педали. Догнав беглецов,

я поехал впереди группы, один. Затем щелкнуло радио, и я услышал крик Кевина: "Черт

возьми, что ты делаешь?" Я поддался самой пагубной из моих старых привычек -

бессмысленно ускоряться и тратить энергию. "Лучше бы тебе сбавить обороты,-

предупредил меня Кевин.- Без тебя есть кому этим заниматься".

Я опустился на седло, сказал: "Ладно" - и отошел в тень, чтобы сохранить силы, пока

остальные гонщики команды "Postal" разберутся с беглецами. О чем я думал, крутя педали

по шесть-семь часов подряд? Мне все время задают этот вопрос, а в моем ответе нет163

ничего особенно интересного. Я думал о гонке. Мои мысли не блуждали где-то далеко. Я

не грезил наяву. Я думал о технике прохождения разных этапов. Я снова и снова повторял

себе, что в такой гонке я смогу остаться лидером, только если буду постоянно напрягать

все силы. Я боялся упустить лидерство. Я внимательно следил за соперниками, которые

могли в любую минуту попутаться организовать отрыв. Я постоянно оценивал

обстановку, опасаясь столкновений.

За пять похожих друг на друга дней и ночей мы проехали всю Центральную Францию до

Пиренеев, из Сент-Этьена через Сен-Гальмьер, Сен-Флур, Альби, Кастре в Сент-Годан.

Тринадцатый этап был самым длинным в "Туре" и самым тяжелым; на нем было семь

подъемов и ни одного ровного участка. Фрэнки сказал, что профиль этапа похож: на зубья

пилы, и наши ощущения на трассе подтвердили его правоту. Питер Мейнерт - Нильсен не

выдержал болей в колене и снялся.

Некоторые из гостиниц поражали своими крошечными размерами. Фрэнки пожаловался,

что, когда он сидит на унитазе, его колени упираются в дверь ванной. Джордж, которого

селили в одной комнате с Фрэнки, заявил, что они не могут одновременно открыть свои

чемоданы.

В пути нас постоянно мучили голод и жажда. Мы перекусывали булочками, пирожками,

овсяным печеньем с изюмом, питательными батончиками или любыми другими простыми

углеводами. Мы глотали утоляющие жажду подсахаренные напитки, днем "Cytomax", а

ближе к вечеру "Metabol".

Вечерами, ужиная за общим столом, мы несли всякую чушь, вспоминали бородатые

анекдоты и хвастались победами на любовном фронте, 99 процентов из которых были

вымышленными. Особенно нам нравились рассказы нашего повара, Вилли Балмета, 65-

летнего швейцарца и всеобщего любимца, который готовил еду для всех команд, в

которых я выступал. Вилли выглядит гораздо моложе своих лет и может разговаривать на

шести языках, исключая разве что суахили. Кухня - это его вотчина, и за все годы нашего

знакомства не было случая, чтобы его не пустили на кухню в гостинице. Он приезжает

туда и заставляет гостиничный персонал почувствовать себя частью нашей команды.

Макароны для нас готовит только он; никого другого к этой работе не подпускают.

Пока я ехал, Кик ставила свечки по всей Европе. В каждой деревушке и каждой столице

она обязательно находила церковь и ставила свечку. В Риме она поставила свечку в

Ватикане.

Наконец мы добрались до Пиренеев.

Мы подъезжали к расположенному в тени гор Сент-Годану по сельской местности,

запечатленной на картинах Ван Гога. Пиренеи будут для горных гонщиков последним

шансом отобрать у меня победу: один неудачный день в этих горах может стоить победы

в гонке. Я не поверю в то, что смогу выиграть "Тур де Франс", пока мы не спустимся с

этих гор на равнину.

Напряжение неуклонно нарастало. Я знал, что значит ехать в команде и быть пятьдесят

пятым на финише "Тур де Франс", но желтая майка лидера была для меня совершенно

новым опытом и предполагала совсем другой накал конкуренции. Я начал понимать, что,

когда на тебе желтая майка, ветер дует в лицо очень сильно. Каждый день коллеги

испытывали меня на трассе. Кроме того, меня ждали испытания вне трассы, так как пресса

перемывала мои косточки с нарастающим усердием. 164

Я решил раз и навсегда покончить с обвинениями и провел пресс-конференцию в Сент-

Годане. "Я знаю, что значит быть на волосок от смерти, и я не дурак",- заявил я. Всем

известно, что прием эритропоэтина и стероидов здоровыми людьми чреват расстройством

системы кровообращения и инсультом. Больше того, я сказал журналистам, что моей

победе в Сестриере не следует так сильно удивляться; в конце концов, однажды я уже был

чемпионом мира.

"Я со всей ответственностью заявляю, что не применяю никаких запрещенных

препаратов,- сказал я.- Мне казалось, что моя история и мое состояние здоровья не

вызовут такого пристального интереса. Я не новичок в спорте. Я знал, что вы будете

следить, вынюхивать и рыть землю, но ничего не найдете. Тут просто нечего искать... А

поскольку все уже достаточно покопались в моем белье и, как профессионалы, должны

понимать, что без конца писать чушь невозможно, то всем наконец станет ясно, что они

имеют дело с честным человеком".

Все, что я мог сделать,- это ехать дальше, сдавать пробы на допинг и отвечать на вопросы.

Мы добрались до первого этапа в Пиренеях, от СентГодана до Пьо-Ангали, где нас

ожидали семь горных вершин. Именно в этих местах я тренировался весной, когда было

так холодно, но теперь, когда мы одолевали один крутой подъем за другим, было пыльно,

жарко и гонщики вымаливали друг у друга глоток воды. Спуски были крутыми и

опасными, с крутыми обрывами вдоль дороги.

Финиш этапа располагался рядом с испанской границей, а это значило, что все испанские

гонщики постараются его выиграть - а больше всех Эскартин, жилистый спринтер с

орлиным профилем, который не отпускал меня ни на секунду. В самой середине этой

неистовой гонки нашу группу "Postal" разорвали, и мне пришлось преследовать Эскартина

в одиночку. Он крутил педали, как зверь. Я мог надеяться лишь на то, что смогу

ограничить его выигрыш во времени.

Когда горы расступились перед предпоследним подъемом, мне удалось сбросить с колеса

Цулле и переместиться на вторую позицию. Но догнать Эскартина, который выигрывал 2

минуты, надежды было мало. На последнем подъеме я выбился из сил и смирился. Я

почти ничего не ел с самого завтрака. Я отвалился от лидеров и финишировал четвертым.

Эскартин стал победителем этапа и переместился на второе место в генеральной

классификации, уступая мне 6:19. Цулле отставал от меня на 7:26.

Вскоре после того, как я пересек финишную линию, ко мне подошел один французский

журналист: появились слухи, что одна из моих допинг-проб оказалась положительной.

Само собой, это была утка. Я пришел в гостиницу, прорвался через толпу крикливых

репортеров и созвал еще одну пресс-конференцию. Все, что я мог делать,- это объявлять о

своей невиновности каждый раз, когда газеты поднимали новую волну спекуляций,- а это

происходило каждые три-четыре дня.

"Le Monde" опубликовала статью, где говорилось, что проба на допинг показала в моей

моче следы кортикостероидов. Я пользовался кортизоновым кремом для обработки

потертостей от седла - и этот крем я, как положено, предъявил организаторам "Тура" еще

до начала гонки. Организаторы немедленно выпустили бюллетень, подтверждающий мою

невиновность. ""Le Monde" хотела устроить новое допинговое разоблачение и поэтому

прицепилась к крему для кожи.

Нескончаемые нападки прессы расстроили и деморализовали меня. Я потратил столько

сил и заплатил такую высокую цену, чтобы вернуться в спорт, а теперь все эти усилия165

могли пойти прахом. Я пытался бороться со слухами честно и открыто, но, похоже,

ничего из этого не вышло.

Я начал кое-что замечать. Люди, которые шептались и писали о том, что я использую

допинг, были теми же самыми людьми, которые во время моей болезни говорили: "Ему

конец. Он больше никогда не сядет на велосипед". Это были те же самые люди, которые,

когда я хотел вернуться, сказали: "Нет, мы не собираемся давать ему шанс. Он никогда

ничего больше не покажет".

А теперь, когда я был лидером "Тур де Франс", ехал в желтой майке и все ближе

подбирался к победе, эти же самые люди взялись за старое. "Это невозможно,- говорили

они.- Так не бывает. Он не мог этого добиться. Что-то тут не то. Должно быть какое-то

другое объяснение. Слишком это все подозрительно". Все эти пессимисты упорно гнули

свою линию.

Хорошо, что я не послушал их, когда болел. Особенно больно мне было видеть, с каким

подозрением относятся ко мне французские журналисты. Я жил во Франции и любил эту

страну. После прошлогодних скандалов на "Туре" некоторые ведущие гонщики предпочли

в 1999 году вообще не показываться во Франции, но я этого не сделал. В то время как

другие боялись надоедливого внимания полиции и проверок со стороны официальных

властей, я тренировался там каждый день. Во Франции, как нигде в мире, можно было

"залететь" на использовании стимуляторов, но все свои весенние старты я провел во

Франции и к "Туру" готовился тоже там. По французским законам местная полиция могла

ворваться в мой дом в любое время. Им не нужно было спрашивать разрешения или

стучаться. Они могли рыться в ящиках моего стола, обшаривать мои карманы, обыскивать

мою машину и делать все, что им захочется, без какого-либо ордера или разрешения.

Я сказал журналистам: "Я живу во Франции. Весь май и июнь я выступал и тренировался

во Франции. Если бы я пытался что-то скрыть, то уехал бы в другую страну".