Первая до и после я хочу умереть в столетнем возрасте, с американским флагом на спине и звездой Техаса

меня появился шанс вернуться и пережить ее. Я все еще не знал, что будет с моим

здоровьем, не знал, сколько мне осталось жить - день, два года, долгую жизнь. "Carpe diem

- сказал я себе,- лови момент". Все, что мне осталось, я должен прожить красиво. И

именно для этого мы с Кик нашли друг друга.

Я никогда не жил полной жизнью. Я чего-то добивался, за что-то боролся, но никогда не

испытывал от жизни особого наслаждения.

- Ты много пережил и много видел,- говорила Кик.- Ты можешь научить меня по-

настоящему любить жизнь, потому что ты был на самом краю и уже видел ее обратную

сторону. Ты можешь показать мне жизнь во всей ее красе.

Но получилось так, что это она мне показала жизнь. Она хотела успеть увидеть как можно

больше, и я, призванный стать ее гидом, сам узнавал то, что должен был показать.

В Италии мы сидели за столиком уличного кафе и ели ветчину с тертым пармезаном. Кик

пошутила:

- До встречи с тобой я видела тертый пармезан только в банках.

Мы побывали в Сан-Себастьяне, где во время моей первой профессиональной гонки шел

такой сильный дождь и где я под хохот толпы финишировал последним. На этот раз, глядя

на черепичные крыши этого города, раскинувшегося на берегу Бискайского залива, и

окружавшие его степи, я решил, что, вопреки моему прежнему утверждению о жаре и

пыли, ничего прекраснее старой Испании нет.

В Памплоне мы видели бой быков. Кик сказала:

- Давай не спать всю ночь.

Я спросил:

- Зачем?

- Для прикола. Тебе что, никогда не приходилось бодрствовать всю ночь и приходить

домой на рассвете?

- Нет,- сказал я.

- Ты правду говоришь? Тебе никогда не приходилось не спать всю ночь? - переспросила

она.- Ты что, ненормальный! 113

Мы не спали всю ночь. Мы обошли все ночные заведения и танцевальные клубы

Памплона и вернулись в отель, когда солнце уже поднялось и осветило серые улицы,

мгновенно ставшие золотыми. Кик, казалось, считала меня чувственным и романтичным -

хотя мало кто из моих друзей отозвался бы обо мне так. Разве что Крис Кармайкл,

который всегда считал меня похожим на айсберг - "видна верхушка, но гораздо большее

скрыто под водой". Кик в этом не сомневалась.

В Монако я сказал ей, что люблю ее.

Мы одевались к ужину в своем гостиничном номере, когда оба вдруг замолчали. До того

момента нас влекло друг к другу неосознанно. Но теперь, глядя на нее, я вдруг отчетливо

понял, что я чувствовал к ней. Только в отношениях с Кик для меня все было ясно; во

всем остальном я жил в состоянии полного замешательства; я не знал, умру я или буду

жить, и не представлял, что мне делать со своей жизнью. Я не знал, вернусь ли когда-

нибудь в большой спорт. Не знал, чего я хочу - то ли гонять на велосипеде, то ли

поступить в колледж, то ли стать биржевым маклером. Но я знал одно: я любил Кик.

- Кажется, я люблю тебя,- сказал я.

Кик замерла перед зеркалом и спросила:

- Кажется или уверен? Мне нужно, чтобы ты знал точно. И чтобы я знала.

- Знаю.

- Я тоже знаю,- сказала она.

Если ты надеешься кого-то встретить и полюбить, это должно случиться именно так, как

случилось с нами - как блаженство, как само совершенство. Наши отношения проявлялись

не столько в словах, сколько во внимательных взглядах и сложных переплетениях чувств.

Забавно, что мы никогда не обсуждали мою болезнь - впервые мы вспомнили о ней, лишь

когда заговорили о наших будущих детях. Я сказал Кик, что очень хочу иметь детей, и

поведал о своей поездке в Сан-Антонио.

Но наши отношения одновременно и пугали нас. Кик любила говорить: "Я никогда ничего

не сделаю ради мужчины. Я не стану менять свою жизнь по его прихоти". Она была

похожа на меня, такая же сдержанная в проявлении эмоций, независимая, не дающая себя

в обиду, ничего ни от кого не ожидающая, слишком гордая для этого. Но эта наша

самооборона таяла на глазах. Как-то ночью она сказала мне: "Если ты захочешь погубить

меня, то легко сможешь это сделать. Потому что я полностью беззащитна перед тобой и

уже не смогу тебя остановить. Так что будь осторожен в том, что делаешь".

Мы поехали на "Тур де Франс". Я пытался описать ей эту гонку, эту шахматную партию

между велосипедистами с миллионами болельщиков, выстроившихся вдоль дорог. Но

когда она увидела пелотон сама, эту палитру красок, движущуюся на фоне Пиренеев, ее

восторгу не было предела.

У меня были там некоторые дела - нужно было повидать спонсоров, поговорить с

репортерами. Но я был так увлечен Кик и так наслаждался своей второй жизнью, что мне

стало уже совершенно безразлично, смогу ли я когда-нибудь вернуться в велоспорт. 114

"Я утратил свой былой боевой дух,- сказал я репортерам.- Я уже не спортсмен, а так,

велосипедист-любитель, катающийся в свое удовольствие. Даже если я вернусь в

велоспорт, то лишь как участник, а не конкурент. Участие же в "Туре" кажется мне

чрезвычайно маловероятным. Я уже не рассматриваю велоспорт как свою основную

работу,- продолжал я.- Да, это была хорошая работа. Я занимался ею пять или шесть лет,

объездил всю Европу. А теперь у меня есть возможность больше времени проводить в

обществе друзей и родных и делать то, чего я был напрочь лишен в юности".

К концу лета я выглядел уже вполне здоровым человеком. Волосы отросли, и никаких

признаков болезни не осталось. Но я продолжал тревожиться по поводу ее возможного

возвращения и периодически бегал по врачам с воображаемыми болями в груди.

Мне снились кошмары. Безо всяких видимых причин меня бросало в пот. Достаточно

было малейшего стресса или беспокойства, чтобы мое тело стало мокрым от пота.

Пока шло лечение, я активно боролся с болезнью, но как только терапия закончилась, я

вдруг почувствовал себя совершенно беспомощным. Я ничего не мог сделать, мне

приходилось ждать, когда на меня свалится очередная беда. Я бы, наверное, чувствовал

себя намного лучше, если бы химиотерапия продолжалась еще год. Доктор Николс

пытался успокоить меня: "Многие люди переживают больше проблем после лечения, чем

во время него. Это нормально. Ведь всегда труднее пассивно ждать возвращения беды,

чем активно атаковать".

Хуже всего были ежемесячные обследования. Мы с Кик прилетали в Индианаполис и

снимали номер в гостинице рядом с медицинским центром. Утром я просыпался в 5 часов,

чтобы выпить контрастное вещество для прохождения разных форм сканирования и

рентгена. На вкус эта жидкость напоминала смесь мандаринового сока с жидким

металлом. Это было так тоскливо: опять просыпаться в том же отеле и опять идти к врачу,

от которого только и ждешь слов: "У вас рак".

Кик тоже просыпалась и сидела рядом со мной, пока я с несчастным видом давился

коктейлем с контрастным веществом. Пока я глотал эту гадость, она поглаживала мне

спину. Однажды из солидарности попросила даже попробовать. Сделала глоток и

скривилась. Я всегда знал, какая она отважная.

Потом мы шли в больницу делать анализы крови и МРТ. Врачи прикрепляли

рентгенограммы к экрану с подсветкой и включали свет, а я зажмуривался, боясь снова

увидеть те страшные белые пятна. Кик рентгеновские снимки читать не умела и

напряженно вглядывалась в них. Однажды она ткнула куда-то пальцем и нервно спросила:

- А это что?

- Это ребро,- сказал я.

Сидя рядышком, мы думали об одном и том же: "Наконец-то я нашел (нашла) любовь

своей жизни, человека, который значит для меня больше всего на свете, и если что-то

помешает нашему счастью, я этою не вынесу". Это вызывало нервную дрожь тогда,

вызывает и сейчас - стоит только подумать об этом.

Но каждый раз рентгенограммы оказывались чистыми, кровь тоже соответствовала норме.

С каждым месяцем вероятность рецидива болезни становилась все меньше. 115

Строго говоря, я уже не был выздоравливающим. Я по всем параметрам был здоровым.

По мере приближения годичного "рубежа" Крис Кармайкл снова начал уговаривать меня

вернуться в спорт. Сначала по телефону, а потом явился в Остин самолично. Он считал,

что мне нужно возобновить серьезные тренировки, что в спорте у меня? остались

незаконченные дела и что, он не побоится этого сказать, моя жизнь без велоспорта

выглядит какой-то пустой.

Перед встречей со мной Крис долго разговаривал с Биллом Стэплтоном, которому, среди

прочего, пожаловался: "Все советуют ему заниматься тем, что ему нравится, но почему-то

никто не скажет про велоспорт". Он считал, что меня нужно подтолкнуть и что наши с

ним отношения всегда строились на его умении сделать такой толчок, когда я в том

нуждался.

Я прекрасно понимал, зачем приехал Крис, Я сказал Джону Кориоту: "Кармайкл, конечно,

попытается уговорить меня вернуться в спорт, а я не знаю, хочу ли я этого". Мы с Крисом

договорились пообедать в моем любимом мексиканском ресторане, и мой прогноз сбылся.

- Лэнс,- сказал Крис,- что это ты так увлекся гольфом? Твое призвание - велосипед, а не

клюшка.

Я скептически покачал головой.

- Не уверен,- сказал я.

- Ты боишься?

Да, я боялся. Раньше на велосипеде я был силен, как бык, а что, если это уже не так? А

что, если от гонок я опять заболею?

- Никакой врач не скажет тебе, что ты можешь снова состязаться,- продолжал Крис.- Но и

обратного никто не говорит. Я думаю, что тебе нужно попробовать, дать себе шанс. Я

знаю, что это большой риск, большое испытание, большая неизвестность, которая

страшит тебя. Никаких гарантий нет. Но ты же вернулся к жизни - а теперь попробуй

вернуться к большой жизни.

Пару дней я размышлял. Одно дело - вылечившись от рака, вернуться на работу в

бухгалтерию. Но снова стать велогонщиком? Я не знал, что и думать. По сравнению с

химиотерапией самая крутая вершина Альп выглядела равниной.

Следовало принять во внимание еще один фактор: я был застрахован на случай утраты

трудоспособности и пять лет мог получать деньги по этому полису. Но если я вернусь в

спорт, страховка будет аннулирована. Возобновив участие в гонках, я рисковал сорваться

в финансовую пропасть.

Крис уезжать не торопился. Он познакомился с Кик и снова принялся наседать на меня,

уговаривая вернуться в велоспорт. Я объяснял ему, что пока еще не знаю, в чем мое

жизненное призвание, но он отказывался меня слушать. В какой-то момент он повернулся

к Кик и спросил:

- Как вы думаете, стоит ему вернуться в большой спорт?

- Мне все равно,- сказала она.- Я его люблю. 116

Крис посмотрел на меня и сказал:

- Ладно, женись на ней.

Наконец я созрел: решил все-таки испытать себя. После нескольких пробных заездов я

остался доволен собой. "Кажется, получается",- сказал я Биллу и Кик. Затем попросил

Криса составить для меня программу тренировок и начал заниматься уже по-настоящему.

Но странное дело: мое тело отказывалось вернуться в прежнюю форму. Прежде я весил 80

килограммов. Теперь мой вес составлял 72 килограмма; у меня было по ястребиному

заостренное лицо, а на ногах виднелась каждая прожилка.

Билл позвонил в "Cofidis" и сказал, что я готов к работе: "Я хочу обсудить с вами

программу гонок; он действительно готов вернуться". Представители команды

предложили Биллу приехать во Францию и обсудить все на месте.

Наутро Билл прилетел в Париж, а потом ехал еще четыре часа в офис "Cofidis". Прибыл он

прямо к ланчу. Среди прочих за столом сидели Ален Бондю и директор "Cofidis" Франсуа

Мигрен.

сказал:

намерены воспользоваться своим правом на прекращение действия контракта. Мы хотим

изменить направление.

Билл повернулся к Бондю и спросил:

- Он серьезно?

Потупив взгляд, тот произнес:

- Да.

- И я летел сюда только затем, чтобы вы мне это сказали? - спросил Билл.

- Послушайте,- сказал Билл.- Платите ему самый минимум, но дайте ему возможность

поучаствовать в гонках. Он очень хочет вернуться. И это очень серьезно. Мы не просто

думаем, что он способен соревноваться, мы знаем это.

В "Cofidis" не были столь уверены, что я снова смогу состязаться на прежнем уровне.

Мало того, если я возобновлю участие в гонках, а потом вдруг заболею, это станет плохой

рекламой для "Cofidis".

Вопрос не подлежал обсуждению. Билл был в отчаянии.

- Послушайте, он же был членом вашей команды; вы платили ему. Ну предложите нам

хоть какой-то вариант.

В конце концов ему сказали, что подумают. 117

Билл встал из-за стола, не дождавшись окончания завтрака, сел в машину и покатил

обратно. До самого Парижа он не мог заставить себя сообщить Мне эту новость. И только

устроившись в маленьком кафе близ Эйфелевой башни, он вытащил из кармана сотовый

телефон и набрал мой номер.

- Ну что? - спросил я.

- Они прекращают сотрудничество.

Я помолчал, а потом спросил:

- Зачем же они предложили тебе приехать?

Следующие пять дней я тешил себя надеждой что в "Cofidis" передумают. Наконец они

позвонили и предложили мне 180 тысяч долларов плюс премиальные, которые я буду

получать за бонусные очки Международной федерации велоспорта (ICU) начисляемые по

результатам гонок, если, конечно сумею их заработать.

Базовая зарплата, которую они предложили соответствовала установленному в лиге

минимум, но на большее мы рассчитывать не могли.

У Билла был и запасной план. В первую неделю сентября в Анахайме проводилась

ежегодная международная велосипедная выставка "Interbike Expo", и там собирались

представители всех ведущих команд. Билл решил, что, если я покажусь там бодрым и

здоровым и объявлю о своей готовности вернуться в велоспорт, кто-нибудь обязательно

клюнет.

вернуться в спорт и готов рассмотреть любые предложения,- сказал он.

Четвертого сентября 1997 года мы с Биллом отправились на "Interbike Expo", чтобы

объявить о моей готовности вернуться в большой спорт в сезоне 1998 года. Я созвал

пресс-конференцию, на которую собралась толпа журналистов и экспертов, и сообщил,

что намерен возобновить участие в гонках. Я объяснил свою ситуацию с "Cofidis" и дал,

понять, что чувствую себя обманутым. Из-за рака я пропустил целый сезон, и "Cofidis"

продолжает сомневаться во мне даже сейчас, когда я вполне здоров и готов к

соревнованиям. Теперь весь веломир знал, что я выставлен на аукцион. Я сидел и ждал,

какие последуют предложения.

Предложений не было.

Я никому не был нужен. Один из известнейших французских менеджеров коротко

переговорил с Биллом, но когда услышал, что я прошу за свои услуги 500 тысяч долларов,

скривился. "Это зарплата чемпиона,- сказал он.- Вы слишком много хотите".

Представитель еще одной команды, "Saeсо-Cannondale", предложил Биллу встретиться на

другой день, чтобы обсудить условия, но на встречу не пришел. Биллу пришлось

разыскивать этого менеджера, и ему удалось найти его на другой деловой встрече.

- Что происходит? - спросил Билл.

Тот ответил: 118

- Мы не можем ничего предложить.

Ни одна европейская команда не хотела меня брать. Из каждых двадцати менеджеров,

которым звонил Билл, перезванивали максимум трое.

Время шло, достойных предложений все не было, и я становился все злее. Свою злость я

изливал преимущественно на Билла Стэплтона, и этот период стал тяжелым испытанием

для нашей дружбы. Полтора года этот человек доставлял мне только плохие новости. Это

на его долю выпало сообщить мне, что у меня нет страховки и что "Cofidis" обкорнала

мой контракт. А теперь он мне сообщал, что я никому не нужен.

Я позвонил матери и рассказал об условиях "Cofidis", добавив, что никакая другая

команда брать меня вообще не хочет. Ни одна. Я чувствовал, как она напряглась, но

услышал в ее голосе былую твердость и мужество. "Знаешь что? - сказала она.- Они еще

пожалеют об этом. Держись и докажи им, какую ужасную ошибку они совершили".

Я то и дело натыкался на людей, которые уже списали меня в архив или считали, что я

уже далеко не тот, что был. Однажды мы с Кик пошли на вечеринку, устроенную для

сотрудников компании, в которой она работала. Мы держались несколько в сторонке, и

Кик то и дело покидала меня, чтобы пообщаться с коллегами. Один из них, ее начальник,

спросил:

- Это твой новый приятель? - А потом грубо "прошелся" насчет моих яичек.- Ты уверена,

что он достаточно хорош для тебя? - сказал он.- Это же вроде как только половина

мужчины.

Кик застыла.

- Не смешно, и отвечать на такое я не собираюсь,- ледяным тоном промолвила она и,

вернувшись ко мне, рассказала о случившемся. Я был вне себя. Сказать такое мог только

или непроходимый идиот, или человек перепивший, но спускать ему я не собирался. Я

пошел к бару под предлогом того, чтобы взять очередной коктейль, и, проходя мимо этого

хама, сильно толкнул его плечом. Кристин сочла мой поступок неправильным, и теперь

уже мы вступили в ссору. Я был слишком зол, чтобы адекватно реагировать на ситуацию.

Проводив Кристин домой, я вернулся к себе, сел за компьютер и стал сочинять злое

электронное послание этому грубияну, объясняя природу тестикулярного рака и приводя

некоторую статистику. Я написал и забраковал не одну дюжину вариантов. "Не могу

поверить,- писал я,- что вы могли сказать такое, а тем более моей подруге. И если вы

думаете, что сказали что-то смешное, у вас явно проблемы с головой. Такими вещами не

шутят - это же вопрос жизни и смерти. А сколько у меня "яиц" - одно, два или пятьдесят,-

здесь ни при чем". Но это занятие так расстроило меня, что я среди ночи отправился к

Кик, и у нас состоялся продолжительный разговор. Больше всего ее беспокоило, что после

случившегося ее уволят, и мы говорили, среди прочего, о том, что важнее - принципы или

работа.

так, словно представлял интересы какого-то второсортного пловца, с которым никто не

хотел иметь дела. Он так всем надоел, что от него бежали как от чумы. Билл, однако,

держался, хотя ему приходилось выслушивать самые презрительные замечания на мой

счет. "Перестаньте,- сказал ему один.- Этот парень уже никогда ничего не покажет. То,

что он сможет вернуть свою прежнюю скорость, можно считать только глупой шуткой". 119

Наконец Билл нашел то, что показалось ему хорошей возможностью - недавно созданную

американскую команду "U. S. Postal Service". Главным спонсором команды тоже был

американец, финансист из Сан-Франциско Томас Вайзель, мой старый друг и бывший

владелец команды "Subaru- Montgomery". Единственной проблемой были деньги. Команда

"Postal" тоже могла предложить мне лишь очень небольшую базовую зарплату. Билл

вылетел в Сан-Франциско и вступил в переговоры с генеральным менеджером команды

Марком Горски. Переговоры были очень трудными. За несколько напряженных дней ни к

какому результату прийти не удалось.

Я уже был готов опустить руки. Предложение от "Cofidis" оставалось в силе, но я был так

зол на них, что предпочел бы вообще уйти из спорта, чем работать на них. Выплаты по

нетрудоспособности составляли 20 тысяч долларов в месяц в течение пяти лет, а это

давало в сумме 1,5 миллиона - и никаких налогов. Если же я попытаюсь вернуться в

спорт, как проинформировала Билла лондонская фирма "Lloyds", полис будет

аннулирован. И я решил, что если уж идти на такой риск и возвращаться к гонкам, к этому

должно лежать сердце. А в противном случае нет никакого смысла суетиться и

отказываться от страховых сумм.

Прежде чем Билл покинул Сан-Франциско, мы решили, что ему следует напоследок

заехать в офис Тома Вайзеля, чтобы попрощаться и поговорить с ним с глазу на глаз - а

вдруг что-нибудь получится. Шикарный офис Тома располагался в величественном

небоскребе "Transamerica", и Билл входил туда не без трепета.

В кабинете Тома Билл застал и Марка Горски. Они сели, и Том спросил напрямик:

- Сколько он хочет?

- Он хочет базовую зарплату в 215 тысяч долларов,- сказал Билл,- Плюс система

материального поощрения.

Международная федерация велоспорта вознаграждает гонщиков бонусными очками на

основе результатов, показанных ими в основных гонках, так что, достаточно регулярно

занимая высокие места, я мог бы за счет бонусов получать премии, сравнимые с

величиной зарплаты. Билл сказал, что я хочу получать 500 долларов за каждое бонусное

очко, пока сумма очков не достигнет 150, и 1000 долларов за каждое очко, набранное

сверх этой цифры.

- А как насчет лимита на число оплачиваемых очков? - спросил Том.

В каком-то смысле этот вопрос можно было считать комплиментом, потому что он

выдавал беспокойство руководителей команды, что я могу стоить им больших денег, если

буду выступать достаточно хорошо.

- Никакого лимита,- ответил Билл.

Том уставился на Билла долгим немигающим взглядом опытного переговорщика. Мы уже

несколько недель вели безрезультатные переговоры с разными командами, и Том Вайзель

был столь жесток и непреклонен, как и остальные. Но он знал меня и верил в меня. Когда

он открыл рот, чтобы сказать свое последнее слово, Билл напрягся.

- Я согласен,- сказал Том.- Будем считать, что договорились. 120

Билл чуть не застонал от облегчения. У нас получилось - я снова буду гонщиком! Я

подписал соглашение, и мы созвали большую пресс-конференцию, на которой я был

представлен как новый член команды "U. S. Postal". На пресс-конференции я сказал: "Я,

конечно, потерял форму, но, думаю, не навсегда". В ноябре и декабре я усиленно

тренировался на территории Штатов, а в январе перебрался за океан, чтобы впервые за

долгие 18 месяцев выступить на соревнованиях. Я вернулся к своей прежней походной

жизни, намереваясь вновь объехать весь европейский континент.

Но теперь было одно осложнение - Кик. Я съездил в Плано, чтобы повидаться с матерью.

В субботу утром за чашкой кофе я сказал: "Давай сегодня посмотрим бриллианты". Мама

просияла. Она поняла, что я имел в виду, и мы целый день посвятили посещению лучших

ювелирных магазинов Далласа.

Затем я вернулся в Остин, и мы с Кик устроили ужин на двоих. Мы сидели на краешке

дамбы за моим домом, любуясь закатом над озером. Наконец я сказал:

- Я должен ехать в Европу, а без тебя ехать не хочу. Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

Солнце скрылось за горизонтом, и сгустились сумерки. Было тихо и темно, если не

считать света из окон моего дома.

Я встал.

- Сегодня необычный день. Я хочу тебе кое-что показать.

Я сунул руку в карман и достал оттуда маленькую бархатную коробочку.