Но этого они не написали и не напечатали.
На следующий день мы штурмовали, возможно, самую легендарную гору на трассе "Тура"
- Турмале (Col du Tourmalet). Дорога к вершине представляла собой подъем длиной более
14 километров. Это был наш последний большой подъем проверка сил. Мы знали, что и
на этот раз станем объектом непрестанных атак. К этому моменту нам уже надоело ехать
первыми, закрывая от ветра тех, кто преследует нас сзади. Но если мы сумеем удержать
под контролем еще один день в горах, нас будет трудно лишить высшей ступеньки
пьедестала Париже.
Как только мы доехали до подъема на Турмале, другие гонщики принялись наступать нам
на пятки. Мы держали высокий темп, стараясь ослабить атакующих, и за 8 километров до
вершины начали ускоряться. Французский горный король, Виранк, поравнялся с Кевином
и сердито поинтересовался: "У тебя что, с головой не в порядке?" Кевин ответил, что у
него все в порядке. Тогда Виранк спросил у Кевина, может, тот собрался идти "a block", то
есть ва-банк. Кевин ответил: "Нет, может, это тебе пора пойти a block ? " С этими словами
Кевин переключился на более высокую передачу и оставил его позади. Всю остальную
часть дня Виранк преследовал нас, кипя от злости.
Пока дорога шла в гору, Эскартин и я следовали друг за другом, как нитка за иголкой. Я
внимательно следил за каждым его движением. На самом крутом участке он пошел в
атаку. Я сразу же сел ему на колесо - то же самое сделал Цулле. На перевал мы въехали166
втроем, организовав что-то вроде персональной гонки. Оказавшись на верхушке горы, мы
взглянули на расстилавшийся внизу плотный ковер облаков. На спуске вокруг нас
сомкнулся туман, и дальше 3 метров мы уже ничего не видели. Погоня на высокой
скорости по горной дороге в тумане, без ограждений - это, скажу я вам, занятие не для
слабонервных.
Теперь моя главная задача заключалась в том, чтобы удержать главных соперников либо
рядом, либо позади себя. Впереди замаячил второй подъем - Сулор (Col duSoulor).
Эскартин атаковал снова, и я снова сумел усидеть у него на колесе. Мы преодолели еще
одну окутанную туманом вершину, и теперь на трассе "Тур де Франс" осталась всего одна
гора - Обиск (Col d'Aubisque), 7,5 километра крутого подъема. После Обиска нам
останется только спуститься к финишу на скоростях, достигающих 110 километров в час.
Теперь впереди шла группа из трех человек, которые боролись за победу на этапе, а еще
девять следовали за ними, проигрывая минуту и все еще надеясь занять место на подиуме.
Среди последних были я, Эскартин и Цулле. Мне победа на этапе была не нужна. За 4
километра до финиша я решил обезопасить себя и позволить остальным решить исход
этапа в спринте, а самому постараться избежать столкновений. У меня была только одна
цель - отстоять желтую майку.
Я пересек линию финиша и спешился, основательно измученный, но довольный тем, что
сохранил лидерство. Однако после пяти часов, проведенных на велосипеде, мне
предстояло выдержать 2-часовую пресс-конференцию. Мне начало казаться, что пресса
пытается сломить меня психологически и совершить то, чего соперники не смогли сделать
физически. СМИ стали для меня таким же тяжелым испытанием, как рельеф трассы.
В тот день Международный союз велосипедистов обнародовал результаты всех моих
допинг-анализов, которые, разумеется, оказались чистыми. Больше того, я получил
бесценную поддержку со стороны организатора гонки, Жана-Мари Леблан-ка. "Победа
Армстронга над болезнью вселяет в нас надежду на то, что "Тур" сумеет победить свою
собственную болезнь",- сказал он.
Каким-то образом нам удалось отразить все атаки как на трассе, так и в стороне от нее, а
также сохранить на моих плечах желтую майку. Мы выполнили задачу, победили в горах,
и после трех недель и 3500 километров пути я лидировал в гонке с общим временем
86:46:20. На втором месте, с отставанием в 6 минут 15 секунд, шел Эскартин, а на
третьем, уступая мне 7 минут 28 секунд,- Алекс Цулле.
Вожделенная для многих maillot jaune по-прежнему оставалась на мне.
Как ни странно, но по мере приближения к Парижу я нервничал все больше и больше.
Каждую ночь я просыпался в холодном поту и уже начал бояться, что моя болезнь
вернулась снова. Так сильно я не потел, даже когда лежал в больнице. Я пытался убедить
себя, что желание жить значит для меня намного больше, чем желание победить в "Тур де
Франс", но к тому времени оба этих желания слились для меня в одно.
Я был не единственным человеком в команде, который так сильно нервничал. Наш
главный механик боялся настолько сильно, что по ночам держал мой велосипед в своем
гостиничном номере. Он не хотел оставлять его в фургоне, где тот мог стать легкой
жертвой саботажа. Кто знает, на какие нелепые действия может решиться тот, что захочет
лишить меня победы? В конце 17-го этапа, длинной ровной трассы до Бордо, какой-то167
псих прыснул в пелотон из баллончика со слезоточивым газом, и несколько гонщиков
вынуждены были остановиться на обочине из-за сильных приступов рвоты.
Кроме того, существовала еще одна совершенно реальная угроза, способная помешать
мне одержать победу в "Туре",- несчастный случай. Впереди меня ожидало последнее
испытание - индивидуальная гонка на 57 километров во французском аналоге
"Диснейленда", парке "Футюроскоп". В индивидуальной разделке могло произойти что-
нибудь очень, очень плохое. Я мог упасть и сломать ключицу или ногу.
Я хотел обязательно выиграть разделку. Я хотел сказать свое последнее слово на
дистанции, чтобы показать и журналистам, и распространителям слухов, что мне
наплевать на все, что они обо мне говорят. Я покончил с пресс-конференциями (однако не
с допинг-пробами; после 17-го этапа меня снова включили в список выборочной
проверки). Попытка выиграть разделку была рискованной, потому что гонщики, которые
стараются показать лучшее время, склонны принимать авантюрные решения, а это может
привести к травмам - порой настолько серьезным, что приходится распрощаться с
велосипедом.
Таких примеров сколько угодно. Вспомните, что произошло с Бобби Джуличем в Метце,
когда он упал на скорости 75 километров в час и получил обширные гематомы грудной
клетки. В тот раз я сам чуть не упал, когда передо мной на крутом повороте на дорогу
выбежал ребенок. На Альп д'Юэз зритель выскочил прямо перед Герини, и тот тоже упал.
Цулле отставал бы от меня всего на минуту, если бы не попал в завал на Пассаж-дю-Гуа.
Вечером перед этапом ко мне в номер пришел Билл Стэплтон.
- Лэнс, я не тренер, но я считаю, что тебе не следует слишком напрягаться,- сказал он.-
Тебе есть что терять. Будет лучше, если ты просто отбудешь номер. Не делай никаких
глупостей.
Вести себя по-умному означало не допустить серьезных ошибок, не упасть, не получить
травму и не потерять 10 минут в результате падения.
Мне было все равно.
- Билл, кому, по-твоему, ты все это говоришь?
- А в чем дело?
- Завтра я собираюсь рвать жилы изо всех сил. Я собираюсь выжать из себя все. Я
собираюсь показать, кто король этой гонки.
- Ладно,- покорно согласился Билл.- Значит, как я понимаю, этот вопрос обсуждению не
подлежит.
Я ехал в желтой майке от самого Метца и не собирался с ней расставаться. Наша команда
показала себя идеальным механизмом, но теперь я хотел выиграть сам. Только троим
гонщикам удавалось выиграть все разделки на "Туре", и это были величайшие гонщики
всех времен: Бернар Ино, Эдди Меркс и Мигель Индурайн. Я хотел доказать, что на этой
гонке самый сильный человек - я. 168
Мне не давали уснуть. Сначала ко мне в номер заявился Скотт Макичерн из команды
"Nike" потом вернулся Стэплтон. Иохан просунул голову в дверь и увидел Скотта,
который разлегся на моей кровати, в то время как я все еще был на ногах. Иохан
посмотрел на часы - было 23:30. "Гони этих парней вон и ложись спать", - приказал он
мне.
В "Футюроскоп" прилетела моя мать, и я договорился, чтобы ее взяли в одну из машин
сопровождения. Она хотела своими глазами увидеть гонку на время, поскольку в ней
проснулся старый защитный инстинкт: ей казалось, что своим присутствием она убережет
меня от беды. Равнинные разделки пугали ее не меньше, чем самые сложные горные
этапы, потому что она достаточно хорошо разбиралась в велосипедном спорте, чтобы
понимать, как легко я могу упасть, и знала, что в этот предпоследний день "Тура" мне
суждено получить все или ничего. Любой исход решит мою судьбу раз и навсегда.
Именно поэтому она считала своим долгом быть рядом.
Индивидуальная гонка на время - это борьба человека один на один со стрелкой
секундомера. Трасса, которая потребует примерно 1 часа 15 минут напряжения всех сил,
представляла собой большую петлю длиной чуть больше 57 километров, проложенную в
западной части Центральной Франции по дорогам, окаймленным домами с красными
черепичными крышами и полями коричневато-золотистой травы, где зрители
расположатся на кушетках и в шезлонгах. Я, правда, не увижу почти ничего из этих
живописных декораций, потому что большую часть времени проведу в аэродинамической
позе.
Гонщики стартовали в обратном порядке, а это означало, что я поеду последним. Чтобы
подготовиться, я поставил свой велосипед на станок и опробовал все передачи, которые
рассчитывал использовать на дистанции.
Пока я разминался, стартовал Тайлер Хэмилтон. Его задача состояла в том, чтобы ехать
как можно быстрее, невзирая на риск, и поставлять техническую информацию, которая
может мне пригодиться. Тайлер проехал не просто быстро, но даже стал лидером и
продержался почти до конца дня. Сместить его с первого места смог только Цулле,
который прошел дистанцию за 1 час 8 минут и 26 секунд.
Настала моя очередь. Я вылетел из стартовой зоны и помчался по извилистым улочкам.
Впереди меня ехал Эскартин, стартовавший на 3 минуты раньше.
Сложившись пополам, я пронесся мимо него по окаймленной деревьями и высокой травой
дороге.
Я был настолько занят собственной борьбой за секунды, что даже не взглянул на него.
Я показал самое быстрое время на первых двух контрольных точках. Я шел так быстро,
что у моей матери, которая ехала в машине сопровождения, откидывалась назад голова от
перегрузок на крутых поворотах.
После третьей отсечки я все еще лидировал с результатом 50:55. Вопрос был в том, смогу
ли я выдержать темп на заключительном отрезке дистанции.
За 6 километров до финиша я опережал Цулле на 20 секунд. Но тут пришло время
заплатить за все. Я заплатил за горы, заплатил за американские горки холмов, заплатил за
равнины. Я терял время и чувствовал это. Если я обойду Цулле, то всего лишь на169
несколько секунд. Два последних плавных поворота я прошел стоя на педалях. Я
ускорялся и шел по внутреннему радиусу, стараясь не упасть, но при этом максимально
прижаться к краю дороги,- и чуть не наскочил на бордюр и не выскочил на тротуар.
Финишный отрезок проходил по шоссе. Я оскалил зубы, считая секунды и нажимая на
педали. Все, линия финиша позади. Я проверил время. 1:08:17.
Я выиграл 9 секунд.
Я въехал в огороженную зону, нажал на тормоза и свалился с велосипеда, не в силах
разогнуться.
Я выиграл этап и выиграл "Тур де Франс". Теперь я был в этом уверен. Моим ближайшим
соперником в генеральной классификации оказался Цулле, который уступал мне 7 минут
37 секунд, а на последнем этапе до Парижа такое время отыграть невозможно.
Я приблизился к концу пути. Но путей в действительности было два: тот, который привел
меня на "Тур", и путь самого "Тура". Вначале был пролог, эмоциональный подъем и
первая неделя, небогатая событиями, но безопасная. Затем я испытал странное ощущение
бестелесности в Метце и Сестриере, за которым последовали деморализующие нападки
прессы. И вот победный финиш, а вместе с ним - сладостное ощущение торжества
справедливости. Я въеду в Париж в желтой майке.
Когда я поднимался на подиум, моя мать хлопала в ладоши, размахивала флагом и
утирала слезы. Перед этапом я ее не видел, но сразу после финиша обнял, а затем повел
обедать. Она сказала: "Ты просто представить себе не можешь, что сейчас творится дома.
Я знаю, тебе трудно это понять, да и вообще сейчас не до этого. Но в Штатах люди
буквально с ума посходили. Я в жизни ничего подобного не видела".
После обеда мы вернулись в гостиницу, холл которой был битком набит репортерами. Мы
протолкались через толпу в мой номер, и один из французских журналистов попытался
взять интервью у моей матери.
- Мы можем поговорить? - спросил он.
Я повернул голову и сказал:
- Она не разговаривает с французской прессой.
Но настырный парень продолжал задавать ей вопросы.
- Оставьте ее в покое,- сказал я. Я обхватил ее рукой за талию и повел через толпу в свой
номер.
Правда, к вечеру у меня появилась возможность представить, что творилось дома, в
Штатах. Сначала в гостиницу пришел репортер из журнала "People" и попросил интервью.
Затем в наш отель один за другим повалили спонсоры, желающие пожать мне руку и
засвидетельствовать почтение. Из-за океана начали прибывать друзья, которые успели
вскочить на последние рейсы накануне вечером. Билл Стэплтон пригласил меня на ужин и
рассказал, что все утренние и вечерние телепрограммы желали заполучить меня в
качестве гостя. По его мнению, после завершения "Тура" мне следовало хотя бы на один
день слетать в Штаты, чтобы дать несколько интервью на разных телеканалах. 170
Но по традиции победитель "Тура" сначала должен появиться на ряде европейских гонок,
чтобы продемонстрировать свою желтую майку, и я хотел соблюсти эту традицию.
- Об этом не может быть и речи,- сказал я.- Я останусь тут, чтобы выступить в этих
гонках.
- Ладно, хорошо,- согласился Билл.- Отлично.
- А что, по-твоему, я не прав?
- По-моему, ты полный идиот.
- Почему?
- Потому, что ты понятия не имеешь, что там происходит и насколько это важно. Но
ничего, еще поймешь. В тот день, когда все это кончится, ты не сможешь спрятаться. Тебя
хочет видеть вся Америка.
Компания "Nike" хотела, чтобы я провел пресс-конференцию в Нью-Йорке в их
гипермаркете. Они уже пригласили на нее мэра и Дональда Трампа. Жители Остина
собирались организовать в мою честь парад. "Nike" предложила отвести меня в Штаты на
частном самолете и привезти обратно в Европу в течение одного дня, чтобы потом я смог
принять участие в гонках. Я был ошеломлен. Я уже много лет выигрывал велогонки, но
тогда ни одного человека в Америке это не волновало.
Теперь это волновало всех.
Но все же какая-то часть меня не могла окончательно поверить в то, что я выиграю. Я
говорил себе, что впереди еще один день, и после ужина не стал нарушать режим, принял
душ, растерся и лег спать.
Последний этап, Арпажон-Париж,- это, в сущности, церемониальный марш длиной 143
километра. По традиции пелотон будет двигаться в прогулочном темпе, пока мы не
увидим Эйфелеву башню и не проедем через Триумфальную арку, откуда пелотон во
главе с командой "U. S. Postal" въедет на Елисейские поля. Только потом начнется спринт
и мы в полную силу отработаем 10 кругов по центру города. Завершающим мероприятием
станет парад дружбы или круг почета.
По дороге на Париж я давал интервью прямо в седле, болтал с товарищами по команде и
друзьями в пелотоне. Я даже съел мороженое, команда "Postal", как всегда,
демонстрировала превосходную слаженность действий. "Мне не приходится ничего
делать,- сказал я одной тележурналистке.- Это всё мои ребята".
Через какое-то время подъехала другая съемочная группа. "Я хочу передать привет Келли
Дэвидсон из Форт-Уорта в Техасе,- сказал я.- Я дарю эту победу тебе". Келли - это
маленькая, больная раком, но сильная духом девочка, с которой я познакомился и
подружился во время "Гонки за розами".
И вот наконец впереди показался город. Когда мы в первый раз проезжали по Елисейским
полям, я ощутил колоссальный эмоциональный подъем. Ради гонщиков движение
транспорта полностью перекрыли. Нас ожидал потрясающий прием сотен тысяч зрителей,
собравшихся вдоль широкой улицы, вымощенной булыжником и брусчаткой. Воздух был171
наполнен звуками автомобильных клаксонов, со всех сторон сыпались конфетти, а фасады
всех домов были украшены огромными яркими полотнищами. Меня поразило количество
развевающихся в толпе американских флагов.
Далеко в глубине толпы кто-то держал большой картонный плакат. На нем было написано
одно слово: "ТЕХАС".
Пока мы продолжали парад по Елисейским полям, я успел заметить, что далеко не все
американские флаги были звездно-полосатыми. К моему особому удовольствию, кое-кто
из зрителей размахивал флагами Штата одинокой звезды.
Десять кругов спринта до финиша прошли в удивительно спокойном темпе, оказавшись
простой формальностью, во время которой я просто старался избежать последнего
глупого падения. А затем я пересек линию финиша. Наконец-то она стала осязаемой и
реальной. Я стал победителем.
Я слез с велосипеда и попал в адское столпотворение; со всех сторон меня окружили
фотографы, люди из службы безопасности, сотрудники протокольного отдела и друзья,
хлопавшие меня по спине. Там было, наверное, человек пятьдесят из Остина, в том числе
Барт Нэгс, мой близкий друг Джефф Гарви и - хотите верьте, хотите нет - Джим Хойт.
"Свой в доску парень" уболтал охрану пропустить его за ограждение.
Меня провели к подиуму для церемонии награждения и вручили почетный трофей,
который я тут же поднял над головой. Я не мог больше сдерживаться, спрыгнул вниз и
побежал на трибуны, чтобы обнять жену. Меня окружили фотографы, и я сказал: "Где моя
мама?" Толпа расступилась, я увидел ее и обнял. Вокруг нее тоже крутились репортеры, и
кто-то из них спросил, считает ли она, что я победил вопреки логике.
- Вся жизнь Лэнса проходит вопреки всякой логике,- ответила ему моя мама.
Затем началась самая приятная часть мероприятия - церемониальный круг победы,
который мы проделали всей командой. Мы ехали по Елисейским полям совершенно одни,
и ехали очень-очень медленно, наслаждаясь каждой секундой нашего триумфа. Какой-то
зритель выскочил на дорогу и вручил мне огромный американский флаг на длинном
древке. Я не знаю, как он там оказался,- он просто возник передо мной и всунул древко
мне в руку. Я поднял флаг над головой, ощущая волну новых и незнакомых ощущений и
эмоций.
Наконец я вернулся в зону финиша и выступил перед журналистами, еле сдерживая слезы.
"Я в шоке. Я просто в шоке,- повторил я.- Мне хочется сказать вам только одну вещь.
Если жизнь когда-нибудь предоставит вам второй шанс чего-то добиться, сделайте все,
чтобы использовать этот шанс на полную катушку".
Всю нашу команду увезли готовиться к вечернему торжественному приему с шикарным
банкетом на 250 человек, устроенному в Музее Д'Орсе, в окружении наиболее ценных
художественных сокровищ мира. Мы все как один были измучены, полностью
обессилены трехнедельным суровым испытанием, но все же с удовольствием
предвкушали, как будем пить за победу.
Мы прибыли в музей и увидели накрытые столы, изысканную сервировку которых
нарушала только одна необычная деталь, придуманная Томом Вайзелем. 172
Перед каждым прибором громоздилась пирамидка из яблок.
Мы в первый раз после Метца подняли бокалы с шампанским, и я встал, чтобы
произнести тост в честь моих товарищей по команде. "Я ехал в желтой майке,- сказал я.-
Но, на мой взгляд, единственная деталь этой майки, которая по праву принадлежит мне,-
это молния. Даже не вся молния, а ее маленький кусочек. Все остальное - рукава,
воротник, перед и спинка - это заслуга моих товарищей ".
Ребята дружно подняли вверх руки. В кулаке у каждого из них было что-то зажато.
Яблоко. Красные, блестящие яблоки окружили меня со всех сторон.
Этим вечером мы с Кристин поселились в отеле "Ritz", где сняли огромные и дорогие
апартаменты. Мы переоделись в положенные для VIP-персон халаты, откупорили еще
одну бутылку шампанского и устроили приватный праздник на двоих. Наконец-то мы
снова оказались одни. Мы от души посмеялись над размерами апартаментов и заказали
ужин в номер. Затем нас сморил очень глубокий сон.
Проснувшись на следующее утро, я поначалу в недоумении огляделся вокруг и даже
зарылся головой в подушку, чтобы свыкнуться с незнакомой обстановкой. Рядом со мной
Кик открыла глаза, и постепенно мы оба окончательно проснулись. Когда она посмотрела
на меня, мы прочитали мысли друг друга.
- Господи,- произнес я вслух.- Я выиграл "Тур де Франс".
- Да не может этого быть! - сказала она.
И мы оба расхохотались. 173
Глава десятая
КОРОБКА С ДЕТСКИМ ПИТАНИЕМ
Вы можете мне не поверить, но если бы меня "попросили сделать выбор между победой в
"Тур де Франс" и победой над раком, я выбрал бы второе. Как ни странно это звучит, но я
предпочел бы называться человеком, пережившим рак, чем победителем "Тура", потому
что рак очень много дал мне как человеку, мужчине, мужу, сыну и отцу. В те первые дни
после финиша в Париже меня захлестнула волна всеобщего внимания, и когда я пытался
посмотреть на эту ситуацию со стороны, то спрашивал себя, почему моя победа оказала
столь сильное воздействие на людей. Возможно, все дело в универсальности такого
явления, как болезнь,- мы все болеем, от этого никто не застрахован,- и поэтому моя
победа в "Туре" явилась символическим актом, доказательством того, что человек может
не только пережить рак, но и после этого добиться невероятного успеха. Возможно, как
говорит мой друг Фил Найт, я стал олицетворением надежды.
- Сбавь скорость,- приказал я.- Ты ведь везешь моего ребенка.
В эти последние недели беременности Кик нравилось говорить людям: "Я жду своего
второго ребенка" (видимо, намекая на то, что один ребенок - я - у нее уже есть).
В начале октября, примерно за две недели до родов, мы с Биллом Стэплтоном
отправились в Лас-Вегас, где я должен был выступить с речью и провести пару деловых
встреч. Когда я позвонил домой, Кик сказала, что сильно потеет и чувствует себя странно,
но поначалу я не придал этому особого значения. Я продолжил заниматься делами, а
выполнив все, что намечал, помчался с Биллом в аэропорт, чтобы успеть на
послеобеденный рейс в Даллас, откуда вечером отправлялся самолет в Остин.
Из транзитного зала в Далласе я позвонил Кик, и она сказала, что продолжает потеть, но в
придачу к этому теперь у нее начались схватки.
- Не может быть,- недоверчиво сказал я.- Вряд ли это настоящие схватки, детка. Скорее
всего, ложная тревога.
На другом конце линии Кик сказала: "Лэнс, мне не до шуток", и у нее тут же снова
Достарыңызбен бөлісу: |