Первая до и после я хочу умереть в столетнем возрасте, с американским флагом на спине и звездой Техаса

начались схватки.

- Хорошо, хорошо,- сказал я.- Я уже вылетаю.

Мы сели на самолет, отправляющийся в Остин, и, после того как разместились в креслах,

Стэплтон сказал: "Позволь дать тебе один маленький совет. Не знаю, родит ли твоя жена

сегодня вечером, но как только мы поднимемся в воздух, нужно будет позвонить ей еще

раз".

Самолет начал выруливать на полосу, но мое нетерпение оказалось слишком сильным,

мобильнику.

- Как твои дела? - спросил я. 174

- Схватки длятся минуту и повторяются через каждые пять минут. Мне кажется, они

становятся все дольше,- ответила она

- Кик, как думаешь, мы родим этого ребеночка сегодня?

- Да, по-моему, мы родим этого ребеночка сегодня.

Я выключил телефон, заказал у бортпроводника два пива. Мы с Биллом чокнулись

бутылками и выпили за будущего ребенка. До Остина было всего 40 минут, но я не

находил себе места до самой посадки. Как только мы сели, я позвонил ей снова. Обычно,

когда Кик поднимает трубку, она говорит "алло" очень бодрым голосом. Но на этот раз ее

"алло" показалось мне каким-то вялым.

- Как ты себя чувствуешь, детка? - спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно.

- Не очень.

- А как наши дела?

- Держимся,- ответила она.

У нее опять начались схватки. Через минуту она снова взяла трубку.

- Ты доктору звонила? - спросил я.

- Да.

- И что он сказал?

- Хорошо,- сказал я.- Уже еду.

Я вдавил педаль газа в иол. Там, где разрешалось ехать со скоростью 60 километров в час,

я выжимал 170. Скрежеща тормозами, я свернул на подъездную дорожку к дому, помог

Кик забраться в машину и уже очень осторожно повез ее в больницу святого Давида, ту

самую, где мне делали операцию.

Забудьте все, что рассказывают вам о чуде деторождения и о том, что это самое приятное

событие, какое только может с вами произойти. Это была жуткая, кошмарная ночь, одна

из самых худших в моей жизни, потому что я ужасно волновался за Кик, за нашего

ребенка, за всех нас.

Как выяснилось, схватки продолжались уже три часа. Когда акушеры осмотрели Кик и

сказали мне, как сильно расширена шейка матки, я сказал жене: "Да ты просто племенная

кобыла". Больше того, ребенок неправильно лежал, поэтому Кик ощущала мучительные

боли в пояснице.

Ребенок выходил попой вперед, и Кик никак не могла разродиться. У нее появились

разрывы, она истекала кровью, а потом врач сказал: "Нам придется использовать вакуум".

Они принесли какую-то штуку, похожую на вантуз, затем они проделали какие-то175

манипуляции - и ребенок выскочил, как пробка из бутылки. Это был мальчик. Люк Дэвид

Армстронг появился на свет.

Когда они вытащили ребенка, он был совсем крошечный, синий и покрытый слизью. Они

положили его на грудь Кик, и мы оба склонились над младенцем. Но он не кричал. Он

только издал парочку тихих, похожих на мяуканье звуков. Акушеров встревожило то, что

он замолчал. "Кричи",- подумал я. Прошло еще какое-то время, но Люк все еще не кричал.

"Давай же, кричи". Я ощутил, как вокруг меня нарастает напряжение.

- Ему нужно немного помочь,- сказал кто-то из персонала.

Медсестра выхватила ребенка из рук Кик и унесла за угол, в другую комнату,

заставленную каким-то сложным оборудованием.

Внезапно все вокруг забегали.

- Что-то не так? - обеспокоено спросила Кик.- Что происходит?

- Не знаю,- ответил я.

Врачи и сестры сновали туда-сюда, словно в больнице "Скорой помощи". Я держал Кик за

руку и выгибал шею, пытаясь увидеть, что происходит в соседней комнате, но нашего

ребеночка мне не было видно. Я не знал, что делать. Там находился мой сын, но я не хотел

оставлять Кик, которой было страшно. Она все время повторяла: "Что происходит, что

они с ним делают?" В конце концов я отпустил ее руку и заглянул за угол.

Они давали ему кислород, надев на лицо крошечную маску.

"Кричи, пожалуйста. Пожалуйста, прошу тебя, кричи".

Я оцепенел. В тот момент я готов был сделать все, что угодно, только бы услышать его

крик, абсолютно все. После того, что я испытал в той родильной палате, все мои

представления о страхе полностью перевернулись. Мне было страшно, когда у меня

обнаружили рак, и было страшно, когда меня лечили, но этот страх не шел ни в какое

сравнение с тем, который я испытал, когда они забрали от нас нашего ребенка. Я ощущал

свою полную беспомощность, потому что на этот раз болен был не я, а кто-то другой. И

этим другим был мой сын.

Они сняли маску. Он открыл ротик, скривил личико и внезапно издал протяжное и

громкое "Уаааааааа!!!". Он кричал как настоящий чемпион мира по крику. Вместе с

первыми звуками изменился цвет его тела, и все, похоже, успокоились. Они принесли его

обратно к нам. Я держал его в руках и покрывал поцелуями.

Я его обмыл, медсестра показала мне, как его пеленать, и мы все вместе - Кик, Люк и я -

перешли в большую больничную палату, по размеру почти такую же, как приличный

гостиничный номер. Там стояли универсальная больничная кровать и какое-то

оборудование, а также диван и кофейный столик для посетителей. Мы все вместе поспали

несколько часов, а потом начали принимать посетителей. Пришли моя мать и родители

Кик, а после них - Билл и Лора Стэплтоны. В этот первый день мы устроили вечеринку с

пиццей. Посетители просовывали головы в дверь, чтобы посмотреть, как Кик, сидя на

кровати, потягивает безалкогольное пиво "Shiner Bock" и жует пиццу. 176

Мы с моей матерью решили немного прогуляться по коридорам. Я никак не мог перестать

думать о том, через что мне пришлось пройти при рождении Люка. Теперь я полностью

понимал, что чувствовала моя мать, когда ей казалось, что она может пережить своего

ребенка.

Мы прошли мимо моей старой больничной палаты. "Помнишь ее?" - спросил я.

Мы обменялись улыбками.

Остается ответить на вопрос, в какой степени я обязан своим выживанием самому себе, в

какой степени науке и в какой степени чуду?

На этот вопрос у меня нет ответа. Я знаю, как много людей ждет его от меня. Но если б я

мог ответить, то у нас появилось бы средство от рака и, что самое главное, мы смогли бы

узнать, в чем заключается истинный смысл нашего существования. Я могу дать этим

людям мотивацию, вдохновение, надежду, отвагу и совет, но не могу ответить на то, чего

нам знать не дано. Я даже не хочу пытаться. Я вполне доволен тем, что остался жив и

могу наслаждаться тайной.

На эту тему есть одна поучительная история.

Наводнение. Человек залез на крышу своего дома и ждет, когда его спасут. Подъезжает

спасатель на моторной лодке и говорит: "Залезай, я тебя спасу".

- Нет, спасибо,- отвечает человек на крыше.- Бог меня спасет.

Но вода поднимается все выше. Через несколько минут над ним пролетает спасательный

самолет, и пилот бросает ему веревку.

- Нет, спасибо,- отказывается человек на крыше.- Бог меня спасет.

Но вода поднимается еще выше, заливает крышу, и человек тонет.

Оказавшись на небе, он встречается с Богом.

- Господи, почему ты меня не спас? - спрашивает он.

- Ты глупец,- отвечает Бог.- Я же посылал тебе лодку, а потом еще и самолет.

Мне кажется, что мы все в чем-то похожи на этого человека на крыше. С нами происходят

разные вещи, события и обстоятельства складываются тем или иным образом, а мы даже

не знаем, почему это происходит и есть ли вообще во всем этом какой-то смысл.

Единственное, что мы можем,- это взять на себя ответственность за свою жизнь и

проявить мужество.

Каждый из нас по-разному ведет себя перед лицом смерти. Одни в нее не верят. Другие

молятся. Третьи топят страх в текиле. Я перепробовал все и теперь считаю, что лучше

вступить с ней в отрытую борьбу, пусть даже у нас нет другого оружия, кроме мужества.

Определение мужества таково: качество духа, которое позволяет человеку не сгибаться и

не испытывать страха перед опасностью. 177

Статистика показывает, что у больных раком детей показатели эффективности лечения

выше, чем у взрослых, и, на мой взгляд, это может быть связано с их естественным

безотчетным мужеством. Иногда кажется, что маленькие дети больше подготовлены к

борьбе с раком, чем взрослые. Дети - это очень решительные маленькие люди, с которыми

не нужно вести долгих подбадривающих разговоров. Взрослые слишком много знают о

поражениях; они более циничны, покорны и боязливы. Дети говорят: "Я хочу играть.

Давай, лечи меня быстрей". Это все, чего они хотят.

Когда после "Тур де Франс" компания "Wheaties" решила поместить мое фото на коробке

с детским сухим завтраком, я спросил, сможем ли мы провести пресс-конференцию в

детской раковой палате той самой больницы, где родился мой сын. Когда я общался с

детьми и подписывал автографы, один маленький мальчик схватил коробку с

пшеничными фигурками и встал передо мной, прижимая ее к груди.

- Можно я ее возьму? - спросил он.

- Да, бери. Она твоя.

Он еще немного постоял, разглядывая коробку, а затем посмотрел на меня. Я понял, что

мое сходство с человеком на коробке его поразило.

Затем он спросил:

- Какой они формы?

- Что? - переспросил я.

- Какой они формы?

- Это фигурки. Они все разной формы.

- А,- сказал он,- понятно.

Как видите, его волновал не рак. Его волновала форма фигурок.

Если дети обладают способностью игнорировать логику и статистику, то, может быть, нам

всем следует у них поучиться. Когда вы думаете об этом, что вам еще остается, кроме как

надеяться? У нас есть два выхода - как с медицинской, так и с эмоциональной точки

зрения: сдаться или бороться изо всех сил.

После выздоровления я спросил доктора Николса, каковы на самом деле были мои шансы.

- Ты был в очень плохом состоянии,- ответил он и сказал, что мой случай был одним из

самых тяжелых в его практике.

Я спросил:

- Насколько тяжелым? У меня было меньше 50 процентов?

Он отрицательно покачал головой.

- Меньше двадцати? 178

Он снова покачал головой.

- Меньше десяти?

Он продолжал качать головой. Только когда я дошел до 3 процентов, он кивнул.

В этой жизни возможно все. Вам могут сказать, что у вас 90, или 50, или 1 процент

вероятности остаться в живых, но вы должны поверить в этот процент и бороться. Под

борьбой я имею в виду необходимость вооружиться доступной информацией, узнать

мнение другого специалиста, третьего, а если нужно, и четвертого. Вы должны понять,

какой враг поселился в вашем теле и какими средствами можно его победить. Еще один

установленный факт: при раковых заболеваниях у информированных и сильных духом

пациентов выше показатели выживаемости.

Что, если б я проиграл? Что, если б рак вернулся снова? Я верю, что даже в этом случае

смог бы извлечь из этой борьбы какую-то пользу, потому что за оставшееся мне время я

стал бы более совершенным, сострадательным, разумным человеком и, следовательно,

более живым. Единственное, в чем меня безоговорочно убедила болезнь - больше, чем

моя спортивная карьера,- так это в том, что мы намного лучше, чем сами о себе думаем. У

нас есть нереализованные способности, которые проявляют себя только в критические

моменты.

Так что если у такого страдания, как рак, есть какое-то предназначение, то, на мой взгляд,

оно должно заключаться в одном - сделать нас лучше. Я твердо убежден в том, что рак не

является предвестником смерти. Я предпочитаю другое определение: это часть жизни.

Однажды, в период ремиссии, когда мне пришлось сидеть и ждать, вернется рак или нет, я

составил акроним из слова CANCER: Courage (мужество), Attitude (психологическая

установка), Never give up (крепость духа), Curability (возможность выздороветь),

Enlightenment (просвещенность), Remembrance of my fellow patients (поддержка моих

товарищей по несчастью).

В одном из наших разговоров я спросил доктора Николса, почему он выбрал онкологию,

такую сложную область медицины. "Возможно, по той же самой причине, что и ты -

велосипед",- ответил он. Этими словами он хотел сказать, что рак в медицине - это все

равно что "Тур де Франс" в велоспорте.

"Бремя рака невыносимо тяжело, но какого более сильного испытания может пожелать

врач? - сказал он.- Спору нет, он убивает волю и приводит в уныние, но даже когда ты не

излечиваешь людей, ты все равно помогаешь им. Если ты не можешь добиться успеха в

лечении, то хотя бы можешь помочь им одержать моральную победу над болезнью. Ты

очень близко общаешься с людьми. В онкологии больше социальных моментов, чем в

любой другой области медицины. К раку нельзя привыкнуть, но можно проникнуться

уважением к тому, как люди с ним сражаются, к силе их духа". "Ты этого еще не знаешь,

но нам очень повезло",- написал один из моих товарищей по болезни.

Поэтому, когда слова кажутся малообещающими и мрачными, а человеческая натура -

ничтожной, я достаю водительские права, рассматриваю фотографию на них и думаю о

Латрис Хэйни, Скотте Шапиро, Крейге Николсе, Лоуренсе Эйнхорне и о маленьком

мальчике, которому в сухих завтраках нравится форма фигурок. Я думаю о своем сыне,

воплощении своей второй жизни, который дает мне еще один стимул жить. 179

Иногда я просыпаюсь среди ночи и чувствую, что мне его не хватает. Тогда я достаю его

из кроватки, переношу на свою постель и кладу себе на грудь. Каждый его крик

доставляет мне наслаждение. Он откидывает назад крошечную головку, его подбородок

вздрагивает, пальчики начинают хватать воздух, и потом я слышу его крик. Он кажется

мне криком жизни. "Молодец,- подбадриваю его я.- Давай, кричи громче".

Чем громче он кричит, тем шире я улыбаюсь. 180

Глава одиннадцатая

ВЫСТУПЛЕНИЕ НА БИС

Боль - явление временное. Она может длиться минуту, час, день или год, но в конце

концов она утихнет и уступит место чему-нибудь другому. Но если я брошу спорт, боль

будет мучить меня вечно. Такая капитуляция, пусть даже она будет самым ничтожным из

поражений, наложит отпечаток на всю мою оставшуюся жизнь. Поэтому, когда у меня

появляется желание уйти из спорта, я спрашиваю себя, чем я буду жить? Готовность

встретиться с этим вопросом и найти в себе силы продолжать борьбу - это истинная

награда, которая для меня важнее любого приза, и в этом мне предстояло неоднократно

убедиться в сезоне 2000 года. Теперь вы уже поняли, что я предпочитаю боль. Почему?

Потому, что она разоблачает сама себя, вот почему. В каждой гонке есть момент, когда

гонщик вступает в борьбу со своим главным соперником и понимает, что этот соперник

он сам. Самый большой интерес у меня вызывают те моменты гонки, когда я испытываю

самую сильную боль, и каждый раз я с нетерпением жду, как отреагирует мое тело.

Откроются ли мне самые потаенные мои слабости или самые скрытые достоинства?

Каждый раз мне приходится отвечать на один и тот же вопрос: смогу ли я закончить

гонку? Можно сказать, что боль - это избранный мною путь изучения человеческого

сердца.

Я не всегда выигрываю. Иногда самое большое, что я могу сделать,- это просто доехать до

финиша. Но я чувствую, что с каждой гонкой моя способность к выживанию повышается.

Вот почему я кручу педали изо всех сил, даже когда мне это не нужно. Я не хочу жить

вечно, я готов умереть, после того как проживу отмеренный мне срок, но до тех пор я

собираюсь крутить педали своего велосипеда - и не исключаю, что мне суждено на нем

умереть.

Каждый год, когда я снова сажусь на велосипед и пытаюсь выиграть очередной "Тур де

Франс", становится для меня еще одним годом, прожитым вопреки болезни. Возможно,

именно поэтому для меня была так важна вторая победа в "Тур де Франс"; ведь для меня

велоспорт - это то же самое, что жизнь. Я хотел выиграть еще один "Тур", и хотел потому,

что никто не считал меня способным это сделать. Все решили, что мое возвращение в

1999 году само по себе уже было достаточным чудом. Но я больше не относился к своей

велосипедной карьере как к возвращению в спорт, я стал считать ее подтверждением и

продолжением правильности того, что я делаю как человек, переживший рак.

Посвятить себя чему-нибудь меньшему, чем повторению успеха в "Туре", было бы

равносильно капитуляции. Выступление на бис не обещало быть легким, но именно этим

мне и нравилась такая попытка. С момента победы в 1999 году в моей жизни появилось

больше забот и обязанностей, и все они только радовали. Я стал молодым отцом, а на

фронте борьбы с раком вел себя активно, как никогда. Кроме того, у меня появились

новые рекламные и корпоративные обязанности, особенно по отношению к тем

спонсорам, которые меня поддержали. Некоторые пессимисты посчитали, что я буду

слишком занят или недостаточно силен, чтобы выиграть самую трудную гонку в мире

второй раз подряд. Но больше всего в жизни я ненавижу слышать, что я чего-то не могу.

Говорить такое мне - это самый лучший способ заставить меня этого добиться.

Во всех прогнозных дискуссиях на тему "Тура-2000" я фигурировал в качестве

счастливчика, перевернутой страницы истории, героя сентиментальной сказки о чудесном181

избавлении от рака, первого американца, которому удалось выиграть "Тур" на

американском велосипеде и в составе американской команды.

Они прочили победу кому угодно. Они называли имена выдающихся гонщиков,

пропустивших "Тур-1999": немца Яна Ульриха, который в то время залечивал травмы, и

чемпиона мира итальянца Марко Пантани, который на время покинул спорт из-за

допингового скандала. Называли чрезвычайно опасного горняка француза Ришара

Виранка, Абрахама Олано и Александра Цулле. Если мое имя и упоминалось, то только в

связи с Пантани, Ульрихом и тем фактом, что я не смог бы выиграть "Тур", если бы они в

нем участвовали. Но теперь мы все, здоровые и в хорошей форме, собирались участвовать

в "Туре 2000", и это событие обещало стать самой жаркой гонкой десятилетия. На этот раз

все - все самые сильные мои конкуренты - выстроятся на линии старта.

Единственными, кто действительно верил в то, что у меня есть шансы, были мои

товарищи по команде "U. S. Postal", но и они сомневались, смогу ли я защитить титул

после весеннего падения, одного из самых эффектных за всю мою карьеру. Мы снова

использовали методику тренировочных сборов и провели две полные недели в апреле и

мае, тренируясь всей командой на французских пиках и изучая маршруты, по которым

предстояло ехать.

Пятого мая мы отправились на очередную изнурительную тренировку в Пиренеи. Мы

практиковались на горе Отакам - самом тяжелом подъеме на трассе "Тура-2000". Было

очень жарко, и поэтому на пути к вершине я снял шлем и передал его помощнику

команды, ехавшему в машине сопровождения. Когда мы начали скоростной спуск, я

попросту забыл взять шлем обратно.

Внезапно мое переднее колесо наскочило на камень, и шина сразу же лопнула. Руль

вырвался из рук. Дорога была узкой, велосипеду некуда было деваться, и он въехал в

подпорную стенку. Я врезался в стену головой. Свет, казалось, взорвался и померк.

Рядом со стеной на зеленой траве стоял стол для пикника. За столом сидели двое туристов

из Французской Канады, муж и жена, которые, по милости судьбы, оказались врачами. Я

врезался в стену меньше чем в 3 метрах от них.

Лежа под стеной, я быстро проверил руки и ноги, чтобы убедиться, что ничего не сломал,

и понял, что у меня ничего особенно не болит - за исключением головы. В ушах звенело,

но все же я смог расслышать, как врачи говорили мне не вставать. Вся правая сторона

лица уже начала распухать. Пока я лежал, Йохан вызывал по мобильнику "скорую", а

врачи прикладывали к моей голове лед. После того как Иохан сделал звонок, джентльмен

из Французской Канады сообщил ему, что мне невероятно повезло.

- Судя по звуку удара головы о стену, я был абсолютно уверен, что, подойдя сюда, увижу

труп,- сказал он.

Когда я услышал его слова, мне стало дурно. Наконец прибыли парамедики. Они ощупали

меня с головы до ног и сказали, что меня нужно отвезти в Лурд на обследование. Машина

"скорой помощи" доставила меня в больницу, где я провел ночь. Затем я вернулся домой в

Ниццу, чтобы пару недель отлежаться. Я валялся на диване с огромным синяком под

глазом и ждал, когда моя голова уменьшится до нормальных размеров. Кик меня, конечно,

жалела, но ей совсем не понравилась моя ребяческая выходка со шлемом. "Я же кошка,-

попробовал отшутиться я.- Это была моя вторая жизнь". 182

Месяцем позже я вернулся на Отакам один (если не считать Йохана), чтобы закончить

пробный заезд. Ситуация была потенциально опасной, и я хотел избавиться от любой

нерешительности, которую мог почувствовать на месте падения. День был холодным и

дождливым, и мне пришлось четыре часа изо всех сил крутить педали, чтобы добраться до

вершины. Йохан остановил машину рядом со мной и протянул мне свитер и горячий

шоколад.

- Отличная работа. А теперь можешь согреться,- сказал он. Но я посчитал, что делать это

еще рано.

- Мне кажется, я не совсем понял подъем,- сказал я. - Что ты имеешь в виду?

Я хотел сказать, что не полностью его освоил; у меня не было уверенности в том, что я

смогу достаточно успешно с ним справиться. Это был волнообразный подъем, некоторые

отрезки которого были намного круче других. Чтобы полностью понять его, нужно

выяснить, где тебе придется больше всего помучиться, чтобы заранее собраться с духом;

где можно будет немного отдохнуть и где лучше всего атаковать.

- Что ты собираешься сделать? - спросил Йохан.

- Собираюсь пройти его еще раз,- ответил я.

Так я и поступил. Мы спустились вниз, и я еще раз прошел весь подъем - еще четыре часа

изматывающей работы. Я совершенно уверен, что оказался единственным дураком на

свете, который пожелал заехать на эту гору в такую погоду - причем не один раз, а два. Но

именно в этом и заключался весь смысл моего поступка.

По большому счету, дело было вовсе не в травме. Через несколько дней я уже снова начал

тренироваться и вскоре чувствовал себя очень даже неплохо. Больше всего я боялся, что

могу слишком рано выложиться и тогда у меня не останется достаточно сил, чтобы

достойно закончить "Тур".

За время "Тура-2000" нам предстояло объехать границы Франции против часовой стрелки

и выдержать несколько из самых трудных этапов, на которых кому-либо из нас когда-

либо доводилось ехать. Мы должны были стартовать в "Футюроскопе" с разделки длиной

чуть больше 16 километров. Дальше шла серия равнинных этапов, где опять будут

доминировать спринтеры, и лишь потом - во всяком случае, для меня - должна была

начаться настоящая борьба, когда на десятом этапе нам предстояло приступить к штурму