Предисловие 8 Часть первая Поворот 16

Теруэльская битва после особен­но блистательного и многообе­щающего начала даже еще до франкистского контрнаступления обнаружила известное неумение Народной армии использовать до конца эффект внезапности и преимущества, которые представляли сами по себе строгая секретность операции и выбор местности, на которой она должна была развер­нуться.

Но эти сведения не оставались достоянием только главных шта­бов и, просочившись, становились общеизвестными.

Чем можно было объяснить не­умение, о котором говорилось вы­ше?

Нехваткой опыта и мастерства в искусстве маневрирования на уров­не дивизий, бригад и батальонов? Страхом бойцов и их командиров попасть в окружение? Недостаточ­ной координацией действий между бомбардировочной и истребитель­ной авиацией, артиллерией и тан­ками? Медленным и зачастую не­удачным подтягиванием резервов и боеприпасов? Худшим сосредо­точением боевых средств по срав­нению с стремительностью фран­кистских войск, имевших в своем составе должным образом подго­товленные высшие, средние и низ­шие командные кадры?

Все это в той или иной степени имело место, но никто этим не за­нимался как должно, с тем чтобы сделать необходимые выводы и принять требуемые меры.

Но уже в то время в силу масси­рованных действий авиации (пре­вратившейся в своего рода артил­лерию, обладающую необыкновен­ной мобильностью) и танков (за которыми, чтобы обеспечить их действенность, должна была идти пехота) военное искусство стало комплексным действием, результа­тивность которого не допускала ни одного из перечисленных выше недостатков.

Достаточно было одного из них, чтобы наилучшим образом проду­манное на уровне генерального штаба наступление приводило лишь к частичным результатам по сравнению с главной намеченной целью или же терпело бы полное фиаско.

Так случилось, что Народная ар­мия, устремившись на снежные склоны горной местности, особо трудно проходимой вплоть до Те­руэля, не отреагировала вовремя на действия противника и тем самым позволила ему укрепить как в количественном, так и в каче­ственном отношении все средства, сконцентрированные Франко.

Это наложилось на изначаль­ную стратегическую несостоятель­ность, и то, что должно было слу­читься, случилось.

Республиканские войска, про­должая ожесточенно сражаться, дрогнули, как известно, под сокру­шительными ударами итало-гер­манской авиации и танков. Чтобы избежать окружения, они покинули только что завоеванный город, отступили сражаясь, а пока они пере­страивали фронт, в Арагоне и Маэстрасго (горный массив к югу от Теруэля) им был нанесен удар. На­чалось всеобщее контрнаступление сил противника в составе сначала трех, потом шести армейских корпусов, от которых «генералисси­мус» ждал, чтобы они, по выраже­нию генерала Рохо, «прикончили законное правительство Испанской республики».

В этой цепи битв, длившихся три месяца, причем первым этапом явился вторичный захват Теруэля франкистами (22 февраля), крити­ческий момент наступил, когда ру­беж отхода республиканцев из-за отсутствия поступления новых боевых средств оказался про­рванным.

С этого момента речь идет уже не о неумении Народной армии ис­пользовать до конца свои стратеги­ческие преимущества, а просто-напросто о том, чтобы не уступить и пяди земли, выстоять под шква­лом огня и стали, ликвидировать прорывы, насколько это было воз­можно при вопиющей скудности средств, необходимых для контр­атак.

11 марта в сверхсекретном по­слании, переданном министру обо­роны специальным эмиссаром

181

(подполковником Англада), гене­ральный комиссар Восточного фронта с одобрения генерала Посаса подчеркивал, что «из-за пере­боев в снабжении продуктами и боеприпасами, вызванных угрозой со стороны авиации, которая своим пулеметным огнем препят­ствует прибытию конвоев, резко упал моральный дух войск».

Более того, Восточная и Мане­вренная армии утратили контакт между собой, и «участок фронта длиной в 60 километров оказался полностью оголенным, путь к Сре­диземноморскому побережью был открыт».

Беспорядочное бегство длилось три дня, но, хотя республиканцы и выправили положение, это не по­мешало наступающим выйти 15 апреля к Средиземноморскому по­бережью у Винароса.

В это время битва была в полном

разгаре от пиренейских отрогов до Маэстрасго. Одновременно слух о поражениях, ширясь, достиг Барсе­лоны и главных городов Катало­нии, которые итальянская авиация с целью усилить смятение бомбила столь яростно, что это вызвало осуждение даже в британских кон­сервативных кругах, где у каудильо было немало почитателей.

В этой связи известный англий­ский писатель Герберт Уэллс, энер­гично выступивший наряду с двумя англиканскими архиепископами, кардиналом Хинсли и другими представителями общественности против массовых убийств граждан­ского населения, получил послание

182

герцога Альбы, дипломатического представителя Франко в Лондоне, в котором этот гранд Испании вы­ражал свое недоумение по поводу того, что «столь крупный писатель якшается с „подонками"».

Если военный кризис достиг вес­ной 1938 года своего апогея с паде­нием (3 апреля) Лериды, которая, находясь в 152 километрах от Бар­селоны, превратилась в своего ро­да пистолет, нацеленный в сердце каталонской столицы, то политический кризис, уже в течение многих месяцев назревавший между прези­дентом республики и председате­лем совета министров, с одной сто­роны, и между последним и его военным министром, Индалесио Прието, — с другой, открыто разразился во второй половине марта. Центральный орган КПИ

«Френте рохо» опубликовал серию статей за подписью Хосе Вентуры (псевдоним Хесуса Эрнандеса, ми­нистра народного просвещения, чье литературное дарование, не­сколько едкого свойства, прояви­лось еще в ранней юности, когда он входил в ряды анархистов в Бильбао).

Атака Хесуса Эрнандеса была направлена против Прието, чьи по­раженческие настроения встречали осуждение со стороны КПИ. Эрнандес в своих статьях в достаточ­но прозрачной форме упрекал Прието

183

Прието рвал и метал против Хесуса Эрнандеса, угрожая подать в отставку, если Хуан Негрин, его товарищ по партии, не выступит в его защиту. В действительности Прието стремился не столько раз­решить на свой манер конфликт чисто личного свойства, сколько по­пытаться изолировать КПИ в рам­ках правительства и тем самым добиться того, что после битвы под Брунете (июль-август 1937 го­да) стало его навязчивой идеей, а именно: поскольку лагерь респу­бликанцев не мог, по его мнению, одержать военной победы, было необходимо положить конец войне путем переговоров с Франко.

В этих «капитулянтских» на­строениях Прието был не одинок.

Они пролагали себе путь и в дру­гих кругах, особенно среди левых республиканцев и сторонников ав­тономии Каталонии из «Эскерра де Каталуньи».

В Каталонии Объединенный со­юз социалистической молодежи дал свой недвусмысленный ответ на эти настроения, выступив за со­здание «новой армии из 100 тысяч добровольцев» и выдвинув такие лозунги, как "Cada hombre, un gigantel Cada Catalan, un hombre!" «Каждый человек — гигант! Каж­дый каталонец — человек! »).

Обстановка накалялась все более тревожными вестями с фронта.

Спор относительно целесообраз­ности или же отказа от каких бы то ни было «мирных переговоров» стал достоянием не только прессы, на страницах которой тема обсу­ждалась с большей или меньшей степенью остроты.

17 марта, в день, когда от нале­тов фашистской итальянской авиа­ции в Барселоне погибло более 1300 человек и 2000 оказались ра­неными, КПИ, разоблачая цели этого массового убийства, — приказ о котором отдал сам Муссолини, заявивший своему зятю, что он в восхищении от того, что «италь­янцы ужаснули мир своей агрессив­ностью, вместо того чтобы оча­ровывать его своими гитарами» (sic), — первой призвала барселонцев стойко держаться, не поддаваться этому террору и потребовать от правительства, чтобы оно заявило о своей готовности продолжать борьбу и не позволяло колеблющимся министрам сбить себя с вер­ного пути.

Два крупных профсоюзных цен­тра — ВСТ (объединявший социали­стов, коммунистов и левых респу­бликанцев) и НКТ (анархо-синдикалистский; в это время в нем наметился поворот после долгого периода враждебности в отноше­нии правительства Негрина, уча­ствовать в котором он с мая 1937 года отказывался) — откликнулись на призыв КПИ. Свое согласие на проведение массовой народной де­монстрации в столице Каталонии дали еще три партии, входившие в Народный фронт: ИСРП (Испан­ская социалистическая рабочая партия), ОСПК (Объединенная со­циалистическая партия Каталонии) и ОССМ (Объединенный союз со­циалистической молодежи); свое одобрение выразила и ФАИ (Феде­рация анархистов Иберии).

Город, готовившийся к демон­страции, которой стремились при­дать характер как можно более впечатляющей массовости, был буквально залеплен плакатами, где основным лозунгом было "Gobierпо de Guerra!", то есть в данном случае «Правительство за войну!».

Будучи свидетелем этого ше­ствия, где смешались в едином по­токе молодые и старые, юные де­вушки и пожилые женщины, люди гражданские и военные на побывке, я видел, как еще до наступления ве­чера демонстранты направились в сторону северных кварталов сто­лицы, к резиденции президента ре­спублики.

На следующий день барселон­ские газеты утверждали, что в этом людском потоке приняли участие 300 тысяч человек, они несли зна­мена, пели революционные песни и скандировали лозунги. Один ло­зунг сменял другой, они звучали снова и снова, уподобляясь вра­щающемуся без устали звуковому колесу: «Испания — не Австрия!» (намек на аннексию — этой последней Гитлером 13 марта); «Лучше уме­реть стоя, чем жить на коленях!» (ставший знаменитым после битвы за Мадрид) или же еще один, со­всем новый лозунг: "Resistir, resis­tir, resistir!" («Сопротивляться, со­противляться, сопротивляться!»), который чаще всего демонстранты выкрикивали на одном дыхании и чей глубинный смысл мгновенно становился понятным, ассоции­руясь с колкими остротами в адрес военного министра Прието.

Когда демонстрация подошла к резиденции, делегацию в составе Видарте (ИСРП), Долорес Ибарру­ри (КПИ), Памиеса (ОСПК), Герреро (ФАИ), Мариано Р. Васкеса (НКТ) и Претеля (ВСТ) принял председатель совета министров Хуан Негрин.

Сорок с лишним лет прошло с тех пор, а в памяти моей, заглушая все звуки этого человеческого мо­ря, живет нетронутой душевная то­нальность, душевный подъем этой огромной толпы, не позволявшей считать себя побежденной, подъем тех дней, когда событие следовало за событием, а высокий накал сме­шивался с гневом, обращенным против traidores, предателей, и их закулисных маневров... Но этот подъем был присущ лишь той ча­сти прореспубликанской общественности, в которую входили левые республиканцы, комму­нисты, люди, примыкавшие к про­фсоюзному центру ВСТ, и те из ка­талонцев, кто поддерживал Нег­рина.

184

«Эскерра де Каталунья» в этой манифестации участия не принима­ла. Ее лидер, Луис Компанис, пре­зидент Генералидада, полагая, что все потеряно, и оказавшись без ру­ля и ветрил, колебался между при­зрачными переговорами о мире и продолжением сопротивления. А заодно он сводил свои счеты с цен­тральным правительством Негрина, давая почувствовать, что он не простил ему посягательств на ста­тут автономии, объектом которых с 1 октября 1937 года был Генералидад Каталонии.

Несмотря на это впечатляющее шествие, Мануэль Асанья созвал 30 марта во дворце Педральбес со­вет министров, вынеся на обсужде­ние предложение Франции высту­пить в качестве посредника, с тем чтобы положить конец войне. Передано оно было главе прави­тельства 27 марта Эриком Лабонном, французским послом, причем это предложение сопровождалось другим (предварительно Лабонн обратился с ними к Хосе Хиралю, тогда еще министру иностранных дел в правительстве Негрина) — предоставить в распоряжение пра­вительства крейсер, на котором президент Асанья и члены прави­тельства могли быть доставлены в любой французский порт по их вы­бору. Негрин отказался принять как одно, так и другое.

Вне себя от ярости, что Негрин сделал это, не испросив предвари­тельно его мнения, президент ре­спублики, не видевший с весны 1937 года иного выхода из положе­ния, как переговоры с Франко через третью сторону, и считавший, что после разгрома в Арагоне война была, по сути дела, проиграна, ре­шил, что настал момент перетя­нуть на свою сторону — в пику пред­седателю совета министров — боль­шинство членов правительства.

Самые различные версии относи­тельно того, как проходило заседа­ние этого совета министров, совпа­дают в одном: Асанья, желая до­стигнуть своей цели, прибегнул к тому, что ныне называют «опро­сом», обратившись к каждому из министров с просьбой дать ответ на вопрос, следует ли принять французское предложение или от­вергнуть его.

Как только «опрос» начался, тут же стало ясно, что Мануэлю Асанье не удастся добиться успеха в своем начинании. Министры ли­бо открыто выступали против, ли­бо уклонялись от ответа.

Президента республики, по сви­детельству Хулиана Сугасагоитиа, поддержали лишь косвенно Ма­нуэль Ирухо, баскский министр, который уже накануне потребовал, чтобы совет министров разобрался в военной ситуации, и Хосе Хираль, который выступил за то, чтобы «отказ не был катего­ричным».

Прието был настроен так же, как и Асанья, но, поскольку Негрин по­требовал от него соблюдения пар­тийной (ИСРП) дисциплины при голосовании, ограничился разгово­ром по поводу военной ситуации, расписав ее в самых темных кра­сках.

Когда закончились прения, Ху­лиану Сугасагоитиа поручили со­ставить текст ноты, которая дол­жна была быть направлена фран­цузскому правительству с отказом от предложения о «посредниче­стве», сделанного 27 марта Хуану Негрину послом Франции Эриком Лабонном.

«Поражение республиканских войск, — сухо излагалось в ней, — яви­лось естественным следствием преимущества в средствах [ведения войны], которым располагал гене­рал Франко, получавший от Ита­лии и Германии все требуемое ему вооружение».

По просьбе Негрина, пожелав­шего закончить этот документ во­просом, обращенным лично к Лео­ну Блюму, Сугасагоитиа сформу­лировал его так: «Готово ли фран­цузское правительство продать оружие Испанской республике?»

В этом вопросе, если можно так выразиться, рикошет был двой­ным. Первый в сторону прези­дента Испанской республики, по­пытавшегося загнать в угол, вер­нее, объявить «шах» председателю совета министров и потерпевшего фиаско.

А второй в сторону Эрика Лабонна и французского правитель­ства (возглавляемого тогда Лео­ном Блюмом), перед которым был поставлен вопрос одновременно и законный, и дерзостный. Закон­ный, поскольку у него просили вооружения, чтобы предупредить окончательный разгром в Арагоне. Дерзостный, с одной стороны, по­тому что ему напоминали о том, что Испанская республика страда­ла от политики «невмешатель­ства», в то время как державы «оси» снабжали оружием армию Франко, а с другой стороны, пото­му что его предложение о посред­ничестве рассматривали как по­пытку сбыть лежалый товар.

Леон Блюм, который не мог оставить без внимания ноту респу­бликанцев, сообщил Негрину, что он будет счастлив принять его в Париже, если тот сможет приехать.

Но Негрин, перед которым стоя­ла в тот момент проблема острей­шего политического кризиса, тре­бовавшая незамедлительного раз­решения, смог совершить этот «прыжок» лишь 7 апреля, после то­го как он приступил, как мы это

185

увидим, к чрезвычайно важной ре­организации своих министерств.

Заседание совета министров, со­стоявшееся 30 марта, на которое президент республики возлагал столько надежд, стало, как мы видим, переломным моментом в развитии кризиса весной 1938 го­да. Оно, по существу, заставило Асанью, после того как он изложил не тая суть своих мыслей, подать в отставку.

Все дошедшие до меня слухи о заседании совета а не было недо­статка ни в деталях, ни в заку­лисных высказываниях в редак­ции «Френте популар» — говорили о том, что Асанья пошел ва-банк и что его поединок с Негрином был беспощадным.

Что касается главы правитель­ства, то выступление его не было ни резким, ни суесловным. Он по­ставил во главу угла два основных пункта: военное положение и пред­ложение о переговорах.

Увязав эти два вопроса, он не стал скрывать остроты положения, но отказывался верить в его безвы­ходность.

То, что требуется, сказал он, — это вооружение и время.

Вооружение он ждал из Совет­ского Союза, а время следовало выиграть, и для этого был один-единственный способ: выстоять любой ценой, чтобы избежать пол­ного разгрома. Это создало бы ус­ловия для победы.

Когда прозвучало это слово, «вырвавшееся как бы из уст одер­жимого» (характеристика не наша, а Сугасагоитиа, цитирующего Асанью), президент республики взял слово и произнес «тихим голо­сом импровизированную речь, изобиловавшую выпадами...»

Сугасагоитиа рассказывает *: «Я слушал оратора с глубоким уважением, пытаясь в то же время понять, кто был мишенью его на­меков. Когда мне это не удавалось, мне достаточно было бросить взгляд на Негрина... Лицо Негрина было непроницаемым, оно носило отпечаток внутренней борьбы... [Иногда] на нем появлялась одна из тех его улыбок, которые Прието окрестил «улыбками на экспорт». Сцена начинала становиться тя­гостной... Я знал мнение Негрина об Асанье, и я мог себе предста­вить мнение Асаньи о Негрине... но я убедился воочию, что президент и председатель совета министров не питали друг к другу уважения... Для главы правительства песси­мизм Асаньи был отражением его физического страха, в то время как оптимизм Негрина был естествен­ным, ему присущим свойством „одержимого”».

Что же сказал Асанья во время этой сцены, о которой Хулиан Су­гасагоитиа — министр в правитель­стве Негрина — говорил, что для не­го она была тягостным свидетель­ством того, что он уже знал или о чем догадывался?

Президент республики сосредо­точил свое выступление на слове «победа».

«Победа или поражение, — сказал он Негрину, — не определяются за­воеванием или же утратой террито­рии, на которой развертывается борьба. Когда две армии стоят ли­цом к лицу, цель их — не взять боем такую-то позицию или такой-то го­род, а нечто значительно более конкретное: разгромить армию противника. Тот факт, что войска Франко подошли к Тортосе [город на левом берегу Эбро, неподалеку от его устья. — Ж. С], не имеет, с моей точки зрения, никакого значе­ния, если наши войска в состоянии разгромить войска Франко в Ампосте [городок, расположенный на правом берегу Эбро, к юго-западу от Тортосы. — Ж. С]. К несчастью для нас, это не тот случай. Если мы потеряли Каспе, произошло это потому, что у нас уже давно не было

_________

* Тут и далее цитируется книга Хулиана Сугасагоитиа "Guerra у visitudes de los espanoles" («Война и превратности испанцев»). — Прим. перев.

185

Что касается предложения о переговорах, сделанного француз­ским послом Лабонном, Асанья рассмотрел его с точки зрения пер­спектив, о чем он сказал так: «Если оставить в стороне любез­ность и проявления дружелюбия [со стороны посла], следовало бы выяснить, расположено ли нынеш­нее французское правительство, в составе которого есть лица, относящиеся к нам более или менее дру­желюбно, оказать нам дружествен­ную помощь... Настал ли момент, когда Франция примет решение, или нет? Вот что нам следует выяс­нить, и со всей поспешностью, что диктуется нашими неудачами на фронте, ибо найти выход своими силами мы не можем... И наконец, я хотел бы сказать, что я знаю, что делал до сих пор, и что я также знаю, чего я не желаю делать».

Что же могла все-таки означать эта последняя, преднамеренно за­гадочная фраза?

Сугасагоитиа не колеблясь при­дает ей такой смысл. «Я смотрел на Негрина, — пишет он. — Несмотря на его „улыбку на экспорт”, его ошеломили выводы президента республики. Эти выводы можно

187

Иными словами, то, что Асанья рассматривал как «непреложную» истину, не было истиной. Это было его истиной. Это было выводом, сделанным им в результате анали­за ситуации, выводом, где он под­тасовывал, побуждаемый обстоятельствами, определенные данные, из которых он исходил, и в частно­сти главное: Народная армия, по его словам не существовавшая бо­лее, действительно потерпела вели­чайшее поражение, но она не пере­ставала существовать, поскольку, отступив, она сохранила от 60 до 70 процентов своего численного состава.

Настояв на том, чтобы было от­вергнуто предложение французов, и навязав это решение Мануэлю Асанье, он немедленно реорганизо­вал свое правительство. Эта реор­ганизация была непростым делом. Она подразумевала прежде всего уход Прието с поста министра обо­роны, поскольку Негрин рассма­тривал это как непременное усло­вие для того, чтобы изменить воен­ную ситуацию.

Отсюда берет начало острая по­лемика между Индалесио Прието и его приспешниками и Хуаном Негрином — полемика, продолжавша­яся и растянувшаяся на многие годы после окончания войны, при­чем Прието утверждал в своих писаниях*, что его лишили функций «по приказу Москвы и советских военных советников», на что Не­грин невозмутимо отвечал в пись­мах, позже опубликованных**, что если он расстался со своим мини­стром (и товарищем по партии), то это произошло потому, что тот «считал положение весной 1938 го­да безвыходным» и сочетал испол­нение своих функций с пропаган­дой «пораженческих взглядов, не­совместимых с его обязанностями министра».

Не слишком задерживаясь на этой полемике, дополним тем не менее сказанное бесценным свиде­тельством Хулиана Сугасагоитиа, который, будучи другом обоих и зная их близко, подчеркивает в уже цитировавшейся книге роль, сы­гранную в этой коллизии Прието.

«Я составлял исключение среди членов правительства, пишет он, поскольку был в близких отноше­ниях с Прието. Его пессимизм, зна­комый мне в затаённейших про­явлениях, больше не производил на меня впечатления... Иначе обстоя­ло дело со всеми моими коллега­ми. От описаний Прието, грубо на­туралистичных, с жестокими под­робностями, у них иногда дыхание перехватывало... Его умение соби­рать воедино все горькие моменты действительности приводили в от­чаяние Негрина, доводя его до оче­видного раздражения».

К этому свидетельству Хулиан Сугасагоитиа добавляет, что к кон­цу заседания совета министров 27 марта 1938 года, на котором описа­ние Прието военной ситуации вы­глядело особенно беспросветным, Хуан Негрин был в такой степени обескуражен, что доверительно сказал одному из своих друзей (Хосе Прату):

«Доклад Прието так ужасен, что я спрашиваю себя, что мне делать: просить моего водителя отвезти меня домой или же к границе?» И для внесения окончательной ясно­сти уточняет: «Похоже, что этот доклад заставил Негрина решиться забрать у Прието портфель мини­стра обороны»***.

Если первое правительство Не­грина, сформированное им в мае 1937 года, республиканская печать (за исключением газет НКТ) окре­стила правительством победы, то его новое правительство, сформи­рованное 6 апреля 1938 года, именовалось правительством войны.

Эта смена определений не была случайной. Она подразумевала, что отныне основная деятельность правительства должна была быть направлена на военные усилия, на мобилизацию масс и на рост про­мышленного производства.

Состав правительства свидетель­ствовал о расширении его полити­ческой базы.

Анархо-синдикалисты, отказав­шиеся в мае 1937 года войти в пер­вое правительство Негрина, теперь направили своего представителя; коммунисты были представлены одним министром — Висенте Урибе (сельское хозяйство), в то время как второй, Хесус Эрнандес, сме­нил свой министерский портфель на пост генерального комиссара Центрально-южной зоны; проф­союзный центр ВСТ получил два министерских поста, а левые респу­бликанцы и Республиканский

___________

188

Однако выиграли от перестанов­ки в первую очередь социалисты, которые и качественно, и количе­ственно оказались лучше предста­влены в правительстве. Хуан Негрин занял одновременно посты председателя совета министров и военного министра (при наличии, правда, заместителя министра — коммуниста, генерала Кордона). Хулио Альварес дель Вайо снова возглавил министерство ино­странных дел, а Паулино Гомес — внутренних дел, а это означало, что в совокупности социалисты полу­чили пять министерских портфе­лей, если считать еще два, достав­шиеся на долю социалистов из профсоюзного центра ВСТ, а кро­ме того, Хулиан Сугасагоитиа за­нял пост генерального секретаря военного министерства (ранее он занимал пост министра внутренних дел).