Про эту книгу

Что заехал запорожец

Ко вдове на двор.

Веселились, пировали,

Пили мед-вино,

А потом закрыли шалью

В горнице окно.

Не пустой была та слава,

Не даром прошла:

По весне вдова-молодка

Сына родила.

Сильным выходила хлопца,

В школу отдала,

А подрос, коня купила,

Не коня — орла!

Оковала чистым златом

Седельце ему,

Шелком вышила по краю

Светлую кайму.

Затянула стан жупаном

Красным, дорогим.

На коника посадила:

«Дивитесь, враги!»

И т. д.'

Со своей стороны, я мог бы прибавить, что мне очень не хватает тех внутренних рифм, которых не вос­произвел переводчик: «У юмнат! на кроват!», «Удови-ця у мяснищ».

Но все это — ничтожные мелочи по сравнению с теми драгоценными качествами оригинального текста, которые так хорошо удалось воспроизвести перевод­чику.

Я сейчас говорю не о ритмике, не о стиле, которые воссозданы им с удивительной точностью, а о том креп­ком единстве всех отдельных частей, которое делает это стихотворение живым организмом. Одна строфа естественно и свободно переходит в другую, чем дости-

Сборник Детиздата, стр. 278.

367

А подрос, коня купила, Не коня — орла! —

она до такой степени в духе подлинника, так гармони­рует со всем его смыслом и стилем, что ее даже невоз­можно назвать отсебятиной. Я не говорю уже о том, с каким безукоризненным вкусом выдерживает Семы-нин фольклорный колорит украинского подлинника, почти не пользуясь украинской лексикой.

В «Кобзаре» Детиздата особенно выделяется фольк­лорным стилем своих переводов Елена Благинина. У нее тонкое чувство песенного народного стиля, боль­шая версификационная находчивость, музыкальный слух:

Стоит явор над обрывом, Над обрывом, над заливом, Словно тот казак чубатый, Что без тына и без хаты, Без жены, без черноокой, Поседеет одинокий.

Явор молвит: «Наклонюся, В Днепр студеный окунуся». Казак молвит: «Погуляю, Может, любу повстречаю».

А лозина с калиною Да калина с лозиною На ветру легонько гнутся, Словно девушки смеются —

Разубраны, расцвечены, С долей-счастьем обручены. Горькой думушки не знают. Вьются-гнутся, распевают'.

Так же темпераментны, живокровны и органически целостны сделанные Благининой переводы: «Ой, гоп, не пила», «Заплакала кукушечка», «Я в орешничек хо­дила», «И богата я, и красива я», «Как на зореньке да ранёшенько».

В подлиннике эта последняя песня является одним из высших достижений шевченковской лирики. Напи­сана она, как мы только что видели, тягучим, рыдаю­щим ритмом украинских дум. Девушка выходит тайком на дорогу встретить молодого чумака, возвращающе­гося вместе с товарищами из дальнего Крыма, и узнает, что он умер в пути. Вся сила этой песни в ее лаконизме, в предельной простоте ее стиля, не допускающего ни единой метафоры, ни единого словесного орнамента. Песня подчинена строгому фольклорному канону, в ней каждый эпитет, каждый ритмический ход узаконены стародавней традицией, и не воспроизвести этой кано­нической ритмики, этого традиционного стиля — значит не воспроизвести ничего, ибо здесь вся красота этой песни.

С искусством великого мастера поэт внезапно нару­шает фольклорный канон и дает в последней строке не ту песенную концовку, которую ждешь от него, а простой безыскусный вопль страдающей женщины:

А я так його любила!

Это единственная во всей песне строка, где жен­щина говорит о своих чувствах к умершему: в преды­дущих строках эти чувства угадывались благодаря скорбному рыдальному ритму. Тут они прорвались наконец. И вся сила этой строки именно в том, что она — одна. Но, конечно, и Соболев и Белоусов нащел­кали вместо одной строки целых четыре.

У Белоусова получилось такое:

И оставили могилу В степи сиротою. (!) А я так его любила Сердцем (!) и душою '. (!)

369

Зрелым мастером фольклорного стиля подошел к переводу Александр Твардовский. То народное, не­красовское, что есть в его незабвенной «Муравии», очень пригодилось ему при передаче шевченковских ритмов. В его отличном переводе «Совы» строго выдер­жаны каноны народно-песенной речи:

Змея хату подпалила, Детям каши заварила, Лапти новые сплела, Малым детушкам дала. Гуси-лебеди летели, Опустились, посидели, Полетели через дол. На кургане — орел: На кургане середь ночи Он клюет козачьи очи '.

Такой перевод и сравнить невозможно ни с од­ним переводом Шевченко, сделанным в прошлое время.

Обаяние творчества Шевченко так велико, что ему поддаются даже самые, казалось бы, далекие от его стиля поэты. Борис Пастернак дал вдохновенный пере­вод его «Марии», свидетельствующий о страстном увлечении поэзией подлинника. Металлом зазвучали у него эти патетические ямбы Шевченко:

А после смерти чернецы Тебя одели в багряницу И золоченые венцы Напялили как на царицу. Прибили и твою к кресту Поруганную чистоту И оплевали, и растлили, А ты, как золото в горниле, Такой же чистой, как была, В душе невольничьей взошла ².

370

Если переведенный отрывок вы сопоставите с под­линником, вы увидите, что хотя фразеология в нем со­вершенно иная, хотя и слова зачастую не те, но все же здесь нет ни одной отсебятины. Каждый образ, каждую мысль поэта Борис Пастернак воспроизвел с самой до­бросовестной тщательностью, но при этом он воспроиз­вел и дикцию этих стихов, о чем переводчики преды­дущей эпохи считали излишним заботиться. И конечно, такие вдохновенные переводы гораздо точнее тех, потому что наряду со смыслом оригинала они пере­дают и красоту его дикции.

Нетрудно было бы перевести весь этот отрывок бук­вально слово в слово, строка в строку, но тогда исчезла бы раньше всего та свободная речевая текучесть, без которой поэзия Шевченко превратилась бы в прозу.

Именно этой речевой текучестью хорош темпера­ментный перевод поэмы «Невольник» («Слепой»), сде­ланный Николаем Асеевым. Больше всего, как мне ка­жется, удались переводчику некоторые отрывки «Вступления»:

Никому мой рай неведом, Ты сама не знала, Что звездою путеводной Надо мной сверкала. Я гляжу, не налюбуюсь, Вот сверкнула снова, Вот склонилась, уронила Ласковое слово '.

Тут опять-таки не рабский подстрочник. Тут Асе­евым угадан единственно верный метод художествен-

Сборник Детиздата, стр. 189.

371

Но, конечно, мы не вправе скрывать от себя, что у вдохновенных переводов всегда есть опасность при малейшем ослаблении дисциплины перейти в какой-то фейерверк отсебятин и ляпсусов. Переводческое вдох­новение только тогда плодотворно, когда оно не отры­вается от подлинника. К сожалению, переводчики «пи­фического», «шаманского», «вдохновенного» склада зачастую считают умственную дисциплину обузой. Есть переводчики Мочаловы и переводчики Щепкины. Мо-чаловы работают неровно, порывисто: наряду с очень высокими взлетами у них бывают глубочайшие паде­ния. И тогда они, вместо того чтобы петь, несвязно и невнятно бормочут. Если бы этих слепо-вдохновенных Мочаловых не обуздывали на каждом шагу режис­серы-редакторы, их переводы изобиловали бы чудо­вищными искажениями текста.

К счастью, в нашей литературе преобладает сейчас тип переводчика Щепкина: осторожного и опытного мастера, полного хозяина своих поэтических сил. И не мудрено: за последние годы советские переводчики прошли такую тренировку, какой не знали за всю ми­ровую историю переводчики других поколений.

Ведь уже многие годы советские поэты, за двумя или тремя исключениями, переводили, соревнуясь друг с другом, армянских, грузинских, украинских, белорус­ских, азербайджанских, еврейских поэтов и перевели уже сотни тысяч стихов: и Давида Сасунского, и Шота Руставели, и Джамбула, и Павла Тычину, и Янку Ку-палу, служа своей повседневной работой братскому единению народов Союза, которое становится еще бо­лее тесным благодаря этому живому обмену нацио­нальными литературными ценностями.

Такая школа переводческого мастерства дала всему коллективу советских писателей ту словесную технику, те приемы и навыки, какими не обладали, за исклю­чением двух-трех одиночек, поэты предыдущих эпох.

372

Не забудем также, что в прежнее время за пере­воды Шевченко брались маломощные поэты второго и третьего ранга — не Василий, а Николай Курочкин, всевозможные Славинские, Гавриловы, Аполлоны Ко­ринфские, а теперь за это дело взялись лучшие поэты страны.

Было бы постыдной аллилуйщиной сплошное за­хваливание нынешних мастеров перевода. Чрезвы­чайно далека от меня аляповатая мысль, будто все но­вые переводы отличны, а все старые плохи. К сожале­нию, я могу указать десятки промахов, допущенных стихотворцами нашего времени при переводе Шев­ченко. Но принципы, положенные в основу работы над переводом украинского гения, обеспечивают новым читателям более близкое воспроизведение подлин­ника. Эти принципы, как мы только что видели, уже и сейчас привели переводчиков к ряду больших удач.

Остановиться на этом, конечно, нельзя. От совре­менных переводчиков мы вправе потребовать боль­шего. Нужно, чтобы они еще точнее воспроизводили в своих переводах не только тематику, фонетику, стили­стику подлинника, но и ту поэтическую прелесть, ту обаятельность формы, без которой немыслимо ника­кое произведение искусства. Потому что и нынче слу­чается так, что каждый отдельный элемент данного произведения Шевченко скопирован более или менее правильно, а в сумме своей все эти элементы не про­изводят того впечатления органической цельности, ко­торое присуще шевченковской лирике, и весь перевод кажется клочковатым, обрывчатым, сшитым из раз­ных кусков. Исчезает главное: жизнь. Остается мерт­вая мозаика.

Переводчики должны добиваться, чтобы в их пе­реводах каждое стихотворение Шевченко оставалось

373

живым организмом. Для этого есть единственное сред­ство: сопереживание, сотворчество, такое слияние с подлинником, когда переводчику кажется, будто он не переводит, а пишет свое, лирически пережитое им са­мим, когда он чувствует себя, так сказать, соавтором переводимых стихов. Требуется не только научный анализ мелодики, стилистики, семантики подлинника (без этого никакой художественный перевод невозмо­жен), но и эмоциональное проникновение в духовную биографию автора, поскольку она сказалась в подле­жащих переводу стихах.

Когда Пантелеймон Кулиш в эпилоге к своей «Черной Раде» (не называя даже имени Шевченко) сказал несколько восторженных слов о его поэтиче­ском творчестве, Шевченко не без смущения записал у себя в дневнике: «Кулиш, говоря о Гоголе, Квитке и обо мне, грешном, указывает на меня, как на вели­кого самобытного народного поэта. Не из дружбы ли это?»

В письме к Кулишу он написал укоризненно: «Очень много, слишком даже много подпустил ты мне пахучего курева. Так много, что я чуть не угорел».

Когда же поэт Желиговский, поляк, писавший под псевдонимом Антоний Сова, перевел в 1854 году не­сколько его стихотворений и задумал перевести «Ка­терину», Шевченко написал из ссылки Брониславу Залесскому: «Катерина» моя не так хороша, чтобы ее переводить и, главное, переводить Сове» (письмо от 9 октября 1854 года).

Поэтому можно представить себе, как изумился бы этот скромнейший из великих поэтов, если бы узнал, что его «Катерина» переведена не только на польский язык, но и на башкирский, кабардинский, азербайджанский, каракалпакский, узбекский, еврей­ский, адыгейский, осетинский, армянский, белорус­ский, грузинский, чувашский — так что если бы поэты национальных республик и областей вздумали про­читать свои переводы одной только «Катерины», мы слушали бы их целые сутки и все же не могли бы дослушать.

Именно об этих национальностях Шевченко писал:

Од молдованина до фша На Bcix язиках все мовчить.

Трудно даже перечислить имена всех переводчи­ков, из которых каждый мог бы сказать о вкладе сво­его народа в шевченковский праздник, и тогда мы по­няли бы, какое это чудо, что вся Украина Тараса Шев­ченко, все ее чумаки, гайдамаки, наймички, и Катерина,

375

и Ярина, и Оксана («така малёнька, кучерява»), и ме­стечко Берестечко, и Днепр, и Чигирин, и Умань, и Киев, и вербы, и тополя, и самое небо украинское — все это стало родным для всех народов советской земли.

Из него следовало, что в смысле художественной близости к подлиннику новые переводы Шевченко явились колоссальным сдвигом по отношению ко всем предыдущим изданиям.

С тех пор прошло больше четверти века.

В течение этого долгого времени наши перевод­чики еще более усовершенствовали свое мастерство.

Тенденции советского стиля, отмеченные мною на предыдущих страницах, определились еще более яв­ственно в позднейших переводах Шекспира, Бернса, Байрона, Данте, Петефи, Гюго, Тувима, Фирдоуси, Расула Гамзатова, Важа Пшавелы, Межелайтиса и многих других.

За это время гослитское издание стихотворений Шевченко переиздавалось много раз. Переводчики из года в год улучшали свои переводы. Вот, например, те изменения, которые внес переводчик Вл. Держа­вин в свою версию шевченковского «Сна»:

Издание Издание

1939 года 1954 года

А тот тихий да тверезый А тот тихонький да трезвый,

Богобоязливый Богобоязливый,

Злую для тебя минуту Как кошечка

Выждет терпеливо. подкрадется,

День для вас.

Нет у меня детей, жена Нет у меня детей, жена

То же можно сказать и о «Тополе» в переводе А. Безыменского:

376

1939 1955

Щек румяных зори, Дивчата, чернеют,

Брови черные густые, — И недолго ваши лица

Все завянет вскоре — Нежно розовеют.

Очи быстро потускнеют, Лишь до полдня, —
Брови полиняют... и завянут,

Брови полиняют...

Эти улучшения отмечены в интересной книге «Го­лос Шевченка над cbjtom», изданной Киевским уни­верситетом в 1961 году'.

Тут же авторы книги с горьким чувством приво­дят примеры странных ухудшений, введенных пере­водчиками в последующие издания Шевченко.

На эти ухудшения указывает в своих статьях и Владимир Россельс, талантливый переводчик украин­ской художественной прозы, теоретик «высокого искус­ства» ².

В статье «Шоры на глазах» критик объясняет ухудшения, внесенные переводчиками в позднейшие издания Шевченко, ошибочными требованиями, кото­рые в последнее время стали предъявлять к ним ре­дакторы.

«От издания к изданию, — говорит он, — переводы лирики подвергались операции все большего прибли­жения к букве подлинника». Из-за этого «шевченков­ская мелодичность заменялась какофонией, компо­зиционная стройность — вялой невнятицей». Таковы, к сожалению, переводы многих классических стихотво­рений, таких, как «Чого мен! тяжко, чого мен! нуд­но...» (Е. Благинина), «Якби зустршися ми знову...» (Н. Браун), «Один у другого питаем...» (В. Лугов-ской), «I дос! сниться: шд горою...» (Т. Волгина), «Я не нездужаю, швроку...» (Н. Ушаков).

Все эти стихотворения, по словам критика, в пер­вых изданиях Гослита переведены лучше, чем в по­следующих.

Между специалистами нынче возникли серьезные разногласия по вопросу о том, можно ли в русском стихе найти размеры, вполне соответствующие рит­мам многих произведений Шевченко. Поэт Н. Н. Уша­ков утверждает, что можно, так как украинская сил-лабика будто бы вполне соответствует русской силла-бике', а критики Вл. Россельс и В. Ковалевский, возражая ему, указывают, что, во-первых, эти шев­ченковские ритмы совсем не силлабика, а во-вторых, по-русски силлабические строки в окружении силлабо-тонических не звучат стихом. «Точнее, звучат просто плохим стихом»², ибо «в русском языке нет условий для развития силлабики». Силлабика вообще не свой­ственна тонической структуре русского стиха. «Рус­ское ухо такие стихи не воспринимает, — пишет Вл. Россельс.—Мы, знающие Шевченко в подлин­нике, просто не читаем их, а наши дети недоуменно спрашивают у нас, где в этих исковерканных стихах музыка и за что их надо любить? К счастью, несколько наиболее крупных произведений поэта переведено нормальным силлабо-тоническим стихом. И все же русский «Кобзарь» производит удручающее впечатле­ние,— утверждает Вл. Россельс. — По заслугам воз­величив Шевченко, сделав его имя известным бук­вально каждому русскому, мы умудрились зашифро­вать значительную часть его наследства» — таков пессимистический итог наблюдений критика над изда­ниями пятидесятых -— шестидесятых годов XX века ³.

Думаю, этот пессимизм объясняется не столько низ­ким качеством переводов Шевченко, сколько новым уровнем требований, которые предъявляет современ­ный читатель ко всем вообще стиховым переводам. Требования эти, как мы знаем, чрезвычайно измен­чивы, и то, что казалось вполне удовлетворительным

¹ Н. Н. Ушаков. О переводе шевченковского стиха раз­
мером подлинника. В его книге «Узнаю тебя, жизнь!». Киев, 1958,
стр. 162.

² В. Ковалевский. Размером подлинника. Сб. «Мастер­
ство перевода». М., 1963, стр. 189.

³Вл. Россельс. Подспорья и преграды. Сб. «Мастерство перевода». М., 1963, стр. 166.

378

в тридцатых годах, кажется плохим в шестидесятых. Таков закономерный процесс.

Но не станем углубляться в эту тему. Пятидесятые и шестидесятые годы выходят за пределы настоящей главы. Ее тема — становление советских методов пе­реводческой практики, а эти методы вполне опреде­лились к той эпохе, которой и заканчивается этот краткий обзор. Тогда — в 1938 и 1939 годах — я при­нимал в новых переводах Шевченко живое участие, редактируя детгизовское собрание его стихотворений. К работе над этим изданием мною были привлечены Александр Твардовский, Михаил Исаковский, Борис Пастернак, Елена Благинина, Петр Семынин, и мне было радостно видеть, с каким искусством (и с каким вдохновением!) они воссоздавали подлинный облик украинского гения, тем самым в значительной мере отменяя всю столетнюю работу своих безнадежно устарелых предшественников.

БИОГРАФИЯ КНИГИ

Первое издание «Принципов художе­ственного перевода» вышло в 1919 году в виде краткой брошюры. Так как брошюра должна была служить пособием только для переводчиков, которые участвовали во «Всемирной литературе», в продажу она не поступала. Рядом с моей статьей, посвященной переводам прозы, была на­печатана статья другого члена нашей ученой коллегии, Н. Гумилева, о том, как следует переводить стихи.

Через год брошюра была переиздана. Воспроизвожу первую страницу ее об­ложки:

«Принципы художественного пере­вода. Статьи Ф. Д. Батюшкова, Н. Гуми­лева, К. Чуковского. Второе издание, до­полненное. Государственное издатель­ство. Петербург. 1920».

В 1930 году моя статья, значительно расширенная, вышла в издательстве «Аса-demia» под заглавием «Искусство пере­вода», причем к ней была присоединена статья молодого ленинградского лингви­ста Андрея Федорова «Приемы и задачи художественного перевода».

К 1936 году та часть книжки, которая была написана мною, настолько расши­рилась, что могла выйти в той же «Аса-demia» отдельным изданием — под тем же заглавием. Ей было предпослано следую­щее заявление издательства:

380

«Теоретическая разработка вопросов художественного перевода еще только на­чинается. .. Вероятно, ряд положений и оценок К. И. Чуковского вызовет споры, но и могущая возникнуть на этой основе полемика сыграет свою положительную роль, содействуя развитию новой, не раз­работанной еще области теории литера­туры. Особенно ценно в издаваемой нами книге то, что она своим острием направ­лена против формалистических тенденций в нашей переводческой практике».

Через четверть века я перечитал эту старую книжку, и мне захотелось напи­сать ее вновь, на новом материале, по-но­вому, сохранив из прежних страниц глав­ным образом те, которые, как я надеюсь, могут быть небесполезны для современ­ных читателей.

Книга эта появилась в издательстве «Искусство» в 1964 году, а в 1966 году во­шла в состав третьего тома собрания моих сочинений.

Скромные задачи, руководившие мной при ее реставрации, изложены в преди­словии к ней.

ПРО ЭТУ КНИГУ

ЗВУКОПИСЬ 170

I. Маршак 222

II. В защиту Бернса 231

3. 
   Высокие звезды 242
   
4. 
   Еще про неточную точность 250
   

VI. Сердцебиение любви 262

VII. Записки пострадавшего 266

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ПЕРЕВОДЫ ПРЕЖДЕ И ТЕПЕРЬ . . 276
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. РУССКИЕ «КОБЗАРИ» (На путях к со­
временному стилю) , 311

I. Искажение смысла 31Й

II. Борьба со стилем Шевченко 322

3. 
   Словарные ляпсусы 330
   
4. 
   Искажение мелодики 334
   
5. 
   Особые трудности 340
   

Колтоновский, Федор Сологуб 344

7. 
   Рецидив формализма 358
   

7. 
   Советский стиль переводов Шевченко , . 360
   IX. Шевченко в великой семье 375
   

382

М., «Советский писатель», 1968, 384 стр. Тем. план вып. 1968 г. № 361.

Художник В. Г. Виноградов Редактор Л. А. Шубин Худож. редактор Н. С. Лаврентьев Техн. редактор В. Г. К о м м

Корректоры: Л. Э. Казакевич и И. Ф. Сологуб

Сдано в набор 18/1 1968 г. Подписано в печать 9/Х 1968 г. А 09924. Бумага 84уЮ8'/з2, № 1. Печ. л. 12(20,16). Уч.-изд. л. 17,31. Тираж 25000 экз. Зак. № 100. Цена 92 к.

Издательство «Советский писатель», Мо­сква К-9, Б. Гнездниковский пер., 10