Рудольф штейнер миссия архангела михаила

Продолжая речь о том, о чем я говорил вам в лекциях предыдущей недели, я хотел бы сегодня подготовить почву для того, что я подробнее разовью завтра и послезавтра. Я обращаюсь к вашей памяти, но несколько иначе, нежели до сих пор: во многом почерпнутым из нее мы будем нуждаться при дальнейшем развитии настоящей темы.

Если мы постараемся уяснить себе ход развития земли, нам лучше всего ориентировать события на центр тяжести земного развития. Ибо благодаря этому проступает опреде­ленная конфигурация в отношении собственного развития человека в потоке развития человечества. Этот центр тяже­сти есть, как вы знаете, Мистерия Голгофы, благодаря кото­рой все развитие земли только и получило свой смысл, свое истинное внутреннее содержание.

Если мы вернемся к развитию западного человечества, получившего импульс Мистерии Голгофы с Востока, то мы должны сказать: приблизительно в V столетии до вхожде­ния Мистерии Голгофы начался, происходя именно из гре­ческой культуры, подготовительный этап к этой Мистерии Голгофы. Мы можем сказать: имеется некоторое единооб­разное направление в греческом мышлении, чувствовании и волении на протяжении примерно четырех с половиной сто­летий, предшествовавших событию Мистерии Голгофы. Это единообразное направление заявило о себе через фигуру Со­крата, затем нашло свое продолжение собственно в гречес­кой культуре в целом (в искусстве это направление также заметно), было продолжено могучей личностью Платона и получило более научный характер у Аристотеля**Сократ (469-399 до Р.Х.); Платон (427-347 до Р.Х.); Аристо­тель (384—322 до Р.Х.). Относительно этих трех великих греческих философов ср. Р. Штейнер "Загадки философии" (ПСС, т. 18).

Вы знаете из различных лекций, которые я читал вам, что Средние века со времен Августина**Августин (354-430) - епископ в Северной Африке. Один из великих отцов западной Церкви. были особенно склонны руководствоваться тем, что может быть почерпнуто из спосо­ба мышления Аристотеля и использовано с целью понять то, что подготовило Мистерию Голгофы и что последовало за ней. Греческий способ мышления стал весьма важным имен­но для христианского развития Запада вплоть до конца Сред­них веков благодаря как раз тому, что оно использовалось тогда для проникновения в содержание Мистерии Голгофы. Было бы хорошо, если бы мы уяснили себе, что, собственно, происходило в Греции в течение последних столетий, пред­шествовавших событию Мистерии Голгофы.

То, что разыгрывалось в мышлении, чувствовании и воле­нии греков, было, собственно, последним отзвуком изначальг ной культуры человечества, пока еще не оцененной. Истори­ческие исследования нашего времени не в состоянии уви­деть эти вещи в их истинном свете, так как они не доходят до тех времен, когда культура мистерий, распространенная тог­да по всей цивилизованной земле, глубоко пронизывала все человеческое воление и чувствование. Мы должны возвра­титься к этим давним тысячелетиям, которые не достижимы для истории; должны подойти к ним с теми методами, о кото­рых хотя бы бегло сказано в моей книге "Тайноведение", что­бы увидеть, какова же была природа этой первичной культу­ры человечества. Она имела свой источник в древних мисте­риях, куда великими ведущими личностями допускались те люди, которые были найдены объективно пригодными для непосредственного посвящения. Познание, которое таким об­разом передавалось посвящаемым в мистериях, передавалось затем через них другим людям. Нельзя в сущности понять всю древнюю культуру, если не принять во внимание ее ма­теринскую почву мистерий. Эта материнская почва мисте­рий может быть при желании еще ясно распознана в про­изведениях Эсхилла****Эсхилл (525-456 до Р.Х.) - греческий драматург.. Она может быть также прослежена в философии Платона. Но откровения, касающиеся божественного, которые человечество получало из мистерий, были утрачены в ходе истории. Только в самом примитивном виде содержатся они еще в том, что стало исторически доказуемой культурой. Мы сможем лучше судить о том, что, собственно, произошло, если уясним себе, что осталось в послесократовс-кое время в греческой цивилизации от культуры изначаль­ных мистерий, в которую уходит своими корнями и гречес­кая цивилизация. То, что осталось, — это некоторый способ мышления, некоторый способ представления.

Вы знаете, что внешняя история рассказывает, как Сократ обосновал диалектику, как он был великим учителем в обла­сти мышления — того мышления, которое позже Аристотель развил более научным путем. Но этот греческий способ мыш­ления был только последним отзвуком культуры мистерий, так как эта культура мистерий имела очень богатое содер­жание. Духовные факты, которые лежат в основе нашего космического миропорядка, были включены тогда в систему всех вещей. Это великое, возвышенное содержание впослед­ствии постепенно утрачивалось. Но образ мышления, разви­тый учениками мистерий, их способ представлений, структу­ра мышления остался и стал традиционным сначала в гре­ческом мышлении, затем снова в средневековом мышлении — в мышлении христианских теологов, которые приспосо­били это греческое мышление при помощи форм мышления, при помощи идей и понятий, продолжающих, по существу, греческое мышление, с целью постичь то, что притекало в мир через Мистерию Голгофы. Средневековая философия, так называемая схоластика, была сплошь слиянием духов­ных истин Мистерии Голгофы с греческим мышлением. Мыс­лительное постижение, усвоение Мистерии Голгофы про­изводилось при помощи инструмента (если прибегнуть к этому тривиальному выражению) греческого мышления, гре­ческой диалектики. До события Мистерии Голгофы прошло около четырех с половиной столетий с тех пор, как было утрачено само содержание мистерий и выступило то чисто формальное, чисто мыслительное, что осталось от древних мистерий. Мы можем сказать: приблизительно четыре с половиной столетия. Таким образом, мы видим следующее: в доисторические времена культура мистерий распространя­лась тогда по всей цивилизованной земле. Она была как бы модифицирована так, что от нее остался только своего рода дистиллят в виде греческой диалектики, греческого мышле­ния. Затем совершилась Мистерия Голгофы. На Западе она вначале понималась при помощи этой греческой диалектики. Каждый, кто сегодня пожелает вжиться в науку, скажем, X— XIV столетия, еще насквозь пропитанную теологией, должен научиться мыслить совсем иначе по сравнению с привыч­ным современным естественнонаучным способом мышления. Те, кто в наше время по инерции высказывает свое суждение о схоластике, не могут, как правило, отдать ей должное, потому что они, в сущности, прошли только через естественнонаучное обучение, а схоластика требует прохождения школы мышления, отличающегося от современного естественнонаучного.

Сегодня мы живем в такой момент времени, когда снова четыре с половиной столетия протекли с того времени, как естественнонаучный способ мышления овладел человечеством. Около середины XIV столетия люди Запада начали мыслить тем способом, который мы затем находим уже развитым в некотором смысле до блеска у Галилея или у Джордано Бруно**Галилео Галилей (1564-1642) - итальянский естествоиспыта­тель. Джордано Бруно (1548—1600) — итальянский философ, отделял философию от теологии, сожжен в Риме как еретик.. Он был затем донесен вплоть до наших дней. Это кажется все той же самой греческой логикой, и, однако, в действительности, это совершенно иная логика. Это логика, которая постепенно считывалась из процессов мира природы, тогда как греческая логика считывалась из того, что ученики мистерий, мисты, лицезрели в мистериях.

Постараемся теперь уяснить себе разницу между тем по­ложением вещей, которое существовало за четыре с полови­ной столетия до события Мистерии Голгофы в цивилизован­ном мире, который ограничивался тогда почти одной Греци­ей, и тем, которое образовалось за четыре с половиной столетия, в которые человечество обучалось естественнонаучному мышлению. Для меня легче изобразить это вам графически (Р. Штейнер рисует на доске, рис 8). Представьте культуру мис­терий как своего рода Чимбораццо**Чимбораццо — потухший вулкан в Южно-американских Андах, высота 6310 м. человеческой духовной культуры очень древних времен (белый цвет). Эта культура мистерий ступенька за ступенькой переходит затем в логику Греции — вплоть до момента Мистерии Голгофы (я хочу описывать в красках). — Затем это находит (красная штри­ховка до второй вертикали) свое продолжение в схоластике Средних веков (третья вертикаль). В течение четырех с половиной столетий (верхняя красная скобка), предшество­вавших мистерии Голгофы, мы имели последние отблески, отзвуки культуры древних мистерий (над красной скобкой пишется: 4 '/₂ века. А с XV в. после Р. X. началось развитие нового способа мышления, который мы можем назвать галилеевским. Время, которое протекло от этой отправной точки до наших дней (маленький красный круг и четвертая верти­каль), имеет приблизительно ту же протяженность, что и тот промежуток времени, который прошел между появлением гре­ческого способа мышления и Мистерией Голгофы (нижняя скобка перед второй вертикалью). Но в то время, как последний период (белая дуга под нижней красной скобкой) яв­ляется заключительным отзвуком, яркой зарей красок вечер­него заката, то первая есть своего рода прелюдия, (белая дуга между третьей и четвертой вертикалями и надпись "4 ¹/₂ века") нечто такое, что должно еще развиваться, что должно подняться ввысь. Греческая культура стояла у конца. Мы стоим у начала.



Рисунок 8

Мы тогда только достигнем полного понимания этого со­поставления одного конца и одного начала, если будем рас­сматривать развитие человечества с определенной духовно-научной точки зрения.

Я уже неоднократно излагал здесь, что не без причины предпринимаются в настоящее время попытки того самопоз­нания человечества, которое может быть добыто посредством антропософски ориентированной духовной науки, ибо преоб­ладающая часть человечества стоит перед важными возмож­ностями будущего. В этой связи важно, чтобы мы со всей серьезностью воспринимали тот факт, что человечество яв­ляется исторически развивающимся организмом. Как в слу­чае единичного организма мы имеем ступень полового созре­вания и последующие этапные преобразования организма, так и в истории человечества мы наблюдаем периодические преобразования. Ныне люди все еще встречают учение о по­вторных земных жизнях возражением, что они не помнят своих прежних земных жизней.

Каждый, кто постигает историю развития человечества как некий организм (как я только что указал на это), не будет удивлен (если он действительно основательным образом при­мет во внимание историческое развитие) тем, что люди с их обыкновенным познанием не помнят ныне своих прежних земных жизней. Ибо я спрашиваю вас: что помнит человек в обыденной жизни? То, о чем он сначала подумал. То, о чем он не думал, он не может вспомнить. Подумайте только, как много событий истекшего дня остались незамеченными вами. Вы не помните их, потому что вы не думали о них, несмотря на то что они происходили вокруг вас. Вы можете вспомнить только то, о чем вы думали.

А в прежние столетия и тысячелетия человеческой эволю­ции люди не достигали истинного понимания своей собствен­ной природы. Безусловно, с появлением греческого мышле­ния призыв познай себя самого существует как стремление, но это "познай себя самого" может осуществиться только через реальное духовное познание. Только благодаря тому, что человеческое существо однажды употребляет одну свою жизнь на то, чтобы понять в мыслях самого себя (а человече­ство созрело для этого только в наше время), подготавлива­ется воспоминание для следующей земной жизни. Так как мы должны сначала подумать о том, что мы хотим вспомнить позднее. Только те, кто в древние времена путем посвяще­ния (которое не обязательно всегда должно получаться в мистериях) смогли действительно узреть самих себя, в со­стоянии в наше время направить взгляд назад, на свои пре­жние земные жизни. И не так уж мало людей, которые мо­гут это сделать. Тем не менее положение вещей таково, что человек также и в отношении своей чисто телесной эволю­ции проходит через преобразования. Эти вещи не могут на­блюдаться внешне, физиологически, но их можно наблюдать духовнонаучно. Человечество ныне имеет не ту телесную кон­ституцию, что оно имело две тысячи лет тому назад, и через две тысячи лет оно снова будет иметь иную конституцию. Я не раз говорил вам об этом. Люди идут в своем развитии к такому будущему, когда их мозг, попросту говоря, во внеш­нем отношении будет сконструирован совершенно иначе, чем в настоящее время. Мозг тогда обретет возможность помнить прежние земные жизни. Но те, кто не позаботится подгото­вить себя ныне путем размышлений о своем собственном Я, будут ощущать эту способность — она автоматически при­дет и к ним — просто как свою внутреннюю нервозность (если можно употребить это ходячее выражение), как свой внутренний недостаток. Им будет чего-то недоставать, пото­му что к этому времени человечество так созреет в отноше­нии своей телесности, что люди могли бы смотреть назад, в предыдущие земные жизни, но если люди сами не подгото­вят себя к этому, они не смогут смотреть назад; они будут тогда ощущать эту способность как изъян. Поэтому правиль­ное познание сил преображения, действующих в современ­ном человечестве, показывает, что людям надлежит придти к самопознанию через антропософски ориентированную духов­ную науку. Сегодня я только упомяну об этом, только укажу на природу этого особенного переживания, когда человеку не миновать считаться с предыдущими земными жизнями.

В настоящее время мы живем в такую эпоху, когда разно­видности такого рода ощущений, которые, впрочем, будут ста­новиться все более и более распространенными, обнаружи­ваются только у немногих людей, но все же они обнаружива­ются у этих немногих людей. Им уделяется еще мало внима­ния. Я опишу их вам такими, какими они появятся, когда выступят отчетливо. Люди будут рождаться в мире внешних чувств, и они скажут себе: "Живя совместно с другими людь­ми, я научаюсь, сознательно или бессознательно, опреде­ленному образу мышления. Мысли возникают во мне. Я родился и обучен для определенного способа представле­ния. Но в то же время я взираю на мое внешнее окружение и замечаю: мое мышление, мой способ представления не со­ответствуют надлежащим образом этому внешнему окружа­ющему миру". Такие нюансы ощущений появляются уже ныне у отдельных людей. Их мысли протекают в таком направле­нии, которое делает для них явственным то, что внешняя природа как будто говорит нечто совсем иное, как будто она требует от них чего-то совсем другого. Где бы ни появлялись подобные люди, которые чувствуют этот разлад между тем, что они должны думать, и тем, что говорит внешняя природа, их всегда поднимали на смех. Гегель, например, является классическим примером этого. Он высказывал некоторые мысли о мире природы**Вильгельм Фридрих Гегель (1770-1831). Его "Философия при­роды" составляет 2 часть "Энциклопедии философских наук" (Впер­вые 1817). (ведь не все мысли Гегеля нелепы) и систематизировал их. Тогда пришли филистеры и сказали: Да, это — твои идеи относительно мира природы; но посмот­ри на тот или иной процесс в природе — он ведь не согласуется с ними. И тогда Гегель отвечал: "Тем хуже для приро­ды!"

Естественно, что это кажется парадоксом, однако субъек­тивно это ощущение полностью обоснованно. Вполне воз­можно, что кто-либо непредвзято поддается переживанию своих прирожденных мыслей и тогда говорит себе, что окру­жающая природа, собственно, должна быть иначе устроена, чтоб она могла действительно соответствовать этим его мыс­лям. Безусловно, через некоторое время привыкают к голо­су природы. Большинство людей, которые находятся в та­ком положении, не замечают, что, приобретая опыт наблюде­ния природы, они тогда в действительности несут в себе как бы две души, собственно, две истины. Те же, которые верно замечают это, могут очень страдать, ибо это вносит в душу человека своего рода раскол'. То, что я вам сейчас описываю и что ныне уже наличествует у немногих людей, хотя они часто не замечают этого, будет все более и более распростра­няться. Люди будут все больше говорить себе: "В силу того, чем я являюсь от рождения, моя голова заставляет меня об­разовать в уме определенную картину мира природы. Но она не совпадает с самой природой. Затем по мере того, как я знакомлюсь с жизнью, я обучаюсь тому, чему учит сама при­рода. Я должен найти выход из этого".

Такие двойственные ощущения возникают в наших ду­шах, когда они снова возвращаются на землю. В нас отчет­ливо проступает своего рода родник внутренних мыслей и ощущений, которые побуждают нас сказать: "Да, ты ощуща­ешь, каким, собственно, должен быть мир, но он не таков, он иной". Затем мы вживаемся в этот мир, мы научаемся позна­нию закономерностей другого рода, и мы тогда должны ис­кать равновесия. Откуда это происходит?

Представим себе (начало рисунка 9), что человек вступает в физическое существование через рождение. Он приносит с собой в своем мышлении и ощущении плоды сво­ей прошлой земной жизни. За то время, когда он не был соединен с жизнью земли, внешняя земная жизнь претерпе­ла определенные изменения. Человек ощущает тогда несоответствие между своим мышлением, свойства которого он принес из прошлой жизни, и окружающим миром, каким он стал, изменившись за то время, когда этого человека не было на земле. А затем человек постепенно приспосабливается к новой жизни, но он отнюдь не принимает полностью в свое сознание то, чему научается из окружающего мира. Он вос­принимает это как бы сквозь вуаль. Он перерабатывает это только после смерти и снова приносит в следующую земную жизнь. Человек постоянно будет жить в такой двойственности своей душевной жизни. Он всегда будет сознавать следующее: ты приносишь с собой нечто, по отношению к чему мир, в который ты вступаешь как физический человек через рож­дение, является новым. И через свое физическое существо ты теперь воспринимаешь от этого мира нечто такое, что не полностью проникает в твою душу и что ты должен перера­ботать только после смерти.



Рисунок 9

Современные люди должны были бы очень интенсивно ощущать жизнь таким образом. Ибо только усвоив это, чело­век может познать те силы, которые пульсируют в его зем­ном существовании и которые иначе остались бы совсем не­замеченными. А мы вплетены в них. И если мы не стараемся проникнуть в них нашим сознанием, они остаются в нашем подсознании и тогда делают нас в той или иной степени больными душевно. Такое раздвоение человек будет воспри­нимать все больше и больше — раздвоение между тем, что осталось в нем от особенностей его прошлой жизни, и тем, что подготавливается в настоящей жизни для последующей. И так как человек будет ощущать эту двойственность все более и более, то он будет нуждаться во внутреннем согла­сии, в истинно внутреннем согласии. И еще более жгучим станет великий вопрос: как может прийти человек к этому внутреннему согласию? Мы сможем найти ответ на этот воп­рос, только если убедимся в следующем.

Я часто говорил вам, что мы как люди полностью бодр­ствуем в нашей обыкновенной жизни между пробуждением и засыпанием только в жизни наших представлений (затем на доске рисуется верхняя часть схемы 1). Жизнь представлений означает полное бодрствование. Мы не пол­ностью пробуждены и тогда, когда мы бодрствуем, в отноше­нии нашей жизни чувств. Наши чувства находятся на ступе­ни сновидческого сознания, даже если мы полностью про­буждены, в отношении наших представлений и мыслей. Кто может проводить исследования в этой области, тот знает че­рез непосредственное созерцание, что чувства в нашем созна­нии не более полнокровны, чем сновидения; только пред­ставления, посредством которых выступают чувства, позво­ляют им казаться иными. Но жизнь чувств как таковая воз­никает из глубин сознания подобно тому, как всплывают сновидения. А воля — в своей собственной жизни — совсем спит в нас даже во время нашего бодрствования; в отноше­нии воли мы спим. Таким образом, в нашей бодрствующей жизни мы несем внутри себя эти три состояния сознания. В течение дня мы проходим с бодрствующей жизнью представ­лений, но мы обманываем себя, веря, что бодрствуем также в отношении воли, поскольку нам приходят представления о том, что осуществляет воля. Но не переживание самой воли, а только ее отображение в представлениях — вот что всту­пает в наше сознание. Нам снятся наши чувства, мы в глубо­ком сне осуществляем наши воления. Но если пробуждено имагинативное познание и оно делает то, что прежде было грезами о наших чувствах, предметом полного ясного позна­ния мира, тогда мы замечаем следующее. Мудрость содер­жится не только в наших представлениях и мыслях (будем называть это мудростью, хотя у многих людей это вовсе не мудрость), но мудрость содержится также в наших чувствах, она содержится также в нашем волении (при этом на доске троекратно пишется слово мудрость). В нынешнем челове­ческом существовании люди могут ясно говорить только о том, что содержится в жизни их представлений. В отноше­нии же мира чувств современное человечество, в общем, зна­ет не больше, чем о сновидениях; однако мудрость содер­жится и в жизни чувств.

Жизнь представлений: Полное бодрствование: Мудрость

Чувство: Сон со сновидениями: Мудрость

Воля: Сон без сновидений: Мудрость

схема 1

Для тех, кто серьезно применяет для развития своей души упражнения, которые описаны в моей книге "Как достигнуть познания высших миров", возможно гораздо скорее придти к некоторому внутреннему душевному волнению, пережива­емому как бы во сне. Для подавляющего большинства людей такого рода переживание будет только сновидческим, будет содержать в себе не больше соразмеренности, чем обычные сновидения. Но если возможно без промедления внести в это внутреннее переживание должный порядок, станет за­метно, что хотя та же самая логика не управляет этими внут­ренними переживаниями (подчас там правит весьма гротес­кная логика и самые разные обрывки мыслей выстраивают­ся и сновидчески прокручиваются) но то, что там все-таки происходит, может, как сказано, в качестве первого внутрен­него переживания, еще очень примитивного, познать тот, кто хотя бы в малой мере применит к своей душе то, что описано в моей книге "Как достигнуть познания высших миров". Ког­да погружаются в эти круговерти бодрственных снов, погру­жаются в новую реальность, противоположную обыкновен­ной реальности внешней жизни. Тогда человек сравнительно быстро может заметить, что всплывает новая реальность. И так же сравнительно скоро может он заметить, что во всем этом содержится мудрость, но такая мудрость, которую он не может охватить, для которой он не чувствует себя достаточ­но зрелым, чтобы полностью осознать ее. Она ускользает от него снова и снова, и он не понимает, что именно значит переживаемое им. Но он замечает, или, по меньшей мере, может заметить, что мудрость притекает не только в верхний слой его сознания, который доступен человеческому существу в его обыкновенной бодрствующей дневной жизни, но что ниже этого лежит другой слой его сознания, который представля­ется ему нелогичным по той простой причине, что человек, не будучи в состоянии постичь его мудрость, сам так его назы­вает. Мы можем сказать: в тот момент, когда человек полно­стью овладевает имагинативным познанием, эти грезы наяву перестают быть гротескными, каковыми они кажутся в обык­новенной жизни; они тут пронизываются такой мудростью, которая указывает на другое содержание действительности, на другой мир, отличный от внешних чувств, который мы ме­ряем нашей обыденной мудростью.

В обыкновенной жизни только мир чувств всплывает в наше повседневное сознание из этого нижнего слоя созна­ния. А из еще более глубокого слоя всплывает мир воли, который также пронизан мудростью, насквозь проникнут мудростью. Мы связаны с этой мудростью, но не сознаем это­го в нашем обыкновенном сознании. Итак, мы можем ска­зать: мы, люди, управляемся тремя слоями сознания. Пер­вый — это наше понятийное сознание, в котором мы живем повседневно. Второе — имагинативное сознание. И третье — инспиративное сознание, которое остается глубоко скрытым, но которое действует в нас, безусловно действует в нас, но природу которого мы не распознаем в обыкновенной жизни.

Если бы только современная философия была менее за­путанной в своих концепциях (я обращаюсь с этим не к ли­цам, не занимающимся философией, но к философам, которые должны были бы заняться этим, но не делают этого), то она должна была отметить огромную и поразительную разницу, которая существует между истинами, добытыми на основе чисто внешнего наблюдения природы, и истинами, найден­ными в таких науках, как математика и геометрия, которые потом применяются для достижения понимания внешней природы.

Можно с некоторым правом сказать, что в отношении ис­тин, которые человек приобретает через внешнее наблюде­ние (на это так часто указывалось в истории философии, что собственно для философов должно быть излишним подчер­кивание этого), в отношении того, что устанавливает внешнее наблюдение, мы никогда не можем говорить с полной уверен­ностью. Кант и Юм сформулировали это особенно ясно в своем чуть ли не гротескном утверждении, что, хотя мы и наблюдаем восходы солнца, мы не можем, однако, утверждать на основе этого наблюдения, что солнце снова взойдет также и завтра; мы можем только вывести заключение из того фак­та, что если солнце восходило ежедневно, то оно вероятно взойдет и завтра. Так обстоит дело со всеми истинами, кото­рые мы извлекаем из внешнего наблюдения. Но не так об­стоит дело, например, с математическими истинами. Если мы однажды постигли их, то мы знаем, что они действительны на все будущие времена. Кто знает и в состоянии доказать, ис­ходя из внутренних оснований, что квадрат гипотенузы в прямоугольном треугольнике равен сумме квадратов кате­тов, тот знает, что невозможно начертить прямоугольный тре­угольник, для которого этот закон не оправдывался бы.

Эти математические истины отличны от истин, к которым мы приходим через внешние наблюдения. Вам известен этот факт, но при помощи современных методов исследования мы не в состоянии проникнуть к лежащим в его основе причи­нам. Причины этого заключаются в том, что математические истины возникают глубоко во внутреннем существе челове­ка, что они происходят из третьего, низшего, уровня созна­ния и без участия самого человека вздымаются в его верхнее сознание, где он их и познает внутренне. Мы владеем математическими истинами потому, что мы сами ведем себя в мире математически. Мы ходим, стоим и тому подобное; мы двига­емся, описываем на земле определенные линии. Через эту волевую связь с внешним миром мы действительно получаем внутреннее лицезрение математики. Математика происходит из глубокого третьего слоя сознания и вздымается оттуда в его верхний слой (см. схему 2).