Рудольф штейнер миссия архангела михаила

Затем, после того, как этот душевный строй человека дер­жался более двух тысячелетий, появился тот духовный строй, отзвук которого мы можем найти в халдейском, в египетском мировоззрении и в особенной форме мировоззрения, отблеск которого сохранился в Ветхом Завете. Там отчасти появи­лось уже нечто такое, что ближе к нашему современному мировоззрению. Там первые намеки на некую природную необходимость проникают в человеческие представления. Но эта природная необходимость еще далека от того, что мы называем сегодня механическим или также виталистическим распорядком природы; в то время природные процессы еще рассматривались как идентичные с божественной волей, с провидением. Провидение и природные процессы были еще единством. Человек знал, что если он двигает рукой, то это божественное внутри него, пронизывающее его, движет его рукой. Когда дерево раскачивалось ветром, то восприятие этого раскачивающегося дерева не отличалось для него от восприя­тия его движущейся руки. Он усматривал одну и ту же боже­ственную силу, силу провидения, и в своих собственных дви­жениях, и в движениях дерева. Но была уже разница между Богом вовне и Богом внутри; однако Бог понимался как един­ство — Бог в природе и Бог в человеке; Он был тем же са­мым. И людям того времени было ясно, что есть в человеке нечто такое, через что провидение, которое вовне, в природе, и провидение, которое внутри, в человеке, встречают друг друга.

В это время человеческий процесс дыхания ощущался следующим образом. Люди говорили: если дерево качается — это Бог вовне, если я двигаю мою руку — это Бог внутри; если я вдыхаю воздух, перерабатываю его внутри себя и сно­ва выдыхаю, значит это — Бог извне входит в меня и затем снова оставляет меня. Так одно и то же божественное ощу­щалось как находящееся и вовне, и внутри одновременно на пересечении внешнего и внутреннего; и люди говорили себе: будучи дышащим существом, я являюсь существом внешней природы и в то же время я сам.

Если я хочу характеризовать мировоззрение этой третьей эпохи линией, как я это сделал для древнеперсидского миро­воззрения линией предыдущего рисунка, то я должен харак­теризовать ее следующей линией (в овал вписывается лем­ниската).

Эта линия передает, с одной стороны, существование при­роды вовне, а с другой стороны — человеческое существование, но они пересекаются, встречаются в одном пункте — в процессе дыхания.

Все становится иным в четвертую греко-латинскую эпо­ху. Тут перед человеком резко выступает противоположность между внешним миром и миром внутренним, между бытием природы и бытием человека. Человек начинает чувствовать противоположность между собой и природой. И если я сно­ва охарактеризую рисунком то, как начал чувствовать чело­век в греческую эпоху, то я должен обозначить это так (впи­сывается в лемнискату): с одной стороны, он чувствует внеш­нее, и с другой — внутреннее; между этими двумя мирами нет больше пункта пересечения.



Рисунок 16

То, что человек имеет общего с природой, в некоторой мере остается вне его сознания. Оно уже выпадает из поля созна­ния. В индийской культуре йоги пытались ввести это снова в сознание. Поэтому культура индийской йоги является ата­вистическим возвращением к более ранним стадиям разви­тия человечества, ибо сделана попытка снова ввести в созна­ние процесс дыхания, который в третью эпоху ощущался ес­тественным образом как существующий одновременно вовне и внутри. Четвертая эпоха началась в VIII столетии дохристи­анской эпохи. Тогда началась разработка упражнений по­здней индийской йоги, посредством которых пытались вер­нуть атавистически то, чем человечество обладало в более ранние времена и обладало, в особенности, именно в древне­индийской культуре, но что было затем утрачено.

Итак, сознательность процесса дыхания была утрачена. И если спрашивают: "Почему культура индийской йоги стре­милась вернуть это, чего она, собственно, думала этим достиг­нуть?", то нужно ответить: "То, чего намеревалась этим дос­тигнуть, было истинное понимание внешнего мира". Благо­даря тому, что в третью эпоху дыхательный процесс осозна­вался, было постигнуто внутри человека нечто такое, что одновременно было и чем-то внешним.

Это снова должно быть достигнуто, но, однако, иным пу­тем. Мы все еще живем под остаточным влиянием той куль­туры, в которой двойственность была свойственна строю че­ловеческой души, так как четвертый период закончился только около 1413 г. или, в общем, в середине XV столетия. Благода­ря нашей головной организации мы имеем неполное воспри­ятие природы — того, что мы называем внешним миром, а благодаря нашей внутренней организации, благодаря орга­низации остального человека мы имеем неполное знание са­мих себя. То промежуточное, в чем мы можем познавать процессы мира и в то же время свои собственные процессы, выключено, отнято от нас.

Теперь дело заключается в сознательном достижении того, что было утрачено. Это означает, что мы должны приобрести способность овладеть чем-то, что имеется внутри человека и что одновременно принадлежит к внешнему и внутреннему мирам, простираясь в оба. (Оба образования обводятся лем­нискатой).



Рисунок 17

Это должно быть устремлением пятой послеатлантичес­кой эпохи — именно стремление найти во внутреннем мире человека нечто такое, в чем в то же самое время происходит и некий внешний процесс.

Видите ли, это связано с тем фактом, что человек три ты­сячелетия назад жил в своего рода ночной культуре. Ягве возвещал через своих пророков в ночных сновидениях. Но мы должны стараться тонкости нашего интимного общения с миром развить так, чтобы получать не просто чувственные восприятия, но также и духовное. Для нас должно стать несомненным, что с каждым лучом солнца, с каждым звуком, с каждым ощущением тепла и с их затуханием мы входим в душевное взаимное общение с миром, и это душевное взаим­ное общение должно стать чем-то значимым для нас. Мы можем иметь поддержку в достижении этого.

Я ведь описал вам свершение Мистерии Голгофы в чет­вертой послеатлантической эпохе, которая, если мы хотим быть точными, началась в 747 г. до Р. X. и закончилась в 1413 г. после Р. X. Мистерия Голгофы произошла в первой трети этой эпохи и была понята в самом начале при помощи отзву­ков древнего образа мышления, древней культуры. Этот спо­соб постижения Мистерии Голгофы должен быть заменен совершенно новым, ибо древний способ использован до кон­ца. Он больше не справляется с постижением Мистерии Гол­гофы. И многие попытки, которые предпринимались, чтобы сделать человеческое мышление способным постичь Мисте­рию Голгофы, оказались больше непригодными для дости­жения этого.

Видите ли, все вещи, которые выступают внешне матери­ально, имеют также свою духовно-душевную сторону. И все вещи, которые выступают как духовно-душевные, также име­ют свою внешнюю материальную сторону. Тот факт, что зем­ной воздух стал лишенным души, так что человек больше не дышит прежним одушевленным воздухом, имел значитель­ное духовное влияние на развитие человечества. Так как бла­годаря способности вдыхать душу, с которой человек был изначально родственно связан (как это стоит в начале Вет­хого Завета: "И Бог вдунул в человека дыхание как душу живую"), человек имел возможность сознавать предсущество-вание души, бытие души до того, как она спустилась в физи­ческое тело через рождение или, вернее, через зачатие. С той же постепенностью, как процесс дыхания переставал быть одушевленным, человек терял сознание предсуществования души. Уже во времена Аристотеля, в четвертой послеатлан­тической эпохе, никак невозможно было прозревать**Ср. лекцию от 12 декабря 1911 г. (ПСС, т. 115 "Антропософия, Психософия, Пневматософия"). — по­средством человеческой способности постижения — предсу-ществование души. Это было больше совершенно невозможно.

Мы стоим перед примечательным историческим фактом, что величайшее событие, Событие Христа, вторглось в эво­люцию земли, и, однако, человечество должно было сначала стать зрелым, чтобы постичь его. В начале оно было еще способно схватывать сияние Мистерии Голгофы древними остатками способности постижения, восходившими к пер­воначальной культуре человечества. Но затем эта способ­ность постижения постепенно утрачивается, и догматика все дальше и дальше отходила от понимания Мистерии Голго­фы. Церковь запрещает веру в предсуществование души не потому, что предсуществование несовместимо с Мистерией Голгофы, но потому, что человеческая способность постиже­ния перестала энергетически испытывать сознание предсуществования души, так как воздух стал лишенным души. Предсуществование исчезает из головного сознания. Когда наши ощущения, получаемые через внешние чувства, станут снова одушевленными, тогда мы опять будем иметь пункт пересечения, и в этом пункте мы овладеем человеческой во­лей, которая устремляется вверх из третьего слоя сознания, как я описывал вам в эти дни. И тогда мы одновременно достигнем того субъективно-объективного, которого так жаж­дал Гёте. Мы тогда опять будем иметь возможность утон­ченным образом в первую очередь постичь то, сколь замеча­тельно этот процесс восприятия человека посредством вне­шних чувств находится во взаимоотношениях с внешним миром. Представления о том, что внешний мир, мол, просто действует на нас, а мы, в свою очередь, просто реагируем на него, грубы и топорны. В действительности здесь имеет мес­то душевный процесс, идущий извне вовнутрь, которым овла­девает глубоко подсознательным, внутренний душевный про­цесс, так что оба процесса пересекаются. Извне на нас дей­ствуют мировые мысли, изнутри действует человеческая воля. Человеческая воля и космические мысли пересекаются, встре­чаются в этом пункте пересечения, подобно тому, как прежде объективное и субъективное пересекались, встречались в дыхании. Мы должны научиться чувствовать, как наша воля действует через наши глаза и как на деле активность вне­шних чувств едва заметно примешивается к той пассивности, через которую осуществляется пересечение космических мыслей и человеческой воли. Мы должны развивать эту но­вую йогу воли. И тогда будет сообщено нам нечто подобное [тому, что сообщалось человеческим существам в процессе дыхания три тысячелетия назад. Наша способность пости­жения станет гораздо более одушевленной, гораздо более ^!одухотворенной.

Мировоззрение Гёте стремилось в этом направлении. Он хотел распознать чистый феномен**Ср. у Гёте в "Изречениях в прозе": "Высочайшим было бы по-гичь, что все фактическое — готовая теория. Голубизна небес являет нам основоположный закон хроматики. Только не надо ничего искать ту сторону феноменов — они сами суть собственный смысл"., который он называл пер­вичным феноменом; при этом он только сопоставлял то, что действует на человека во внешнем мире, не примешивая к этому люциферических мыслей, которые исходят из головы самого человека. Это мышление должно было служить только для сопоставления феноменов. Гёте стремился к отысканию ; не законов природы, а лишь первичного феномена; это было важно для него. Но если мы приходим к этому чистому фе­номену, к этому первичному феномену, тогда мы имеем во внешнем мире нечто такое, что делает возможным для нас почувствовать проявление нашей воли при восприятии внеш­него мира, и тогда мы снова поднимаемся к чему-то объек­тивно-субъективному, какое еще содержалось, например, в древнееврейском учении. Мы должны не просто всегда говорить о противоположности между материальным и духовным, но мы должны научиться распознавать взаимодействие I материального и духовного как некоего единства именно в восприятиях внешних чувств. Если мы не смотрим более на | природу только материалистически и не примышляем ей нечто душевное, как это делает, фантазируя, Густав Теодор Фехнер****Густав Теодор Фехнер (1801-1887). См. Р. Штейнер "Загадки философии" (ПСС, т. 18)., тогда возникает нечто такое, что будет означать для нас то же, что культура Ягве означала для человечества три тысячелетия тому назад. Если мы научимся сопереживать вместе с восприятиями внешних чувств душевное в природе, тогда мы будем иметь взаимосвязь Христа с внешней природой. Эта взаимосвязь станет тогда чем-то вроде духовного процесса дыхания.

Наш здоровый человеческий рассудок будет помогать нам понять все больше и больше, что предсуществование лежит в основе бытия нашей души. Мы должны дополнять чисто эго­истическое представление о постсуществовании, которое воз­никает просто из нашего желания существовать после смер­ти, знанием о предсуществовании души. Мы должны снова — иным способом, чем прежде — подняться до восприятия действительной вечности души. Как раз это и может быть названо культурой Михаила. Если мы проходим через мир с сознанием, что с каждым взглядом, который мы направляем вовне, с каждым звуком, который мы слышим, нечто духовное или, по меньшей мере, нечто душевное втекает в нас и что в это же самое время мы изливаем наше душевное во внешний мир, тогда, значит, мы достигли того сознания, которое нужно человечеству для будущего.

Я возвращаюсь еще раз к образу: вы видите пламя. Вы закрываете глаза и имеете послеобраз, который затухает. Является ли это просто субъективным процессом? Да, гово­рит современный физиолог. Но это неверно. В космичес­ком эфире это означает объективный процесс точно так же, как наличие в воздухе углекислоты, которую вы выдохнули, означает объективный процесс. Вы запечатлели в космичес­ком эфире образ, который вы ощущаете только как затуха­ющий послеобраз. Это не просто субъективный, это — объек­тивный процесс. Вы имеете здесь дело с объективным; вы имеете возможность тут распознать, как нечто такое, что разыгралось внутри вас, является в то же время тонким космическим процессом; только надо осознать: если я смот­рю на пламя, затем закрываю глаза и даю ему угаснуть — оно угасает и тогда, когда я держу глаза открытыми, только тогда я не замечаю этого — тогда я переживаю процесс, который происходит не только во мне, но имеет место и в мире. Но это так не только в отношении восприятия пламе­ни. Я встречаюсь с каким-то человеком и затем говорю: этот человек сказал то или это, что может быть верным или ложным; это есть суждение, моральный или интеллектуаль­ный акт, совершенный в моей душе. Это затем угасает, по­добно восприятию пламени. И это есть объективный ми­ровой процесс. Вы подумали что-нибудь хорошее о ближнем, и оно угасает и является объективным процессом в космическом эфире; вы подумали нечто злое — и оно уга­сает как объективный процесс. Вы не можете запереть внутри себя, как в шкатулке, свои восприятия и суждения о мире. Вам кажется, что вы несете их в вашем собственном суще­стве, но они в то же время являются объективным мировым процессом. Так же, как люди третьей эпохи сознавали тот факт, что дыхание — это процесс, происходящий одновре­менно внутри человека и объективно в мире, так человече­ство должно осознать в будущем, что душевное, о котором я «орил, является в то же время объективным мировым про­весом.

Это преобразование сознания требует большей силы души, [ем обыкновенно развитая человеком в наши дни. Пронизать себя таким сознанием означает — дать войти в себя Культуре Михаила. Как было самоочевидным для человека второго или третьего дохристианского тысячелетия думать о воздухе как о содержащем душу (и он содержал душу), так должно стать самоочевидным для нас думать о свете как содержащем душу, мы должны добиться этого, считая свет главным представителем восприятии внешних чувств вообще. Мы должны в корне избавиться от привычки видеть в свете то, что наш материалистический век привык в нем видеть. Мы должны совершенно перестать верить, что солнце излучает только колебания, о которых говорят физика и общераспространенное мнение. Нам должен стать ясен тот факт, о душа проникает через космическое пространство на крыльях света; и мы в то же время должны понять, что так не было в эпоху, предшествовавшую нашей. В эту эпоху человечеству через воздух поступало то, что нам поступает через свет. Вы видите объективную разницу, наступившую в процессе развития земли. Обобщая это в понятиях, мы можем сказать: процесс восприятия одушевленного воздуха, затем процесс восприятия одушевленного света (рисунок 18).



Рисунок 18

Именно это может быть наблюдаемо в эволюции земли, истерия Голгофы означает переход от первого процесса ко второму. Недостаточно для человечества нашего и будущего времени говорить абстрактно о духовном, впадать в некоторого рода туманный пантеизм и т. п.; наоборот, мы должны начать распознавать в том, что нынешние люди ощущают как всего лишь материальный процесс, его одушевленность.

Я сам, можете быть уверены, не стремлюсь к такой борьбе (особенно к борьбе с католической церковью), которая, по-видимому, навязывается нам с таким ожесточением другой стороной. Кто достаточно хорошо знает глубокие истори­ческие импульсы верований нашего времени, тот не будет бороться с освященным веками установлением. Но если бит­ва нам будет навязана, ее не избежать! Духовенство наших дней ни в какой мере не склонно открывать двери тому, что должно войти, а именно, духовно-научному. Вспомните то гротесковое высказывание, которое я вам недавно приводил, где говорилось, что люди должны знакомиться с антропософски ориентированной духовной наукой только по трудам моих противников, так как католикам запрещено Папой чи­тать мои собственные сочинения. Это не смешное дело; это — очень серьезное дело! Вражда, которая выступает таким гротескным образом, которая способна распространять в мире подобные суждения, — требует нелегкомысленного отноше­ния. И это в особенности потому, что мы не вступаем в такую борьбу охотно. Возьмем пример с католической церкви (дела обстоят таким же образом и в отношении протестантской церкви, но католическая более могущественна) — тут мы должны считаться с освященными веками установлениями. Если кто-либо понимает значение облачения священника, когда он читает святую мессу, значение каждой отдельной части его священнического облачения, — если он понимает каждый отдельный момент святой мессы, тогда он знает, что это есть издавна священные, достойные почитания установления. Это — установления более древние, чем христианство, ибо святая месса — это древний культ мистерий, только преобразован­ный в христианском смысле. И нынешнее духовенство, при­меняющее описанные выше приемы борьбы, живет в сво­ем культе! Поэтому если имеют, с одной стороны, глубокое почитание существующих культов и символов и видят, с дру­гой стороны, какими дурными средствами их защищают и какими дурными приемами ведется нападение на то, что хо­чет войти в развитие человечества, тогда отдают себе полный отчет в серьезности, которая необходима, чтобы тут занять должную позицию. Это поистине достойно глубокого изуче­ния и внимания. То, что таким образом провозглашается той стороной, есть только начало, и неправильно было бы про­спать это — наоборот, мы должны заострить наше внимание на этом! В течение двух десятилетий, в которые антропософ­ское движение развилось в Средней Европе, мы могли быть снисходительны к сектантской дремоте, с которой было так трудно бороться в наших рядах и которая еще сегодня си­дит, глубоко укоренившись, в душах людей, вошедших в ант­ропософское движение. Но прошло то время, когда мы мог­ли позволять себе снисходительность к сектантской дремоте.

То, что я так часто здесь подчеркивал, глубоко верно, а имен­но, что необходимо, чтобы мы постигли всемирно-историчес­кое значение антропософского движения и, не обращая вни­мания на мелочи, в то же время считались бы и с малыми импульсами так же, как и с серьезными и большими.