Внешние и внутренние предпосылки катастрофы

Эти экономические изменения не замедлили вызвать и из­менения политические. Венецианцы, раздраженные египетскими поборами, порвали отношения с мамлюкскими султанами. Их примеру последовал и король Кастилии и Арагона, давний соперник Венецианской республики. Положение христианских купцов в Средиземном море еще более ухудшилось в 1453 г. с захватом турками Константинополя. Отныне христианам был закрыт путь и в Черное море. Однако главной мечтой всех морских держав Средиземноморья было заполучение контроля над морским путем в Индию, который пролегал тогда через Красное море. Контроль над этим путем сулил баснословные барыши. Христиане в Европе, пережившие неудачи крестовых походов, лелеяли надежду заключить союз с могучим христиан­ским «царством Пресвитера Иоанна», находившемся, по их све­дениям, где-то на юге на пути в Индию, и совместными усилия­ми сокрушить как вообще мусульман, так и их торговую моно­полий. Турки же, чье военное могущество росло с каждым го­дом, хотели захватить Египет и выйти в Красное море. Таким образом, Эфиопия неизбежно попадала в толе зрения как хри­стиан, так и мусульман Средиземноморья, хотя отнюдь не в качестве главной цели их устремлений.

Европейский интерес к «царству Пресвитера Иоанна» в XV в. был весьма велик. В 1428 г. король Афонсу V Португаль­ский (1422—1481) получил от эфиопского царя Исаака посла­ние с очень заманчивым предложением военного союза против мусульман, который предполагалось скрепить брачными уза­ми между двумя царствующими домами, эфиопским и порту­гальским. В 1450 г. король Афонсу писал Зара Якобу. Все это могло положить начало постоянным эфиопско-европейским сно­шениям. Однако смерть Зара Якоба и последующая сугубо доманиальная и изоляционистская политика Баэда Марьяма, рав­нодушного к окружающему миру, не дали развиться этому на­чинанию. Когда в 80-х годах францисканцы из Иерусалима послали троих человек ко двору эфиопского царя Александра, тот отказался даже допустить их к себе [52, с. 12—21].

Тем временем в Европе не прекращались поиски путей в Индию. Особенно активными в этом деле оказались португаль­цы, на что были свои причины. К XV в. европейская экспансия на Восток, принявшая форму крестовых походов, остановилась, натолкнувшись на мощное мусульманское сопротивление. Для наиболее развитых стран. Западной Европы наступила эпоха разложения феодализма и развития буржуазных отношений внутри каждой страны. На смену внешней экспансии пришло внутреннее развитие. В этом отношении, однако, Португалия явилась исключением. Как пишет О. С. Томановская, «к нача­лу XV в. социально-экономические условия в Португалии напоминали те, которые в свое время в Центральной Европе по­родили первые крестовые походы на Восток. Португалия в тот период была малонаселенной страной со слабо развитыми ре­меслами и небогатой торговлей. Португальские товары цени­лись невысоко на иноземных рынках и потому, несмотря на до­вольно значительный флот и развитое мореходство, не могли принести Португалии экономического процветания, как она при­несла его, скажем, итальянским республикам... Бедственное по­ложение страны требовало какого-то выхода. Таким выходом, пусть даже временным, мог стать крестовый поход. Вот почему, когда в 1412 г, возникла идея крестового похода, она нашла живой отклик в стране. В походе были заинтересованы все слои португальского общества: одни стремились избегнуть тягот, под­невольного труда на родине, другие надеялись поправить свое положение за счет военной добычи, третьих манила мечта о славе и мираж восточных богатств, а горожане, особенно купцы и судовладельцы, думали извлечь выгоды из организации само­го похода» [17, с. 72].

Этим португальским крестовым походам (как и всем преды­дущим) не суждено было увенчаться тем успехом, на который надеялись их благочестивые устроители. Они не смогли уничто­жить ислам и «ценой трудов своих и затрат привести эти души на истинный путь, помня, что нельзя принести Господу боль­шего дара» (слова Гомиша Занивда Зурары, автора «Хрони­ки открытий и завоеваний Гвинеи») (цит. по [17, с. 76]). Од­нако такие крестовые походы побудили португальцев выйти в Атлантический океан и совершить столь далекие плавания, на которые ранее европейцы не отваживались. Это достижение обычно приписывают деятельности принца Генриха Мореплава­теля, о котором Дж. Брюс сообщает: «От самой нежной юно­сти своей принц Генрих со страстью любил математику и изу­чал со тщанием астрономию. Щедрый и доблестный, он был врагом предрассудков, суетности и гнева. Он весьма милостиво обращался с теми евреями и арабами, которые одни, быть мо­жет, могли дать пищу тому пылу, с которым он занимался, нау­ками. Напрасно, конечно, мечтал он сделать Португалию кон­курентом в той средиземноморской торговле, которую вела Ве­неция. Но у него оставалось другое средство искать путей в Индию: для этого нужно было пересечь Атлантический океан» [38, с. 143—144].

Современные исследователи в значительной степени развея­ли эти романтические представления о принце Генрихе как «о человеке, который по своему интеллекту, эрудиции, по широте мировоззрения значительно превосходил своих современников». На основании последних работ «складывается представление о принце скорее как о фанатичном крестоносце, который, несмот­ря на недюжинные знания, любознательность и энергию, не стоял выше идейного и морального уровня своего времени... Открытия, видимо, так и не стали главным делом принца Генри­ха. Документы свидетельствуют, что лоследвие годы жизни он целикам посвятил служению богу, благотворительности и заботам об Ордене. Большое дело, им начатое (всех последствий и всего значения которого он, скорее всего, даже не мог пред­видеть), пошло своим необратимым путем, повинуясь законам истории, сам же он так и не вышел за пределы идей и пред­ставлений своей эпохи» [17, с. 87.—88]. Однако как бы там ни было, португальцы первыми из европейцев пересекли Атланти­ческий океан, вышли за его пределы и обнаружили обширные земли к великому несчастью их обитателей.

Впрочем, это произошло далеко не сразу, и португальцам потребовалось почти столетие для того, чтобы проложить морской путь в Индию. На протяжении всего XV в., когда велись такие поиски, португальцев не покидала мысль о той помощи, которую они рассчитывали получить от «Пресвитера Иоанна», если они отыщут его царство. Об этом пишет Зурара в своей «Хронике Гвинеи», когда перечисляет причины, побудившие Ген­риха Мореплавателя исследовать африканское побережье Ат­лантики: «А вторая причина состояла вот в чем. Он рассудил, что если в тех землях найдутся какие-то поселения христиан, или же такие гавани, куда без опасения смогут заходить суда, то можно было бы в наше королевство привозить многие това­ры, которые, по всей вероятности, приобретались бы по дешевой цене, потому что с темп землями не торговал никто из наших краев, ни из иных, нам известных; а туда равным образом во­зили бы некоторые товары из тех, что есть в нашем королев­стве, и торговля эта принесла бы немалую выгоду машим со­отечественникам» (цит. по [17, с. 76]). Об интересе португаль­цев к «царству Пресвитера Иоанна» вполне ясно говорит и «Канарская книга», или «Книга завоевания и крещения канарцев», составленная в 1404—1406 гг. капелланами экспедиции Бетанкура: «Помимо этого не может быть места, более подхо­дящего и безопасного, нежели это, для того чтобы победить са­рацин и оттуда напасть на них легче всего, с наименьшим рис­ком и тратами. Морской путь туда легок, короток и сравнитель­но дешев... И здесь можно легко добыть сведения о первосвященнике Иоанне» (цит. по [17, с. 78]).

К последней трети XV в., когда португальцы достаточно хо­рошо ознакомились с западным побережьем Африки, им стало ясно, что «царство Пресвитера Иоанна» следует искать или восточнее, или южнее Гвинеи. В 1487 г. король Жуан II при­звал к себе дона Периша де Ковильяна (более известного в европейской литературе под именем Перу де Ковильяна), отли­чившегося в войне с Испанией, а также в Марокко, и «говорил с ним в тайне великой, сказав, что ожидает от него большой службы, поскольку всегда знал его как доброго и верного слугу, к тому же весьма удачливого в делах своих и службе. А служба в том, чтобы он и другой его товарищ, которого звали Афоысу да Пайва, оба отправились найти и разузнать относи­тельно Пресвитера Иоанна, и где находится корица и другие пряности, которые оттуда идут в Венецию через страны мав­ров» [29, с. 266].

Любопытно, что и здесь «царство Пресвитера Иоанна» ин­тересовало португальцев не само по себе, а в качестве источ­ника или рынка торговли индийскими пряностями. Перед Ковильяном и Пайвой король поставил задачу «разузнать, где на­ходятся главные рынки пряностей, каковы те различные пути, по которым они попадают в Европу, откуда идет золото и се­ребро, которым оплачивается эта торговля, а прежде всего уз­нать точно, можно ли попасть в Индию, плывя вокруг южной оконечности Африки» (55; цит. по [71, с. 19]). Для выполнения этой задачи путешественники получили «навигационную карту, срисованную с карты мира», 400 крузадо и королевское благо­словение, после чего они отправились из Сантарема 7 мая 1487г.

Попытки отыскать морской путь в Индию и «царство Пре­свитера Иоанна» предпринимались и раньше, однако успехом не увенчались. Собственный план поисков Коцильяна и Пайвы отличался простотой и логичностью замысла: они решили про­следить путь индийских пряностей в обратном порядке, от Ев­ропы до Индии. Поэтому они отправились в Италию, в Неа­поль, оттуда — на Родос, где закупили партию меда, и под ви­дом купцов прибыли в Александрию. Этот простой по замыслу план оказался далеко не прост в исполнений. В Александрии они заболели лихорадкой и чуть не умерли, а за время их болезни «наиб» Александрии присвоил их товары. Тем не менее король Португалии, видимо, хорошо разбирался в своих слугах и знал, кого посылать в столь опасное путешествие. Выздоро­вев и закупив новую партию товара, они присоединились к каравану некоего «магрибинского мавра из Феса» и под видом мусульман отправились в Тор на Синае, оттуда — в Суакин, и далее — в Аден.

Здесь пути товарищей разошлись. Да Пайва пересек Крас­ное море и высадился на побережье Африканского Рога, где вскоре умер. Ковильян же поплыл в Индию и побывал в Канануре, Каликуте и Гоа. Казалось, он выполнил свою главную задачу и нашел ту страну, где пряности растут «прямо на де­ревьях». Однако Ковильян этим не ограничился. Из Гоа он от­правился в Ормуз, затем — в Аден и Зейлу. Оттуда с карава­ном мусульманских купцов он посетил Софалу, и через Зейлу и Аден возвратился в Каир, чтобы узнать о судьбе да Пайвы. В Каире он был извещен о смерти своего товарища и готов был вернуться в Португалию, однако встретил двух португаль­ских евреев, рабби Авраама и рабби Иосифа, посланных на поиски Ормуза, а также его самого. Ормуз им разыскивать не пришлось, потому что Ковильян уже побывал там. Рабби Иосиф вернулся в Португалию с отчетом Ковильяна, в котором тот описал королю, «как он побывал в Индии и узнал, что португальские суда могут доплыть туда по океану... как он об­наружил корицу и перец в городе Каликут, и что гвоздика идет оттуда... а чтобы достичь Индии суда, что плывут вниз от Гви­неи, могут точно достичь оконечности материка, держась на юг, а затем они попадут в Восточный океан, а там нужно спраши­вать Софалу и остров Луны (Мадагаскар. — С. Ч.)» [55; цит по 71, с. 23].

Итак, Ковильян выполнил свою грандиозную задачу и по су­ти дела открыл (теоретически и, я бы сказал, картографически) морокой путь в Индию вокруг Африки. Однако его «большая служба» на этом не закончилась, так как король потребовал, чтобы он нашел «Пресвитера Иоанна». И снова Ковильян отправился в Аден, где расстался с рабби Авраамом, посетил Джидду, откуда дерзнул проникнуть даже в Мекку и Медину, снова возвратился на Синай и в который раз вновь приплыл к Зейлу. Здесь ему удалось достичь «Пресвитера Иоанна» лишь потому, что как раз в это время эфиопский царь Александр предпри­нял очередной карательный поход на Адаль и находился близ Зейлы. Как передает Алвариш со слов самого Ковильяна, «он (Александр.— С. Ч.) принял его с великой радостью и удоволь­ствием и сказал, что отошлет в его страну с большим почетом» [29, с. 270]. Вскоре, однако, Александр был убит отравленной стрелой лучника из племени майя.

Согласно некоторым европейским источникам, эфиопский царь (то ли Александр, то ли Наод) хотел отправить и, собст­венно, даже отправил Ковильяна с посольством в Португалию, дав ему письмо и большую корону из золота и серебра. Отно­сительно этой короны в письме якобы было сказано: «Нельзя снимать корону с главы отца, а только с главы сына, и он (эфиопский царь.— С. Ч.) и есть сын его (т. е. короля Порту­галии. — С. Ч.), и потому снял ее со своей главы и лослал ему самое драгоценное из того, что имеет» (цит. по [71, с. 24]). Далее в письме предлагался союз против мусульман и план освобождения Иерусалима. Однако ссора, разгоревшаяся между членами посольства еще в пределах Эфиопии, вынудила их вер­нуться ко двору, где Ковильян и провел остальную свою жизнь, пользуясь, впрочем, большим почетом и уважением [29, с. 270].

В этом сообщении подозрительным является лишь совершен­но нехарактерное для эфиопских монархов той поры самоуни­чижение и признание далекого короля Португалии «отцом» и, следовательно, согласно феодальной фразеологии,— сюзереном эфиопского царя. Все остальное выглядит вполне правдоподоб­ным и даже находит подтверждение в эфиопской историогра­фии: «И воцарился сын Александра, по имени Наод. И во дни его усилились мусульмане, и дошли до земля Ифат, и угоняли скот и людей. Жители Вага и Фатагара сделались мусульманами. И когда оказался царь в затруднении, сделал он столицу в Звае, в месте, называемом Иярико. А матери его, царице Елене ⁷, была явлена (грядущая) погибель страны Эфиопии, и посылала она послания в государство португальское, чтобы бы­ло оно в помощь чадам ее. А князьям неведома была погибель страны и покорение ее от рук мусульман, и суесловили они на языке арабском и на языке амхарском. А старики горевали и говорили: „Что за времена постигли нас! И будет время наше временем раздоров, пока не наступит VIII тысячелетие ⁸!"» [74, с. 550—651].

Это последнее свидетельство заслуживает тем большего до­верия, что источником его послужили рукописи из монастырей близ оз. Звай, где в свое время находилась резиденция царя Наода и могли сохраниться документы его канцелярии [74, с. 565]. Таким образом, к концу XV в. давний интерес Порту­галии к «царству Пресвитера Иоанна» начал вызывать ответ­ные чувства в Эфиопии.

В 1497 г. Васко да Гама обогнул мыс Доброй Надежды и проложил морской путь из Европы в Индию вокруг Африки. Это открытие имело огромное значение для исторических су­деб как Востока, так и Запада. Оно же предопределило и буду­щее оживившейся было красноморской торговли. Морской путь из Европы в Индию вокруг Африки сделал для европейцев ненужным путь краономорский, на разведку которого ими было потрачено столько времени, усилий и жизней. Тем не менее португальский интерес к красноморскому бассейну угас дале­ко не сразу. Этому способствовало и то обстоятельство, что, про­ложив новый путь в Индию, португальцы не могли не столкнуть­ся с конкуренцией мусульман, ведших свою торговлю прежним путем. Конец этой конкуренции португальцы положили воору­женной рукой, блокировав Красное море с юга.

Как пишет Р. Панкхерст в своем «Введении в экономиче­скую историю Эфиопии», «внешняя торговля Африканского Ро­га весьма пострадала в начале XVI в. от португальского столк­новения с арабами. Албукерки упоминает, например, о потопле­нии его соотечественниками 20 судов Зейлы „большого разме­ра", а Барбоза — о разрушении несколько лет спустя арабских торговых поселений в Зейле, Бербере и Брава. Он добавляет, что в его времена суда, шедшие с Востока, постоянно подвер­гались опасности быть захваченными португальцами, которые поджидали их у мыса Гвардафуй. Он говорит, что они часто по­лучали богатую добычу, так как перехватывали каждое мусульманское судно, какое могли, заявляя, что оно плывет в на­рушение запрета короля Португалии. Подобное вмешательство португальцев тяжело отразилось на всем Востоке. Корсали со­общает, например, что доходная торговля Малакки, Каликута, Ормуза и Адена пришла в упадок, а индийские купцы принуж­дены были уйти во внутренние районы полуострова; такие отдаленные города, как Венеция и Каир, также страдали от пре­кращения торговли» [69, с. 359—360].

В этих обстоятельствах мусульмане Средиземноморья, с давних времен получавшие выгоды от торговли с Индией, не могли оставаться равнодушными. Здесь на первый план выдви­галась быстро растущая Оттоманская Порта. Турки двинулись на Средний Восток, их флот обосновался на Красном море. В 1516 г. они разгромили войска последнего мамлюкского сул­тана Кансуха эль-Гаури, который погиб в этой битве, и одно­временно заняли Хиджаз. Так, многовековое противоборство мусульман и христиан Средиземноморья развернулось на рубеже XV и XVI вв. уже в бассейнах Красного моря и Индийского океана. Все это не могло не затронуть и судеб народов, насе­лявших Африканский Рог, которые до этого были довольно да­леки от экономической и политической жизни Средиземноморья. Эпоха крестовых походов лишь слабым отзвуком отразилась в Эфиопии. После нее остался только культ девы Марии, поза­имствованный Зара Якобом у романских рыцарей через длин­ную цепь христианских посредников, и сборник «Чудес Марии», куда вошли некоторые старофранцузские и староитальянские легенды о богоматери [42]. Крестоносцы же, открывшие для себя в этих походах целый мир мусульманской культуры, столь обогатившей их собственную, о существовании Эфиопии узнали лишь по смутным преданиям о «царстве Пресвитера Иоанна». Эта далекая христианская страна (чью величину и могущество молва увеличивала до сказочных размеров) долго волновала воображение европейцев, и активный интерес к Эфиопии возра­стал вплоть до исторического плавания Васко да Гамы в^; Ин­дию. Однако тогда "живой интерес Европы не вызывал взаим­ности в Эфиопии, и только с прибытием Ковильяна при эфиоп­ском дворе появилась мысль последовать примеру Зара Якоба и установить дружественные отношения с Португалией. Впрочем, острой потребности в этом, вероятно, не ощущалось, поскольку Ковильян так и не был отправлен яа родину.

Все переменилось с началом XVI в. В 1497 г. Васко да Гама обогнул мыс Доброй Надежды. В 1509 г. португальские моряки разгромили мусульманский флот в морском сражении у Диу на северо-западном побережье Индии и начали блокировать вы­ход из Красного моря в Индийский океан. Так португальцы на­шли новый путь в Индию и разбили мусульман на море без союза с «царством Пресвитера Иоанна», относительно которого им уже было известно, что это не морская держава. И как раз в то время, когда в Европе интерес к «царству Пресвитера Иоанна» пошел на убыль, в христианской Эфиопии происходил прямо противоположный процесс.

К тому были свои причины. Турецкое присутствие на Крас­ном море, стеснительное само по себе, к тому же весьма вооду­шевляло мусульман Африканского Рога, в среде которых наблюдалось отсутствие стабильности, очень опасное для христиан­ского их соседа. Несмотря на достижение Адалем практической независимости от христианской Эфиопии, положение мусульман на Африканском Роге резко ухудшилось к началу XVI в. как из-за общего упадка красноморской торговли, блокированной пор­тугальскими кораблями, так и из-за начавшегося великого пере­селения кочевых племен сомалийцев и оромо (галла) [54]. В этих условиях власть наследственных «султанов» — правителей мусульманских торговых городов-государств и гаваней начала слабеть.

С падением торговли реальное влияние стало переходить в руки эмиров — «руководителей правоверных» [66]. Так идея джихада, знакомая мусульманам Африканского Рога еще со времен Саад эд-Дина, не без турецкой помощи стала приобретать все большую популярность в Адале, который, кстати, в арабоязычных памятниках того времени именовался обычно «страною Саад эд-Дина» в память этого борца и мученика ислама.

Для христианской Эфиопии брожение в Адале было чрез­вычайно опасным как ввиду общей слабости царской власти, так и из-за нового соседства мощной Оттоманской Порты, про­возгласившей себя покровительницей мусульман по обе сто­роны Красного моря. Теперь уже эфиопские цари, ранее (за примечательным исключением Зара Якоба) выказывавшие пол­ное равнодушие к европейским посланцам и их предложениям, заинтересовались португальцами, столь очевидно доказавшими собственную силу морской блокадой подле Гвардафуя и бомбар­дировками мусульманских гаваней. Однако тут эфиопские и португальские интересы несколько разминулись.

Португальцы, по замечанию Дж. Брюса, «сначала жаждали дружбы с Абиссинией ради того, чтобы получить через нее путь в Индию. Теперь, однако, они стали равнодушны к этим сно­шениям, коль скоро они утвердились в самой Индии и нашли проход вокруг мыса Доброй Надежды вполне удобным» [38, с. 242—243]. Тот интерес, который все еще имелся у португаль­цев к красноморскому бассейну, диктовался исключительно соображениями сохранения своей недавно приобретенной и. в высшей степени выгодной торговой монополии, т. е. необходи­мостью борьбы с турецким флотом. Португальцы в начале XVI в. практически заперли его в Красном море и прилагали все усилия, чтобы не пустить турок в Индийский океан. Время от времени они громили мусульманские гавани и планировали основать несколько собственных баз на Красном море и в Аденском заливе, для снабжения которых португальцы рассчи­тывали воспользоваться эфиопской помощью. Целью этих меро­приятий было обеспечить португальское господство в Индийском океане. Самому же красноморскому бассейну и, соответственно, Эфиопии здесь в португальских планах отводилась сугубо вспомогательная роль и то лишь постольку, поскольку на Красном море находился турецкий флот.

Проникновение португальцев в Индийский океан, повлек­шее за собою то, что отныне мировая торговля между Восто­ком и Западом по большей части стала осуществляться мор­ским путем вокруг Африки, а красноморский путь снова при­шел в упадок, произошло как раз в то время, когда. Наод пере­нес на другое место тело Зара Якоба и провозгласил новую политику. В наследство от брата Наоду досталось царство, раз­дираемое феодальной анархией; практически независимый и крайне беспокойный Адаль, откуда под водительством эмиров постоянно совершались опустошительные набеги на пограничные области, и возросшие амбиции царских военачальников, при­выкших после смерти Баэда Марьяма с оружием в руках дерз­ко вмешиваться в вопросы престолонаследия. Эти военачаль­ники были склонны скорее управлять сами, нежели быть уп­равляемыми. Наод, по-видимому, пожелал вернуться ко вре­менам Зара Якоба, чье царство было «честно и грозно повсю­ду», разрешив адальскую проблему.

До сих пор науке известно лишь начало пространной «Хро­ники», посвященной Наоду, где повествование доводится до 3-го года его царствования. Далее оно обрывается, но есть на­дежда, что когда-нибудь будет найдено и ее продолжение. По­ка же приходится довольствоваться лаконичными строками «Краткой хроники»: «И после сего напишем историю царя Нао-да. А прежние станы, где зимовал он в Вадже, суть Энгодит, Кес, Вагада, Занкар, Энзас и снова Занкар. А потом — в Даваро: Варе Зэнам, Дэмбе. А потом — Мальза в Амхаре, Ванзех, Дэджно. И там упокоился государь Наод» [33, с. 327]. Види­мо, Наод личным присутствием стремился обеспечить безопас­ность пограничным областям, населенным преимущественно му­сульманами. Шесть лет он провел в Вадже, что говорит о труд­ности выполнения этой задачи, и три года в Даваро, также населенной мусульманами. Очевидно, ему удалось добиться ка­кого-то успеха, так как последние три года Наод пребывал в своем домене в Амхаре. Сама география «зимних местопребы­ваний» Наода указывает на его отказ от сугубо доманиальной политики своего отца, Баэда Марьяма.

Однако решительного успеха Наод не достиг. Окончательно усмирить беспокойный Адаль не удалось, и сам царь умер, от­ражая очередной набег мусульман. «И после, этого опустился он и направился к Зваю, чтобы сохранить страну от рук мусульман. И когда он был там, настала зима. Мусульмане же объединились с людьми Адаля и захватили землю Ифат. Царь выступил из Иярико, чтобы сразиться с ними, подошел к реке Ацрар и обнаружил, что 24 хамле она переполнена до краев. И когда переправлялся он вместе с войском своим, унес поток войско царское. Царя же с трудом вытащили воины его. И назвали то (место) потоком, ибо он унес людей из войска. А царь заболел после того, как вышел из этого потока. Он встретился со своими людьми и опочил в мире 7 нэхасе, и погребен был на Гешен, горе царей» [74, с. 551].

Итак, новая политика Наода не увенчалась успехом, и при­чиной этому была, конечно, отнюдь не трагическая переправа через бурную реку в сезон дождей. По Ф. Энгельсу, «вести борьбу против феодальных порядков с помощью войска, которое само было феодальным, в котором солдаты были более тес­но связаны со своими непосредственными сюзеренами, чем с ко­мандующими королевской армией,— это, очевидно, означало вращаться в порочном кругу и не сдвинуться с места» [3, с. 413]. Наод же попытался вернуться к политике Зара Якоба и раз­решить адалъскую проблему именно «с помощью войска, кото­рое само было феодальным». Представить себе, как происходи­ло это вращение «в порочном кругу» в действительности, нам дает возможность любопытная картинка с натуры, которая за­служивает быть приведенной полностью. Это отрывок из «За­воевания Абиссинии» Шихаб эд-Дина Абдель Кадера, в кото­ром дееписатель грозного адальского имама Ахмада ибн Ибра­гима аль-Гази описывает судьбу Ванаг Жана, царского родича и наместника Бали времен царя Наода:

«Он спустился, к султану Мухаммеду и принял ислам обра­щением искренним. Султан выказал ему уважение и дал ему в управление Анкарсах и командование в мусульманском набеге на Бали. Он прибыл в эту страну, разорил ее и разрушил. Христианские войска объединились против него и дали ему сра­жение. Неверные возобладали, мусульмане бежали, и многие из них были убиты. Ванаг Жан был взят в плен и приведен к царю Абиссинии Наоду, отцу Ванаг Сагада (царя Лебна Денгеля.— С. Ч.). Его привели связанным. Его брат Васан Сагад (видный придворный и военачальник Наода.— С. Ч.) вступился за него; царь освободил его и держал в большой чести; так что сделал его как бы своим визирем. Он принял христианство с отвраще­нием, но в сердце своем всегда был склонен к вере истинной. Царь дал ему в управление Бали, где он утвердился, укрепил свою власть, покупал коней и умножил их число. Воины повиновались ему. Однажды он сказал начальникам: „Соберитесь сегодня, я расскажу вам известие, что пришло от царя". Они собрались со всех концов Бали, числом шестьдесят (человек): каждый из них коамандовал многими всадниками. Они собрались пред ним со многими конями. „Войдите в дом,— сказал он,— мы выпьем вина". Они вошли к нему, сели, и он дал им ста­рого вина, очень крепкого. Когда они опьянели, он спросил со­вета у своего наперсника, по имени Дельба Иясус: он был хри­стианином тогда, а потом принял ислам и погиб мучеником в Бали с Курай Сабр эд-Дином, сыном дяди со стороны отца султана Мухаммеда. Ванаг Жан сказал своему поверенному: „Что нам сейчас делать? Благодарение богу, они попали в наши руки". Дельба Иясус ответил: „Давай свяжем их и перережем, как баранов"! Пока начальники были пьяны, Ванаг Жан дал такой приказ своим дружинникам: „Войдите в дом, свяжите и скрутите их и зарежьте на месте, как баранов". Те повино­вались и забрали их коней и их оружие. Затем он послал к сул­тану Мухаммеду, который был тогда в Дакаре в стране Саад эд-Дина, сказать: „Я — твой слуга; вот как я поступил с не­верными: я взял их изменою и отомстил им"... Потом Ванаг Жан сказал людям Бали: „Принимайте ислам и ешьте животных, зарезанных мусульманами ⁹, а не то я поступлю с вами так же, как поступил с вашими начальниками". Они обратились в ислам, малые и великие» [34, с. 164—166].

Сходной оказалась и судьба сына Ванаг Жана — Симу. Он участвовал с мусульманами в набегах на Бали, был пленен христианами в битве при Дель Майда в царствование Наода. Затем он вторично принял христианство и был пожалован ца­рем в наместники Бали. Подобно своему отцу, Симу снова пере­метнулся к мусульманам, хотя перед этим несколько раз сра­жался против них. Конец его буерной жизни положила чума, разразившаяся среди мусульманского войска в Тигре в 1534 г.

Вообще мятежи и измены отдельных военачальников и их полков были вполне обычным явлением в средневековой Эфио­пии и до и после Наода. Как правило, царская власть доста­точно успешно справлялась с ними, противопоставляя одним полкам и личностям другие. Новым в отношениях между цар­ской властью и царскими военачальниками в конце XV в. яви­лась не столько мятежность этих военачальников, сколько дол­готерпение царей. Долготерпение Наода и его милость к из­менникам указывают на страшную слабость царской власти, вынужденной полагаться на заведомо неверных людей просто потому, что к началу XVI в. опереться ей было уже не на кого. Таковыми для царской власти оказались неизбежные последст­вия развития феодализма в Эфиопии. В области экономической это выразилось в развитии феодальной ренты, в области поли­тической в дальнейшем развитии вассалитета, в области юри­дической — в развитии иммунитета. Как писал Ф. Энгельс, «в обществе позднего средневековья феодальное дворянство в экономическом отношении начало становиться излишним, даже прямой помехой; каким образом и политически, оно так же являлось препятствием развитию городов и национального госу­дарства, которое тогда было возможно только в монархической форме. Несмотря на все это, его поддерживало то обстоятель­ство, что за ним до сих пор сохранялась монополия в военном деле, что без него невозможно было вести войны, невозможно было давать сражения» [3, с. 412—413].

Однако, если в Европе начала XVI в. этот порядок начинал коренным образом меняться, и «все революционные элементы, которые образовывались под поверхностью феодализма, тяготе­ли к королевской власти, точно так же, как королевская власть тяготела к ним» [3, с. 411], то в Эфиопии того же времени та­ких элементов, и в первую очередь, городского бюргерства, не было. Так сложилась ситуация, весьма тягостная для царской власти в Эфиопии и в конечном счете предопределившая ее кри­зис: старый военный феодальный класс уже превратился в пре­пятствие на пути развития эфиопского государства, нового же класса, на который царская власть могла бы опереться для до­стижения самодержавной власти и создания национального го­сударства, еще не было. За-старым феодальным классом по-прежнему сохранялась его «монополия в военном деле», и эфиопским царям, Наоду и его преемникам, волей-неволей при­ходилось мириться со своими своевольными и мятежными вассалами, без которых, однако, они были не в состоянии обойтись.

Не имея возможности надежно заручиться верностью своих наместников, эфиопские цари старались почаще менять их, что­бы те не успевали «пустить корней» в ту землю, которая дана им в кормление. Как писал Франсишку Алвариш, «уж не мало времени Тигримахом (наместник Тигре.— С. Ч.) держал это на­местничество, однако все еще не закончил объезд всех своих земель, которые под его властью и правлением, а также (зе­мель) тех, которые имеют титул королей, а также других, ни­же их чином. Пресвитер Иоанн смещает и назначает их, когда хочет, за дело или без дела; а если за этим и кроется, кое-что, то это тайна, поскольку за то время, каковое мы оставались в стране, я видывал многих великих вельмож, смещенных с наместничества, и других, назначенных на их место, и я видел их вместе, и они выглядели добрыми друзьями (Бог весть их сердца)... Земли столь населены, что подати не могут быть ма­лыми, а эти вельможи, хотя и получают свои подати, кормят­ся за счет народа и бедных» [29, с. 93—94].

Чрезвычайно любопытно осуждение, которое сквозит в по­следней фразе у Алвариша. Казалось бы, в первой трети XVI в. его родная Португалия не так уж далеко ушла от Эфиопии в смысле развития общественных отношений. Однако товарно-денежные отношения к этому времени в Португалии, не го­воря уже обо всей Западной Европе, развились достаточно ши­роко. Как писал Ф. Энгельс, «всюду, где личное отношение было вытеснено денежным отношением, а натуральная повин­ность — денежной, там место феодального отношения заступа­ло буржуазное» [3, с. 408], и Алвариша уже шокирует эфиоп­ская система «кормлений».

Однако частая смена наместников сама по себе не могла разрешить острой проблемы феодальных мятежей в христиан­ской стране. Царь призывал наместников к себе и менял их. Они являлись ко двору, смиренно представали пред своим государем обнаженными по пояс ¹⁰ и «выглядели добрыми друзьями» и добрыми подданными. Но «бог весть их сердца» — все это не мешало им затевать бесконечные мятежи и измены, как пока­зывает пример Ванаг Жана. Кроме того, и возможности смены наместников были весьма ограничены тем обстоятельством, что между военачальником (а любой наместник в Эфиопии был прежде всего военачальником) и его воинами существовала глу­бокая личная связь, на которой, собственно, и держалась воен­ная дисциплина феодальной армии. Часто прерывать ее по­стоянной перетасовкой начальников далеко не всегда было в интересах царской власти. В конце концов верный государю, но бессильный добиться повиновения собственных воинов началь­ник оказывался на поле брани не менее опасным, нежели мя­тежник и изменник.

Чтобы избежать этого, эфиопские цари пробовали, не ме­няя военачальников, разделять большие области на несколько наместничеств. Таким образом, не ослабляя связи между на­чальниками и их воинством, можно было поддерживать сопер­ничество между этими военачальниками, которое обеспечивало бы их относительную верность престолу. Во всяком случае, мятежник в этом случае рисковал остаться в одиночестве и встре­тить отпор уже со стороны своих непосредственных соседей-соперников. Именно такая политика была применена в по­граничном Фатагаре после казни раса Амда Микаэля, как об этом свидетельствует Шихаб эд-Дин: «Главных начальников бы­ло числом семеро, и каждый имел под своим командованием большое войско. Во времена деда царя Абиссинии (т. е. во вре­мена Баэда Марьяма. — С. Ч.) во всем Фатагаре был один на­чальник, который командовал войском: этот же принц учре­дил семерых, которые соперничали, между собою в войне против мусульман» [34, с. 83].

Однако и этот способ управления имел отрицательные по­следствия: он безусловно распылял военные силы христиан. Если при отражении заурядных набегов хищных кочевников каждый военачальник, действительно, старался защитить свою область и отличиться в глазах государя, то при более серьез­ных вторжениях дело обстояло иначе. Будучи не в силах отра­зить вторжение собственными силами, военачальники оказыва­лись неспособными ни к сплочению, ни к четким действиям под общим единым руководствам. Жалея своих воинов, они не спешили приходить на помощь соседям-соперникам, когда те попадали в затруднительное положение. Так военная мощь хри­стианского царства оказалась ослабленной в тот самый момент, когда в водах Красного моря появился турецкий флот, а по­бережье Африканского Рога стало ареной морской войны между португальцами и турками. Эта война с неизбежностью приняла характер войны за веру, в которую тут же быля втянуты и местные африканские народы.