Царствование Зара Якоба и его реформы

Сущность этого сложного и многогранного процесса заклю­чалась прежде всего в последовательном росте и организацион­ном оформлении крупного землевладения в стране, постепенном превращении даней, взимавшихся с сельского населения, в фео­дальную ренту, что неминуемо должно было вести к насильст­венному закрепощению этого сельского населения. Самым круп­ным землевладением был, разумеется, царский домен, который к тому же имел тенденцию к постоянному расширению. Эфиоп­ские цари имели все возможности не только населять свой до­мен, приводя пленных «в города своего царства», но и округлять эти свои владения за счет окрестного свободного населения.

К сожалению, эфиопские источники XV в., представляющие собою почти исключительно произведения официальной царской историографии, практически молчат о характере тогдашней фео­дальной эксплуатации. По некоторым косвенным данным, од­нако, можно предположить, что развитие царского домена в Эфиопии того времени протекало, аналогично развитию княже­ского домена на Руси в XII—XIII вв., как его описывает С. В. Юшков: «Систему господства и подчинения, установившую­ся в этих городах и волостях, князья стремятся перенести на все другие административные единицы. Наибольший успех в этом деле князья должны были иметь в XII—XIII вв., когда эксплуатация крестьян-общинников, не входивших в состав ра­бочей силы княжеских, церковных и боярских владений, и по своим организационным формам и по количеству и тяжести да­ней, оброков и повинностей мало или почти совсем не отлича­лась от эксплуатации княжеских, церковных и боярских кресть­ян. Вероятно, в некоторых землях-княжениях князьям удавалось добиться этого слияния и, таким образом, все земли, не входив­шие в состав церковных и боярских сеньорий, стали составлять княжеский, домен. Князья в этом случае могли эксплуатиро­вать все владения одинаковым образом и распоряжаться ими по своему усмотрению» [28, с. 49].

Нечто подобное этому мы видим и в Эфиопии XV в., когда царь Зара Якоб широко раздавал земельные пожертвования церквам и монастырям и за пределами своего домена. Интере­сен также и тот эпизод его строительства церкви в Дабра Берхане, когда «для покрытия солому доставляли от Гедема до Фатагара, причем не было различия среди всех людей области» [24, с. 74—75]. Внутри же царского домена цари не отделяли свое право землевладельца от права носителя государственной власти. Мы видели, как цари грозно спрашивали непокорных монахов «где ты живешь?» и требовали подчинения себе уже потому, что они жили «в земле царя». Обладая военной силой и растущим доманиальным административным аппаратом царям нетрудно было не только справиться с церковниками, претендо­вавшими на независимость, но и превратить некогда свободных крестьян-общинников, живших в домене, в феодально-зависимое население. Этот процесс закрепощения местного населения еще (более ускорялся при раздаче земель в качестве гульта царским слугам или церковным учреждениям, которые, будучи ближе к отданному под .их власть сельскому населению, могли интенсив­нее эксплуатировать его.

Так происходило превращение сезонных даней в типичную феодальную ренту с упорядочением и дифференциацией побо­ров, усложнением их состава и способов собирания и, наконец, с устанавливаемой зависимостью их от количества и качества земли. Эту дифференциацию ренты и по землям и по видам про­дукта можно видеть в том отрывке из «Хроники царя Зара Якоба», где в повествовании о царских пирах для священнослужителей говорится, что «хлеб и вино для этой трапезы поступали из дома фатагарского и из дома царицы слева, из дома податей правого и левого» [24, с. 64].

Одновременно росло и землевладение местной знати. Если на обширных территориях юга земель хватало и для распро­странения царского домена и для народившегося феодального класса из верхушки царского войска, двора и администрации, то в древнем Тигре прочно и давно укрепились старые наслед­ственные роды. Поэтому в Тигре, несмотря на все грозные ме­ры, предпринятые Амда Сионом, эфиопским царям не удавалось утвердиться в качестве землевладельцев. Таким образом, новая эпоха порождала и новые проблемы.

В области религиозной и идеологической это выразилось, с одной стороны, в появлении у мусульман Ифата и Адаля идеи джихада, которую настойчиво пропагандировали и пытались провести в жизнь воинственные братья Хакк эд-Дин II и Саад эд-Дин, а с другой, в зарождении христианских ересей, среди которых евстафианство оказалось лишь первым заметным явле­нием. А в области внутренней политики дальнейшее развитие феодальных отношений значительно усилило феодальную знать и, соответственно, центробежные тенденции. Наследственная знать, которая во времена Амда Сиона играла заметную роль в политике, пожалуй, только на севере страны, к XV в. появи­лась и на юге. Ее влияние стало ощутимым и в воинской среде и при дворе.

Поначалу подспудный рост могущества и влияния местной знати отчетливо не проявлялся. Для царской власти он обернулся не столько учащением мятежей местных феодалов, сколь­ко их активным вмешательством в вопросы престолонаследия, что к XV в. стало серьезно угрожать стабильности эфиопской державы. Мы видели, как с укреплением царской власти эфиоп­ские цари стали тяготиться древней традицией передачи власти от брата к брату и постарались уничтожить ее, учредив тюрьму для царских родственников на Амба-Гешен. Как истые вот­чинники, в сознании которых право землевладельца органиче­ски сливалось с правом носителя государственной власти, они желали передавать престол любому из своих сыновей по собст­венному желанию. С расширением и укреплением царского до­мена и созданием войска, лично преданного царю и послуш­ного его воле, подобное нововведение, вполне отвечавшее изме­нившемуся характеру царской власти, оказалось возможным и осуществимым ⁷.

Характер и порядок передачи власти в соответствии с преж­ней традицией представляет широкое поле для дальнейших под­робных исследований. Тем не менее ясно одно: с начала XIV в. эта традиция перестала действовать. Царю Ведем Рааду (1299— 1314) наследовал его сын Амда Сион (1314—1344), Амда Сио­ну — его сын Сайфа Арад (1344—1371), Сайфа Араду — его сын Невая Марьям (1371—1380). Затем, однако, престол перешел к Давиду (1380—1412), брату Невая Марьяма. Это первое нару­шение вновь установившегося порядка ощущалось современни­ками, которые озаботились оправдать его, поместив в эфиопский перевод «Жития» патриарха Матфея (1373—1408) рассказ об откровении, ниспосланном патриарху, о том, что по смерти Невая Марьяма в Эфиопии воцарится Давид [39, с. 454].

Это агиологическое объяснение весьма симптоматично. Прежняя традиция передачи власти была отменена, но не по­забыта. Новую же традицию необходимо |было обосновать с до­статочной авторитетностью, и потомки Иекуно Амлака, ко вто­рой половине XIV в. уже успевшие применить к себе миф о «соломоновом» происхождении, изложенный в «Славе царей», нашли ее обоснование в том же произведении. Основной пафос «Славы царей» заключается в том, что Эфиопия есть Новый Израиль, а цари Эфиопии превосходят славой всех царей, и им уготована власть над миром. Это доказывают не только об­ретенная эфиопами величайшая святыня — Ковчег завета и «ве­ра православная, которая пребудет до второго пришествия», но и первородство эфиопских царей, так как сын царя Соло­мона и царицы Савской был сыном первородным. Поэтому на­рушение священного принципа первородства, которое было до­пущено при воцарении Давида, нужно было оправдать, исходя из не менее авторитетного и тоже церковного источника.

Торжественно провозглашаемый принцип первородства при передаче власти должен был гораздо более соответствовать воз­росшему значению царской власти в стране и не менее тор­жественно провозглашаемому принципу самодержавия, нежели старая традиция передачи власти от брата ж брату. Однако этот принцип, равно как и принцип самодержавия, могли побеждать лишь в тех случаях, когда эфиопские цари оказывались в со­стоянии утвердить его силой. Здесь ярко проявлялся столь ха­рактерный для средневековья разрыв между «высоким» идеа­лом и «низкой» действительностью, богоустановленной властью и феодальным бытом, на преодоление которого тратились тита­нические усилия.

Однако по мере развития феодальных отношений и роста могущества феодальной знати в эфиопском царстве в начале XV в. как светские, так и церковные феодалы стали активно вмешиваться в вопросы престолонаследия, что стало особенно заметно при преемниках царя Давида. После его смерти в 1412 г. на престол взошел в полном соответствии с принципом перво­родства его старший сын Феодор, который, однако, процарство­вал только девять месяцев и умер в июне следующего года. Ему наследовал младший брат Исаак (1411—1430), после смер­ти которого воцарился его сын Андрей, умерший четыре месяца спустя. В результате царем стал Хэзбе Нань (1430—1433), тре­тий сын Давида.

Вряд ли в этом можно видеть просто эклектическое смеше­ние двух принципов передачи власти. Здесь прослеживается любопытная закономерность: если по смерти эфиопского мо­нарха, который царствовал достаточно долго и успевал укрепить собственную власть в государстве, на престол обычно вступал его старший сын, то за кратковременными царствованиями в XV в. неизбежно следовала борьба за власть с непредсказуемым исходом. Так случилось и после смерти Феодора, царствовавше­го девять месяцев, и после смерти Андрея, умершего через че­тыре месяца после восшествия на престол. То же самое произо­шло и после смерти Хэзбе Наня, когда «воцарили рабы злые одного сына его и других братьев его. И эти последователи дья­вола объединились в своем намерении, и не было им числа. Они низложили царя и воцарили Бадл Наня-младенца, желая править сами. И когда узрел бог гордыню помышления их, то воцарил он Зара Якоба православного. А этим изменникам, ра­бам злым, возложили на шею ярмо железное и заковали руки цепями. Но не царь или посланный его заковали их, но сами они заточили друг друга» [79, с. 512].

Этот отрывок, опубликованный Таддесе Тамратом, был най­ден в эфиопском гимнографическом сборнике «Истигубаз» и представляет собою образчик монастырской летописной тради­ции. Из него следует, что монастырские летописцы в своем осуждении «рабов злых» не обманывались относительно при­чин, побуждавших феодальную знать вмешиваться в вопросы престолонаследия. Они, действительно, «воцарили Бадл Наня-младенца, желая править сами», однако впоследствии им недо­стало единства и «сами они заточили друг друга».

Воспользоваться борьбой за престол и извлечь из нее выго­ду стремились не только придворные «рабы злые», но и цер­ковные иерархи, как это следует из «Жития» аввы Синоды, со­временника царей Давида и Хэзбе Наня. Там повествуется о доносе царю Хэзбе Наню: «Говорит о тебе авва Синода, что будет царствовать другой царь, по имени Зара Якоб, исполнен­ный пророчества и благодати». В результате царь после дли­тельных мучений повелел казнить Синоду, что и было испол­нено [79, с. 514]. Таким образом и церковники осмеливались интриговать в пользу того или иного претендента на престол еще при жизни предыдущего царя. Естественно, это вызвало са­мую резкую реакцию со стороны правящего монарха и серьез­ное желание «переосмыслить роль церкви в государстве».

Следует оказать, что подобное вмешательство церковников в дела престолонаследия в XV в. стало довольно типичным яв­лением. Еще при воцарении Давида они выражали свое недо­вольство царем, получившим престол в обход принципа перво­родства, и делали попытки сместить его. Отголоски одной та­кой попытки сохранились в чуде богородицы, вошедшем в об­ширный сборник «Чудес Марии», изданный и подробно иссле­дованный Э. Черулли [42]. Там повествуется, как царь разослал гонцов «ко всем святым по горам, пустыням и островам» с просьбой молиться о продлении его царствования. «Святые», однако, недвусмысленно отказались и посоветовали царю отречься от престола. Встревоженный Давид вызвал «начальника войска», который не смог предложить ничего лучшего, как про­сто не обращать внимания на монахов. Тогда царь призвал к себе акабе-саата Царака Берхана. Тот оценил всю серьезность ситуации и предложил царю свой выход из положения, которым, согласно чуду, оказалось обращение и молитвы к богородице «с плачем и слезами».

Вмешательство богородицы спасло положение. Она явилась к Давиду и произнесла весьма знаменательные слова: «Правду сказали тебе святые, и ни один из них не солгал. Но когда узрел сын мой плач и рыдания твои, и наставника твоего, и раба твоего, которые пожелали и решились ради тебя и а тяж­кий плач и воздыхания, простил и помиловал тебя господь бог твой» [42, с. 82]. Так кризис был сравнительно легко преодо­лен благодаря единству, существовавшему тогда между цар­ской властью и военной и церковной верхушкой. Такого единст­ва, однако, уже не было полвека спустя во времена Хэзбе Наня, и никакие экзекуции отдельных церковников не могли из­менить этого положения.

В чем же причина потери былого единства? Главной причи­ной здесь явилось то обстоятельство, что по мере развития про­цесса феодализации внутри самого феодального класса шел быстрый процесс развития вассалитета, который неизбежно дол­жен был заменить прежние дружинные отношения, существо­вавшие между царем и его воинами. В XV в. военачальники царя, происходившие, может быть, из той же дружины, уже давно осели на землю и стали более или менее крупными зем­левладельцами, мало чем отличавшимися от местной наследст­венной знати, которая также превращалась в феодалов. В хо­зяйственном отношении эти военачальники стали вполне самостоятельными и оторвались от двора и домена. Если прежняя дружина разделяла все заботы своего господина, военные, хо­зяйственные и политические, то новые вассалы уже имели соб­ственные интересы, зачастую не совпадавшие с царскими, и склонны были ставить их выше интересов других.

Таким образам, прежние отношения между царской властью и местными правителями, которые К. Маркс определил как вас­салитет без лена или лены, составлявшиеся из даней, ушли в прошлое. Возник вассалитет развитого типа, где основной обя­занностью вассала была уже не дань, а военная служба. Но­вый вассал-землевладелец сам учреждал в своих владениях феодальный двор по образцу царского (с неизбежным умень­шением масштабов) и обзаводился собственными вассалами и подданными, раздавая им гульты уже от своего имени. В его сознании право землевладельца также начинало сливаться с правом носителя государственной власти, и вассалы постепен­но начинали усваивать взгляд на царя как на первого среди равных. Эта независимая феодальная знать была наиболее опасна для царской власти на севере, в Тигре. На юге такие феодалы были еще «насаждением новым», у которых много сил и внимания отнимали заботы по организации своих недавних поместий. Однако и здесь шел процесс роста феодальной неза­висимости, сдержать который могли только решительные и глу­бокие мероприятия общегосударственного масштаба, осущест­вить которые выпало на долю Зара Якоба.

Зара Якоб, четвертый сын Давида, родившийся от царицы Эгзиэ Кебра в 1399 г., взошел на престол в 1434 г. уже зрелым человеком. Хотя монастырская летописная и агиологическая традиция склонна приписывать его воцарение действиям церков­ников, трудно сказать с определенностью, какие именно силы возвели его на престол. Сам Зара Якоб в своей «Книге света» писал, что его «свели с горы, где мы находились в заточении» (цит. по [78, с. 283]), имея в виду, безусловно, Амба-Гешен. В «Житии» Зена Маркоса, святого, современника Зара Яко­ба, в уста царя вкладываются слова: «Войска моих родичей возвели меня на престол отца моего» [78, с. 282]. Возможно, низложение малолетних детей Хэзбе Наня и воцарение тридца­типятилетнего Зара Якоба былд делом той партии, состоявшей, по-видимому, из придворных военачальников и церковников, которая тяготилась самовластным окружением малолетних царей и желала восстановить сильную царскую власть. Если партия, благодаря которой взошел на престол Зара Якбб, надеялась об­рести в его лице самостоятельного монарха, то он вполне оправ­дал их ожидания.

Как истинный феодальный монарх Зара Якоб сразу же после коронации в земле Даго в Шоа в 1434 г. занялся упрочением своей власти в собственном домене. Это предусматривало, во-первых, вознаграждение сторонников, а во-вторых, принятие омажа от вассалов. Иногда я то и другое объединялось в од­ном акте, например, Хайксшй монастырь Зара Якоб в благо­дарность за поддержку и омаж освободил от ряда податей, о чем была сделана соответствующая запись в монастырском чет­вероевангелии [78, с. 299, примеч. 4]. Постоянное стремление Зара Якоба утверждать свой сюзеренитет как над светскими, так и церковными вассалами, пусть даже с ущербом для каз­ны, весьма характерно для этого царя. Такую политику он на­стойчиво проводил с первого и до последнего года царствования. Именно в этом смысле справедливы слова Б. А. Тураева, что «его преемники могли только идти по его следам и удерживать то доминирующее положение в церкви, на которое окончатель­но возвел царскую власть Зара Якоб» [20, с. 204].

Однако для этого нужно было укрепить авторитет царской власти. И Зара Якоб, обеспечив себе тыл в своем домене, от­правился в 1436 г. в Аксум для торжественного помазания на царство на том священном месте, где был помазан первый «соломонид» Менелик I, сын царя Соломона и царицы Савской. Это показывает, насколько прочно ко времени Зара Якоба юж­ная династия потомков Иекуно Амлака присвоила себе «соломоново» происхождение и возвышенное представление о харак­тере собственной власти, изложенное в «Славе царей». Тем не менее, когда «воцарившись, царь наш Зара Якоб сошел в об­ласть Аксума, прибыл в нее и благоустроил ее установления», он «обновил духовенство и исполнил чин пострижения, как его предки» [24, с. 78], не только для того, чтобы подтвердить свое «соломоново» происхождение.

Одновременно Зара Якоб, подобно своему знаменитому пред­шественнику — царю Амда Сиону, поставил себе целью надеж­но упрочить свою власть в Тигре, подчинив местных феодалов представителю собственной царской администрации. Он учредил особую должность бахр-нагаша (букв, «правителя моря»), ко­торого поставил своим наместником надо воем Тигре: «Бахр нагаша он возвеличил и возвысил весьма пред всеми наместни­ками. Он подчинил себе сеюмов Сирэ и Саравэ (Сэраэ. — С. Ч.), двух кантиб Хамасена и сеюма Бура. Всех их он дал ему под начало и поставил его главою над ними» [24, с. 68].

Три года, которые Зара Якоб провел в Тигре, были годами активной царской деятельности. За это время он принял омаж от евстафиан, за которых его принес по совету аввы Ноба на­стоятель монастыря Дабра Марьям авва Габра Крестос, за что царь был к нему «благорасположен» [78, с. 229]. Тогда же За­ра Якоб установил дружественные отношения с мамлюкским султаном Барсбеем (1422—1438), послав ему в 1438 г. дары и получив из Египта сразу двух митрополитов — Михаила и Гав­риила, — случай, дотоле беспрецедентный в Эфиопии, всегда имевшей только одного митрополита.

Подобный дипломатический ход подорвал политическое влия­ние митрополичьего престола в Эфиопии, пожалуй, сильнее, не­жели все усилия (главным образом насильственного характе­ра) предшественников Зара Якоба. Об этом свидетельствует та уступчивость в вопросе субботствованил, которую в дальнейшем проявили Михаил и Гавриил, хотя прежде египетские митропо­литы твердо держались александрийских правил и клеймили сторонников субботствования как иудействующих.

Церковная активность Зара Якоба в Тигре была далеко не случайной и, строго говоря, отнюдь не только церковной по сво­ей сути. Антифеодальное брожение в Тигре не прекратилось ни с дарованием царем Давидом указа в пользу евстафиан в 1404 г., ни с принесением ими омажа Зара Якобу. По мере того как евстафиане, упорно отстаивая свое субботствование, во всех остальных отношениях все больше склонялись к примире­нию с царской властью и отказу от принципов нестяжания, другая «ересь» набирала силу в Тигре. Это — учение стефанитов_? названных так по имени своего учителя Стефана ⁸.

Стефан родился в 1394 г. В Тигре в области Агаме и принял постриг в монастыре Самуила Кваяцкого, ученика и постри­женца Мадханина Эгзиз Банкуалыского, основателя тигрейско-го общежительного монашества устава св. Такла Хайманота. Стефан довольно скоро проявил себя как выдающийся подвиж­ник и богослов и был рукоположен митрополитом Варфоломеем сначала в сан диакона, а впоследствии и иерея. Этот много­обещающий ученик Самуила Кваяцкого скоро возглавил тот протест против монастырского стяжания, который зрел в среде тигрейского общежительного монашества, и стал публично об­винять «старцев» в отходе от предписаний Св. Писания и апо­стольских постановлений. Стефан и его последователи отказа­лись не только общаться и трапезовать со стяжателями, но да­же причащаться и сослужить с ними литургию и ушли из Кваяц­кого монастыря на запад к р. Тзкззе.

Самуил Кваяцкий не смог подавить этого протеста, хотя и заточил Стефана с его последователями, которые, однако, ско­ро были освобождены по ходатайству наместника Сирэ, весь­ма сочувствовавшего идее монастырского нестяжания. На но­вом месте Стефан разделил монахов по 12 человек с «настав­ником» во главе, которые должны были существовать исключи­тельно трудами рук своих, возделывая землю без посторонней; помощи. Подобные монашеские коммуны были объединены в общину, однако Стефан, зная на собственном опыте как раз­растающееся общежитие благоприятствует монастырскому стя­жанию, строго заповедал, чтобы каждая коммуна не превыша­ла 12 человек. Если же она увеличивалась за счет пришель­цев, в которых не было недостатка, братии следовало разде­литься, и новая коммуна уходила возделывать землю в отда­ленные места.

Подобные принципы нестяжания и аскетизма, проводимые в жизнь, на общем фоне антифеодального протеста в Тигре не могли не получить политического характера, несмотря на всю аполитичность провозглашаемого лозунга «возвращения к чисто­те первобытной церкви». В самом начале 30-х годов XV в. на­стоятели общежительных монастырей в Сирэ вытребовали Сте­фана на суд к наместнику. Они обвиняли стефанитов в неува­жении к господствующей церкви и к игуменам общежительных монастырей, переманивании монахов и внесении смуты в мо­настырскую жизнь. Наместник Сирэ ^лаговолил нестяжателям-стефанитам, однако разбирательство приняло иной оборот, ко­гда игумены спровоцировали Стефана, закляв его именем царя. Стефан отверг заклятие, заявив, что власть бренных царей не имеет отношения к богословским вопросам. Это уже граничило с оскорблением величества, и прямолинейный Стефан перешел границу, сказав к тому же, что он почитает царя не как израилита (т. е. потомка царя Соломона и царицы Савской), а как христианского государя. А в этом качестве в богословских вопросах имя царя значит куда меньше имени святой церкви.

При столь опасном обороте диспута наместник Сирэ передал дело на царский суд. Царское разбирательство, происходившее в период правления малолетних детей Хэзбе Наня, оказалось вполне благополучным для стефанитов. При дворе в далеком Шоа не увидели большой разницы между стефанитами и евстафианами, которым указом от 1404 г. была дарована свобода вероисповедания. Поэтому и в отношении стефанитов был издан указ о том, что «всякий, кто желает следовать его (Стефа­на.— С. Ч.) учению и этой области или в другой, волен делать это свободно» [75, с. 108].

Сравнительное благополучие стефанитов, омрачаемое лишь ненавистью общежительного монашества, относительно которо­го, впрочем, они сами придерживались самого нелестного мнения, длилась недолго, до прихода царя Зара Якоба в Тигре в 1436 г. В отличие от евстафиан стефаниты не принесли омажа царю по случаю его торжественной .коронации в Аксуме и, как доказали дальнейшие события, не собирались идти навстре­чу заманчивым предложениям царской власти. Когда общежи­тельные «старцы» решили воспользоваться пребыванием Зара Якоба в Тигре и возобновить на суде свой диспут со стефанитами, царь не стал опешить с решением, и постарался подроб­но ознакомиться со взглядами стефанитов. Для этого он велел СтефаЯу заседать в чиеле 12 судей, которые вели разбиратель­ство дел под председательством самого царя. Однако Стефан хранил полное молчание, а на вопрос, отчего он уклоняется от участия в суде, ответил: «Нам запрещено участвовать в судах мира сего. И я пришел сюда не для этого, а потому, что ты призвал меня по делу веры и духа. А судить по Пятикнижию и Книге царств — дело правителей сего мира» [75, с. 109].

Такое отделение церкви от государства при полном сохра­нении независимости первой от последнего совершенно не вхо­дило в планы Зара Якоба, стремившегося утвердить свой сюзе­ренитет над церковниками. Поэтому царь не стал далее мед­лить с судом, где позиция Стефана и его последователей обна­ружилась со всею ясностью. На обвинения со стороны игуме­нов общежительных монастырей Стефан отвечал, что «они ос­тавили свой обет и вернулись в мир. Я им не общник», имея в виду их заботы по стяжанию монастырских земель и угодий. Одновременно Стефана обвинили в том, что соблюдая субботы, он не празднует воскресенья, и хотя он отрицал это, приговор судей гласил: «Он должен умереть, ибо не блюдет воскресенья. Он не подчиняется повелениям царя и не простирается (пред ним) ради чести его» [75, с. 110]. Однако Зара Якоб счел за благо ограничиться бичеванием упорного монаха.

Возможно, умеренность наказания была вызвана и тем, что у стефанитов были свои покровители, о чем свидетельству­ет безуспешное ходатайство за мих перед Зара Якобом намест­ника Тигре. Вскоре царь сделал еще одну попытку примирить стефанитов и заставить их признать церковный авторитет цар­ской власти. Тогда он призвал Стефана на собор всех церков­ников Тигре, где должен был обсуждаться вопрос о Дабра Сио­не, как об этом повествует «Хроника Зара Якоба»: «Ради этого он собрал много монахов, учредил монастырь, поставил настоя­теля, которого наименовал старейшиной Аксума, и дал много земель, именуемых землей Надер. Сие сотворил он из любви к владычице нашей Марии, да будет память о нем и его сыне и сынах сынов его. Он созвал игуменов и поселил там. И дал он еще для церкви много одежд и золотой утвари и обновил все древние установления» [24, с. 69].

Таким образом, Зара Якоб своей царской властью реоргани­зовал и упорядочил не только административное управление области Тигре, поставив во главе ее бахр-нагаша, но и орга­низацию беспокойной тигрейекой епархии, столь богатой ереся­ми, подчинив ее Дабра-Сионскому монастырю. В отличие от Амда Сиона, также уделявшему Тигре особое внимание, кото­рый стремился «сосредоточивать в своей семье» земельные вла­дения в Тигре, Зара Якоб старался, не захватывая земель в доманиальное владение, утвердить там собственную царскую ад­министрацию. Он желал иметь Тигре под своим бдительным присмотром и, получив на четвертом году царствования двух митрополитов, Михаила и Гавриила, определил им епархии в Амхаре и Шоа, поставив над Тигре своего человека — «старей­шину Аксума». Однако, если евстафиане согласились на при­мирение с царской властью, отказавшись от идей нестяжатель­ства, стефаниты остались непоколебимы.

Стефан, твердо отстаивавший независимость церкви от цар­ской власти, отказался явиться на собор по приказу земного царя, и Зара Якоб велел наместнику Сирэ привести его силою. Далее, когда царь, желая объединить всех церковников в стройную организацию, целиком и полностью зависимую от цар­ской власти, провозгласил в качестве объединяющего начала но­вый для Эфиопии сугубый культ девы Марии и страстей господ­них, только Стефан осмелился прямо воспротивиться царско­му покушению на церковный авторитет и решение богословских вопросов. «Верую в отца и сына и святого духа и поклоняюсь им. И ничего не прибавлю... из любви к владыкам земным», — заявил он [75, с. 111]. Его тут же обвинили в непочитании бо­городицы и креста, объявили его вместе с его последователями, «врагами Марии», бичевали и сослали в Гватр, где он и умер.

На стефанитов начались гонения. Так, уже в начале своего царствования Зара Якоб показал свою решимость и способ­ность к «реорганизации церкви и полному переосмыслению ее роли в государстве».

Способность Зара Якоба проявилась не только в готовно­сти сурово покарать непокорных, но и в умении привлекать к себе сторонников из церковной среды, далеко не однородной и в организационном отношении разъединенной. Сам царь, не­смотря на свое благоволение евстафианам, отнюдь не был приверженцем церковного нестяжания. Что же до пуристических тенденций, весьма заметных как у евстафиан, так и у стефанитов, которые выражались в их стремлении полностью отмеже­ваться от «недостойных» и не быть им общниками ни в мона­стырском быту, ни в литургии, ни даже в причастии, то подобному разделению церкви Зара Якоб противился самым ре­шительным образом. Такой раскол (и это отчетливо прослежи­вается на примере стефанитов), проводимый последовательно, утверждал независимость подобных пуристических сект не толь­ко от господствующей церкви, но и от царской власти. Аскети­ческие идеалы, провозглашаемые подобными сектантами, уди­вительно быстро распространялись среди населения и станови­лись знаменем антифеодального протеста.

С этим царская власть мириться не могла. Она стремилась отнюдь не к расколу церкви, а напротив, к ее объединению под своим началом и политическим руководством. Монастырское стя­жание отвергалось при дворе лишь постольку, поскольку оно вело к экономической, а далее и к политической независимо­сти конгрегации. То же самое стяжание всячески поощрялось и стимулировалось, если монахи «держали землю от царя» и признавали свою вассальную от него зависимость. В политиче­ском отношении церковный гульт в глазах царя мало чем от­личался от гульта светского — это было феодальное держание, за которое держатель был обязан своему сюзерену в первую очередь службой.

Именно раздачей и учреждением церковных гультов Зара Якоб и занялся на обширных землях юга после того, как на севере он «обновил все древние установления и даровал ра­дость и вернулся в мире» [24, с. 69]. Так, в земле Цахая в Амхаре он выстроил две церкви — Макана Голь и Дабра Нагуадгуад, «и дал землю, да будет им наделом. Устроил и мона­стырь из монахов Дабра Либаноса и дал им много земли» [24, с. 70]. Затем Зара Якоб воздвиг церковь Макана Марьям в своем домене в Даго, наделил ее землей и отдал в удел «ца­рице слева Фера Марьям... да будет ей на поминовение и ме­стом погребения» [24, с. 70]. Все эти церкви посвящались бо­городице, равно как и храм Дабра Метмак, построенный царем в Тегулете в 1443 г. вместо одноименного храма, разрушенного мусульманами в Египте. Так Зара Якоб учреждал новые храмы и монастыри, обязанные ему не только своим происхождением, но и соблюдением вассальной верности, распространяя одновре­менно культ девы Марии.

Насколько плодотворной оказалась эта его деятельность с очевидностью обнаружила последовавшая война с Ахмадом Бадлаем, потомкам непримиримой мусульманской династии в Адале, которого эфиопская «Хроника Зара Якоба» всякий раз именует не иначе как «скотом Бадлаем». Перед выступлением в поход царю «принесли послания от святых Дабра Либаноса и других многих, к которым он посылал: „не бойся, ибо бог услышал молитву святых, ты получишь победу и поразишь си­лою ббжиею врага твоего"» [24, с. 71]. Так Зара Якоб активно вовлекал монастырское монашество в государственную полити­ку, требуя от них той вассальной службы, которую они могли нести и за которую они держали свои гульты от царя, т. е. молитв и преданности.

Иногда эта служба очень напоминала ту военную службу, которую должны были нести светские вассалы. Из описания ре­шающей битвы, в которой войска Ахмада Бадлал были разби­ты, а сам он погиб, можно заключить, что многие церковники как верные вассалы сопровождали царя и в походе: «Прибли­зился и подошел царь наш Зара Якоб и поверг часть войск этого неверного. Затем один муж пустил стрелу в лицо окота Бадлая, но окот Бадлай сломал своею рукою эту стрелу и при­близился к царю, хотя схватить его в гордыне своей, за что и поверг его бог под руки его: он пронзил его копьем в шею так, что рассек гортань. И все бывшие с ним смеялись над ним, а царь Зара Якоб возгласил имя троицы. После этого бежали все мусульмане и преследовали их христиане, избивая острием ме­чей и копий и повергая в пропасть... Увидев это, царь радовался и ликовал весьма и подумал: „сегодня (воистину радость; вои­стину дивна слава рождества его" — это был день рождества господа нашего Иисуса Христа, 29 Тахсаса... Много священни­ков пришло, поя песнопения и радуясь; мужчины и женщины собрались по своим городам, пляша и воздавая славу господу» [24, с. 72—73].

Как писал Таддесе Тамрат, «весьма характерно, что Зара Якоб полностью использовал пропагандистскую ценность свое­го успеха и, включенный в сборник „Чудес Марии'', он стал, пожалуй, самым знаменитым походом в истории христианского царства» [78, с. 263]. Действительно, разгром Ахмада Бадлая получил в эфиопской историографии непропорционально широ­кое освещение, с включением множества чудес и рассказов о бо­жественной помощи христианскому царю и его воинству. Столь значительное место этого события в эфиопской монастырской исторической традиции объясняется заботами самого Зара Яко­ба: «Затем отрубили голову этому неверному, руки и ноги и все тело его рассекли по членам и царь разослал их по всем городам: голову — в Амбу, а другие члены в Аксум, Манхадбэ, Вашль, Джеджено, Лаво, Виз, а в Дабра Нагуадгуад отправил его убранство, копье, кинжал, зонтик и святилище со всеми на­рядами его жены. Дабра Метмаку, Сиону и другим монасты­рям он дал из его имущества различные цветные камни. На ос­тавшиеся члены его все люди эфиопские набросали камни» [24, с. 73].

Здесь показательно не столько желание эфиопского царя отпраздновать свою победу (что широко делалось и раньше, например, после убиения Саад эд-Дина воинами царя Давида в Зейле), сколько отчетливое стремление Зара Якоба подчерк­нуть и закрепить при помощи феодального ритуала раздела добычи вассальное подчинение монастырей государю. «Духовные вассалы» Зара Якоба служат своему сюзерену молитвами и участием в походе. Победоносный царь считает необходимым вознаградить этих вассалов частью захваченной добычи, по­добно тому, как это было принято делать в отношении светских вассалов, являвшихся со своими войсками на войну по при­зыву сюзерена. Из повествования царского хрониста достаточ­но ясно следует, что такие царские дары монастырям рассмат­ривались при дворе как вознаграждение за службу: «И когда возвращался царь наш Зара Якоб оттуда в великой радости, встретили его священники с пением, прибывшие из всех мест, и монахи Дабра-Либаносские с их настоятелем аввой Андреем; раньше эти монахи посылали к нему пожелания, чтобы он одер­жал победу. И царь дал для церкви много даров — 150 унций золота, 30 шелковых тканей с золотом, 7 священнических шел­ковых облачений, 7-золотых кропил и много вещей, две тысячи быков, и заключил с монахами завет и ел в их обители, кото­рой пожаловал 100 мер земли Алат, да будет для празднова­ния памяти 29-го числа каждого месяца ради чести рождества господа нашего Иисуса Христа, ибо в этот день он обрел побе­ду. И это установление пребывает доселе» [24, с. 79—80].

Как это всегда бывало в жизни эфиопской феодальной мо­нархии, военный триумф обычно приводил к значительному ук­реплению царской власти. Однако Зара Якоб в этом отношении превзошел, пожалуй, всех сбоих предшественников: чего стоит один его завет с дабралибаносцами о ежемесячном празднова­нии в церквах дня его победы над Ахмедом Бадлаем! ⁹ Свой успех Зара Якоб поспешил закрепить и прямо с поля боя от­правился объезжать пограничные области, повсюду занимаясь храмовым и монастырским строительством: «После этого воз­вратился царь наш Зара Якоб в радости и веселии и, прибыл в землю Фатагар, именуемую Тельк, где он некогда родился ¹⁰_, жил и начал строить храм Михаилу. Давид, его отец, живя здесь, устроил много насаждений, именуемых Ялабаша. Здесь он выстроил великий храм и назвал его Мартула Микаэль, а нижний — Ацада Микаэль. Над обоими поставил одного прото­иерея, и дал им различные хорошие установления. И велел он скоро окончить их построение, без замедления на многие дни, и бог исполнил для него по желанию помышления его... Затем он прибыл в землю Энзарда и выстроил там храм, который на­звал Дабра Сехин, в который назначил дабтара и певцов и про­чих, способных отправлять богослужение. И дал им надел на содержание. Еще дал много земли в память Марии и царя в праздники их. И исполнив все для установления духовенства и устава церкви, ушел в мире» [24, с. 73—74].

Эти царские щедроты имели определенную цель, которая об­наружилась в 1450 г., когда Зара Якоб созвал собор в недавно построенном им Дабра Метмаке по вопросу субботствования и лиц Св. Троицы. В отличие от своего отца, Давида, устранив­шегося от участия в соборе 1400 г., Зара Якоб сам председа­тельствовал на соборе в Дабра Метмаке и твердой рукой на­правлял богословские дискуссии. Собственно говоря, спорить было уже не о чем: действительное примирение евстафиан с царской властью состоялось еще в Тигре, где они принесли омаж Зара Якобу и отказались от принципа нестяжательства, приняв от царя значительные земельные пожалования. Полити­ческое влияние митрополичьего престола, всегда сурово осуж­давшего субботствовавие, резжо пало с тех пор, как в Эфиопии стало два митрополита, Михаил и Гавриил, и две митрополичьи кафедры в Амхаре и Шоа. В то же время всем было прекрас­но известно, что субботствованию благоволит сам царь, который еще в 1442 г. послал эфиопским святогробцам в Иерусалим кни­гу «Синодос» (эфиопская разновидность нашей Кормчей) с припиской: «Посылаю вам книгу Синодос, дабы обрели вы в ней утешение относительно дней первой субботы и воскресенья» (цит. по [78, с. 229]).

Таким образом, Зара Якобу, принявшему омаж от евстафи­ан, заключившему «завет» с дабралибаносцами и полностью подчинившему своему политическому господству египетских митрополитов, не составило большого труда официально закре­пить и а соборе в Дабра Метмаке как празднование «двух суб­бот», так и то примирение с евстафианами, которое фактиче­ски было достигнуто еще в бытность царя в Тигре. Если царь Давид в свое время уклонился от участия в соборе по поводу субботствования в 1400 г., чтобы затем помиловать евстафиан от своего имени, то Зара Якоб, лично председательствуя на со­боре 1450 г., в своей «Книге света» приписал примирение с ев­стафианами деятельности некоего безымянного «митрополита»: «Так, при содействии митрополита было восстановлено единство церкви, за что нельзя в достаточной мере возблагодарить неза­служенную милость Божию» (цит. по [20, с. 176]).

Впрочем, до подлинного единства церкви было еще далеко. Если евстафиане пошли на примирение с царской властью, кото­рая, в свою очередь, обеспечила им свободу субботствования и примирение с господствующей церковью, то стефаниты и после смерти своего учителя продолжали неуклонно следовать своим принципам, несмотря на все гонения. Отношение Зара Якоба к стефанитам после собора в Дабра Метмаке хорошо описал Таддесе Тамрат: «После этого великого достижения он не соби­рался терпеть в своем царстве другой религиозный раскол, ос­нованный на региональных привязанностях. Такая политическая подоплека стефанитокого движения, равно как и вызов его вла­сти, брошенный лично Стефаном,— вызов, который поддержали стефаниты в особенности в Тигре,— сыграли важную роль в от­ношении царя к новой секте. Новый культ девы Марии дал лишь удобный повод для преследования стефанитов. В сущно­сти, отказ дочитать деву Марию и крест были не единственны­ми „ересями", в которых обвинялся Стефан, равно как и то, что стефаниты были не единственной труппой, воспротивиншейся введению нового /культа. Более того, в хрониках Зара Яко­ба и в рассказах о чудесах девы Марии — налицо явная попыт­ка преувеличить религиозные мотивы для его беспощадных действий, направленных против стефанитов. Именно благодаря такой характерной религиозной пропаганде эта секта стала столь известной впоследствии. Тем не менее, несомненно, что в своих далеко идущих политико-религиозных преобразованиях Зара Якоб интересовался этим движением прежде всего с по­литической стороны» [75, с. 111—112].

С этой политической стороной, равно как и с широкой под­держкой стефанитов местным населением, Зара Якоб мог хоро­шо ознакомиться еще во время своего пребывания в Тигре в 1436—1438 гг. Однако тогда главной его щелью было покончить с относительной автономией этой провинции и надежно вклю­чить ее в состав царства в административном и церковном от­ношениях. Именно на это были направлены его мероприятия по реорганизации и централизации как светского, так и церков­ного аппарата в Тигре. В тогдашних условиях Зара Якоб не рискнул раздражать тигрейцев решительными преследованиями Стефана и его сторонников, хотя антигосударственная направ­ленность этого движения была уже вполне понятна царю.

Обстоятельства переменились в 1454г. Торжественно отпразд­новав по всей стране ^победу над Ахмадом Бадлаем в 1445 г. и проведя собор в Дабра Метмаке в 1450 г., Зара Якоб по­чувствовал достаточно сил и уверенности для расправы со стефанитами: «Через несколько дней восстали чада Стефана, кото­рые говорили: „мы не кланяемся владычице нашей Марии и кресту сына ее". Посему поставил их царь пред собою, допро­сил об их учении и, заставив вести прение со своими пресвите­рами, победил их и посрамил. Но они не оставили нечестия своего. Тогда царь, собрав всех людей христианских и странни­ков, пришедших из Иерусалима, велел предать их суду. И осу­дили их каждого на многообразные мучения, пока не умрут. Тогда отрезали им носы и языки и побили камнями 2 Якатита. Чрез 38 дней после побиения, 10 Магабита, в праздник креста сошел свет и. оставался много дней, будучи видим по­всеместно. Посему он полюбил это место и назвал его Дабра Берхан („Гора света".— С. Ч.) и выстроил здесь храм... И он прочно поселился в Дабра Берхане и в нем утвердил установ­ления царства» [24, с. 74—80].