С. В. Букчин. Ревнитель театра 5 Читать Легендарная Москва Уголок старой Москвы 48 Читать Мое первое знакомство с П. И. Вейнбергом 63 Читать М. В. Лентовский. Поэма

{688} В старое время¹⁵⁶⁷

Мое первое воспоминание о театре смутно и ярко в одно и то же время.

Мне года 4, лет 5.

Большой театр.

Мы сидим в ложе.

Я видел какой-то странный спектакль.

Царь в короне, остался за опущенным занавесом и кричал:

— Караул.

Какая-то молодая дама, которая мне показалась очень красивой, лежала на кушетке.

А потом ее увез какой-то очень красивый молодой человек.

Но больше всех мне понравился Орест.

Он был меньше всех.

Ходил впереди всех.

И мне это очень нравилось.

Я думал, что он такой же маленький мальчик, как и я.

И мне казалось;

— Что он самый главный!

Я, кажется, этим даже гордился.

Затем, когда мне было лет десять-двенадцать…

Мальчики в 10 – 12 лет глубоко презирают себя пятилетних…

Я относился к этим воспоминаниям, как к вздору.

«Младенцу приснилось».

Ну, где же это цари в коронах кричат «караул»? Затем, когда мне было лет пятнадцать и я у Лентовского увидел «Прекрасную Елену», я:

— Всех узнал.

Я видел в Большом театре «Прекрасную Елену»¹⁵⁶⁹.

И судя по тому, что Менелай в финале оставался за опущенным занавесом и продолжал кричать «караул», когда спектакль уже кончился, — «Елена» шла в исполнении богов Малого театра с «трюками» и «фортелями» невообразимыми.

Кого играл Живокини¹⁵⁷⁰, я, конечно, не помню и не знаю.

Но, наверное, играл.

Одни и те же актеры играли тогда:

— В Большом театре оперетку, в Малом — Островского.

И играли превосходно.

Ведь это был «золотой век» Малого театра.

Искусство перевоплощения стояло, значит, необыкновенно высоко.

{689} Попробуйте сейчас и скажите:

— Господа, через неделю сыграйте «Гамлета».

Невозможно!

Этот не умеет носить костюма.

Этот — шпаги.

Этот не умеет читать стихов.

Этот не может петь.

Эта говорит:

— Помилуйте, только все время и думай: не упала бы корона! Какая тут игра?!

Ни техники.

Ни искусства перевоплощения.

Актер играет самого себя. Себя с усами, себя с бородой. Себя в пиджаке, себя во фраке, себя в сюртуке.

Одна и та же манера держаться, говорить, объясняться в любви. Одни и те же жесты, одна и та же манера «трагически вращать глазами».

Афиша не нужна.

Вы сразу видите:

— Кто это?

И знаете, что он сделает, как повернется, сядет, поцелует руку.

Все! До тошноты!

Случая, который был с Решимовым, когда его, в бенефис, в «Вакантном месте»¹⁵⁷¹, публика не узнала и потому не встретила аплодисментами, — сейчас не повторится.

Мы изгнали из театра:

— Разнообразие.

Изгнали водевиль, веселую комедийку «для финала».

Прежде актер играл трагедию, оперетку, драму, водевиль, комедию, то, что сейчас мы называем фарсом, — вроде «От преступления к преступлению»¹⁵⁷².

И был превосходен в Оффенбахе и в Островском.

Талант гранился, как брильянт.

58 граней.

И каждая грань горела.

Теперь он гранится, как алмаз.

И получается плоским, тусклым.

Вот то, что приходит в голову:

— Как посравнишь век нынешний и век минувший¹⁵⁷³.

Теперь в театре вас не ждет «неожиданности».

Никогда и никакой.

Вы все знаете вперед, что будет и как будет. Достаточно прочитать афишу.

{690} Зеркало жизни¹⁵⁷⁴

Скоро здороваться будут:

— А! Доброго здоровья! Как похаживаете в театр?

— Да благодарю вас! Слава Богу! Каждый день. Вы как?

— Да вот тут как-то два дня не был. А то каждый день!

— Ну, и слава тебе, Господи! Очень рад!

В Петербурге восемь больших драматических театров¹⁵⁷⁵, не считая маленьких, клубных, сцен.

В Москве, кажется, что ни улица, то в конце непременно театр.

В провинции, говорят, не запомнят таких хороших театральных дел.

«Театр — зеркало жизни».

Похорошело, что ли, так наше общество, или просто ему делать больше нечего, что оно только и делает, — смотрится в зеркало?

Для друга театра явление, конечно, отрадное.

Моралист может заметить:

— Взрослое общество могло бы и другое дело себе найти!

Мы берем факты такими, каковы они есть.

Общество смотрится в театр. Заглянем:

— Что за изображение?

Чем должна быть современная пьеса?

То есть пьеса, отвечающая современным литературным и сценическим требованиям публики.

Пьеса, которая представляла бы собою не только эффектное и занимательное зрелище, но и составляла бы событие в литературе и театре.

Заставляла бы о себе говорить самую интеллигентную часть интеллигентной публики.

— Скажите, что автор хотел сказать? — спрашивают после первого представления новой пьесы.

— Ей-Богу, не знаю.

— Какую мысль он проводит?

— Кажется, никакой мысли!

{691} — Позвольте! Да что же есть в этой пьесе?

— Батюшка! А настроение?!

Пьеса «в четырех актах и семи картинах» больше не существует. Есть пьеса «в четырех туманах и восемнадцати настроениях».

— В ней интересны некоторые «зигзаги мысли»! — как пишут нынче в рецензиях.

Добрая старая комедия, где даже в заглавии ставилась подходящая пословица:

— Вот, мол, господа честные, какую мысль желаю я провести! Заранее знайте! Смысл басни сей таков.

Она умерла.

Публика расходится с очень модной пьесы г. Плещеева «В своей роли»¹⁵⁷⁶.

— Что же хотел сказать автор? Может кокотка идти на сцену? Не может?

— Ах, Боже мой! Ни то ни другое. Он просто дал настроение.

Вы задумываетесь над участью «жрицы веселья». И жаль ее, и что же, на самом деле, для нее можно сделать? Вот выход! И у вас в душе остается тяжелое настроение. Вот это настроение и остается у вас от пьесы. «И так плохо и этак нехорошо».

Публика ищет настроения.

Критика говорит:

— Пьеса туманна, но в ней есть настроение.

Литераторам и артистам остается давать «настроение».

Настроение!

В Париже, на бульваре Клиши, есть знаменитый «кабачок смерти». Вы заходите туда, садитесь за фоб, перед вами зажигают тоненькую восковую свечечку, как перед покойником.

Вы смеетесь.

Как вдруг откуда-то из низа потянуло сыростью и холодом.

Словно могила раскрылась под ногами.

Ваша дама трусливо поджала ножки, побледнела, шепчет трясущимися губами:

— Уйдем отсюда!

Это — настроение.

В театре г жи Яворской идут «Ночи безумные» гр. Л. Л. Толстого, «сына своего отца»¹⁵⁷⁷.

Героя «охватывает» поцелуйное бешенство под влиянием благовонных ночей Неаполя.

И когда поднимается занавес, в зрительном зале пахнет курящимися «монашками».

Это и есть благовоние итальянской ночи!

{692} — Необходимо создать настроение, которое губит героя.

И зажигают десяток «монашек».

— Погибай!

Это, однако, оттого, что дела театра пока еще не особенно блестящи.

При более блестящих делах «настроение» будет создаваться более могущественными средствами.

Под креслами в партере будут разложены раковины от устриц.

Чтоб пахло морем!

Скрытые в рампе тайные пульверизаторы будут «напоять» воздух духами Брокар и К^о.

Когда в пьесе говорят о вреде курения, капельдинеры тайно из рукава будут курить «Aquilas Imperiales» — 115 рублей сотня, и наполнять воздух благоуханием сигар.

Какая гамма! Какой аккорд настроений!

Прежде в пьесах главным лицом был любовник, герой, фат, ingenue, grande-coquette, драматическая героиня.

Теперь пишут:

— Особенно хорошо был сверчок. Успех сверчка, трещавшего за печкой, рос с каждым актом.

Аркадий Счастливцев, который умел «скворцом свистать, сорокой прыгать», получал бы великолепнейший гонорар и два бенефиса. Был бы первым персонажем.

— «Особенно сильное настроение создал в театре скворец, заунывно свиставший за сценой. В скворце мы узнали нашего неподражаемого артиста г. Счастливцева. Говорят, что в свой бенефис он будет за сценой сорокой прыгать. Билеты все проданы».

Ах, живи Аркадий в наше время!

Как бы он сказал Геннадию Демьяновичу Несчастливцеву:

— Ведь актер-то нынче не в моде!

— А что у тебя там в узле?

— Настроения с, Геннадий Демьянович!

— А драм у тебя нет?

— Драм, Геннадий Демьянович, нет! Одни настроения!

— И охота тебе, вместо пьес, настроения носить?

— Публика требует, Геннадий Демьянович!

Пьеса г. Федорова «Старый дом» не имела успеха на Александринской сцене¹⁵⁷⁸ потому, что в постановке не было надлежащего настроения.

В пьесе-то есть настроение, в постановке — не передано!

При поднятии занавеса со сцены из скрытых потайных люков несет затхлостью и плесенью.

Вообще носу я придаю в театре большое значение. Нос до сих пор ничего не делал в театре. Действовали на зрение, на слух. А нос, что он делал? Сморкался во время самых сильных монологов и мешал? Надо заставить и его, бездельника, работать! Пусть способствует передаче настроения.

Итак, все носы приходят в скверное настроение, потому что со сцены пахнет затхлостью, плесенью и гнилью.

По стенам бегают пауки, ясно различаемые в бинокли.

Во время реплики М. Г. Савиной¹⁵⁷⁹ публика видит, ясно видит, как с потолка спускается паук и заползает почтенной артистке за воротник.

Все зрительницы нервно поводят плечами, словно и им заполз за корсаж паук.

И вот тогда-то, когда г жа Савина скажет:

— Какой это старый, старый, старый, старый, старый дом!

Вот это настроение!

— Знаете ли, — говорит зритель, выходя с первого представления новой пьесы «в четырех туманах и 18 настроениях», — смотрел, смотрел я — и вдруг мне в голову мысль: «Да стоит ли жить? А не застрелиться ли?» Взглянул на соседа — и обмер: «Да у него в глазах та же мысль!»

Вот это называется «настроением». И актеры для таких пьес нужны совсем другие. Где ты «первый любовник» добрых старых времен? Классический первый любовник!

— Сюртучок с иголочки, на левой ручке перчаточка.

Цилиндр словно только что вычищенный ваксой. Сверкавший до боли в глазах. Он снимал цилиндр не иначе, как входя в гостиную, становился на одно колено.

Хватался за завитую голову.

И был неотразим.

Где ты «фат»? Фат, от которого на полверсты разило сердцеедом! Который имел такие жилеты, что, — выйди в таком жилете на улицу, возьмут в полицию!

— За появление в маскарадном костюме в неположенное время. Где классический «простак» в белокуром парике, которого театральные парикмахеры так мило называли «городской блондин»?

Как просто и ясно было все тогда в жизни и на сцене.

{694} Комик надевал «толщинку» и прилеплял две котлеты вместо бакенбард.

Ingenue comique перед выходом на сцену завязывала губки бантиком. Ingenue dramatique начинала страдать еще до поднятия занавеса.

Драматическая героиня, выходя на сцену, «метала взор». И вы сразу видели, что она:

— Все поняла.

Теперь не то.

— Иван Иванович гримируется!

Он кладет на полпальца белил. Сверх белил густо пудрится самой белой пудрой.

Это — любовник. Это — герой.

— Голландской сажи Ивану Ивановичу.

— Иван Иванович сделает черные круги вокруг глаз.

Он идет изображать героя нашего времени.

— Иван Иванович, приготовьтесь, скоро ваш выход!

У Ивана Ивановича начинает дергаться половина лица. У Ивана Ивановича начинается Виттов пляс¹⁵⁸⁰.

— Я… я… я… готов!

И в антракте к нему бегут знакомые.

— Поздравляю!

— Колоссальное впечатление!

— Удивительно нервно!

— Ах, какой вы неврастеник!

Рецензент отмечает на манжетах:

— Успех колоссальный: после второго акта у трети театра началась Виттова пляска.

Театральные хроникеры бегут:

— Сколько истерик? Сколько истерик?

Правда, что одного господина вынули в гардеробе из петли? Хотел повеситься на вешалке! «Знатоки» изумляются:

— Какая сила! Какая сила!

— Какая сила в изображении полного бессилия!

И самый «фурорный» артист в России г. Орленев¹⁵⁸¹.

Актер, который, как никто, изображает полное нравственное бессилие.

— Я нервно-салонный актер! — с гордостью говорил мне на днях один артист.

И вы часто услышите похвалу:

— Ах, это такой, такой неврастеник!

{695} В театральном бюро скоро будут вывешивать объявление: «Неврастеник ищет места. 500 рублей в месяц, два бенефиса. Жена — истеричка».

И антрепренер станет набирать труппу:

— Первого неврастеника, второго неврастеника. Истеричку с большой истерией.

— С большой истерией трудно найти с. Все нарасхват. Не возьмете ли… Есть психопатка одна.

— Психопаток взяли трех. Нет, уж вы мне хоть на гастроли истеричку с большой истерией дайте. С малой истерией у меня жена. Публика очень любит. А такой-то хорош?

— Нервы — мочала.

— Давайте! Давайте! Его на застрастку!

Слава Богу! Труппа для «пьес с настроениями» готова. Если старый афоризм верен и сцена — зеркало жизни, «на зеркало неча пенять»¹⁵⁸².

Такою отражение.