{696} Последний русский актер1583

{696} Последний русский актер¹⁵⁸³

— Последнего русского актера.

Новорожденного.

Ему 20 лет. Прекрасный возраст!

У него длинные белокурые волосы, закрывающие уши, как у танцовщицы Клео де Мерод. И уайльдовское лицо¹⁵⁸⁵.

Еще несколько лет тому назад это возбуждало любопытство. Теперь примелькалось:

— Слишком много носят.

Слишком много «уайльдов»!

Все, что было до него, он признает:

— Никуда не годным.

Пьесы, постановки, игру.

Авторов, режиссеров, актеров.

Будет стремиться:

— Внести что-то новое.

Необходимо ненавидеть старое.

Иначе не захочешь новизны.

Он глубочайше уверен, что:

— Театр переживает кризис.

— Театр гибнет.

Он добавляет:

— Театр, как таковой.

Хотя при чем тут «как таковой» — неизвестно.

Так умнее!

Он особенно любит говорить о театре.

Больше даже говорит о театре, чем играет.

И говорит не в каких-нибудь трактирчиках, как прежде.

А на разных «вторниках», «средах», «четвергах», «пятницах», «субботах», «воскресеньях», «понедельниках».

В Политехническом музее¹⁵⁸⁶, в других местах, где собираются люди, которым решительно:

— Не на что убить время.

Послушать его:

— Театр гибнет.

— Театр уже погиб.

И это заставляет с большей надеждой взирать на него.

— Может быть, он спасет?

— Пьяный, безграмотный народ.

Он терпеть не может того, что существует:

— Старье, которым завалены казенные сцены.

— Жалких ремесленников, которые играют на частных, чтоб не сдохнуть с голода!

Это прекрасно.

Будьте всегда недовольны существующим.

Недовольство — это самое плодотворное состояние человеческой души.

Недовольство — это беременность ума.

О старых актерах он слушает со снисходительной улыбкой.

О старом театре тоже.

— Такова была публика. Она ходила в театр смотреться в зеркало. И довольствовалась зеркалами, которые ее уродовали. Как кухарка, лучших не видевшая.

О старых «великих» он слушает, пожимая плечами: — Д да. Для своего времени, для тех требований это, вероятно, было удовлетворительно.

Он, собственно, желал бы, чтобы все это старое:

— Поскорей передохло.

Немножко каннибальски.

Но естественно.

Человечество делится, говорят, на два борющихся лагеря:

— Мужчин и женщин.

Каждый лагерь делится на два враждующих стана:

— Стариков и молодых.

Молодежь не может не ненавидеть стариков. Старики мешают ей жить:

— По-новому.

Если бы все старше сорока лет в один действительно прекрасный день сразу умерли, свет сделал бы скачок вперед на три столетия.

Новый актер клянется Комиссаржевской, которой никогда не видел, бредит Гордоном Крэгом, о котором знает мало, и Максом Рейнгардтом¹⁵⁸⁷, о котором, собственно, ничего не знает.

Он поклоняется:

— Режиссеру.

Этакому умиленному режиссеру, которых развелось теперь больше, чем актеров.

Который с особой сладостью, — словно в него положили четыре куска сахару, — рассказывает свои:

{698} — Настроения и переживания.

— Когда Константин Сергеевич (Станиславский) почесал левую бровь и сказал: «М да с!», это, знаете, было откровение… Откровение, говорю вам…

— Но в чем же откровение?

— Это, знаете, трудно выразить… Это настроение… переживание… открылись возможности… этакие достижения…

— Ей-Богу, ничего не понимаю!

— Очень о вас жалею! А мы поняли!

Старый актер с режиссером был на ножах.

— Не учи!

Новый считает шиком «смотреть на себя, как на глину».

— Лепите!

Это скверно.

Очень старо, но страшно умно:

— Не сотвори себе кумира!

Никаких кумиров!

Лежа ниц, не двинешься вперед. Куда, однако, вперед? Новый актер говорит:

— Публика ищет теперь в театре новых эмоций.

Но каких?

Не говорит.

Или секрет. Или не знает.

А откуда-то из глубины «прет», побеждает, вновь захватывает, заинтересовывает публику:

— Старый репертуар.

Настроения… переживания… достижения… скрытые возможности… Все это интересует только гимназистов, ходящих по контрамаркам. Все это, вероятно, хорошие вещи. Но их:

— Делать не умеют!

В искусстве важно не только:

— Что?

Одинаково, если не больше, важно:

Кто же этот новорожденный, последний господин сцены с прической Клео де Мерод и уайльдовским лицом? Действительно:

— Революционер?

Или только:

— Неуважай-Корыто?

{699} Письма

{700} Ф. И. Шаляпину¹⁵⁸⁸

1¹⁵⁸⁹
1 марта 1901 г.

Только сегодня мне передали Вашу записку¹⁵⁹⁰.

Хотел ехать сейчас к Вам, да боюсь: перед генеральной репетицией, может быть, Вы захотите отдохнуть.

Все идет превосходно. Вест театр по сумасшедшим ценам распродан. Секретарь говорит о Вас не иначе, как:

— E un grande artista!²

При этом таращит глаза и показывает рукой выше головы, что по-итальянски совсем уж очень хорошо.

Артисты, — я наводил справки, — говорят, что очень хорошо. Да что артисты! Хористы, — разве есть судьи строже? — хористы, и притом хористы-басы, отзываются с восторгом!

В «галерее» только и разговоров, что о синьоре Шаляпино¹⁵⁹¹.

Поздравляю с итальянской прибавкой.

Я устроил[ся] через знакомых и буду сегодня на репетиции, — но после репетиции, дяденька, никуда не пойдем.

Погода не та, да и время не то.

— Ты, старик, сначала спой, а потом и разговаривать будем! За сим, до свиданья. Крепко, дружески жму руку.

Свидетельствую свое почтение Вашей уважаемой супруге.

Ваш

2¹⁵⁹²
19 ноября 1901 г.

Гг. Габрилович и Клечковский специально едут в Москву, чтобы просить Вас участвовать в январе в концерте в пользу общества защиты детей от жестокого обращенья¹⁵⁹³.

«Жестокие, сударь, нравы в нашем городе»¹⁵⁹⁴, — и такое общество необходимее необходимого. Между тем, средства у общества очень {701} плохи, — и ему грозит закрытье. Вся надежда на этот концерт, на ваш талант, на Ваше имя.

Если Вы согласитесь, на ваших обычных условиях, принять участие в этом концерте — Вы сделаете доброе дело, и общество будет обязано Вам своим существованием.

Со своей стороны, старик, добавлю, что ежели ты, старик, в Питер приедешь, то я тебя, старика, уконтентую¹⁵⁹⁵.

Пищу примем в изобилье, а напоследок я, может быть, что-нибудь спою. Что будет тебе и в пользу и в удовольствие.

Я теперь исполняю рапсодию Листа. Запить можно. Две венгерки уж умерли.

Шутки в сторону. Если можно, — исполните просьбу общества.

Целую Вас несчетно. Супруге свидетельствую свое почтенье.

Искренно всей душой любящий Вас

3
19 ноября 1901 г.

К Вам приедут гг. Габрилович и Клечковский с моим письмом.

Меня попросили, и я написал.

Но эти благотворители иногда и злоупотребляют рекомендациями. Почему объясняю приватно и между нами, в чем дело¹⁵⁹⁶.

Общество, действительно, симпатичное, и помочь ему участием в концерте стоит, — если Вы в это время свободны, если не собираетесь давать в Питере своего концерта и, вообще, если это ничем не может помешать Вашим планам и Вашей деятельности.

Сбор Вы дадите обществу громадный, и потому пусть они заплатят столько, сколько Вы обыкновенно получаете за концерт.

Я нарочно упомянул в письме «на Ваших обычных условиях», — чтоб Вы не подумали, что речь идет о бесплатном участии.

Огромная сумма, которая им очистится, и то, что Вы из-за них поедете в Питер, — довольно с них и этого.

Вообще, должен предупредить, что я лично никакого отношения к этому обществу не имею, и не смотрите на мою просьбу как на особенно усиленное настояние. Попросили написать, я и написал, потому что на то писатель, чтоб писать.

— А, может, — думаю, — ему понравится и подойдет.

Неисполненьем просьбы никакой досады мне не причините.

Крепко жму руку всей душой любящий вас

P. S. Супруге засвидетельствуйте мое почтение.

{702} 4
[1 декабря 1902 г.]

Тут, очевидно, ошибка. Кроме двух билетов 4 го рада, я получил еще билет 8 го. Но ошибка сделана, — нельзя ли оставить этот билет в моем распоряжении и вернуть мне. Есть кандидатка, которая «мрет». Если можно, верните и на конверте скажите сколько. Ради Бога, ложу! Каждую минуту меня рвут¹⁵⁹⁷. Просьба: если б Горький дал мне прочитать свою пьесу. Никому не покажу. Напишу о ней и напечатаю после представления в Художественном театре¹⁵⁹⁸. Если можно, устройте. Жму руку и крепко целую. Сердечно и всей душой любящий Вас

P. S. Вам кланяется г. Беляев Юрий¹⁵⁹⁹, который сейчас приехал в Москву и уже, по обыкновению, пьян.

5
[До 3 декабря 1902 г.]

Пришли, ради Христа, ложу¹⁶⁰⁰. Убьют. Так ты их распалил. Билет 8 го ряда и ложа не для меня, а посему за них, — убей! — пришлю. Иначе — невозможно. Ведь мне же отдадут деньги! Что ж их мне себе, что ли, оставлять? Старик, черкни только сколько. Ни в афишах, нигде — неизвестно. Всей душой Ваш

P. S. А Беляев Юрий так пьян, что все еще кланяется.

6
[До 3 декабря 1902 г.]

Ради Бога, — ложу бельэтажа¹⁶⁰¹, которую обещал!!!!! Меня убивают. Ваш всей душой

7
5 декабря [1902 г.]

В Мефистофеле Вы, милый и дорогой Федор Иванович, были великолепны.

Это глубже и сильнее, чем в Милане¹⁶⁰³.

А уж в Вальпургиевой ночи! Это действительно, черт знает что такое.

P. S. После спектакля не мог зайти: торопился в типографию.