ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЧАСТНЫХ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЕЙ

По Декрету о денационализации бывшие владельцы могли возвратить себе все промышленные предприятия стоимостью не выше 10 тыс. довоенных рублей³. Этот документ позволял предпринимателям законным путем вернуть ранее утраченное имущество. В соответствии с инструкцией ВСНХ (август 1921 г.) бывшим владельцам также могли быть возвращены те предприятия, которые не эксплуатировались губсовнархозом⁴.

В условиях нэпа наиболее распространенной формой собственности являлась аренда, когда предприятия фактически принадлежали государству. Тем не менее, последнее обстоятельство мало смущало предпринимателей.

Став арендаторами большого количества производственных объектов, местные предприниматели старались восстановить их, по возможности сделать рентабельными. Так, в своем двухнедельном информационном бюллетене за период с 1 по 15 февраля 1922 г. Саратовское губернское ЧК сообщало полномочному представителю ВЧК, что «мелкие предприятия, сданные в аренду частным предпринимателям, продолжают работать и даже пока развиваются»⁵. Мелкая промышленность в условиях рыночных отношений продолжала укреплять свои позиции. Делегаты совещания президиума Саратовского губсовнархоза с уездными уполномоченными ГСНХ (август 1923) констатировали факт почти полного исчезновения «безнадежных, готовых погибнуть предприятий»⁶.

Поволжскими предпринимателями осваивались не только перерабатывающие отрасли производства. Большой интерес нэпманы проявили к пищевой промышленности (пекарни, кондитерские, колбасные) и предприятиям бытового обслуживания в рентабельности которых не стоило сомневаться¹.

Особенно выделялись среди частных фирм пекарни, которых к 1 января 1923 г. насчитывалось 231². С приходом нэпа возрождались и специфичные производства, в частности восстановление лимонадного дела³.

Общественное питание являлось ещё одной нишей, где частный капитал занимал прочные позиции. Множество заведений подобного рода появилось сразу же после введения нэпа: кофейни, чайные, столовые, рестораны, трактиры⁴. Документы свидетельствуют о разнообразном ассортименте блюд в небольших торговых точках. Один из саратовских летних павильонов предлагал на выбор следующие кушанья: «Всевозможные шашлыки из барашка, телятины, говяжье филе, цыплята, разная рыба на вертеле. Пиво разных заводов, виноградные вина, всевозможные наливки Госспирта, фруктовые и минеральные воды, чай, кофе и мороженое»⁵. Представленное меню могло удовлетворить вкусы различных клиентов. Аналогичным ассортиментом государственные предприятия похвастаться, за малым исключением, не могли.

Нэпманам принадлежали многие увеселительные заведения. Частники владели почти всеми заведениями «легкого жанра», такими, как кабаре и рестораны, игорные дома.

Поволжские предприниматели охватили практически весь спектр бытовых услуг. Частники арендовали большинство парикмахерских и бань⁶. Местные газеты пестрели рекламными объявлениями, предлагая такие виды услуг, как пошив и ремонт одежды, обуви и пр. Например, саратовским предпринимателям принадлежало 394 кожевенно-обувных мастерских, в то время как в государственном и кооперативном секторах числилось всего 16 предприятий⁷.

К середине 1920-х гг. был сделан значительный сдвиг к стационарной торговле – создана широкая сеть магазинов и магазинчиков, занимающихся розничной торговлей, где главной фигурой был частник⁸. Возврат к частной торговле стал не столько нововведением, сколько официальным признанием того, что никогда не прекращало существовать: товарно-денежных отношений, которые пришлось легализовать. Торговля всё больше и больше начинала приобретать организованный характер. С 1921 г. стали возрождаться пункты обращения товаров массового характера: товарные биржи, базары, торжки и ярмарки.

Одной из первых товарная биржа в России открылась в Саратове (30 января 1922 г.). Её появление было санкционировано местными властями ещё до официального признания на IX съезде Советов (декабрь 1921 г.), где говорилось «о необходимости создания товарных бирж, как учреждений, содействующих развитию торговли»¹.

Наряду с товарными биржами в годы нэпа всё большое значение начинают приобретать ярмарки. В Саратовской губернии ярмарочная торговля начала возрождаться ещё в 1921 г. и этот процесс продолжался весь 1922 г. К 1924 г. число ярмарок достигло 151: из них – 21 ярмарка располагалась в уездных городах, остальные в сельских местностях². Вопреки официальным документам, утверждавшим, что на ярмарках преобладала государственная торговля³, по архивным данным, в Саратовской губернии роль государственной торговли была минимальной: из 4097 торговых предприятий, участвовавших в ярмарках, государственных насчитывалось – 54, кооперативных – 516 и частных – 3527⁴. Выступая лидером в ярмарочной торговле, частник тем самым решал важную задачу – насыщал потребительский рынок товарами. Но, функционируя всего лишь 1-2 недели в году, ярмарочная торговля носила кратковременный, сезонный характер. Несмотря на это, ярмарки пользовались такой популярностью, что порой некоторые из них превращались в постоянно действующие крупные базарные площади, которые располагались преимущественно в уездных городах (Балашов, Вольск и т. д.)⁵.

Работая 2 раза в неделю, уездные базары и торжки обеспечивали крестьян кустарными изделиями, так необходимыми для их хозяйства. Бойко велась торговля хлопчатобумажными товарами, но рынок в условиях недостаточно развитой отрасли легкой промышленности не был полностью насыщен товарами первой необходимости, и потому спрос часто превышал предложение⁶.

В более крупных городах центральным торговым местом был городской рынок. В Саратове такими рынками являлись Верхний и Митрофаньевский, расположенные в четырехугольнике, ограниченном Никольской, Камышинской, Гоголевской и Советской улицами⁷.

Торговля прочно вошла в обыденную жизнь людей, как города, так и деревни, во многом благодаря деятельности нэпманской торговой буржуазии. Активная работа, развернувшаяся частниками по освоению торговли во всех её проявлениях, превзошла ожидания властей. В «Вестнике Саратовского Губкома Р.К.П.» отмечалось, что «частная торговля с разрешением свободного оборота начала расцветать не по дням, а по часам. Потоки частной торговли стали заполнять все русла товарообращения»¹. Делегаты XII губернского съезда Советов в Саратове (1922) в прениях по докладу о торговле констатировали, что более 2/3 уездного торгового рынка приходится на частника². Общее количество торговых предприятий действовавших в Саратовской губернии в апреле 1923 г. составляло 5266, из них на частные приходилось 4685 или 88,9 %³.

Предпринимателям в своей деятельности крайне не хватало денежных средств. Потребность частного сектора хозяйства в финансовых ресурсах была остра и очевидна.

В 1922 г. была разрешена организация мелких частных паевых кредитных учреждений под названием Обществ взаимного кредита частных торговцев и промышленников⁴, а также ссудо-сберегательных и кредитных обществ (декрет от 27 января 1922 г.)⁵. В сентябре 1922 г. утвержден устав первого общества взаимного кредита (ОВК)⁶. Возникнув в центральных городах, эти организации проникли и на периферию. Но если, например, на Урале первое ОВК возникло только в 1924 г.⁷, то в Саратовской губернии оно появилось уже в 1922 г.⁸, что свидетельствовало об остром дефиците денежных средств так необходимых поволжским предпринимателям. Создание ОВК относилось к мероприятиям, которые «могут улучшить торговые операции губернии», обеспечить более полную мобилизацию внутренних денежных ресурсов. На это прямо указывали распоряжения местной власти, касавшиеся торговли⁹.

Частные торговцы и стали основными учредителями саратовского общества. Из 307 человек, 144, т.е. подавляющая масса, непосредственно были связаны с торговлей¹⁰. Среди клиентов общества также преобладали торговцы, занимавшиеся частной розницей.

Поэтому в состав саратовского общества входили и пользовались его услугами частные мелкие производители, промысловики, извозчики, держатели различного рода заведений.

Одновременно, работая с мелкими предпринимателями, частное общество предоставляло кредиты саратовским служащим и, даже кооперативным товариществам¹. В среднем размер кредита, выдаваемым саратовским ОВК, составлял 300-600 рублей и сроком на 2-4 недели.

1920-е гг. вошли в историю советского государства как период новой экономической политики, основным содержанием которой стало восстановление хозяйства страны на основе товарно-денежных отношений, и главными субъектами этих отношений стали частные предприниматели. Результатом их деятельности стало пополнение рынка товарами и услугами первой необходимости. Кроме того, Саратовское Поволжье было одним из немногих регионов, где частные предприниматели были заняты в финансово-кредитной сфере.

С.П. СИНЕЛЬНИКОВ
ИСТОРИОГРАФИЯ ПО ТЕМЕ ОТМЕНЫ

РЕЛИГИОЗНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

И ВВЕДЕНИЯ БЕЗБОЖНОГО ВОСПИТАНИЯ

В СОВЕТСКОЙ РОССИИ В 1917–1929 гг.
Вопрос о преподавании Закона Божия никогда в советское время не выделялся в отдельную и самостоятельную тему, которая фактически была вычеркнута из списка изучаемых: это обедняло представления историков как о дореволюционном, так и о советском периоде в истории образования. Историко-политическая и общественно-публицистическая литература свидетельствовала о закрытости темы, запрете на неё и о неприемлемости Закона Божия в качестве образовательно-воспитательного школьного предмета в советской школе. О религиозном образовании вплоть до 1980-х гг. допускалось писать лишь в разоблачительно-ругательном тоне, как о мрачном пережитке прошлого. В таких книгах пропагандистского характера однозначно негативно оценивался Закон Божий дореволюционного периода обосновывалась правомерность его изъятия из употребления в первые советские годы. Неудивительно, что в огромном перечне этой недобросовестной атеистической литературы нет научных исследований².

Подводя итог изучению темы дореволюционного образования в советской историографии, Э.Д. Днепров опубликовал обстоятельный библиографический указатель, содержащий подробнейшую информацию о вышедшей в советское время литературе по истории школы и педагогики до 1917 года. Материалы сборника структурированы по отраслевому принципу и содержат самые разнообразные разделы – по учебным дисциплинам и преподаваемым предметам, по направлениям обучения и воспитания и т.д., но, к сожалению, в нём отсутствует отдельная глава или параграф, касающийся религиозного воспитания или преподавания Закона Божия¹. И это не случайно. Понятно, что о религиозном образовании, как о направлении общешкольной работы или теме историко-педагогического исследования, речи быть не могло. Историография советского периода – историческая и педагогическая – в лучшем случае избегала этой темы, делая вид, что такого вопроса в истории дореволюционной школы и педагогики не существовало, или в худшем – подвергала её остракизму².

Отсутствие специальных исследований явилось большим пробелом в изучении истории школы и русской педагогики. Возникла ситуация, называемая прерыванием традиции. А ведь Закон Божий был в дореволюционных школах разных типов и ведомств ведущим и стрежневым воспитательным предметом! Таким образом, запрет на тему, искусственное замалчивание, искажение исторической правды, пренебрежение к опыту прошлого (вопрос казался ясным и недостойным внимания как нечто незначительное), «списание в архив» опыта преподавания Закона Божия и разработанных до революции методик, привели не только к отсутствию исследований на указанную тему, но и к прерыванию традиции религиозного образования, ставшего востребованным с начала 1990-х гг. Тогда же началось и систематическое изучение истории Русской Православной Церкви ХХ в. сопровождавшееся появлением книг и статей, раскрывающих историю взаимоотношений Церкви и государства в дореволюционный и советский период¹.

В начале 1990-х гг. в связи с изменением общественно-политической обстановки в стране встал болезненный вопрос о религиозно-нравственном воспитании молодёжи. Церковь, педагоги, родители, общественные деятели вступили в споры о допущении факультативного или обязательного преподавания современного смягчённого аналога Закона Божия – «Основ православной культуры», весьма скромного и безобидного курса знаний о христианской православной вере, основанного на изучении её как феномена русской культуры. Поэтому стало востребованным знание исторической правды о Законе Божием дореволюционного периода – о наилучших методах и формах его преподавания. Особенно остро встали вопросы о причинах и обстоятельствах отмены Закона Божия в 1917–1924 гг., о ближайших и отдалённых последствиях этого шага. Но исследования на эту тему не поспевали за потребностями жизни, хотя в эти годы появились реальные возможности полноценно изучать указанную проблему.

Светские исследователи неохотно обращались к этой малоизученной теме и не жаловали её своим вниманием. Первыми о дореволюционном опыте преподавания Закона Божия заговорили на страницах церковных журналов учёные из духовенства¹. Так протоиерей Г. Каледа, заведующий сектором просвещения и катихизации Отдела религиозного образования и катихизации Московского Патриархата, в 1994 г. в «Журнале Московской Патриархии» справедливо писал: «Было много прекрасных приходских школ, прекрасных преподавателей Закона Божия. Опыт их, конечно, надо изучать»².

Тема религиозного образования и конкретнее – преподавания Закона Божия в учебных заведениях до 1917 г. отчасти затрагивается в диссертационных работах по проблемам истории школы и образования, взаимодействия Церкви и государства в области школьного начального и среднего образования³.

Если в монографиях и диссертационных исследованиях роли и значению преподавания Закона Божия в дореволюционной школе уделено недостаточное внимание, то история изъятия этого предмета из школ в первые советские годы вообще выпала из поля зрения историков. Специальных исследований на эту тему нет. Отдельные фрагменты монографий и статей, посвящённые истории изгнания Закона Божия из советской школы в 1917 – начале 1920-х гг., можно найти в трудах известных церковных историков, например, игумена Дамаскина (Орловского), протоиереев В. Цыпина, Г. Митрофанова и др.), которые, однако, специально и глубоко эту проблему не изучали¹.

В работах признанного исследователя церковно-государственных отношений в XX в. М.И. Одинцова получила отражение история формирования советского религиозного законодательства и деятельность государственных органов, контролирующих Церковь². Важной заслугой этого автора в изучении церковно-государственных отношений является введение в научный оборот большого комплекса архивных документов. Отдельные небольшие фрагменты его работ посвящены религиозному образованию и Закону Божию. Вместе с тем, излагая историю взаимоотношений Церкви и государства, историк делает весьма спорные выводы и заключения в отношении религиозного образования, вступающие в противоречие с изученными им фактами. Причина этого видится в одностороннем, религиоведческом и материалистическом по методологии подходе автора к изучению Церкви и её деятельности. Не случайно, церковные историки исключительно редко ссылаются на его статьи и книги.

Точен в анализируемых документах И.М. Советов, но когда дело касается объяснения общей политической линии советского государства в отношении Церкви, то им совершается ошибка. Развиваемая И.М. Советовым концепция «отступления» от декрета в ходе его реализации и проведении в жизнь в 1920-е гг., – не выдерживает критики³. Ликвидационные меры и запретительные устрожения советского правительства в 1918–1920 гг. в сравнении с положениями декрета об отделении Церкви от государства очевидны. Но называть их «отступлениями» от декрета было бы неверно, так как они «конкретизировали» декрет и были в общем русле и направлении, заданном декретом.

Весьма неполные и порой путанные, не приведённые в систему обзоры законотворческой и нормативной деятельности советской власти в отношении религиозного образования представляют собой статьи прот. Б. Пивоварова и К.А. Чернеги¹. Протоиерей В. Сорокин обстоятельно и подробно исследовал деятельность тех немногих духовно-учебных заведений (пастырско-богословских, миссионерско-апологетических и религиозных курсов, Православной народной академии в Москве, Богословских курсов в Москве, Петроградского Богословского института и др.), существовавших и проводивших образовательно-богословскую и просвещенческую работу в 1918–1922 гг. в тяжелейших условиях выживания. Автор рассказал о процессе создания этих учебных заведений Церкви, но, к сожалению, не показал трудности, которые они испытывали в своей деятельности и не проследил их дальнейшую судьбу².

Невнимание светских историков к теме религиозного образования в школе в советские годы восполняют монография Е.М. Балашова и диссертации А.Р. Абалова и В.А. Шевченко. В этих работах анализируется состояние религиозности учащихся в 1920-е гг. и приводится немало ценных наблюдений относительно характера обучения и воспитания детей, даются сопоставления по признаку религиозного и антирелигиозного³.

Пожалуй, самым серьёзным и аргументированным исследованием в новейшей историографии религиозного образования следует назвать небольшую, но глубокую по содержанию статью А.Г. Кравецкого, освещающую борьбу двух противоположных подходов к Закону Божию – Церкви и государства в 1917–1918 гг.⁴. В других публикациях и выступлениях А.Г. Кравецкий также высказал ряд серьёзных соображений о работе Священного Собора 1917–1918 гг., о судьбе церковно-славянского языка и Закона Божия в советское время и последствиях для народа ввиду их изгнания из школы¹.

Историк А.Л. Беглов, глубоко разрабатывая тему нелегальных форм деятельности Церкви в 1920-е гг., показал, что с отменой официального преподавания Закона Божия в тот период религиозное обучение не прекратилось, а продолжалось в подпольных формах².

Политику советской власти по отношению к Церкви в 1920-е гг. А.Л. Беглов определил «манипулированием границей легального в церковной жизни»³. Ею государственная власть пользовалась не только в отношении Православной Церкви, но применяла к мусульманским и иным религиозным организациям. Инициатива легализации религиозного образования исходила от религиозных групп, стремившихся легализовать этот важнейший вид своей деятельности по воспитанию и обучению подрастающего поколения в духе традиционных (православия, ислама и иных) религий. Желание верующих оставаться в рамках правового поля наталкивалось на запрещающие меры правительства, которое прибегало к делегализации того или иного вида церковной деятельности, в частности образовательной. Право юридической легализации или делегализации принадлежало органам власти. Сужение легальной сферы образовательной деятельности Православной Церкви и мусульманских организаций вызывало недовольство и возмущение верующих, а также неизбежное появление нелегальных и подпольных форм религиозного преподавания⁴.

В то время, когда отсутствуют исторические исследования по теме религиозного образования, естественно и разумно воспользоваться выводами и результатами исследований других наук (социологии, церковного права и др.) и близких к теме исторических исследований (смежных тематически и хронологически). По существу вопрос историографии религиозного образования состоит в проблеме его обоснования и сводится к разным оценкам и подходам.

Таким образом, в историографии церковно-государственных отношений не выявлен в достаточной степени и не раскрыт тематически блок проблем религиозного образования как дореволюционного, так и особенно советского периода. Тема исследований для историков образования и педагогики с 1918 г. стала надолго закрытой, а об обучении детей основам вероучения позволялось говорить и писать лишь в ругательно-разоблачительном тоне. Зависимость выводов историков от методологических установок марксизма-ленинизма очевидна и полного освобождения от этого пленения ещё не произошло и до настоящего времени.

Н.Н. НАГОРНАЯ
СОВЕТСКАЯ ЖЕНЩИНА 20-30-х гг. ХХ в.

В СОВРЕМЕННОЙ УКРАИНСКОЙ И РОССИЙСКОЙ

ИСТОРИОГРАФИИ
Анализировать состояние и перспективы решения «женского вопроса» в современных государствах постсоветского пространства без критического исследования ситуации женщин в СССР не представляется возможным, потому как более семидесяти лет общество развивалось под влияние единых идеологических, политических, правовых, моральных норм и принципов. Реальное положение советских женщин было достаточно сложным и противоречивым, и именно это может объяснить ряд социальных проблем большинства современных женщин. Советский исторический опыт, как позитивный так и негативный, имеет определенное влияние на современную политику, поэтому нуждается в глубоком и объективном изучении. Таким образом, актуальным есть анализ развития государства советского периода посредством гендерных исследований.

Проблематика феномена «советской женщины» в новейших украинских исторических, политологических и социологических исследованиях, по сравнению с российскими, еще не имеет достаточного отображения во всех своих аспектах. Необходимо научное переосмысление идеологии и практики «советской эмансипации» женщин, реалий женского существования на фоне большевистских трансформаций через использование новых методологических подходов.

Мало исследованными с позиции регионального опыта и национальных особенностей на сегодня остаются вопросы: эволюция юридического и социального положения женщины советской эпохи; женщина и тоталитарный режим; факторы формирования и суть «советской идентичности» женщины; трансформация брачно-семейных, сексуальных, бытовых взаимоотношений полов, изменение гендерных ролей и стереотипов; повседневность советской женщины; крестьянка и советская власть; женская проституция; процесс социализации женщин, развитие женского образования, динамика общественно-политической, производственной активности; суть конструкта женщина-государство-партия; оценка уроков деятельности коммунистов в деле женской эмансипации, развития пролетарского женского движения и феминизм; реальная сущность «советской эмансипации» и т.п.

Важным в этом контексте является изучение опыта советской власти в деле решения так называемого «женского вопроса» и взаимодействия на уровне женщина-государство в 1920-30-е гг. Ведь именно тогда формируются идеологические основы модели гендерной политики и внедряются в практику активные мероприятия по ее реализации.

Целью данной статьи является общий обзор новейшей украинской и российской историографии вопроса гендерной политики коммунистической власти и социального положения советских женщин на протяжении 20-30-х гг. ХХ века.

Следует отметить, что в украинской советской историографии, начиная из средины ХХ в., имели место попытки научного обобщения опыта государственно-партийных органов в деле «полного раскрепощения» женщины и изучения эволюции ее социального статуса. Среди историков, которые исследовали политику женской эмансипации, необходимо назвать Більшай В., Тимченко Ж., Витрук Л., Волошину М., Дудукалова С., Белинськую О., Омельяненко О., Пикалову Т., Гнедишеву Н., Мацину З., Мельник Е., Чвертку Е., Кастелли Е., Волк Л., Курченко Т., Шарову Т. и др. Были подготовлены около 20 кандидатских диссертаций, научные статьи, которые освещали разные аспекты деятельности советской власти по решению «женского вопроса» в довоенный период на материалах украинской республики. К сфере исследовательских интересов советских историков (преимущественно женщин) относились следующие проблемы: борьба большевиков за пролетарские женские массы, участие женщин в революционных событиях и гражданской войне; мероприятия власти по достижению равноправия полов, эволюция юридического и социального положения женщины, роль Коммунистической партии в деле осуществления женской эмансипации; методы специальной работы большевиков среди «отсталого отряда рабочего класса», деятельность отделов работниц и крестьянок при партийных комитетах; вовлечение тружениц в общественно-политическую жизнь страны, производственную деятельность; участие женщин в социалистическом строительстве, женщина и культурная революция и т.п.

Но типичным для этих работ есть то, что они выполнены в рамках традиционной марксистской методологи и чрезмерно идиологизированы, потому не могут воссоздать объективной картины исторической реальности. Авторы дают лишь позитивные оценки результатам деятельности советской власти по организации специальной работы среди женщин без критического анализа, прославляют Коммунистическую партию за «освобождение женщины» от уз буржуазного строя. Кроме того, классовый подход предопределил явное преимущество в исследованиях анализа положения женщины-работницы и ее участия в общественном производстве. Можно сказать, что «гендерное» было поглощено «классовым».

Сегодня в Украине не существует фундаментальной монографии, которая бы системно раскрывала исторический опыт реализации гендерной политики УССР в контексте общесоюзной, подобно работам российских авторов Аракеловой М., Басистой Н., Градсковой Ю., Айвазовой С. и др.¹

К тому же, в Российской федерации за последние десятилетия было защищено ряд диссертационных работ, посвященных проблеме идеологии и практики решения правительством «женского вопроса», генезису социального статуса женщин в 1920-30-е гг., как в масштабе СРСР, так и на примере конкретных регионов России. Так, значимые исследования темы проводили Тарабрина О., Григорьева Г., Костенко Ю., Кутырова О., Преснякова И., Сытник И., Рябцева И., Балахнина М., Тарасюк А и др.²

Изучением большевистских замыслов и реалий социального раскрепощения женщин занимались Козлова Н., Вологдина Е., Евстратова А., Воронина О.¹ Проблемы половых взаимоотношений, брака и семьи в концепции марксистского феминизма, историко-социальные аспекты семейной политики в советской России, социальной опеки государства относительно женщины-матери, реалии повседневности женщин разных сословий раскрывают в своих научных статьях Осипович Т., Успенская В., Рабжаева М., Пушкарев А., Пушкарева Н., Панин С., Лебина Н. и др.² Например, развитие государственной политики в сфере трудовой занятости женщин, вопросы женского труда периода НЭПа и индустриализации изучали Хасбулатова О. и Окорочкова Т.³ Для многих современных исследователей представляет интерес проблема конструирования властью идеального образа «новой советской женщины» посредством массовой культуры 20-30 гг.¹

На протяжении 1990-х годов разработка указанной темы в Украине проводилась в рамках теоретического анализа вопроса «женщина и советская власть», как например, в работах историка диаспоры Богачевской-Хомяк М.² В немногочисленных статьях, разделах коллективных монографий авторы представляли свои обобщенные взгляды относительно социального статуса женщины в советском обществе и деятельности женского пролетарского движения³.

Изучение заявленной проблематики активизировалось сравнительно недавно и ведется, преимущественно, в рамках подготовки диссертационных работ. Поэтому современное состояние изучения истории женщин советской эпохи можем анализировать, главным образом, только на основании апробации результатов исследований аспирантов или докторантов в форме научных статей, тезисов докладов на конференциях.

Комплексно исследованием проблем историографии гендерных отношений и гендерной политики в советской Украине 1920-30-х гг. занимается историк Лабур О.¹ В круг научных интересов исследовательницы Орловой Т. также входит анализ историографических аспектов особенностей большевистского проекта эмансипации женщин, проблематики «женщина и тоталитарный режим»².

Проблему эволюции юридического положения женщин УССР в контексте международного законодательства разрабатывает Бондаренко Н.³ Содержание гендерной политики советской власти в первые годы ее становления исследует в своих работах Воронина М.⁴ Освещением вопроса организации специальной работы государственно-партийных органов среди женского населения в 20-е гг., анализом структуры и основных направлений деятельности женотделов, оценкой их роли и места в тогдашней общественной жизни с позиций регионального измерения занимается Кушнир Л., а также частично Арзуманова Т.⁵ Свои научные поиски в сфере исторического опыта реализации советской политики относительно брака и семи в социалистическом обществе последовательно ведет Лахач Т.⁶

Основательные исследования социально-экономического положения работниц и крестьянок в конце 20-х – средине 30-х гг., на примере Украинской ССР, проводили Крывуля О. и Сапицкая О. В их работах рассмотрен противоречивый процесс вовлечения женщин к общественному труду на предприятиях тяжелой промышленности во время проведения индустриализации, установлено неудовлетворительное материально-бытовое положение работниц, несовершенство социальной политики охраны женского труда, наличие дискриминации женщин в промышленности. Изучено динамику роста и формы общественно-политической активности крестьянок, причины и меру их участия в крестьянском сопротивлении советской политике принудительной коллективизации; использование труда сельских женщин в социалистическом строительстве, уровень их социальной защищенности и т.д.¹ Частично проблемами экономического положения женщин-селянок 1930-х гг. занимались Булгакова А. и Мандрик Я.²

Особенности развития, формы организации пролетарского женского движения советской Украины, в сравнении с женским движением западноукраинского региона, нашли отображение в научных трудах Терещенко Ю. Направлениям ее исследований присуща проблематика формирования «нового советского сознания» женщин, конструирование властью гендерного идеала, моделирование женского образа в прессе и литературе³. Уже называемый нами автор Крывуля О. также рассматривает процесс воспитания Коммунистической партией «нового поколения советских женщин», изменения субкультуры женщин в контексте большевистских преобразований⁴. Филологом Мищенко О. произведен анализ изображения женщины в украинской прозе 20-30-х гг. ХХ в.⁵

Используя новые методологические подходы исследования советской эпохи, на основании теоретико-концептуального анализа источниковой базы, архивных материалов, современные исследователи развенчивают миф «эмансипированной советской женщины», которая достигла «полного и всестороннего равенства» на протяжении 20-30-х гг. ХХ в.

Эмансипация женщин как социальной группы в СССР представляла собой достаточно противоречивый процесс. Советская система, несмотря на все ее изъяны, не оставалась на периферии мировых тенденций относительно развития социального статуса женщин в обществе (социализация, поднятие культурно-образовательного, квалификационного уровня, активизация общественно-политической, профессиональной деятельности, закрепление юридический прав, социальных льгот, законодательная опека и т.п.) Но в то же время достаточно предметно понимала их роль для государства, как одной из движущих сил социалистических преобразований, идеологически направленной трудовой единицы. Советские женщины (без национальных различий) рассматривались как потенциальная группа «новых товарищей», которую резонно необходимо привлечь в ряды «борцов за пролетарское дело» и тем самым, укрепить позиции новой власти в обществе. «Освобождение» женщины, таким образом, вершилось, прежде всего, за запросом и для надобностей государства. Женщина воспринималась в свете исполнения функций работницы, субъекта реализации экономических целей власти, активистки-коммунистки, матери и только потом как жены, и, собственно, женщины.

На протяжении 1920-30х гг. советское правительство не обеспечило «полного и всестороннего» равенства, эмансипации личности женщины, как это громогласно провозглашалось. Много чего из идеологических постулатов большевистского проекта «раскрепощения» так и осталось на бумаге, будучи незавершенным или же нереализированным вообще. Очевидно, «женский вопрос» был решен «по-советски», когда женщины оказались в трудном положении через расширение несбалансированных социальных функций: общественно-продуктивная, производственная деятельность, работа по дому, воспитание детей и т.д. Спецификой советского государства была острая диспропорция межу юридически закрепленными, декларированными правами и свободами женщин и реальностью, в которой эти права игнорировались. Дискриминацию продуцировала сама же советская власть. Партийное руководство определяло степень, формы и методы эмансипации, а также меру использования женских трудовых ресурсов – рентабельность женщин в русле социалистических преобразований страны. Зависимость от мужчины (мужа) было, по сути, замещено зависимостью от тоталитарного государства, которое моделировало новый образ «советской женщины», навязывая гендерные роли, модели поведения, стратегии социальной активности и личной жизни, лишая тем самым права свободного выбора действий.

Женщины практически были устранены от реального участия в государственном управлении и политической деятельности. Их всегда «дозированное» представительство в местных советах искусственно поддерживалось партийными указаниями. На руководящих же постах высших эшелонах власти в государственных и партийных органах, профсоюзах, комсомоле, находились мужчины, которые формировали политику государства, в том числе и относительно женского ее населения.

Функционирование женских организаций вне партийного влияния, которые бы выражали общественные инициативы решения «женского вопроса», было невозможным, потому как идеология коммунизма не допускала альтернатив в общественной жизни. Самостоятельное женское движение клеймилось как «буржуазное».

Неоднозначным был и процесс массового вовлечения женского труда в общественное производство (одно из главных условий эмансипации): неудовлетворительное материально-бытовое положение работниц; несовершенство социальной политики относительно охраны их труда; наличие дискриминации женщин на предприятиях, половое неравенство в оплате труда и т.д. В 30-е гг. оставался еще низким уровень женского профессионального образования. Не последовательными были мероприятия правительства и в сфере освобождения женщин от «отупляющего семейного рабства» −домашнего хозяйства, воспитания детей. Детсадов, ясель, женских и детских консультаций, столовок, прачечных, общественных кухонь катастрофически не хватало, а многим женщинам эти услуги были просто не по карману.

Собственной политики относительно решения «женского вопроса» правительство УССР, по понятным причинам, не выработало. Хотя в деятельности украинских женотделов и была допустима вариативность, принимая во внимания специфику региональных условий, они были не более нежели «республиканская ячейка» союзного партийного аппарата. А именно последний продуцировал стратегии гендерной политики советской власти.

Н.В. ЧУГУНОВА