Темпы прироста промышленной продукции Нижнего Поволжья

Следует отметить, что рост объёма промышленной продукции в 1928-1930 гг. происходил, главным образом, за счёт рентабельной работы старых, реконструированных предприятий¹. Несмотря на отсутствие конкретных данных третьего и четвёртого годов пятилетки, многочисленные документы крайкома ВКП(б), партийных организаций промышленных предприятий подтверждают наличие многочисленных прорывов в выполнении плана². На этот период приходится пуск новых предприятий, связанный с серьёзными проблемами в освоении технологии производства.

Необоснованное увеличение годовых планов привело к серьёзным диспропорциям, нарушениям материального снабжения, простоям и снижению качества труда. Было очевидно, что произвольные фантастические скачки в планах развития после временного роста приведут к значительному спаду темпов. Однако в экономике уже срабатывал механизм «бюрократического лицемерия». Вместо того, чтобы тщательно проанализировав сложившуюся ситуацию, вскрыть трудности развития, обеспечить необходимые резервы и т.п., партийные организации взяли курс на выполнение пятилетки в четыре года. 2-я Нижне-Волжская краевая партконференция, состоявшаяся в июне 1930 г., записала в своих решениях: «Исходя из огромного трудового подъёма рабочих масс, признать возможным и необходимым намеченный план работы по пятилетке, утверждённый крайкомом (март 1929 г.), осуществить в 4 года»³.

Резкое увеличение капитальных вложений (с 22 млн. руб. в 1927/28 г. до 324 млн. руб. в 1931/32 г.) создавали обстановку штурмов, перенапряжения сил и в конечном счёте не могли привести к желаемым результатам⁴. Так, в тезисах к докладу ВСНХ СССР о работе промышленности в первом полугодии 1929/1930 хозяйственного года под грифом «не подлежит оглашению» отмечалось значительное недовыполнение плана «по решающим отраслям» тяжёлой индустрии: добыча угля – за полугодие было недодано 1150 тыс.т., производство чугуна – около 85 тыс.т., стали – 105 тыс.т.⁵ Отставание в выполнении плана машиностроения, химической, нефтяной, электротехнической, хлопчатобумажной, кожевенной, маслобойной промышленности крайне неблагоприятно отражалось на всей экономике, поскольку создавало многочисленные затруднения в снабжении как других отраслей, так и всего народного хозяйства.

За годы первой пятилетки коренным образом изменилось экономическое положение Нижнего Поволжья. Из преимущественно аграрного региона оно превратилось в один из развитых индустриальных центров СССР. Было построено свыше 25 крупных промышленных предприятий, освоено производство тракторов, комбайнов, аккумуляторов, высококачественных сталей и т.д. Удельный вес основных отраслей производства Нижнего Поволжья в общесоюзной промышленности удвоился и в конце 1932 г. определялся следующими данными.

Таблица 2.

Удельный вес Нижне-Волжского края в общесоюзной продукции

в конце 1932 г.¹

Вид продукции	Удельный вес в общесоюзной промышленности (%)
1. Производство тракторов	48,0
2. Производство комбайнов	22,3
3. Производство высококачественных сталей	48,3
4. Производство цемента	15,0
5. Производство сланцев	20,0
6. Производство пиломатериалов	10,3

Ведущая роль в тяжёлой промышленности перешла к машиностроению (75,2%), а также металлургии (18,8 %) и метизному производству². В структуре машиностроения главное место занимали новые предприятия по производству тракторов, комбайнов, судов и т.д. За годы пятилетки объём валовой продукции тяжёлой промышленности увеличился в 9,9 раза³. В то же время значительное сокращение (почти вдвое) производства предметов широкого потребления весьма отрицательно сказывалось на уровне жизни людей.

Становление командной экономики продолжалось и в годы второй и третьей пятилеток. Анализ плана индустриального развития Нижнего Поволжья показывает, что ведущую роль здесь играли два основных направления – тяжелая промышленность (особенно машиностроение, металлургия) и пищевая (в частности, рыбоконсервная). По официальным стоимостным показателям, общий объем валовой промышленной продукции региона за 1928-1940 гг. увеличился в 8 раз (в неизменных ценах 1926/27 г.), а численность работающих – примерно в 3,5-4 раза. Однако официальная статистика не учитывала интенсивный рост цен, инфляционные процессы, а также неоправданно использовала при подведении итогов показатель «неизменных цен 1926/27 г.». Натуральные показатели, весьма грубые и тоже неточные, свидетельствуют о 4-5-кратном увеличении промышленного производства.

В рамках советской централизованной системы Нижнее Поволжье стало одним из крупных и самостоятельных экономических районов страны. Темпы промышленного строительства в регионе в период реконструкции народного хозяйства превышали общероссийские показатели и привели к формированию трех индустриальных узлов: Сталинградский, включавший основные предприятия тяжелой промышленности, Саратовский, как центр нефтеперерабатывающей, электротехнической и строительной индустрии, металлообработки и машиностроения, и Астраханский район, специализировавшийся на развитии рыбной и консервной промышленности, а также общего и специального судостроения. Особенностью реконструкции народного хозяйства региона стало формирование такой отраслевой структуры, в которой, несмотря на высокие темпы развития тяжелой индустрии, ведущее положение сохраняла пищевкусовая промышленность, причем как по числу предприятий, так и по количеству рабочих. Наряду с крупными заводами всесоюзного значения, в экономике Нижнего Поволжья значительное место занимала мелкая промышленность, в основном связанная с переработкой сельскохозяйственного сырья и производством товаров повседневного спроса.

Анализ экономического развития Нижнего Поволжья в предвоенные годы показывает, что, несмотря на отмеченные выше издержки и трудности, плановая советская экономическая модель в конце 1920-х – 1930-е гг. оказалась наиболее адекватной формой перехода к индустриальному и городскому обществу. Примечательно, что российское общество 1920 – 1930-х гг., преимущественно традиционное по своей культуре, в огромной степени люмпенизированное, сумело воспринять и освоить индустриальную технологию. Советская модель командной экономики в целом соответствовала как деспотической природе индустриального труда, так и уравнительно-общинным традициям российского общества. Командно-административная хозяйственная система во многом отвечала объективным потребностям и природе индустриальных преобразований в стране. Начатый в годы первых пятилеток процесс форсированной индустриализации воспринимался многими людьми как воплощение их собственных мечтаний о новой жизни. С этим был связан массовый энтузиазм на промышленных стройках.

Советская экономическая система имела свои институциональные особенности: полное и безраздельное господство государственной собственности, исключение из процесса индустриализации мелкого и среднего производства, отсутствие широкого слоя частного предпринимательства. Возникшая на основе строгой соподчиненности всех своих элементов (в области политики, экономики, идеологии и т.п.) она в период становления обладала прочностью и способностью к мобилизации потенциала страны и народа. Форсированная «социалистическая» индустриализация оказалась функцией государства. Власти удалось внедрить ценности экономического развития, индустриального производства и технического прогресса в массовое сознание населения. В этом, видимо, заключалась главная отличительная черта советской модели развития, обеспечившая ей опору на широкие народные массы и возможность использования массовых организаций (профсоюзы, комсомол и т.д.) для вовлечения в процесс модернизации как можно большего числа людей.

Временное правительство упразднило черту оседлости и признала евреев равными в правах с другими российскими гражданами. В Смоленске, как и везде, наиболее активная группа евреев быстро воспользовалась предоставленной возможностью открыто включиться в общественную и политическую жизнь. В марте 1917 г. возобновляют свою деятельность Бунд и СЕРП, чуть позже начали работать организации ЕСДРП «Поалей-Цион» и «Гехалуц».¹

Параллельно с ними возродились и сионистские организации. В том же марте 1917 г. были созданы городская сионистская организация и социалистическая сионистская партия (СС). В июне 1917 г. возникла еще одна сионистская организация – сионистская народная фракция «Цейре-Цион». Правда в Смоленске она нашла лишь нескольких сторонников. В противовес им в июне 1917 г. популярным раввином А.Ю. Фридманом было создано отделение религиозной ортодоксальной антисионистской партии «Агудас-Израэль».²

Всего с марта по октябрь 1917 г. в Смоленске действовало 24 еврейских партийных и общественных организаций. Степень активности еврейского населения в общественной и политической жизни региона была велика.

Многообразие еврейских национальных объединений отражало и политический спектр страны. Особенно активно это проявляется во время многочисленных предвыборных кампаний, которые охватили Смоленскую губернию, впрочем, как и всю страну. Первая из них, связанная с реорганизацией еврейской общины, началась в мае 1917 г.

Бунд первым, 15 мая 1917 г., призвал к демократизации общины, подчеркивая, что последняя до сих пор оставалась «буржуазным институтом, где главенствовали раввины и купцы». А 21 мая по инициативе социалистической сионистской партии и СЕРП было созвано межпартийное совещание. Собралось 22 делегата от 17 организаций. После долгих дебатов, была принята резолюция о подготовке к выборам во временные советы еврейских общин, в задачу которых будет «входить централизация, руководство и контроль над деятельностью всех существующих в Смоленске еврейских учреждений», при этом они не могли вмешиваться в разрешение общеполитических вопросов. Но, дальнейшее обсуждение на некоторое время отошло в сторону, поскольку приближались выборы в городскую Думу.¹

Думская кампания в Смоленске началась 19 мая 1917 г., когда было опубликовано положение о выборах. А уже 20 мая Бунд предложил создать единый социалистический предвыборный блок. В начале июня смоленский социалистический блок был сформирован и объединил еврейские партии с меньшевиками, эсерами и народными социалистами. Из 74 кандидатов социалистического блока 10 представляли еврейские социалистические партии. Еще пять других кандидатов представляли евреев в «русских» партиях. Предвыборная программа блока включала обещания улучшить рабочие и бытовые условия для пролетариата, расширить действия городских служб, установить налоги на предметы роскоши и муниципальный контроль над отдельными производствами.²

В начале июня была сформирована внепартийная еврейская инициативная группа. Она приняла решение выдвигать самостоятельных еврейских кандидатов от существующих партий и финансировать внепартийные собрания для придания гласности выборам.³

На выборах в городскую думу 23 июля 1917 г. ошеломляющую победу одержал социалистический блок, а вместе с ним и еврейские социалистические партии. За блок проголосовали 20.880 из 28.851 избирателей. Внепартийные еврейские кандидаты получили только 550 голосов. Партийный состав новых членов городской Думы распределялся следующим образом: кадеты получили 15 мест, социалистический блок – 54, большевики – 3.⁴

Таким образом, в июле 1917 г. власть в Смоленской губернии оказалась полностью в руках эсеров и меньшевиков, которые преобладали в губернском исполнительном комитетах, в Смоленском совете рабочих и солдатских депутатов, в городской Думе. Вместе с эсерами и меньшевиками к власти были допущены и поддерживающие их еврейские социалистические партии.

Такой расклад сил изменился в конце сентября – октябре 1917 г., когда значительная часть рабочих и солдат отошли от блока социалистов и поддержали большевиков и их сторонников.

Дело в том, что население губернии, прежде всего крестьяне, начали разочаровываться в эсерах, которые, находясь у власти, не решили ни одного насущного вопроса. Другой причиной полевения масс послужила тактика эсеров и меньшевиков в разрешении рабочего вопроса. Как известно, они призывали рабочих искать компромиссы со своими хозяевами, а эта позиция с осени 1917 г. уже не устраивала рабочих, которые видели, что примирение никуда не ведет. Ситуация усугублялась также и нехваткой продовольствия.

Среди еврейского населения губернии наблюдается несколько иная картина. Большинство евреев, которые до осени 1917 г. поддерживали партии социалистов, теперь повернулись в сторону сионистских несоциалистических организаций. К вышеперечисленным причинам можно добавить и то, что умеренные социалисты уже не могли больше гарантировать безопасность евреям от начавшихся погромов.

Эти процессы, ликвидировавшие массовую поддержку социалистов, продолжались и после Октябрьской революции, о чем свидетельствуют результаты выборов во Всероссийское Учредительное собрание и в Смоленскую еврейскую общину.

Результаты ноябрьских выборов в Учредительное собрание показали дальнейшее падение влияния умеренных социалистов. Большевики получили наибольшую поддержку (11.339) в 3 из 4 рабочих районов и в гарнизоне. Вторыми были кадеты с 8.097 голосами. Третье и четвертое место разделили эсеры и меньшевики, получив по городу соответственно 4.545 и 2.099 голосов. Меньшевиско-бундовский список победил в 8 районе, где проживало значительное количество евреев. Но даже там меньшевики и бундовцы получили голосов меньше, чем кадеты и большевики.¹

Кампания по выборам в еврейскую общину показала еще больший провал еврейских умеренных социалистов. Выборная кампания возобновилась в середине августа по инициативе сионистов. На совещании 17 августа представители еврейских общественных организаций и политических партий создали комиссию по реорганизации общины. При этом социалистические еврейские партии проявили слабый интерес к реформированию общины.²

Кандидатские списки включали представителей ОЕСРП, Бунда, ЕСДРП «Поалей-Цион» и «Агудас-Израэль». Были еще списки от шести непартийных организаций: миснагдим-синагоги Нижнерыбацкой улицы, хоральной синагоги Кадетской улицы, молельного дома Ревзина, хасидской синагоги «Агудас-Израэль», городского комитета сионистских организаций и непартийной демократической выборной группы. Полный список кандидатов составлял 140 человек.³

В ходе выборов в общину, фактически каждый день общественные организации и партии проводили собрания и лекции. На страницах «Смоленского вестника» ежедневно с 12 по 26 ноября 1917 г. можно было прочитать, по крайней мере, два сообщения о предвыборных собраниях.

Выборы в еврейскую общину состоялись 26 ноября 1917 г. Город был разделен на два избирательных участка. К голосованию допускались лица обоего пола, достигшие 20 лет, численность которых составила 4.650 человек. Однако на участки для голосования пришло только 50 % зарегистрированных избирателей (2.228). Социалистические партии получили 14 из 36 мест, в то время как сионисты и их сторонники заняли оставшиеся 22 места.¹

Первое заседание Совета еврейской общины состоялось 10 декабря 1917 г. в помещении еврейской библиотеки. На нем был избран председатель – доктор М.И. Певзнер, который определил главные задачи еврейской общины: 1) образование и воспитание подрастающего поколения; и 2) улучшение социально-экономического положения еврейского населения». На собрании были избраны 7 комиссий: культурно-просветительская, социально-экономическая, медико-санитарная, религиозно-бытовая, общественного презрения, финансовая, комиссия по наказу.²

Умеренные социалисты уже больше никогда не получали полной поддержки и не играли решающей роли в институтах власти.

Как можем убедиться, одним из важнейших вопросом политической жизни страны и губернии в рассматриваемый период были выборы, и еврейское население активно принимает участие в этом процессе. Наверное, не случайно, открывая 5 января 1918 г. Учредительное собрание, его председатель эсер В. Чернов, заявил, что Российская республика должна обеспечить евреям право создавать наравне со всеми народами национальные органы управления и развивать национальную культуру.

Такая необычайно высокая активность городского еврейского населения объясняется как его составом (много интеллигенции, торговцев, служащих), так и открывшейся после революции возможности объединения и действия. И это достаточно образованная и притесняемая царской властью группа населения спешила реализовать себя. Они влияли на формирование общественного мнения, на политику, многие делегировали своих представителей в Советы, Исполкомы, комитеты, другие представительные органы и государственные структуры. Они давали свою оценку действиям властей, высказывали свои взгляды по конкретным экономическим и политическим вопросам.

П.О. ГОРБАЧЕВ
О НАЧАЛЬНОМ ЭТАПЕ ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЯ КОНЦЕПЦИИ

СМУТНОГО ВРЕМЕНИ В СОВЕТСКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКЕ:

А.Е. ПРЕСНЯКОВ И В.П. СТАНИШЕВСКИЙ
Определённый вклад в разработку вопросов истории Смутного времени в первые годы советской власти внёс А.Е. Пресняков. Это было не первое обращение выдающегося учёного-источниковеда к началу XVII в.¹ В 1918 г. была выпущена очередная научно-популярная работа учёного, в которой он проследил эволюцию общественно-политического строя России с XV по XVII вв. Однако в который раз он выносит на суд публики поверхностные взгляды на Смуту, взгляды дилетанта. «Великая разруха Московского государства», «великая московская трагедия» - вот те эпитеты, которыми награждает маститый учёный Смутное время, как будто нет у этого периода мощного историографического наследия. Ни слова о социальной тем более классовой борьбе в этот период, нет и намёка на марксистские установки о крестьянской войне или революции. Крестьян А.Е. Пресняков не называет крестьянами, а народ – народом. Они у него «тяглый класс» и «общественные массы». Во время Смуты оставаясь «глубоко консервативными по всему укладу своих воззрений» низы общества, оказывается, тянулись к «воссозданию династии «прирождённых государей».

Политический кризис, вызванный прекращением династии Рюриковичей, «осиротивший царский престол», А.Е. Пресняков считает основным «мотивом Смуты». «Источник силы» для обуздания Смуты в Земском соборе. Лучшие представители общества «на земском соборе воплощают государственную власть в учредительном собрании, которое создало временное правительство «бояр князя Дмитрия Пожарского с товарищами»².

В исторической литературе отмечалось значение этой работы учёного, «насыщенной новыми идеями и гипотезами», влияние на А.Е. Преснякова новейших марксистских установок. Возможно, это мнение и применимо, но лишь к иным проблемам, которыми занимался историк после 1917 г. и никак не применимо к Смуте. Прав был Л.В. Черепнин, когда писал: «Октябрьская революция не внесла почти ничего нового в представления Преснякова об истории феодальной России»³. Добавим, что та самая пресловутая модернизация исторических реалий Смутного времени столь свойственная отечественной исторической науке в 20 – 30-е гг. начиналась в конце 10-х гг. с пресняковских «учредительное собрание», «временное правительство» в отношении Смутного времени.

В дальнейшем А.Е. Пресняков практически не касался истории Смуты, если не считать однажды высказанную мысль: «Эпохи глубоких политических и социальных переворотов – опытные лаборатории исторического сознания. Отчётливо и выпукло выступает в бурном брожении общественных сил внутренняя структура общественных отношений, обнаруживаются основные факты исторического процесса»¹. Лишь в 1925 г. он дал положительный отзыв на книгу С.И. Тхоржевского «Народные волнения при первых Романовых», где высоко оценил вклад учёного в разработку истории казачества конца XVI – начала XVII вв. Однако он по-прежнему скептически относился к возможности классовой борьбы в Смутное время².

Одним из первых в советской историографии предпринял попытку взглянуть по-новому на события Смутного времени В.П. Станишевский. Однако его теоретические построения не были подкреплены привлечением старых и новых источников и поэтому невольно оказались в русле схемы С.Ф. Платонова. Так, автор в начале своей работы даёт характеристику «жизни» и «общественных противоречий» второй половины XVI – начала XVII вв. Прямым заимствованием выглядит одинаковая интерпретация терминов «служилый элемент», «мелкий служилый люд», «поле» и т.д. Смута, по С.Ф. Платонову, возникла в 1598 г. после смерти Фёдора Ивановича и воцарением Бориса Годунова – того же мнения придерживается и В.П. Станишевский; Василий Шуйский по аналогии с С.Ф. Платоновым – это боярский царь³.

Противоречиями наполнен подход В.П. Станишевского и к освещению восстания Ивана Болотникова. По мнению учёного, повстанческая армия, состоящая из «разнородных элементов», представляла собой «войско мятежников». И тут же движение Ивана Болотникова называется «революцией». Вполне «революционными» признаются отряды царевича Петра, князя Шаховского и князя Телятевского. Часть провинциального дворянства во главе с рязанским воеводой Прокопием Ляпуновым – прямые «контрреволюционеры» потому что их вождь «изменил делу революции». В одном месте В.П. Станишевский утверждает, что болотниковцы стремились «произвести коренную социальную ломку», а в другом, что восставший народ желал «не столько перемен в общественных порядках, сколько улучшения своего личного положения»⁴.

В своих выводах исследователь «народного движения» переходит к завуалированному политическому, а не конкретно-историческому осмыслению явлений Смуты, утверждая, что «борьба низов за землю и волю была превращена в борьбу «за веру и отечество»¹, правда, не вполне ясно кем и когда². Налицо попытка подретушировать концепцию С.Ф. Платонова с одновременной модернизацией событий. В.П. Станишевский не упустил случая обыграть в своём труде и известное в последующие десятилетия историко-литературное клише об «обманутых в своих ожиданиях» народных массах, которых используют в борьбе с захватчиками, а потом, вместо благодарности, закабаляют³. Наконец, весьма символично выглядит и само название работы В.П. Станишевского, сочетающее в себе, как минимум, два подхода к рассмотрению Смутного времени.

Не вполне обоснованным выглядит мнение Ю.А. Иванова, что трактовка событий Смуты данная В.П. Станишевским «не могла претендовать на новое решение вопроса»⁴. Скорее всего, автор такой задачи и не ставил. Труд, по-видимому, подготовлен наспех, отсюда и явные концептуальные несоответствия. Работа В.П. Станишевского одна из первых в советской историографии, где народные движения, как правило, революционны, когда бы они не происходили. Учитывая неслучайность выхода этого труда можно придти к выводу о том, что в первые годы существования советской власти освещение событий отечественной истории начала XVII века имело важное идеологическое значение.