Сборник статей участников IV международной научной конференции 25-26 апреля 2008 года Челябинск Том 3 Челябинск 2008

А.Р. Давлетбердина

Рассматриваемая языковая единица – это самый древний вид интеллектуальной деятельности, предшествующий счету. В современной науке существуют различные интерпретации сравнения в зависимости от того, в какой области науки ведет свои исследования тот или иной ученый. Особенно много работ посвящено изучению сравнения в структурно-типологическом и семантико-функциональном аспектах (Н. А. Широкова, А. И. Федоров, Л. А. Лебедева, В. М. Огольцев, Г. А. Судоплатова), в то время как исследований в когнитивном, лингвокультурном и прагматическом аспектах очень мало. Лингво-когнитивному аспекту рассматриваемого явления посвящены работы В.А. Масловой, В.В. Красных.

Подчеркнем, что сравнение – это явление междисциплинарное, и каждая область науки склонна определять его по-своему. В филологии данное явление рассматривается как один из видов тропа. Так, Н.Д. Арутюнова [1999], определяя сравнение, обращает внимание на его близость к метафоре, и приводит несколько существенных признаков отличия между ними. Во-первых, для сравнения характерна свобода в сочетаемости с предикатами разных значений, метафора же лишена синтаксической подвижности (Он горд и непреклонен словно скала и Этот человек – скала). Во-вторых, метафора лаконична, поэтому сокращает речь, а сравнение ее распространяет. В классическом варианте сравнение трехчленно (А сходно с В по признаку С), для метафоры в норме характерны две составляющие (А есть В). По мнению ученого, подобие (сравнение) может быть иллюзорным, это то, что показалось. Метафора – это то, что есть. Ср.: Сегодня она порхала, как птица и Этот мальчик – настоящий медвежонок.

В психологии принята трактовка сравнения как одного из мыслительных процессов, по этой причине оно определяется как логическое умозаключение, особый вид интеллектуальной деятельности человека. В философии оно рассматривается как мощное средство познания мира: «Взгляд на компаративные конструкции как на познавательную модель естествен и предопределен самой природой «выразителей» логико-семантических отношений и их функционированием» [Еримбетова 2001: 323]. В широком понимании сравнение – это установление тождества и различия между явлениями действительности, а способность сравнивать, по замечанию исследователей, является неотъемлемым составляющим процесса человеческого познания и представляет собой важное средство формирования языка. Известно, что в сравнениях ярко представлена языковая картина мира, эталоны и стереотипы национальной культуры, мировидение всего языкового коллектива, его различных страт и отдельных индивидов, его природа имеет глубокие корни в языке и культуре.

Как и любая языковая единица, устойчивое сравнение обладает признаками, отличающими его от других явлений подобного рода. Поэтому, считаем целесообразным, в рамках данного исследования более подробно рассмотреть его структуру, функции, способы выражения и признаки.

В большинстве случаев, исследуя структуру компаративной единицы, ученые сходятся на том, что она состоит из нескольких частей: того, что сравнивается, того, с чем сравнивается, и основания для сравнения (словно бусинки глаза, по-детски наивный взгляд, проще пареной репы и т.д). В разных исследованиях эти компоненты получают различное терминологическое обозначение: «субъект», «объект», «признак предмета» [Огольцев 1978: 8]; «номинатив», «ассоциатив» и «символ» [Блинова 1997: 8]; «денотат», «образный компонент» и «основание» [Лютикова 1999: 23]. Л.А. Лебедева даёт определение сравнения с точки зрения его формы: «...это многокомпонентное образование, отражающее логическую формулу сравнения А — С — mВ, где А — субъект сравнения (то, что сравнивается), С — основание (признак сравнения), В – объект сравнения (то, с чем сравнивается), a m — модус сравнения, обычно выраженный одним из сравнительных союзов», например, глупый, как баран; преданный, как собака; ленивый, как кот [Лебедева 1999: 7]. В зависимости от того, включена ли в рассматриваемую структуру компаративная связка, она может представлять собой трех- или четырехчленную конструкцию [Маслова 2001 и др.]. Отметим, что наличие в структуре данной языковой единицы связки, выраженной сравнительным союзом, зависит от типа компаративной конструкции. Материалом нашего исследования послужили данные свободных ассоциативных экспериментов – ответы испытуемых, представляющие собой только четырехчленные сравнения, т.е. те, которые были образованы при помощи компаративной связки: ДОБРЫЙ, КАК мама; ВЕСЕЛЫЙ, КАК клоун; ГЛУПЫЙ, КАК пень и т.д.

Говоря о формах выражения устойчивых сравнений (УС), следует подчеркнуть, что они довольно разнообразны в русском языке – это и творительный падеж сравнения (губы сердечком), и сравнительная степень прилагательных при существительных в творительном падеже (лицо мрачнее тучи), и сравнения с лексическими элементами «похож», «подобный» (специалист подобен флюсу), и сложные прилагательные, содержащие элементы «подобный», «образный» (дугообразные брови), и наречия, образованные от притяжательных прилагательных с формантом «по-» (по-лисьи хитер) [Лебедева 1999: 54].

Используемые в процессе познания сравнения способны выполнять как теоретико-познавательные функции, так и функции социокультурные, связанные с объяснением тех или иных процессов, происходящих в социуме. Осуществляя когнитивную функцию в языке, они способствуют освоению действительности, а также формированию новых гносеологических образов [Телия 1996: 35]. Образ, лежащий в основе сравнения, во многих случаях является представлением, адекватно отражающим мир. В каждом языке существует определенная «точка отсчета», с которой начинается формирование представлений у носителей конкретного языка.

Таким образом, основная функция сравнений сводится не только к передаче эмоций, но и к формулированию различных видов знания. Сравнительные единицы являются отражением той интерпретации мира, которая принадлежит тому или иному этносу, народу. Различия в восприятии и концептуализации мира языковыми средствами в разных языках могут оказаться существенными даже при их родственности. Вслед за В.Н. Телия мы пытаемся рассматривать сравнения не только как языковое, но и одновременно как когнитивное средство, поскольку важен учет его познавательного потенциала.

Семантика сравнения требует специального определения. Значение образного сравнения определяется путём анализа всех перечисленных выше семантических компонентов – субъекта, объекта и основания, не являясь суммой обозначенных составляющих, которые сохраняют свое прямое значение и передают метафорическое представление о предмете речи. Таким образом, семантика образа сравнения, по мнению многих специалистов, – это реализация сдвоенного видения явления действительности, закрепленная за особой языковой формой. В предпринятом исследовании устойчивых сравнений как единиц, специфическим образом отображающих национально-культурный компонент значения, мы сформулировали следующее рабочее определение исследуемой языковой единицы. Сравнение – это синтаксически членимая языковая единица, обладающая образностью и сравнительной семантикой, состоящая из субъекта, объекта, основания сопоставления и оформленная при помощи соответствующих формальных средств выражения сравнительного значения. Разделяя некоторые положения концепции В.М. Огольцева, полагаем, что сравнение – это первичная форма языкового образа, позволяющая приблизиться к некоторым вербальным особенностям национального сознания, своеобразию языковой картины мира русских, башкир и татар в сравнении с носителями других языков.

1. 
   Арутюнова, Н. Д. Язык и мир человека [Текст] / Н. Д. Арутюнова. – М.: «Языки русской культуры», 1999. – 896с.
   
2. 
   Еримбетова, А. М. Познавательный потенциал сравнения (на материале русского и казахского языков) [Электронный ресурс] / А. М. Еримбетова // Режим доступа: http://www.philol.msu.ru /rus. 2001, свободный.
   
3. 
   Лебедева, Л. А. Устойчивые сравнения русского языка во фразеологии и фразеографии [Текст] / Л. А. Лебедева. – Краснодар: КубГУ, 1999. – 192с.
   
4. 
   Лютикова, В. Д. Языковая личность и идиолект [Текст] / В. Д. Лютикова. – Тюмень, 1999.
   
5. 
   Маслова, В. А. Лингвокультурология [Текст] : учебное пособие для студентов вузов / В. А. Маслова. – М.: Академия, 2001. – 208с.
   
6. 
   Огольцев, В. М. Краткий словарь устойчивых сравнений русского языка [Текст] / В. М. Огольцев. – Ижевск: Удмуртский ГУ, 1994. – 511с.
   
7. 
   Словарь образных слов и выражений народного говора [Текст] / сост. О.И. Блинова, С. Э. Мартынова, Е. А. Юрина. – Томск: НТЛ, 1997. – 308с.
   
8. 
   Телия, В. Н. Русская фразеология. Семиотический, прагматический и лингвокультурологический аспекты [Текст] / В. Н. Телия. – М.: Наука, 1996. – 300с.
   

Ю.А. Дрыгина

Белгород, Россия

СЕМАНТИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ГЛАГОЛОВ,

РЕПРЕЗЕНТИРУЮЩИХ ПОДФРЕЙМ УПРАВЛЕНИЯ

ГОСУДАРСТВОМ В СОВРЕМЕННОМ АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ
Антропоцентрическое направление современной лингвистики уделяет особое внимание проблеме преломления информации об окружающем мире в человеческом сознании и анализу механизмов, задействованных в репрезентации человеческих знаний на языковом уровне.

Настоящая статья посвящена выявлению особенностей взаимодействия семантических свойств лексических единиц со значением управления с когнитивным основанием – фреймом «управление», лежащим в основе данного взаимодействия.

Фрейм «управление» представляет собой когнитивную пропозициональную модель ситуации управления, имеющую концептуальные основания и определяющую семантические и синтаксические особенности объективирующих его лексем. Структура данного фрейма, являющегося единством ряда взаимосвязанных подфреймов, в том числе подфреймов управления государством, управления бизнесом, управления транспортным средством и т. д., представляет собой иерархию обязательных и факультативных компонентов и признаков. Семантико-синтаксическая специфика каждого глагола, репрезентирующего фрейм управления, определяется динамичностью фреймовой модели, её способностью к переструктурации. Проиллюстрируем это на примере некоторых ядерных глаголов, объективирующих подфрейм управления государством.

Самым частотным глаголом-репрезентантом подфрейма государственного управления является глагол govern. Он выражает идею управления государством в наиболее общей, простой и абстрактной форме, не отражая в своей семантике способ управления, не предполагая определённого субъекта или объекта управления. На языковом уровне в составе предложений-высказываний, содержащих данный глагол, могут находить языковое выражение все факультативные компоненты и признаки фрейма, дополнительно уточняющие ситуацию управления, например:

While Richard was away, England was governed by his brother John, who was unpopular [O’Driscoll 1997: 19].

В данном примере посредством определительного придаточного предложения вербализуется факультативный компонент фрейма характеристики субъекта управления (was unpopular), позволяющий репрезентировать отношение к управляющему в реальной действительности.

Компоненты способ управления, время и продолжительность управления чаще остальных факультативных компонентов фрейма получают языковую экспликацию в виде наречий (effectively, successfully, well и др.), обстоятельств места, придаточных предложений времени:

The cantons were governed as inefficiently as other governments under the protecting shade of the Holy Alliance [Dalberg-Action 1985: 77].

Lord Liverpool governed England in the greatest crisis of the war, and for twelve troubled years of peace… [Dalberg-Action 1985: 157].

Как и глагол govern, глаголы rule, reign и command также являются ядерными лексемами-репрезентантами подфрейма государственного управления. Их семантическую специфику определяет тот набор компонентов и признаков фрейма, на которые «выдвигаются на первый план» при переструктурации фрейма как ментального коррелята реальной ситуации для её адекватного отображения средствами языка. Каждый глагол управления отражает ситуацию управления государством по-разному.

Второй по частотности ядерный глагол, вербализующий подфрейм государственного управления, – rule, подобно глаголу govern, представляет ситуацию государственного управления в наиболее общем виде. Но в случае с глаголом rule присутствуют некоторые ограничения для набора лексем, способных репрезентировать компоненты субъект и объект на языковом уровне. В терминах фреймовой семантики этот факт можно объяснить тем, что данные компоненты профилируются в структуре фрейма.

Компонент объект в предложениях-высказываниях с глаголом rule, как показывает анализ его дефиниций, вербализуют лексемы, называющие государство и людей его населяющих: rule – to have the official power to control the country and the people who live there [LDCE 2001: 1241]. Проследим это и на функциональном уровне:

On Ethelred’s death in 1016, the Viking leader Cnut was effectively ruling England [Britannica].

Анализ дефиниций данной глагольной лексемы подтверждает также перспективизацию в структуре фрейма обязательного признака обладание властью: rule – to exercise authority or power over [M-W 1993: 857].

Значение «власть», передаваемое данной лексемой-репрезентантом, предполагает обладание властью авторитарной, единоличной, абсолютной, что детерминирует также семантические особенности лексемы, вербализующей обязательный компонент субъект. Анализ фактического материала показывает, что данный компонент репрезентируется лексемами king, emperor, monarch, queen, dictator и т.д., например:

The Annamese emperor, Khai Dinh, in theory ruled the two northern regions from Hue with the benefit of French protection [Grey 1982: 9].

Разграничивая области употребления глагола govern и близкого по значению к нему rule можно отметить, что глаголу rule отдаётся предпочтение при описании авторитарного управления, когда власть сосредоточена в одних руках или небольшой группы людей. Это может быть, например, абсолютная монархия или государство с тоталитарным режимом. Глагол govern употребляется для репрезентации такой ситуации, когда власть ограничена законодательными нормами, а форма правления – конституционная (парламентская) монархия или республика.

В семантике ядерного глагола command акцентируется идея обладания подавляющей неоспоримой властью, авторитетом, полномочиями в военной среде, что подтверждается включением в его лексикографическое толкование сочетаний dominating influence, within one’s power: command – to exercise a dominating influence over; have within one’s authority or power [M-W 1993: 352]. В структуре подфрейма государственного управления, таким образом, профилируется обязательный признак обладание властью.

В словарных дефинициях данного глагола также отмечены ограничения на круг лексем, способных вербализовывать компоненты объект и субъект, которые также профилируются в структуре фрейма, на функциональном уровне: command – to be responsible for giving orders to a group of people in the army [LDCE 2001: 263].

Типичная сцена, которую активизирует глагол command, включает:

• 
  управляющего, являющегося военнослужащим (представителем не только армии, но и других государственных силовых структур), как правило, офицером командного состава, включая главу государства:
  

• 
  управляемого, являющегося группой военнослужащих, составляющих вооружённые силы и другие силовые структуры, их любое подразделение:
  

Ещё одним глаголом, способным объективировать только подфрейм государственного управления, является глагол reign. Значение «управление государством» – основное словарное значение данного глагола, однако он не столь рекуррентен как другие. Отнести его к группе ядерных лексем позволяет способность отражать в своей семантике все этапы сценария управления государством.

Обращение к лексикографическому толкованию данного глагола позволяет очертить круг ситуаций, которые он может репрезентировать: reign – to be king or queen [LDCE 2001: 1192], hold supreme authority in a state, govern as king, emperor or other royal ruler [M-W 1993: 964].

Как видно, компонент СУБЪЕКТ в предложениях-высказываниях с данным глаголом вербализуется лексемой, номинирующей лицо, обладающее монархической властью:

Herod, who reigned over Palestine at the time, could not even claim to be a Jew by birth [BNC: EDY 448].

Проведённый анализ подтверждает одно из ведущих положений фреймовой семантики о том, что лексическая единица приобретает своё значение благодаря «высвечиванию» (профилированию) определённого участка когнитивной структуры, лежащей в её основе. Набор компонентов и/или признаков, выходящих на первый план, когда остальные игнорируются, обеспечивает семантическое своеобразие каждой глагольной лексемы со значением управления. Таким образом, возможно обозначить ситуации, в которых предпочтительно употребление того или иного глагола-репрезентанта фрейма из синонимического ряда для оформления предложения-высказывания.

1. 
   Britannica online [Electronic resource]: encyclopædia. – 2008. – Mode of access: http://www.britannica.com/
   
2. 
   Dalberg-Action, J. E. E. Essays in the history of liberty. Selected writings of Lord Action [Text] / J. E. E. Dalberg-Action. – Indianapolis: Liberty classics, 1985. – Vol. 1. – 557p.
   
3. 
   Grey, A. Saigon [Text] / A. Grey. – L. : Pan books, 1982. – 747p.
   
4. 
   LDCE – Longman Dictionary of Contemporary English [Text] – 3 ed., with new words supplement. – L. : Pearson Education Limited, 2001. – 1668p.
   
5. 
   O’Driscoll, J. Britain [Text] / J. O’Driscoll. – Oxford: OUP, 1997. – 224p.
   
6. 
   BNC – Simple Search of BNC-World [Electronic resource] / British National Corpus . – Mode of access: http://sara.natcorp.ox.ac.uk/lookup.html.
   
7. 
   M-W – Webster’s Third New International Dictionary of the English Language [Text] : Unabridged : in 3 vol. – Chicago: Merriam-Webster, 1993.
   

Л.Ю. Дудченко

Псков, Россия

РЕАЛИЗАЦИЯ ПРАВОСЛАВНОГО КОМПОНЕНТА
В АНГЛОЯЗЫЧНЫХ НАИМЕНОВАНИЯХ РУССКИХ ИКОН
Наименования икон, в дальнейшем именуемые эйконимами (от греческого “eikon” – образ), составляют обширный пласт православной лексики, до сих пор не получившей должного лексикографического описания в английском языке. Проблема англоязычного описания реалий русской Православной церкви (РПЦ) обозначилась после распада СССР [Кабакчи 2001: 86], в период возрождения религиозной жизни в России, расширения контактов между конфессиями. В процессе межкультурной коммуникации встал вопрос о корректном описании различных сторон деятельности РПЦ, о ревизии уже существующих лексико-семантических вариантов, которые зачастую искажали православную основу термина, подменяя его уже существующим католическим термином. Целью данной статьи является анализ особенностей реализации православного компонента в англоязычных эйконимах.

Язык, благодаря функциональному дуализму [Кабакчи 2005: 164], может использоваться для описания как внутренней, так и внешней культуры. Согласно терминологии В.В.Кабакчи, языковые единицы, описывающие элементы мировой культуры, в нашем случае реалии религиозной культуры, можно обозначить как культуронимы [Кабакчи 2001: 7]. Культуронимы включают полионимы, идионимы и ксенонимы. Полионимы (от греческого поли “много”+ оним) – это относительно универсальные культуронимы, используемые для обозначения реалий, существующих в разных конфессиях: God, faith, religion. Идионимы (от греческого идиос “личный, собственный” + оним ) – это лексические единицы, описывающие элементы родной, в данном случае православной культуры: в русском – храм, алтарь. Ксенонимы (от греческого ксенос “иностранный” + оним) – лексические единицы, обозначающие специфические элементы внешних культур, в данной статье реалии православной культуры, описываемые средствами английского языка. Анализ примеров англоязычных эйконимов показал, что наряду с полионимами, языковыми единицами, обозначающими общехристианские реалии (“The Last Supper” – “Тайная вечеря”, “Resurrection” – “ Воскресение“, “Crucifixion” – “Распятие”), существует и большое количество эйконимов-ксенонимов, обозначающих реалии православной культуры: the icon of the Mother of God “Joy of All Who Suffer” – икона Богоматери “Всех скорбящих Радость”, “The Blessed Silence” – Спас “Благое молчание” [www.orthodoxchurch.com]. При ориентации на внешнюю культуру язык становится средством вторичной номинации. Использование иностранного языка для описания культуры другого языка характеризуется, главным образом, концептуальной вариативностью [Юзефович 2007: 118]. Межкультурный христианский дискурс предполагает значительную концептуальную вариативность, что обусловлено спецификой языковой и концептуальной картин мира контактирующих языков. Участники единого христианского дискурса зачастую наполняют наименование одного и того же фрагмента действительности разными концептуальными смыслами. Общехристианские концепты приобретают национальную специфику определенной культуры, что связано с особенностями когнитивного пространства этноса.

Неудивительно, что икона, которая наиболее полно отражает православную концептуальную картину мира, остается непонятой для широкого круга представителей англоязычной культуры. Между тем, икона – это “евангельская проповедь”, согласно формулировке YII Вселенского Собора. Именно в иконе “выступает со всей наглядной убедительностью расхождение между учением и духовной жизнью православия и западных исповеданий” [Успенский 1989: 447]. По мнению Л.А.Успенского, в наше время “вопрос образа приобретает решающее значение и в плане вероучебном, и в плане духовной жизни” [Успенский 1989: 447]. Понимание иконы может способствовать пониманию основ православия и, как результат, более широкому конфессиональному диалогу.

Несовпадение православной и католико-протестантской концептуальных картин отражается в семантической структуре англоязычного эйконима и приводит к следующим несоответствиям:

1. 
   Cемантические несоответствия. К примеру, эйконим ”Спас Нерукотворный” в обнаруженных источниках переводится так:
   

“The Holy Towel” (святое полотенце, святое покрывало) – вариант, в котором сохраняется идея “убруса” (полотенца, на котором чудесным образом отпечатался лик Христа), но, как и в предыдущем варианте, отсутствует значение спасения, жертвенности [www.orthodoxchurch.com].

“Savior”, “Redeemer” (спаситель). Оба варианта вербализуют догмат спасения, но семантика чуда осталась нереализованной.

Mandillion Portrait of Christ the “Savior Not Made with Hands” [Hamilton, 1983] представляет эйконим “Спас на убрусе” и хотя максимально полно передает объем православного эйконима, кажется громоздким, лишенным поэтического звучания русского варианта.

2. Исторические несоответствия. К ним можно отнести те случаи, когда хронологически несовпадающие иконографические типы и соответствующие им эйконимы “Спас на убрусе” и “Спас на чрепии” представлены одной номинацией – Savior. Это значительно обедняет вариант перевода и нивелирует семантически важные детали, относящиеся ко времени почитания “Спаса на убрусе” как священного изображения, помещенного над вратами в город Эдессу и впоследствии чудесным образом отпечатавшегося на глиняной кладке (чрепии).

3. Семиотические несоответствия. Наблюдаются в тех случаях, когда семантизация на уровне знака шире, чем вербальная. Утраты на уровне знака часто наблюдаются на уровне гипо-гиперонимических отношений. Так, эйконим “the Mother of God” используется для описания Богоматери Одигитрии, что является лишь одним из многочисленных иконографических изображений матери Христа. Вряд ли это можно считать догматическим несоответствием, но утрата значения путеводительницы (греч. Odigitria) значительно обедняет семантику англоязычного эйконима.

4. Догматические несоответствия, которые встречаются при замене православной терминологии на терминологию другой конфессии. Так, “Сретение” в некоторых источниках представлено эйконимом “Cаndlemas”. Значение этого праздника в англоязычном варианте восходит к древнееврейскому празднику светильников, процессии, движущейся в сторону храма. В семантике данного эйконима полностью отсутствует указание на знаменательную встречу Богоприимца Симеона и Богомладенца, Ветхого и Нового Завета, “старой истории человечества с новой” [Воскобойников 2007: 45], что нивелирует духовное содержание праздника.

5. Стилистические несоответствия. Так, в результате метонимического переноса эйконим “Покров Богоматери” (покров – как мафорий Богоматери и как идея заступничества за род человеческий), расширяет свое семантическое поле, в то время как в семантике соответствующего англоязычного эйконима – “the Intercession of the Mother of God” – значение предстаяния присутствует, но стилистическую окраску эйконим утрачивает.

Анализ исследуемых англоязычных эйконимов свидетельствует о том, что в рамках единого христианского континуума у русской и англоязычной культур формируется разное концептуальное пространство. При межъязыковом сопоставлении православных концептов в их структуре обнаруживается устойчивое соотношение универсального христианского и идиоэтнического православного компонентов. Выявление православного компонента в структуре англоязычного эйконима может способствовать более эффективному межкультурному общению.