Сборник стихов и 6 романов «Почтовый голубь», «Под радугой»

ФРАУ ШОЙБНЕР: - Доброго вам утра, Отто, и не старайтесь утвердить в повседневной речи это непонятное «Хаиль Гитлер» вместо обычного, нормального приветствия.

БРАК: - Советую привыкнуть к новым временам, добрая фрау. Скоро мы непременно усовер­шенствуем немецкий язык, а то, в последнее время он превратился в лишенную патриоти­ческой искры нудную речь. Вот, вам, например, самые нужные, повседневные фразы для арийца: - «Руки вверх!», «Открыть огонь!», «Всем лечь!», «Смерть евреям!», «Хайль Гитлер!». Честь имею!

* * *

После 30 января 1933 года содержание нашего диалога не менялось.

КОНРАД ШОЙБНЕР (хриплым голосом): - Бенни, ну как твои дела? Когда концерт?

Я: - Скоро. Могу забрать вас в Миттенвальд.

КОНРАД ШОЙБНЕР: - Да, конечно, заберешь. Вы, евреи, умеете держать слово.

Я: - Наконец, в этом доме я слышу что-то приятное для себя.

КОНРАД ШОЙБНЕР: - Я тебе рассказывал про Зильберштейна? Он воевал вместе со мной на западном направлении и был хитрым малым.

Я: - Рассказывали и не раз.

КОНРАД ШОЙБНЕР: - Так вот, послушай меня внимательно. Этот Зильберштейн часто ходил за линию фронта, устраивал свои тёмные делишки с французами и, в конце концов, че­рез, этак месяц, мы, немцы держали в руках французские винтовки, а французы стреляли по врагу, т.е. по нашим солдатам уже немецким оружием! Забавно, не так ли?

Я: - Слов нет!

КОНРАД ШОЙБНЕР: - А ещё во 2-й роте 1-го резервного батальона служил этот самый, ну, который сейчас в Рейхсканцлеры выдвинулся и которого Штетке рисует! Тьфу, черт его побери…

Я:- Гитлер!

КОНРАД ШОЙБНЕР: - Я рассказывал про него?

Я: - Да, конечно, рассказывали, и не раз.

КОНРАД ШОЙБНЕР: - Так вот, послушай меня внимательно ещё раз. Этот Гитлер был, точно уж, храбрецом, но - немного чокнутым; он не притрагивался к шнапсу, табаку. Я всегда подозрительно относился и отношусь к трезвенникам. Гитлер мне не нравился, а ему не нравились евреи. С утра и до вечера он только о евреях и говорил. Этот словоохотливый ефрейтор все беды не только Германии, но и всей Солнечной Системы сваливал на иудеев! Мы над ним смеялись, но видишь, в какую важную персону вылупился «австрияк» Гитлер? Вот мой со­вет, Бенни: - «уноси ноги» из Германии и поскорей. Не нравится мне приход к власти господ нацис­тов, не нравится.

Очень часто наш разговор прерывался звуком негромкого взрывного щелчка, исходившего из комнаты Арно Баха.

Привычные к этому, я и господин Шойбнер со страхом заглядывали к соседу и всегда обозревали нашего инженера- взрывника в одной и той же позе - висящим одной рукой на люстре, с испепелённой шевелюрой волос и от гари почерневшим лицом.

Ну, домашние предметы, конечно, всегда были разбросаны по углам большой комнаты.

В то время инженер старался улыбаться, но эта гримаса вызывала у меня желание плакать.

АРНО БАХ: - Доброе утро, господа!

Мы молча удалялись и вот, тут Конрад Шойбнер тихим голосом, в который раз твердил полную чушь не столько мне, а, скорее всего, убеждал самого себя в умолишенности соседа.

КОНРАД ШОЙБНЕР: - Говорят, наш инженер пьёт серную кислоту вместо утреннего кофе!

Я в ответ строил из себя идиота.

Я: - Да, что вы! Разве такое возможно?

КОНРАД ШОЙБНЕР: - Ещё как! Поверьте мне, старому солдату, герою Артуа!

Я: - Верю! Разумеется, верю.

В конце концов, нагрузившись утренними впечатлениями, немного уставший от «кухонной полемики» ОТТО БРАКА с фрау ШОЙБНЕР, я оказывался в подъезде.

Спускаясь по лестнице, я по обыкновению встречал Марику: - она возвращалась домой с ноч­ной смены из известного кабаре «Берлинский медвежонок».

После этих встреч с весёлой мадьяркой моё настроение улучшалось настолько, что, выходя из подъезда, я улы­бался всему Берлину, чем и вызывал у прохожих некоторые подозрения насчет моего психиче­ского здоровья.
* * *

Эпизод № 15

(Один день Бенни Рознера в Берлине)
14 апреля 1933 года.

7. 30.

АРНО: - Вот, Бенни, всё готово!

Он держал в руке мои серебреные часы с позолотой и позолоченной цепочкой, которые наш инженер ремонтировал в течение 3 месяцев.

* * *

Два или три раза я вежливо попросил инженера вернуть «моё добро»: - часы мне купил отец, примерно, 5 лет тому назад, в Швейцарии, по случаю моего первого публичного прослушивания в Цюрихской консерватории.

Арно напрочь отказывал мне в возврате часов, объясняя это тем, что настройка механизма музыкального сопровождения требовала большого внимания и много времени.

Надо отметить, что мои «карманные часы» каждые тридцать минут играли мелодию «Голубой Дунай» Штрауса и даже не надо было открывать крышку – по прошествии полу часов из кармана жилета раздавались приятные моему сердцу звуки, напоминавшие мне родную Вену - самый красивый город в Европе.

* * *

И так, в то утро 14 апреля он вернул мне часы!

АРНО: - Ты ведь знаешь, от соседей я денег не беру.

Я:- Но ты почти 3 месяца возился с моими часами. Потратил уйму времени. Я себя неловко чувствую.

АРНО:- Для самого талантливого музыканта в Берлине мне ничего не жаль.

Я: - Спасибо. Они играют?

АРНО: - Ходят и играют! Ещё как играют! Пожалуйста, сейчас не надо открывать крышку часов!

Я: - А в чём дело?

АРНО: - Откроешь, когда выйдешь на улицу!

Он рассмеялся и приблизил к своему виску указательный палец правой руки.

АРНО: - Я тоже маленький гений.

Я с подозрением посмотрел на соседа.

Я: - Надеюсь, в часах не смонтирована бомба!

АРНО: - Как плохо ты обо мне думаешь! Я фактически сотворил чудо! Часы с сюрпризом!

Я: - Ладно, спасибо ещё раз. Теперь я твой должник. Пока.

АРНО: - До свидания! Запомни, крышку откроешь только лишь на улице! Договорились?

Я: - Договорились, но ты меня заинтриговал!

Наконец, Я вышел из квартиры, однако, к моей досаде, разминулся с Марикой, утренняя встреча с которой была для меня доброй приметой.

Я смутился, но для отвлеченных мыслей совсем уж не было времени – В этот день в репетиционном зале Консерватории я намерен был «отшлифовать» первую и финальную части кон­церта для скрипки с оркестром Мендельсона-Бартольди.

* * *

До начала репетиции времени было много.

Кроме того, я непременно должен был встретиться с отцом омей невесты, Эстер, известным во всем Берлине портным, Соломоном Гиршем - он в те дни шил первый в моей жизни концертный фрак.

И последнее, у меня в этой, дорогому моему сердце семье Гирш надо было лишний раз удостовериться, что я и Эстер сегодня ночью «Мюнхенским поездом» поедем в Миттенвальд.

Мы были помолвлены, и, разумеется, мне очень хотелось, посвятить ей успешное выступление на Фестивале: - я представлял себе, как в фестивальном зале, перед публикой демонстративно одарю цветами от счастья прослезившуюся Эстер.

* * *

Ателье господина Гирша находилось по пути в Консерваторию (Берлинская Высшая Школа му­зыки) и я заранее вкушал радость и от встречи с фройлаин Эстер, и от первой примерки фрака – уж очень мне хотелось выглядеть нарядным во время «судьбоносного концерта».

Накрапывал апрельский дождь.

Скрипку я всегда воспринимал в образе возлюбленной женщины, которую на руках несёт пере­полненный чувствами средневековый рыцарь в доспехах, готовый отдать жизнь за честь этой прелестной дамы.

Шагая по тротуару, я часто останавливался, прижимал футляр к груди, как бы чувствуя «сердцебиение инструмента» в унисон моему пульсу.

Несмотря на дождливую погоду, настроение у меня было приподнятым.

* * *

Вдруг, сюрприз Арно Баха «не заставил ждать»: - я внимательно прислушался к «музыке часов». Потом несколько раз закрыл, и опять-таки открыл крышку.

Ах, боже мой, мелодия была одна и та же -

H a v a N a g i l a!

Еврейскую песню «Хава Нагила» на слова Авраама Цви Идельсона и на старинную хасидскую мелодию не знает только последний т у п и ц а!

Эту песню – «Хава Нагила», т. е. «Давайте радоваться!» - обычно пели на семейных праздниках и мы, дети всегда от души подпевали взрослым:

-Уру, уру ахим! Уру ахим бэ-лев самэах – Пробудитесь, братья, с радостным сердцем!

Конечно, в отношении звучания мелодии песни я не имел ничего против, но в Берлине, где антиеврейские настроения постепенно набирали силу, ходить по городу, открывать крышку часов, отвечать кому-то, на вопрос «который час» , скажем, «семь-сорок», на фоне мелодии «Хава Нагилы», мягко говоря, немцы могли принять за демонстративный «еврейский протест против антисемитизма нового правительства».

Отмечу, что мелодия звучала достаточно громко, и не услышать её мог только глухой.

При закрытой крышке часы «молчали» - так что, осведомляться мне о времени без «Хава Нагилы» не было возможным.

Вот так сюрприз!

Арно Бах меня подставил!

Я решил с ним «как следует» поговорить, но, а пока мне пришлось бы ходить по городу в сопровождении очень популярной еврейской песни.

И последнее, можно было спрятать часы, но моя внутренняя порядочность не позволила бы мне обманывать людей: - Бог знает, кто, куда и как торопиться!

Так я рассуждал про себя и вдруг издали показался вагончик, с грохотом передвигающийся по рельсам.

* * *

14 апреля 1933 года.

8. 00.

Вот, я вошел в полупустой вагон берлинского трамвая и он направился в сторону типографии.

Пассажиры без интереса разглядывали друг друга, читали газеты, или же прислушива­лись к разговорам незнакомцев.

Ватман, крича из кабины во весь голос, объявлял названия остановок; люди сходили из вагона, поднимались, после чего вагон покрывал расстояние от улиц и до площадей и, наоборот.

Мне в то утро 14 апреля 1933 года запомнился диалог двух немок, сидящих рядом со мной и держащих на коленках сумки с бутылками молока и батонами хлеба.

Они разговорились по случаю покупки одних и тех же продуктов.

ПЕРВАЯ ФРАУ: - Какой добротно выпеченный хлеб! Не скажете, где его покупали?

ВТОРАЯ ФРАУ: - На Бутербродштрассе, у Митволя, но там он стоит несколькими пфенни­гами дороже, чем в обычных булочных, а вот, молоко везде продается по одной цене, но оно, как вам известно, пока что в дефиците и не всегда достаётся покупателям, вынужденным с утра сто­ять в очередях. Послевоенное время, увы, очень растянулось и ещё не закончилось, добрая фрау.

ПЕРВАЯ ФРАУ: - Будем надеяться на лучшее. Обстоятельства всё-таки меняются….

ВТОРАЯ ФРАУ: - И правительство тоже меняется.

ПЕРВАЯ ФРАУ: - Человек, говорят, живёт надеждой. Вы думаете, этот, ну, с усиками, сможет навести порядок?

ВТОРАЯ ФРАУ: - О, да! Он такой энергичный! Его выступления по радио меня очень заво­дят – прямо-таки стряхиваю с себя десяток лет, и хочется с моим мужиком поиграть во что-то ин­тересное там, на диване! Ах, честное слово!

ПЕРВАЯ ФРАУ: - Ой, не смешите меня! Неужели?

ВТОРАЯ ФРАУ: - Наш фюрер очень знойный мужчина. А самое главное то, что он защищает интересы немцев; старается вернуть нам утраченное самолюбие. После поражения в войне и уни­зительного «Версальского договора» мы раскисли, а наш некогда «статный Берлин» превра­тился-таки в Содом или Гоморру – везде наркоманы, воры, бандиты, гомосексуалисты, прости­тутки и жулики. Всё это «играет на руку» кому? - Конечно, евреям – приглянитесь, ну, приглянитесь, иудеи ещё больше разжирели.

ПЕРВАЯ ФРАУ: - Говорят, что сейчас «еврейский вопрос» актуален, как никогда!

ВТОРАЯ ФРАУ: - Скажу по секрету, как немка немке, что в скором времени грядут большие перемены на внутреннем и внешнем фронтах.

ПЕРВАЯ ФРАУ: - А вы откуда знаете?

ВТОРАЯ ФРАУ: - Мой брат вступил в ряды национал-социалистов ещё «до победы». В труд­ные времена для партии он всегда помогал соратникам по борьбе!

ПЕРВАЯ ФРАУ: - Что вы говорите!

ВТОРАЯ ФРАУ: - У «наци» же всё расписано по месяцам. Реальные планы, реальные дела! Но в начале они разберутся с евреями – это точно!

ПЕРВАЯ ФРАУ: - И как?

ВТОРАЯ ФРАУ: - А мне откуда знать? Но разберутся, будьте спокойны!

ПЕРВАЯ ФРАУ: - Я вам так скажу: - может не стоит все наши неудачи, проблемы валить на бедных евреев? Вот, семья моего родственника всегда дружила с соседями, супружеской парой Кацнельсонов, а потом они породнились – дочку выдали замуж за младшего Кацнельсона. Он - порядочный юноша – в банке работает клерком.

ВТОРАЯ ФРАУ: - Породнились с евреями? Боже, они ведь погубили дочку! И некому было их направить на путь праведный? Передайте мои сочувствия вашим племянникам. У них впереди - трудные дни.

ПЕРВАЯ ФРАУ: - В конце концов, молодые люди уедут в Варшаву. Там у Кацнельсонов бога­тые родственники. У них фирма по огранке алмазов.

ВТОРАЯ ФРАУ: - Хорошее решение вопроса. Что поляки, что русские, что евреи– один му­сор! Главное, очистить Германию, а потом уж мы, немцы заживём на славу.

ПЕРВАЯ ФРАУ: - И кто это всё придумал?

ВТОРАЯ ДАМА: - Этот, наш, с усиками. Поздравляю - нам теперь думать совсем не надо – он всё знает, он же всю ответственность за поступки немцев берёт на себя. Наконец, в Германии появился настоящий, крепкий хозяин – Адольф Гитлер!

ПЕРВАЯ ФРАУ: - Интересно! Вы открыли мне глаза, но, ой, какая жалость! Вот, и моя оста­новка. Вынуждена попрощаться с вами. До свидания.

ВТОРАЯ ФРАУ: - До свидания и будьте осторожны. Держитесь подальше от евреев и коммуни­стов. Страшнее врагов у нас нет! Прощайте.

Первая фрау сошла на остановке и тут я не смог сдержаться, резко повернул лицо ко второй фрау.

Диалог двух немок больше, чем все статьи всех либеральных газет открыл мне глаза на настоящее.

Я: - Вам не кажется, милая фрау, что этот пресловутый еврейский вопрос половину населе­ния Германии сведёт с ума?

ВТОРАЯ ФРАУ: - А почему только половину, господин хороший?…Погодите, погодите, ах, вы же еврей, конечно! Нос уж точно вам может паспорт заменить! Запомните, господин еврей, что мы, немцы, сейчас одна, единая нация и, подчиняясь указам нашего фюрера, живём одной жиз­нью – или мы вместе восстанем из пепла после постыдного поражения в войне, или вместе по­гибнем! «Половин», «четвертушек» больше не существует! Только одно целое! Только одно целое!

Сидящий напротив меня господин в чёрных очках не выдержал и обратился ко второй фрау.

ГОСПОДИН В ЧЁРНЫХ ОЧКАХ: - О каком воспрятии из пепла вы говорите, мадам? Ваши молодчики из так называемых штурмовых отрядов и «Студенческого Союза» сжигают в кост­рах книги Гейне!

ВТОРАЯ ФРАУ: - Не Гейне, а еврея Гейне! Туда ему и дорога.

ГОСПОДИН В ЧЁРНЫХ ОЧКАХ: - Он классик немецкой литературы, однако, вам этого не понять, а мне легче быть в моём отечестве немым, слепым и глухим, чем видеть это безобразие!

Я: - Хорошее решение вопроса – быть слепым, глухим и немым! Да, у них, этих господ развя­жутся руки, и они же столкнут немецкий народ в пропасть!

ВТОРАЯ ФРАУ: - Мы не воюем с немецким народом, а вас, евреев, уж точно, выбросим на по­мойку!

Я: - Слава богу, я сам из Австрии и ваши проблемы меня не касаются, но пока горят костры на улицах и площадях немецких городов, пока сжигают книги Гейне, вам, немцам, история выне­сет суровый приговор.

И тут разразился настоящий скандал. Пассажиры трамвая разделились на два противополож­ных лагеря и отовсюду послышались обвинения в адрес той или иной стороны:

- Долой марксистов!

- Национал-социалисты – верная погибель Германии!

- Еврейский заговор – вот, против чего надо сплотиться всей нации!

- А цены на продукты растут!

- Гитлер всё поставит на свои места! Поверьте ему и мы спасены!

- Гитлер – это совсем не Бисмарк!

………………………

Я успел спрыгнуть с трамвая, почувствовав весьма враждебный взгляд одного плечистого муж­чины, который сжимал кулаки, готовился напасть на меня, на врага №1, т. е. еврея, да ещё еврея со скрип­кой.

Если в вагоне началась бы потасовка, то вместо инструмента мастера Клотца у меня в руках оказались бы щепки.

И тогда я решил – никогда не вмешиваться в немецкие споры, заниматься только своим делом и после 20 апреля, как можно скорее, уехать из страны, которая постепенно, на моих гла­зах превращалась во «что-то» для меня непонятное и чужое.

* * *
Эпизод №17

14 апреля 1933 года.

8.30

Мы встретились, как старые друзья, хотя я с ним общался до того всего лишь один раз, когда ровно месяц тому назад здесь, в кабинете обсуждался внешний вид афиши концерта на 20 апреля сего года в Миттенвальде.

ЛУТЦЕ: - А, дорогой Рознер, приветствую вас! Как дела? Что нового? Я ждал вас ещё вчера! Берлинская Высшая Школа музыки ровно неделю тому назад перечислила на мой бан­ковский счет деньги, окупающие наши расходы по печатанию концертных афиш. Вот, мы вчера их и послали в Миттенвальд и наверно их там уже и расклеили по всему городу. Так что, передайте дорогому профессору Флешу, что всё в порядке. Я к нему не смог позвонить. Дела, дела…

Я: - Безмерно рад, господин Лутце!

ЛУТЦЕ: - Вот, посмотрите, раскройте афишу. Вам она нравится?

Я: - Очень мило, очень даже мило!

ЛУТЦЕ: - Садитесь, садитесь, господин Рознер! Передохните! Кофе?

Я: - Не откажусь, если это вас не затруднит.

ЛУТЦЕ: - Гретхен! (крича во весь голос) Две чашки кофе, дорогая. Снимите пальто, дорогой Бенни, устраивайтесь, поговорим, хе-хе, посплетничаем.

Я: - Благодарю, господин директор.

Я сел в кресло, стоящее напротив письменного стола.

ЛУТЦЕ: - Признаться, я очень доволен нашему знакомству. О вас столько говорят, пишут. Для меня большая честь напечатать первую афишу музыканта, которому пророчат большое бу­дущее. Ваш маэстро Флеш говорит, что через несколько лет о Рознере заговорит весь мир.

Я: - Не преувеличивайте! Пока что я ничем особенным себя не показал. Посмотрим, как меня примет Миттенвальд. Если всё будет хорошо, я с поднятой головой вернусь в Вену.

ЛУТЦЕ: - И когда вы собираетесь уехать в Вену?

Я: - В скором времени. В Берлине мне уже нечего делать.

ЛУТЦЕ: - Желаю успехов.

Я: - Да, и мне очень хочется, чтобы всё закончилось хорошо. От этого зависит моя карьера, как музыканта, и, не дай бог, «провалить» выступление. Известно, что немецкая публика - в му­зыкальном плане очень избалованная. Я немного волнуюсь, по правде говоря.

ЛУТЦЕ: - Всё будет хорошо, всё будет замечательно, мой молодой друг.

Я: - Организаторы Фестиваля, как я знаю, непременно вышлют вам приглашение. Надеюсь, вы и ваша супруга почтите меня своим присутствием в Миттенвальде.

ЛУТЦЕ: - Да, разумеется. Это большая честь для нас.

Тут Гретхен – красивая блондинка – принесла нам на подносе две чашки кофе с печень­ями, сахаром и перед тем, как выйти из комнаты, нежно касаясь моего плеча, сказала:

ГРЕТХЕН: - Знаете, я приеду на концерт вместе с Максом! Говорят, в Миттенвальде ещё лежит снег. Неужели смогу покататься на лыжах!

Она направилась к двери. Я же проводил её восторженным взглядом – уж больно «аппе­титной» дамой была эта немка.

ЛУТЦЕ: - Да, да, если моя супруга откажется, возьму с собой Гретхен. Она разбирается в музыке и любит показать себя во время антракта. Хе-хе…

Я: - Как вам будет угодно, господин Лутце!

* * *

Они молча, не спрашивая разрешения, сняли со стены комнаты копию живописного по­лотна Рембрандта Ван Рейна «Жертвоприношение Исаака», заменив её неудачным рисунком от­кровенного дилетанта.

Унося деревянную лестницу и копию работы нидерландского мастера, рабочие неуклюже, с грохотом пробрались в дверной проём.

Тут и Гретхен вошла в комнату.

ЛУТЦЕ: - Как тебе это нравится, малышка?

ГРЕТХЕН: - Ой, ужас какой-то!

ЛУТЦЕ: - Это, кстати, есть Фридрих Барбаросса – король Германии, император Священной Римской Империи….

ГРЕТХЕН: - Дело совсем не в короле!

ЛУТЦЕ: - А в чём, детка?

ГРЕТХЕН: - Рисунок неудачный – мазня!

ЛУТЦЕ: - А чего ещё требовать от маляра Шлоссера? Главное то, что в кабинете висит сам Фридрих! Времена сейчас такие, что народ Германии, смотря с надеждой в будущее, не забывает героев прошлых лет! Ко мне, в кабинет заходят разные люди. Каждый человек внимательно приглядывается к интерьеру директора типографии! Представителям партии власти не понравилось бы видеть на стене моей рабочей комнаты изображения Ав­раама и Исаака!

ГРЕТХЕН: - Жаль расставаться с той картиной!

ЛУТЦЕ: - Сдам в музей – пусть там разбираются!

ГРЕТХЕН: - Вам ещё кофе?

Я: - Благодарю.

ЛУТЦЕ: - Спасибо. Можешь идти, дорогая.

Гретхен, уходя, опять-таки нежно прикоснулась пальчиками к моему плечу и сказала:

ГРЕТХЕН: - А мне Исаак больше нравится, чем мазня пьяницы Шлоссера! Пока!

Я: - Вижу, вы тут быстро решайте «еврейский вопрос», господин директор!

ЛУТЦЕ: - Между нами говоря, какого мне смотреть каждый день на этого деформирован­ного Фридриха кисти маляра Шлоссера.

Я: - Перед новым начальством «Исаак» вас, точно, подвёл бы, а Фридрих – на все вре­мена!

ЛУТЦЕ, - Он мне обошелся в 4 бутылки шнапса – не более того. Ха-ха…. Но я его в последствии заменю чем-то более актуальным!

Я: - И на кого замените Короля Фридриха? Может, на Гитлера?

ЛУТЦЕ: - Как прикажут! Думаю, что в скором времени интерьеры всех кабинетов Герма­нии своим видом не очень-то будут отличаться друг от друга, и люди будут похожи друг на друга, и слова, и дела, и помыслы…

Я: - Прискорбно! Будете всё это безобразие терпеть?

ЛУТЦЕ: - Знаете, мне очень дороги кружка баварского пива за обедом, мягкая постель в спаль­ной комнате, партия в покер с моими друзьями, Рождественская ёлка с разноцветными, бле­стящими игрушками и горящими свечами, веселье моих деток, эта малышка Гретхен…. мне до­роги меленькие житейские радости! Я – не герой! Я – бюргер, который уважает закон и подчиня­ется легитимному, повторяю, легитимному, т. е. назначенному Гинденбургом Рейхсканцлеру – будь это Гитлер или, к примеру, какой-то, скажем, «Фриц Швайнкопфер»! Мне всё равно! Я желаю спокойной жизни себе и своим детям. Для этого я, дорогой мой Бенни, готов всю оставшуюся жизнь смотреть на портрет Фридриха Барбароссы. Пусть это наказание компенсируется моим спокойствием и благополу­чием! Ради этого можно продать душу хоть Мефистофелю, ха-ха-ха…

Я: - Пожалуйста, живите, как вам будет угодно, но границы вашей безмятежности могут быть разом нарушены!

ЛУТЦЕ: - Кем? Какими обстоятельствами?

Я: - Сумасшедшим политиком и политикой сумасшедшего!

ЛУТЦЕ: - Если наш бюргер увидит опасность своему благоденст­вию, он национал-социалистов на новый срок не переизберёт!