Сборник стихов и 6 романов «Почтовый голубь», «Под радугой»

Я: - Не осуждайте меня за категоричное суждение: - дуракам закон не пи­сан. Шизофреники или «остаются в кресле», или падают, но они своим шагом никогда не спуска­ются по лестнице власти.

ЛУТЦЕ: - Если так, то и вы, подданные Австрии, думаю, не должны чувствовать себя в полной безопасности! Вы слышали о таком понятии, как «Аншлусс»?

Я: - А мировое общественное мнение?

ЛУТЦЕ: – Сказки для наивных людей.

Я: - Но ведь существует какая-та «международная политическая мораль»?

ЛУТЦЕ: - Всё не так страшно! На­против: - Гитлер разорвёт «Версальский договор» в клочья и вернёт Германии былую славу. Кроме того, только он сможет укоренить безработицу, уничтожить преступный элемент, вернуть утрачен­ные земли и присоединить к Родине территории, населённые немцами – например. Судеты!

Я: - А как с «еврейским вопросом»?

ЛУТЦЕ: - Ничего страшного. Голословная бравада. Антисемитскую карту Гитлер достал из колоды только в период выборов. Теперь она ему не нужна.

Я: - Если ваши суждения верны, тогда смело повесьте на стену вашего кабинета «Жертвоприно­шение Исаака» и я уйду отсюда со спокойной душой!

ЛУТЦЕ: - Хитрец вы, мой друг! Хитрец! Вы не только скрипкой владеете, но и в словесной полемике хороши. Дайте срок и ваш «Исаак» вернется. Непременно вернётся.

Я: - Живу надеждой, дорогой Лутце! Однако, в стране, где жгут книги великого Гейне, надежда, поверьте, всегда в дефиците!

ЛУТЦЕ: - Издержки времени!

Я: - Тут, мне кажется, становится душно.

ЛУТЦЕ: - Уверен, концерт состоится в срок, и вы спокойно покинете Германию, т. е. место, где вам так не хватает воздуха!

Я: - Даст бог!

ЛУТЦЕ: - Но и на Фестивале не исключены и проблемы. Раскройте, пожалуйста, эту бумагу и прочтите ещё раз фамилии композитора, дирижера и исполни­теля. Мне это сразу бросилось в глаза, но своё дело я сделал на совесть: - сегодня в Миттен­вальде полно ваших афиш, однако это совсем не значит, что публичное выступление «у вас в кармане»!

Я: - Вы обратили внимание на 20 апреля?

ЛУТЦЕ: - Да. День рождения фюрера! Надо же такому случиться!

Я: - Я очень надеюсь на авторитет маэстро Флеша!

ЛУТЦЕ: - Конечно!

Я: - Ну и, Берлинская Высшая Школа музыки тоже не допустит провала концерта.

ЛУТЦЕ: - Фестиваль то международный!

Я: - Может быть, я преувеличиваю, но музыкальная жизнь Германии абсолютно незави­сима от политики. Или я ошибаюсь?

ЛУТЦЕ: - Хочется верить…

Я: - Раз так, разрешите мне удалится.

ЛУТЦЕ: - До свидания, мой друг. Вы забыли взять с собой афишу

Я: - Оставьте на память! Я для себя найду афишу и в Миттенвальде! А сейчас я тороплюсь к портному.

ЛУТЦЕ:- Неужели фрак?

Я: - Его шьет сам Соломон Гирш – кстати, отец моей будущей жены!

ЛУТЦЕ: - О-о-о, поздравляю, поздравляю.

Я: - Да, мне тоже приятно! В день моего выступления перед публикой хочется, чтобы из Вены приехали мои родители, родственники, друзья. Накануне концерта я собираюсь с ними связаться, при­гласить всех в Миттенвальд. Всё должно быть в ажуре, как говорится.

ЛУТЦЕ: - Прекрасно, прекрасно, Бенни! Я заранее вкушаю удовольствие от вашей игры!

Я: - Спасибо, господин директор! И непременно приезжайте в Миттенвальд! Жду вас с нетерпе­нием!

Мы расстались на пороге двери издательства «Наследники Гуттенберга».

Гретхен же, глядя из открытого окна второго этажа, попрощалась со мной «воздушным поцелуем», а потом закричала –

ГРЕТХЕН: - Эй, эй, господин музыкант, в горах будет снег? Ну, хоть чуточку….

Я: - Миттенвальд – зимний курорт, милая фройлаин! Кроме того, мне сказали, что в тамош­нем ресторане играет великолепный оркестр! Вам и без лыж будет весело!

ГРЕТХЕН: - Ждите меня! Обожаю танцевать вальс-бостон или фокстрот с весёлым, умеющим хо­рошо двигаться кавалером - что может быть лучше этого?

Я: - Только лишь музыка Мендельсона!

ГРЕТХЕН: - Да? А я так не думаю, но ваш концерт не пропущу. Вы мне и без скрипки симпа­тичны. Пожалуйста, подтвердите телеграммой точную дату вашего выступления, иначе Макс и с места не сдвинется!

Я: - Непременно. До встречи в Миттенвальде, милая фройлаин.

ГРЕТХЕН: - До встречи…. Кстати, Бенни, когда вы уезжайте в Баварию?

Я: - Сегодня, ночью, последним, «Мюнхенским поездом».

ГРЕТХЕН: - Счастливого пути!

* * *

14 апреля 1933 года

9.30.

По обыкновению, купив сладости, я направился в сторону ате­лье Соломона Гирша, которое находилось ближе к Жандармплатц.

Семья же известного портного проживала на втором этаже, прямо над ателье; она состояла из жены (фрау Перле - домохозяйка), их двадцатилетней дочки (фройлаин Эстер – она намеревалась продолжить музыкальное образование в Вене) и пятнадцатилетнего сына (юноша Иосиф или Йосси - гимназист).

Я знал Гиршей не один, и не два года.

По прибытию в Берлин мне часто приходилось пользоваться услугами господина Соломона Гирша: - я сшил у него два костюма и пальто.

Так мы подружились.

В скором времени наша дружба переросла в нечто более значимое – я и Эстер понравились друг другу, после чего в Берлин приехали мои родители, хорошо знавшие семью Гирш с давних времен, и в традиционном еврейском стиле состоялась наша помолвка.

* * *

Семь Э п и з о д о в (черно-белое изображение, немного ускоренные кадры с музыкальным сопровождением из раннего репертуара Марлен Дитрих) в стиле немого кино, показывающие взаимоотношения Рознера с семьей Гирш на фоне рассказа музыканта: -

2. (18b) Они заставляли меня играть на рояле и петь старые хасидские песни, которые я вы­учил у деда, проживающего в Линце.

Я играл, они смеялись и подпевали мне.

Мне всегда казалось, что Соломон и Перле старались с «известными намерениями» в некото­ром роде сблизить меня с Эстер – симпатичной, скромной девушкой.

3. (18с) В начале, увидев меня, она с ещё большим усердием начинала разноцветными нитками вышивать узоры на белом полотне, а потом, когда мы привыкли друг другу,

4. (18d) Эстер показывала мне семейные альбомы с фотографиями и тогда, нежно ласкала мою руку своими пальцами.

5. (18е) Я и Эстер часто гуляли по улицам, по паркам Берлина, заходили в кафе, бывали в зоо­парке, присутствовали на концертах в Высшей школе музыки….

6. (18f) А месяц тому назад я в первый раз поцеловал её в щёчку, когда мы сидели на карусели.

7. (18h) Помолвка.

Музыкальное сопровождение монолога местами может меняться еврейскими мелодиями; напр.: во время помолвки.

* * *

Эпизод № 18 (продолжение)

Общение с семьей ГИРШ для меня было одним удовольствием – я всегда получал у них домаш­нее тепло, чего мне так не хватало в Берлине.

Я ведь жил фактически в «сумасшедшем доме», по соседству с весьма и весьма странными субъектами, т. е. с Арно Бахом, Конрадом Шойбнером, Отто Браком, художником Генрихом Штетке, фрау Зонтаг и т. д.

* * *
Я вошел в подъезд, медленно поднялся по мраморным ступеням лестницы на второй этаж, позвонил в дверь.

Дверь квартиры открыла Эстер, которая мне показалась напуганной, поблед­невшей.

Я отдал ей коробку со сладостями, и мы разговорились в прихожей.

ЭСТЕР: - Спасибо. Заходите, пожалуйста, Бенни! Папа дома!

Я: - Я соскучился! Мне так не хватает вас! Милая Эстер, я так рад вместе с вами поехать в Миттенвальд на Фестиваль музыки! Однако…. Однако, вы бледны, растеряны! У вас всё в порядке?

ЭСТЕР:- А почему вы меня об этом спрашиваете?

Я: - Обычно, двери всегда открывала ваша служанка.

ЭСТЕР: - Да?

Я: - Почему ваш отец не в ателье? Что с вами? И ручки у вас такие холодные. Случилось что-нибудь?

ЭСТЕР: - Кажется, случилось…

Я: - Все здоровы?

ЭСТЕР:- Да.

Я: - Проводите меня в комнату, пожалуйста.

Мы вошли в просторную комнату и первое, что я увидел, были прослезившиеся глаза фрау Перле и чем-то сильно напуганное выражение лица Соломона Гирша, сидящего в кресле, тупо смотрящего на потолок.

Я: - Если я могу быть чем-либо полезен, распола­гайте мной! Я к вашим услугам!

ФРАУ ПЕРЛЕ: - Какая беда! Какая беда! Дорогой Бенни, что нам предпринять, к кому обра­титься за помощью? Ума не приложу.

Я: - Вас что, обокрали? Да уж, Берлин кишит ворами и бандитами, не говоря уже о наркоманах.

ФРАУ ПЕРЛЕ: - Обокрали? Нет! Я не знаю, как это называется.

Я: - Может вызвать врача для господина Гирша?

ЭСТЕР: - Врач нужен не отцу, а - Германии!

ФРАУ ПЕРЛЕ: - Дорогая, не будь наивной. Разве доктор может помочь стране, которая постепенно сходит с ума?

Я: - Неужели они закрыли ваше ателье?

ФРАУ ПЕРЛЕ: - Пока до этого не дошло, но лучше было бы одним, единственным приказом объявить, что евреи в Германии не имеют никаких прав, и что они в течение суток должны убраться, куда их глаза глядят.

Я: - Ателье не закрыли, все вы, так или иначе, живы и здоровы, вас никто не обокрал. Ах, а где Йосси?

ЭСТЕР: - Он в кабинете! С утра не ест, сидит за шахматной доской и ни с кем не разговаривает!

Я: - Ладно, Я его увижу позже! Повторяю, что случилось такого невообразимого, если ателье не закрыли, вы все - на месте, квартиру вашу не обокрали? Что может быть?

СОЛОМОН ГИРШ: - И з д е в а т е л ь с т в о !

ЭСТЕР: - У папы отняли ножницы!

Я: - Украли или пропали ножницы?

ЭСТЕР: - Нет, просто отняли!

Я:- Кто это сделал?

ФРАУ ПЕРЛЕ: - Сегодня утром штурмовики ворвались в ателье и отняли у Соломона ножницы для кройки, не взяв с собой и нитки! Отняли, шутя, между прочим, смеясь и издеваясь над старым берлинским портным!

Я: - А я то думал! Купите новые ножницы и делу конец!

ФРАУ ПЕРЛЕ: - Это невозможно, Бенни!

Я: - Почему?

СОЛОМОН ГИРШ: - Ножницы достались мне от отца, А отцу - от деда, который тоже был портным! Старинные ножницы – реликвия нашей семьи! Сколько им лет! Кто скажет, сколько им лет! Я других ножниц в руках и не держал! Теперь, Бенни, я не смогу работать, потому что у меня отобрали душу портного. Ведь я, взяв в руки другой, незнакомый мне инструмент, всегда буду думать о пропаже. А, постоянно думая о потерянном, я не смогу вложить все моё сердце в ремесло или, скажем правильнее, в искусство портняжного дела, Я превращусь в раздвоенного человека! Такой ЧЕЛОВЕК – никчемный ЧЕЛОВЕК. Он может быть только ремесленником – и не более того! Я, Соломон Гирш всегда гордился тем, что, в пример моим предкам, относил себя к кругу людей искусства кройки и шитья. Вы понимаете меня? Перле, дорогая, они знали, прекрасно знали, чего хотели лишить меня и мою семью. Ателье? Ателье можно открыть в Праге, в Гамбурге, в Вене и даже в Буэнос -Айресе, но эти ножницы, как и святые книги, всегда сопровождали семью Гирш в скитаниях, в радостях и горестях! Они кормили нас! К о р м и л и! Я погиб! Я не смогу сшить ваш фрак, дорогой Бенни! Фрак моей и вашей мечты! Я видел его во снах! Я чувствовал запах концертного костюма, и я, ещё не сшив фрак, уже гордился им! Всё кончено. Никто не вернёт мне моих дорогих ножниц! Никто!

ФРАУ ПЕРЛЕ: - Какое горе! Какое горе!

Я: - Теперь мне всё понятно, господин Гирш.

СОЛОМОН ГИРШ: - Сочувствуйте мне, люди!

ФРАУ ПЕРЛЕ: - Вот, что такое издевательство!

ЭСТЕР: - Мама, я больше не хочу жить в этой стране! Она для меня чужая! Было бы гораздо лучше, если папа потерял их или кто-то украл бы ножницы.

СОЛОМОН ГИРШ: - Дитя моё, ты права, в сто крат права! Кража и потеря ничто с тем, когда нагло, смеясь, у портного забирают ножницы.

Открылась дверь, из кабинета вышел Иосси, который, промолчав немного, вдруг обратился ко мне.

ИОСИФ: - Я тоже не хочу жить в этой стране! Она для меня чужая!

СОЛОМОН ГИРШ: - Уедем! Непременно уедем хоть на край земли, но мы ведь не цыгане и свой скарб с собой не носим? Надо уладить очень много дел.

Они заплакали.

Заплакали все: - дети, родители…

В тот миг эти слёзы мне показались началом невообразимо большей беды, суть которой мне пока что трудно было понять.

Беда Соломона Гирша была вполне объяснима.

Когда они немного успокоились, я снова попросил разрешения взять с собою Эстер на Фестиваль музыки, в Миттенвальд, а после вместе с ней поехать в Вену.

Я: - Вы ведь не будете против того, чтобы взять с собой Эстер в Миттенвальд. После окончания Фестиваля мы намереваемся перейти границу. Мы можем взять с собой и Йосси!

ЙОССИ: - Я останусь с папой, пока не решатся все наши дела в Берлине! Без этого мне будет неспокойно в Австрии.

Я: - Ты повзрослел, Йосси!

ЭСТЕР: - А мы и не заметили!

После чего все трое обняли юношу и опять заплакали.

Я: - Я надеюсь, что печальный «инцидент с ножницами» не помешает нашей поездке в Миттенвальд? У меня два билета на ночной поезд.

ФРАУ ПЕРЛЕ: - Нет, конечно! Эстер едет с вами. Обстоятельства таковы, что уж лучше поскорее и вам и нам покинуть Германию, хотя многие наши евреи уверены, что нынешний антисемитизм явление временное и в скором времени всё вернётся «на круги своя». Мы вас проводим.

Я: - Не стоит беспокоиться. У всех сегодня трудный день. Мы только лишь заедем к вам за вещами Эстер и здесь же попрощаемся.

ЭСТЕР: - Да, так будет лучше.

Я: - До свидания. Извините…

* * *

Я растерялся и немного испуганный, выйдя в прихожую, схватил футляр с инструментом мастера Клотца, прижал его крепко, крепко к груди; потом остановился, как вкопанный, и не смог двинуться с места.

Что делать? Чем помочь бедному портному?

Полное бессилие, злоба, обреченность завладевали мной и тогда, мне хотелось кричать на весь город, что и я не хочу оставаться в этой стране, где так нагло издеваются над людьми.

Ко мне подошла Эстер.

Девушка (одетая в белое, очень красивое платье) молча стояла. Она была похожа прямо-таки на ангела небесного.

Эстер платком утирала себе слёзы.

Она уставилась взглядом на скрипичный футляр, мною обхваченный обеими руками и крепко прижатый к груди; после недолгой паузы девушка сказала -

ЭСТЕР: - Я думаю, Бенни, в скором времени они у вас отнимут эту скрипку!

Я: - Почему?

ЭСТЕР: - Скрипка дело рук работы немецкого мастера Клотца? А мы - иудеи!

Я: - Ну и что! Тогда надо лишить немецких дам всех драгоценностей. Ведь огранкой алмазов занимаются амстердамские ювелиры-евреи!

ЭСТЕР: - Вы наивный, Бенни!

Я: - Это плохо?

ЭСТЕР: - Вы мне таким и нравитесь.

Я: - До встречи, дорогая! Я к вам заеду. Поскорее бы уехать.

ЭСТЕР: - Мне тоже не терпится оставить Берлин. Я не узнаю мой город. Он с каждым днём становится для меня каким-то чужим.

Я: - Надеюсь, в Миттенвальде дышать будет полегче.

ЭСТЕР: - Дай бог, как говорится.

Она поцеловала меня в щёку и быстренько «вылетела» из коридора в комнату.

Оставшись один, от счастья я, конечно, закачался и если бы не стена, уж точно, рухнулся бы на ковёр.

Я тихо вышел из квартиры, на цыпочках спустился по лестнице, оказался на улице, где на циферблате поломанных, больших, уличных часов не было ни одной стрелки.

* * *

Эпизод № 20

10.30

Я обернулся и увидел группу коричневорубашечников, которые шли за мной, так, примерно, в десяти шагах. Мне показалось, что похабные выкрики и хамское поведение было адресовано в мою сторону.

Разумеется, во избежание осложнений, я решил куда-то скрыться.

Благо, я был рядом с кафе «У медведя».

Я моментально, как говорится, «нырнул» в знакомое мне питейное заведение с желанием окончательно отвязаться от эскорта нацистов, выпить чашечку кофе, покурить сигарету, прийти в себя и через некоторое время, не спеша направиться в сторону консерватории.

Тут я был завсегдатаем.

ОФИЦИАНТ: - Добро пожаловать! Чего пожелаете? Как всегда, господин Рознер?

Я: - Здравствуйте, Ганс! Да, пожалуйста, «Венское кофе», бутерброд с сыром и сигареты!

ОФИЦИАНТ: - Положите футляр на стул!

Я: - Нет уж, сегодня я спрячу инструмент под столом.

ОФИЦИАНТ: - Как вам будет угодно, господин Рознер! Подождите! Я быстро!

Я: - Спасибо, Ганс!

Он ушел, а я, от нечего делать, безразличным взглядом стал обозревать присутствующих. Разные люди: - тут сидели молодые, пожилые, одинокие, в паре, весёлой компанией: – разговаривали, иногда – громко, пили кофе, пиво, шнапс, коньяк, «очкарики» читали газеты, курили сигары и сигареты.

Одинокие дамы «древнейшей профессии» сидели в весьма неприличных позах, некоторые из них (ни с того, ни с чего!) кивком головы здоровались со мной и улыбались.

Я заметил присутствие берлинского вора Хайнца, известного под кличкой «Топор» - он был обличен в дорогой костюм, курил сигару, попивал вино и общался с очень красивой девушкой, вокруг шеи которой красовалась небрежно накинутая на оголённые плечи, сияющая серебристыми бликами «черная лиса».

Она немного была похожа на «Любительницу абсента» Пикассо.

Хайнца я знал от Арно Баха – он часто наведывался к моему соседу - пиротехнику-взрывнику и (могу сказать с уверенностью) покупал у него рукодельные бомбы не очень мощного заряда.

Я всегда боялся того, что, рано или поздно, наш инженер «поднимет всех нас в воздух».

О своих «тёмных делишках» с «бомбами» мне рассказал Арно, когда признался (будучи вдребезги пьяным), что все бандиты Берлина только у него покупают взрывные устройства для разрушения замков сейфов.

Кроме того, «Топор» неравнодушно относился к Марике Эрдели и очень часто оставлял у дверей певицы огромные корзины с дорогими цветами первой свежести, и тогда наш коридор благоухал, как торговый зал цветочного магазина на Блуменштрассе.

«Топор», узнав меня, т. е. соседа «взрывника-Баха» и красивой мадьярки, в знак приветствия помахал рукой, чем вызвал большой интерес присутствующих моей персоной.

В знак вежливости, Я ответил ему кивком головы и улыбкой.

В скором времени пришел Ганс.

ГАНС: - Приятного аппетита, господин Рознер!

Я: - Благодарю!

Я пил кофе под названием «Венское» и вспоминал родной город, маму с папой, «голубой Дунай», дворец Габсбургов, насвистывал про себя мелодию одного из вальсов Штрауса – в общем, я скучал по Вене – повторяю, по самому красивому городу в Европе – во всяком случае, для меня!

Из патефона доносился голос Марлен Дитрих.

Атмосфера в кафе была идиллической.

Вдруг захотелось сыграть на скрипке что-то задушевное, например, венгерское, однако «мой статус» не позволял серьёзному музыканту «баловаться инструментом».

Вот, раньше, годиков три тому назад, я мог вспрыгнуть на стул, обратить свой взор влюблённого юноши к самой красивой даме в питейном заведении и посвятить ей «пьянящую мелодию бессарабских цыган»!

* * *

Вдруг в кафе шумно ворвались штурмовики СА или, как их называли, коричневорубашечники - «цепные псы» национал-социалистической партии.

Увы, я не смог от них отвязаться.

Коричневорубашечниками руководил Группенфюрер, и их было, по-моему, человек шесть-семь.

ГРУППЕНФЮРЕР: - Внимание, граждане, внимание! «Вспомогательная полиция»! Повторяю, «Вспомогательная полиция»! Приготовьте ваши паспорта! Проверка документов! Проверка документов! Без паники!

Вдруг со своего места, с некоторой издевкой в разговорном тоне, к главному штурмовику обратился берлинский, если можно так выразиться, «преступный элемент», мой хороший знакомый, некий Хайнц, он же, известный в определённых кругах по кличке «Топор».

«ТОПОР»: - Эй, Рольф, ты меня не узнал? Неужели ты думаешь, что я, «Хайнц-Топор» буду тебе, моему бывшему сокамернику, показывать паспорт, которого у меня нет, и никогда не было? Лучше уж присаживайся к моему столу, и я тебя познакомлю с самой красивой девушкой Берлина, с мадмуазель Ирмой! Ну, как, дружище? Не бойся, она не коммунистка, и не еврейка!

Все засмеялись.

Штурмовикам стало немного «не по себе»!

ГРУППЕНФЮРЕР: - Мы будем несчадно бороться с криминальными элементами, вроде тебя, Хайнц! Единственное, что могу я сказать, это: – убирайся отсюда, пока цел! Тебе и твоим дружкам нет места в новой Германии! Вон!

ИРМА (обращаясь к группенфюреру): - А мне, что, с тобой остаться? Какой умный!

Все опять засмеялись.

ГРУППЕНФЮРЕР: - Оба уносите ноги. Повторяю, в новой Германии вам нет места.

«ТОПОР»: - Ты лучше признайся перед честными людьми, как задушил собственными руками ночью, в туалете тюрьмы несчастного «коротышку Эрика», которому ты, Рольф, проиграл в карты 200 марок! Давно не фальсифицировал документы? По тебе «плачут» камера смертников и карцер с крысами-людоедами! Ха-ха-ха… Тоже мне блюститель порядка!

ИРМА: - Рольф, мне нужна справка из венерического диспансера, подтверждающая, что я полностью вылечилась от сифилиса! Ты сможешь подделать? Я заплачу хорошие деньги….

Смеялись все, кроме штурмовиков.

«Словесная перепалка» двух давнишних «друзей» была мне «на руку» - боясь потерять скрипку (помня инцидент с ножницами Гирша!) я незаметно пробрался в сторону туалета, спрятался в кабине и, приоткрыв дверь, издали наблюдал за происходящим в зале.

Повторяю, моё бегство было связано со СТРАХОМ потерять скрипку и мне мерещились «Ножницы Гирша», экспроприированные коричневорубашечниками несколько часов тому назад.

Да, я осознавал своё неловкое, безусловно, комическое положение, но расставание с инструментом работы мастера Клотца обратилось бы для меня трагедией.

- Может быть, лучше было изначально отказаться от скрипки и бросить всё, уехать в Вену – подумал я и в ту же секунду испугался своей трусости.

- Умру, но не отдам того, чего заслужил своим трудом! – тихим голосом взбодрил я себя и понадеялся на лучшее – авось, не найдут меня и всё закончится хорошо!

В это время в кафе продолжался не совсем корректный диалог между Группенфюрером, неким Рольфом и «Хайнцом-Топором».

«ТОПОР»: - Оставь меня и эту публику в покое, Рольф! Мы тут отдыхаем и не имеем никакого желания стоять перед тобой с лицами провинившихся в чем-то людей. Убирайся отсюда вместе со своими приспешниками! Я тебя не боюсь, фальшивомонетчик несчастный!

ГРУППЕНФЮРЕР: - Ещё одно слово и ты обо всём пожалеешь, Хайнц!

«ТОПОР»: - Я «честный вор» и остаюсь им даже при нынешнем Рейхсканцлере! А ты, Рольф, сторожевая собака сумасшедшего, по имени Адольф Гитлер! Ха-ха-ха…

ГРУППЕНФЮРЕР: - Взять его! В полицейский участок его! Шевелитесь!

Двое штурмовиков с «грозными лицами» направились к «Топору».

«ТОПОР»: - Спасибо, РОЛЬФ! Я твой должник после сегодняшнего дня! А долги я привык возвращать в срок.

ГРУППЕНФЮРЕР: - Ты будешь осуждён за оскорбление фюрера!

«ТОПОР»: - Спасибо, Рольф! Я благодарен тебе, Рольф, за взаимопонимание и дружбу!

ГРУППЕНФЮРЕР (обращаясь к своим приспешникам): - Вывести злостного преступника, хитрого лиса Хайнца Райнеке (по кличке «Топор»!) из объекта общественного питания!