Сказка, написанная порнобионической dx-мухой

21 ноября 1921.

«По волнам шагали циферблаты на ходулях».

Тцара зацепил змея лентой за люстру и отошёл.

Змей повис ребром. Из окна подул ветер и он перевернулся. Острое личико змея, казалось, улыбалось. Пара зрачков перескочило отверстие, и змей скосил глаз.

Тцара подмигнул ему и сел под волны. Змей низко свисал с люстры, то выглядывая, то оборачиваясь белым переплетением лент.

Под волнами было тихо. От ходуль падали длинные тени из чёрных пузырей в золотистых контурах.

Пожелтевшее газетное пальто печально шуршало вокруг тела Тцары. Оно стояло колом, хотя Тцара сидел и осторожно держал кисти на коленях. В карманы он кисти не клал: боялся, что порвутся. Кисти-----паролоновыми щупы мягко свисали в пол. Из лица смотрели глаза, прямо в щупы, будто они куда-то вели.

За окном было темно. В комнате тоже. Только белый змей бесшумно поворачивался вокруг изогнутой трости лампы, почти не различимый внизу.

Когда Тцара в очередной момент поднял глаза, он заметил вдруг, что змей уже не один. Его ленты были пропущены через дрявые стрелки другого существа. У существа вообще не было глаза, миндалевидная прореха на его месте лежала горизонтально по лицу, длинная шея существа была, словно лента змея, а тело было разорвано, вернее открывалось на её конце, словно мягкая скорлупа.

Существо висело ниже змея, пропустив сквозь отверстие в его глазу свои дрявые стрелки, сквозь дрявые стрелки змей просунул ленты. Многие стрелки были несколько рванными, словно бы оторванными или же согнутыми на концах, некоторые были вообще сломаны, и между их частями висела пустота.

В пустоте на ходулях шагали циферблаты.

Лица змея и существа были совсем рядом. Существа-----слепо и восторженно закинуто вверх, словно ожидая получить что-то на окончание белого подбородка. Змея----склоненно вниз, но так же слепо: разбитые зрачки смотрели в разные стороны, но ни один------в лицо существа.

Ветер поворачивал их.

Тцара опустил глаза. Засунул кисти в карманы.

Карманы, конечно, порвались.

Тогда Тцара взял кисть и нарисовал ещё змея. Вокруг этого змея был яйцевидный, белый нимб, Тцара сделал два разреза внутри нимба и вырезал из него дуги, похожие на месяцы. В оставшейся сфере он нарисовал несколько чёрных окон и начала стрелок, просунутых в них. В глазу змея он оставил пол зрачка и начало чёрной ленты. Телом змею он нарисовал два клетчатых граммофона с расколотыми раструбами. Потом вырезал змея и один из граммофонов завязал вокруг его шеи.

В нимб змея он продел маленький крючок, а к концу нитки прилепил клей. Клей он прилепил к потолку. Змей повис ровно между лицами четырёхглазого змея и существа.

В локус их встречи он просунул длинный подбородок с маленьким ртом на самом окончании.

Змеи и существо зашуршали и обернулись изнанками.

Тцара замер под вытянутой рукой.

Потом опустил её и сел обратно.

Под волнами он видел днища джонок. Джонки плыли через лицо, свивая водяной бус в уголках глаз Тцары.

Тцара почувствовал движение внутри оторванного кармана.

Опустил глаза. Отстающая джонка стремительно всплыла из него.

Она пристроилась днищем за другими и скрылась с лица.

Стало совсем темно. Змеи шуршали о своём. Как вдруг все трое отвязались от люстры и направились к окну. Они летели все вместе. Верхний змей просунул свободный граммофон в дыры стрелок существа, а в прорехи нимба их и ленты змея.

Когда они вылетели или даже, переминаясь и перешагивая из стороны в сторону, вышли в окно, Тцара закрыл глаза и распустил улыбку.

Циферблаты на ходулях встали, потом зашагали дальше.

Судя по тому, что стали подмерзать пальцы вытянутых ног, близился рассвет.

Тцара сладко зевнул и оказался в яйце.

Там он заполз глубже в газетное пальто и начал говорить.

Его рассказ касался многих вещей: цветов-нарциссов, пустынь, лиц, времени, красивой музыки, прорастания отношений и целых королевств без единого телефонного кабеля.

-----Оттепели мнестичны. Стаивает сатурир и клоки шуба останавливаются. Я вспоминаю, как шла, катя перед собой палку с колесом на конце, наверное, ножку от кровати. Я несла креветочный сок Тцаре. Сок разъедал карманы, но каждый раз я возвращала себя немного назад, и карманы не истлевали. Потом впереди появился дом, я взяла его двумя пальцами, как яйцо, и притянула к себе. Я звонила в дверь, но звонок был сломан, я стучала так: Клок-клок. Он не открывал, я знаю, он был там за дверью, затаился, сидел в углу, положив щеку на колени. Или мерил кубатуру комнаты мелкими паркинсоническими шажками: туда-обратно бегал, подогнув жало между ног. Или смотрел, как медленно ползёт по стене вниз, чтобы в последний момент подставить руки, если понадобится. Я видела его за дверью так же ясно, как дверь перед ним, мы были двумя эпизодами одного и того же, но он не открывал.

Я кричала:

-------Я знаю ты там!!!!!!!! Открывай!!!!!!! Что ты закрылся?!

Он молчал. Рассматривал свили в стекле. Слушал, как друг друга роняют соседи.

Я оставила сок на пороге и пошла в порт. Промздания, гаражи, краны, собаки, всё кривое и лоскутное. Был снег, поэтому баржи, наверное, не плыли, но всё-таки порт жил, что-то разгружалось или чинилось, мне это было не важно, я спряталась в сухую высокую траву, в инопланетный круг кочки легла, засунула руки в карманы, подогнула ноги, натянула капюшон. Так он меня и обнаружил. Чего приходила,----спросил. ----Отвечаю,-----сок принесла.----А ещё чего,----спросил. ----Да ничего,----говорю, -----посмотреть хотела. -----Ну, смотри,----говорит. Я смотрю: в сливовом шерстобите стоит, красивый, прорезь рта алеет, что-то капает с него, словно в эластичный фургон томатов шпаги рук воткнуты посередине. По ним и сходит: пальцы ног тренирует в гибкости всплесков ласок. Говорит: « Ты же вкрадчивая лошадь, Ходуля, чего ресницами долгими бьёшь впустую».

Мы идём в порт, он похож на иголочное ушко из белого верблюда. Сквозь него проходят джонки наших взглядов, словно письма в сухих саргассовых конвертах. Улов креветок в них подгибает хвосты и отползает к оптическим рёбрам фру-фру. Мы мнестичны, стаенны и насекомы. У берега стоит ржавая баржа. Заползаем в люк. В барже сыро. Под ногами хлюпает, но мы находим контейнер. На контейнере написано: «Телармониум».

Тцара открывает дверь и забирает сок с порога. Бьют колокола и какие-то идеофоны. Фибринолы раскрывают футляр решета с клеммами рассказов. Я смотрю рассказы. Они про меня: я иду по фронтовой дороге, жжёный сахар снега на обочине. Колонны людей, словно воткнутые чуть наклоненные зубочистки застывают по ней. На мне фетр с высокой баклажановой тульей, закреплённый на подборородке струнной бородой, фисташковый свитер с синими заплатами на каждом локте, брючки-сигаретки. Или может просто серый дождевик и резиновые сапоги-бродни. У меня длинный нос, под ним улыбка. Я кручу головой, она застывает почти перпендикулярно телу то справа, то слева от шеи. Бумеранги моих усиков беспрестанно ощупывают маленький прибор, лежащий на верхней губе: это минимуг. Почему-то, он не звучит. Начинает падать мокрый снег. Минимуг издаёт надсадные хрипы и квохи. Кажется, он захлебнулся в этом снегопаде. Я вытягиваю его из-под прикрытия своего лица и резко встряхиваю несколько раз, вдруг холодные атмосферные гармонии проливаются из его перевёрнутого корпуса. Люди вдоль дороги меняют сторону наклона, они чуть опрокидываются назад, буквально намерзая на продуцируемые полутона.

В другой клемме я сижу на потолке, как влипший в него флюгер, на моём голом черепе пульсируют незатянутые роднички ветряных роз. Какой-то невидимый, но сильный ток пронизывает комнату, это чёрно-белая световая волна с мелким цифровым растром. В кресле подо мной сидит Тцара, наполовину стёсанный световым напором. Кажется, что он вдавлен в пол и в тоже время вздыблен, как негибко каталепсированная эмпуза. В зловещих, стремительных тенях от растра, кресло похоже на пружинистый электрический стул. Важно как мандарины катятся его круглые слова, опережаемые рассыпной свитой заиканий и повторов. Его слова---- планктон, они крутятся вокруг моих лопастей, словно крики перелётных гусей. Я со скрипом отгребаю их в окно. За окном стальные карусели метели. Мои руки срастаются, но не вдоль, а поперёк, соединяя пальцы в одно большое решето. Руки болтаются внизу, под головой, и сквозь вакуоли между их пальцами, словно через прожженную окурками газетную полосу, я вижу далёкий коробок с Тцарой в кресле.

Опять клемма: мы сидим с ним на скамейке. Зелёный шум светофоров. Мы сидим на скамейке и одновременно в какой-то клинике выкачены на инвалидных креслах. Высокие санитары за нашими спинами похожи на тополи или кипарисы. Одинокая пластинка вертится на чьём-то патефоне, музыка льётся из окна. Её не понять. Всё очень старо, облупленно и побелено. Паралич наш неописуемо трогателен. На крыше дома я вижу Ходулку, она сидит на краю, свесив ходули, её длинные слёзы наводят мосты, каждая с моим лицом. Я показываю в её сторону Тцаре. Он тоже замечает её. У слёз появляются его лица. Кажется, она пришла из далека: её платок выгорел на солнце, но комбинезона складки свежи, как салат, который нарезают пятью этажами ниже. Странные чёрные трубы свиристят на тросах. Под комбинезоном у Ходулки можно заметить тело. В нём тоже есть окна: ассиметричные зияния. Они словно бы пробиты кашлем оттепели, когда кашляешь удивительно бесполо, словно просто организм, открытый этим кашлем для всей наружности. Когда между чёрным оттепели и кашлем нет никакой границы, а ты рычаг окружающей анимации по имени «не забыть». Перед скамейкой останавливается автомобиль, тяжёлой винной каплей притормаживает и открывается дверь. Из него выходит принцесса. Она вся сияет, особенно улыбкой, она стоит у раскрытой двери, положив руку на крышу, а мы спотыкливо фотографируем её, сгрудившись на скамейке, словно свальная фурнитура в выселенном здании. И тут понимаем, что действительно пусто: на улице никого нет, да и машина, проржавела и покрылась ворохом ярких листьев, весёлые голоса слышны с той стороны улицы, но мы не можем поднять глаз, фотопризрак принцессы всё ещё стоит перед нами. И вот Ходулка. Теперь она сидит на автомобильной крыше, всё в том же комбинезоне. Наконец она достаёт из карманов ряд предметов и протягивает нам. Мы берём их.

23 ноября 1921.

На пустыре было пусто. На севере тянулись гаражи. На юге Тцара заметил подзорную трубу и стремянку. Он подошёл, перевернул стремянку, трубу сжал и убрал в карман. Шёл дождь. На Тцаре был синий непромокаемый комбенизон цвета синего ириса. Человек с огромной порванной головой бежал по горизонту. Тцара посмотрел на человека в трубу. Слеза висела у него на подбородке. Человек несчастно оскалился. Вместо рта был биплан. Когда человек почувствовал чей-то нескромный интерес, он остановился и, беззаботно махнув рукой, пошёл обычным прогулочным шагом.

Тцара перевёл трубу на восток. На востоке в клетке на колёсах ехало 87 золотистых рожков. Фиолетовый порывистый ветер доносил их музыку. К клетке был примотана траурного вида прямоугольная коробка с фонограммой. Кроме рожков в клетке переворачивались шкафы и тумбочки. Собственно звуки лились оттуда, а рожки просто парили между прутьев, наслаждаясь беззделием. Перед каждым рожком висела надкусанная оливка. Закутанный в четырнадцатиметровый кусок клетчатой ткани за клеткой шёл пухлый человек, считая дни прибытия богов. Дни были яйцеобразной формы, и насчитал он ровно 87.

Потом показались девочки, ломом забитые на ковре из ранеток, в руках они несли мёртвых птиц, словно маленькими одеялами укрытых нетающим снегом. На хвосте каждой птицы была маленькая бамбуковая клеточка и стаканчик с берёзовым соком. Вместо лент в волосах девочек была упряж для верховой езды. Под ильмом стояла огромная картонка с землёй. Девочки опустили в неё птичек, предварительно накинув упряж. Когда птички погрузились в землю, упряж резко дёрнулась и увлекла девочек в землю. На поверхности остались только клеточки и стаканчики с соком.

Потом показался схематичный человек с пустым апельсином в руке. Ветхое пальто его лохмотьями свисало до самых колен. Колени были сделаны из тонкого белого алебастра, к ногам, словно каторжные ядра были привязаны 65 телеэкранов транслирующих Тцару, открывающего дверь. Другие 54 экрана транслировали разрозненные предметы, покрытые одинаковой краской. Черно-белые фотографии длинных железнодорожных вагонов были его волосами, словно ветошь торчашими из-под слишком маленького для его головы котелка. Фотографии были покрыты толстым слоем красного порошка и постоянно осыпались назад. С глухого матого тона неба торчала электропроводка. С белых смятых салфеток облаков серебряные ложки опускались прямо во рты новорожденных, переполняющие сфотографированные вагоны. Тем временем пухлый человек развернул кусок своей клетчатой ткани, и обернулся в новый; спиралевидный. В каждой спирали ветер трепал трусы, вывешанные для просушки, одного или двух повешанных и целую рыночную площадь, заполненную быстрыми слепящими птицами. Через участки неба неправильной формы различался промышленный ландшафт.

Тцара пошёл в его сторону.

По песку разлилась кровь, правда и голова была красной. Смятые автомобильные корпуса и мягкие игрушки из джутовой ткани были раставленны то тут, то там, по берегам маленькой речки. Тцара подошёл к одной. Это был мягконабивной ольм. Красными были белки и радужки. Руками он заставил шов на мягкой макушке разойтись и влез в неё. Внутри было много белых пузырящихся саксофонов. В самой середине саксофонов лежала синяя вязанная из шерсти буква «Ф».

Клетка была заполнена светлой ночью и двумя или тремя флуоресцирующими трубками, опущенными в ночь, словно соломинки в коктейль.

Рога на лбу девочек то исчезали, то возникали вновь, иногда превращались в целого единорога или в ржавый пирамидный шпиль. Шпили были опущены в консервирующий раствор формальдегида вписанными квадратами исходящий из спины пухлого человека.

Игрушки стояли в железной паутине.

На тонкие сложенные в штабель трубы свет падал, словно сквозь жалюзи.

Через реку лежал несколько брусков, похожих на фишки домино.

Две лампы в металлических абажурах.

В тканях ручной набивки.

Все люди за окном шли в одну сторону.

В руке Кранки был стеклянный шарик. В сердце----- раковина гребешка, тигровая лилия и песчаный кувшин. Земля под её ногами была красной, а из причёски торчала брусника. Она остановилась посреди карьера. Чёрные металлические стрелки показывали вверх. Цвета закричали так: ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа. Её грудь обернулась сосками внутрь. Ноги стали лоскутными. Склизкие слоны-смоквы упали из волос. Вместо стеклянного шарика в руке появилась зелённая сфера.

Она вышла на обёрнутый берег карьера. Прозрачные шкафы были полны фруктов.

Человек в окне ел с головы рыбу. Другого чуть фиолетового человека смазало со стула. Внутри дома человека пинали по лестнице.

В зеркале отражалась лампочка. Две вертикальные пластины, смазанные мёдом.

Северное клеевое сияние. На лодке из мешковины Тцара плыл в него. В пемзе он видел охряные ходы и мясо.

Ребристые двойные кошки, словно скарабеи, катили большой шар из хромированной стали.

На стене висела лошадь-качалка.

Прибой был разбит на части, несовпадающие краями.
IV.

24 ноября 1921.

Больничные корпуса. Поликлиника. Новое кирпичное здание гаража для неотложек. Двухэтажный кожно-венерический. Детская больница. Хирургический высокий. Морг с трубой.

Мусорные контейнеры. Несколько связок с мусором рядом. Низкая ограда-----детские домики, высокие сосны. Толпа лающих вприсядку ворон.

Протоптаны карие дорожки. С чёрных ветвей, нет, у сосен, наверное, суки. С чёрных суков, начинающихся очень высоко, падает вода.

Ткацкая фабрика. Тоже с парой кирпичных труб. Трубы дымят. Вниз под склонами тоже трубы. Сточные. Незамерзающий край озера. Труба на подпорках. Высокая жёлтая пена. Человек с остроухой собакой. Прогуливает собаку.

На сухой траве мелкий кремнистый иней. Парк на той стороне озера. Аллеи деревьев.

От озера-----канал. Там, куда канал уже не парк, лес. Автомобильная дорога. Северное шоссе. Через канал пара мостов. Сломанный шлюз. По нему тоже можно перейти.

Над озером----бассеин. На фасаде-----репродуктор. Радиомузыка в парк. Внизу -----родник. Холодная вода. Ломит зубы. Люди собирают её в канистры.

V.

25 ноября 1921.

-----Нам нужна мифология.

Мехлиза вернула руку, полную утренней тишины и смеха. Она поднесла её ко рту. Но он не поселился там.

-----Ты говоришь о богах?

-----Нет, что ты, нам нужен сюжет: какое-то обретение или жертва.

----А, понимаю, нужно сильное заклятие, чтобы расколдовать его в финале, так?

-----Так.

------Раз так, нам сильно повезло. Ты ведь заклята.

------Думаю, что да.

------Тогда пора отправляться в путь.

Они встали с пола. Они вставали, кто-то раньше, кто-то позже, рыжий свет бился в окна, руки выключали музыку, искали одежду, ключи и ключи.
VI.

26 ноября 1921.

------А это, очень интересная сцена,-----Мехлиза почти залезла на живописное поле.

------Точно, одна DX-муха приходит к другой. Дело в том, что кто-то рвёт бумагу у неё в голове, она выглядывает за дверь и в окно. Потом идёт наверх, где живёт вторая DX-муха. Этот неожиданный прибор в её руке называется слепатель. Она стоит с ним под шнуровой лампой в синем абажуре. Странный биоморфный генератор включен у неё на губах, он беспрерывно генерирует звуки рвущейся бумаги всеми своими перегоревшими контурами, словно клейкими ножками протянутый на этаж ниже. Наконец DX-муха замечает его и парализует слепателем. Генератор слепляется, словно чернослив. Губы оплавлены. Я прямо чувствую запах палёной кожи,----Тцара снова сдувает сажу с картины. Мехлиза ползёт от руки нарисованной мухи к её губам. Она ползёт прямо из дула слепателем, отчего похожа на живую трассирующую пулю, слепляющую генератор.

-----Муха ранена, а у второй в глубине комнаты мы видим целый питательный лоток со свежими генераторами.

Они оставили рисунки на полу и прошли в ванную. В ванной стоял Телармониум.

----Я немного разобрался в его устройстве,----сказал Тцара. -----Он состоит из множества генераторов звука рвущейся бумаги. Правда, они не совсем живы, можно сказать, они спят. Сделан он в 19 веке, в Сиаме. Самоиграющий инструмент с очень странными свойствами. Своего рода экипаж для суицидальных путешествий. Фаэтон-бритва.

-----Причём же здесь осень, Тристан? Неужели в Сиаме бывает осень?----Мехлиза сидела теперь над зеркалом, на оливкового цвета голой стене с засохшими дорожками клея, похожими на собачьи слёзы.

-----Это мне тоже непонятно, чтобы это не означало, но сделан он не сиамцами, и даже не филлипинками, моя милая Ходулка, -----Тцара осторожно коснулся заплесневевшего корпуса фугу. Вместо рук у него были смешные щупы, похожие на полоски по-осеннему жёлтого паролона. -----Именно осень включает его гнусные механизмы, так же он спит, оставляя наши глаза сухими, как песок, а вены целыми, словно лёд.

-----Я смотрю, он зацвёл.

-----Да. Эта плесень она постоянно нарастает. Иногда прямо на глазах. Я смотрю на неё и не могу оторваться. У неё очень странная структура, она похожа на тебя, Ходулка. Ну, на тебя когда ты была зиккуратом, навещаемой лучевиками,----он запнулся.

----Говори-говори, что ты остановился,----Мехлиза смотрела прямо на него. Её тонкие лица, показалось, чуть осунулись, в чертах проступила усталость, словно бы вырезанная драгоценным коньком по сливовому шерстобиту.

----Ещё тогда, когда я собирал твои клоки, Мехлиза, случилось то, что я до сих пор не могу объяснить, для чего я не могу изобрести логику, такую простую вожделенную логику, словно мужчина в небесном зауженном пиджаке с блёстками. Я никогда не пойму, почему тогда это случилось с Ходулей, но не с тобой.

------Всё очень просто, не я же нашла Телармониум, в зимнем порту, похожем на игольное ушко из белого верблюда,----Мехлиза грустно улыбнулась.----Как это называется: подарки. Думаю, эта плесень----подарки.

В Телармониуме началось движение. Комок подрос и оформился. Словно разбитый на сотни ширм, он раздвинулся веером всего виденного Тцарой. Причём, в его подходе было что-то журнальное. Коллажи, перемешанные с текстами, и просто шапками без текстов. За каждой ширмой стояла коробочка с генератором и рвала бумагу, словно долгоносик-листокрут.

-----Что они рвут?----спросила Мехлиза.

-----То, что я написал,----ответил Тцара, ----они рвут «Худые фрамуги». Вся ванная наполнилась звуками рвущихся бумаг. В остальном было тихо. Один раз прохрипела вода в кране. Журнальные ширмы Телармониума расходились перед ними. По меньше для Мехлизы. По больше для Тцары. Это тоже было шествие. Только очень неприятно сосредоточенное и педантичное. Уничтожалось всё. Когда всё уничтожилось, Телармониум закрыл ширмы и уснул.

В комнате появились овалы. Фиалковые железы лежали на столе. Тцара со следами самопогрызаний продолжает погрызать себя. Мехлиза курила капкан на медведку, похожий на маму-уховёртку, пожирающую 16 звёзд. Тцара подошёл к ней сзади и положил голову в основание позвоночника. На Мехлизе------ передник с объёмной шелкографией «квёлые свеклоуборочные машины делают инъекцию почечной ткани квёлых картофелеуборочных машин». На Тцаре песочного цвета трико с объёмной шелкографией «гигантские борщевики, уходя под землю, встречают спутанный сыр из гипсокартона». На стене---литография «луковые минёры собирают корнишоны танков». Мехлиза пропустила верёвки через самопогрызы Тцары. Его голова по-прежнему лежала на основании её позвоночника. Их ноги распухли до размера аэростатов, и они улетели вниз головой. В их осторожных глазах исчезли синие искры.
VII.

27 ноября 1921.

На песчаной дюне сидела Флисс. Над ней летали льяные птицы и туалевые бабочки падали в волосы.

Тцара подошёл и тронул её за плечо.

-----И где же ты был?------спросила Флисс, не обернувшись.

Все перспективы над дюнами были нарушены. Казалось, Флисс сидит в перевёрнутой чаше из сосредоточенных лиц.

-----Я покупал арбалет,-----соврал Тцара.

Флисс не обернулась.

------Плёл порнобионики, продавал рамы,------продолжал Тцара.

На Флисс был белый халат. Она была акушеркой траутов. У её ног лежал один. В его льдистых глазах отражались красные трилистники и жёлтые пуповины.

Флисс почесала лобок.

-----Дромб,-----сказал Лидерин,-----дяф, дуф, ком, кора, ко-ни, кокю, кет, фле.

Когда Флисс обернулась, у неё было его лицо.

------Это румынские перекати-слёзы, -----сказал Лидерин,-----симфостромбы в их коленах называются дромбами.

-----Понятно,----сказал Тцара и зарыдал.

Лёжа на матраце, он думал обо всём этом. Потом вставал. Садился, подогнув одну ногу, и снова думал обо всём этом.

Сбросив с ног тапочки, Тцара уселся рядом. Флисс удивилась, но не сдвинулась с места.

------Что? Что ты сказал?------она приподнялась на локте, убрав книгу.

Тцара охнул и замотал головой. Понимающая улыбка пробежала по лицу Флисс.

------Я догадалась,-----сказала она.

Сильное солнце слепило глаза.

Мелкоротая муха зависла напротив.

Флисс проверила пуговицы на кофте. Застёгнуты они были правильно.

Муха зверино завыла.

Флисс протянула ей кремпелиновое платье и та замолкла.

Что-то нахлынуло к голове и стало жарко………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

Ручки на дверях были с крутящимися барабанами.

Из мухи пошла белая сукровица.

Флисс была в фуфайке. Жёлтые ивы раскачивали над ней свои ветви. Синий шерстистый мозг её плыл по чаше.

Каждый чётвёртый листок на клеверище был повиликой.