Сказка, написанная порнобионической dx-мухой

-----Ну что ещё ты можешь рассказать? Что ещё нового, интересного, странного можешь сотворить, отведя глаз от наждачной дыры Всего? Что ещё сказать, чтобы сказать? Сколько раз упасть, умереть, закричать: Зачем? И Почему?

Нет вопросам. Вопросы спущены, словно семя в чёрную дыру Королевы Спуска.

Мы лежим, как прутки, как сумчатые уродцы. Всё закончилось. Давай задавай свои вопросы. Настало время торжества.

Апостолами возносясь над серыми порнопанельными коробками домов, голубыми дождями роняем слёзы по щекам своих спаранноенных голов, похожих на лодочки из коры и фрагменты ласточкиных гнёзд.

Мы родились на улице космонафтов. Мы не нашли космоса, но стали космонафтами, гипер-и галантным кибер-порнографами, бесперебойными машинами по фабрикации механических и поэтических метафор единственной реальности СОИТИЯ.

Машина жуёт одну лишь фразу:

Всё время, которое не занято СОИТИЕМ, занято СОИТИЕМ.

Между пальцев Машины течёт лунная слизь ретро/футуро-соитий и далёкими сигнальными проволоками ногтей на щупальце белой, пробитой цветами руки форточки возможностей скалят зубы всех Королев Спуска. Танцуя в оргазменных текстурах в тенях телесных арматур, мы вскидываем их пыль скользящими улыбками злых демонов.

В Первый День Верми Тетра вдруг сказал:

Мы-----гении. Нам нужны все Вульвы, милая Флисс.

Поднимай-ка своё стеклобетонное знамя, химическая сухопутная Галлера насекомых кибернетик. Я же распущу волосы шейным платком в постели будуаров. Перины женской телесности то место, где я хотел бы сомкнуть голос проливаний.

XIV.

Тцара спросил: гпскокдлуааулкокспг?

Марсель ответил: аметзймтсстмйзтема.

Тцара продолжал спрашивать: egannage?

Марсель ответил: ьхцсшшсцхь.

Клок-клок.

11 декабря 1921.

Первую принесёт Кран.

Первая глифомуглофрамуглическая.

Вторую-----Ходулк.

Вторая-----эйфорическая.

Третью закинет муссон.

Третья-----орохламная.

Четвёртая из дождя.

Она игрушка Марселя.

Пятую найдёшь у моря.

Пятая-----телармоническая.

Шестую спустят черви-стрелки дней, когда кончатся вены.

Шестая-----суицид-фаэтон на двоих.

Седьмую отрыгнут терпситоны.

Седьмая----материальная.

Восьмую вынешь из 25 сиамцев.

Восьмая----расчленительная.

Девятую слепишь из ольмов, дафний, флисс, хундертвассеров, уховёрток, DX-мух, баланоглоссов и цветов.

Девятая------химерная.

Десятая родится из переносицы, когда на трупах сиамцев выростут первые пра-ланги.

Десятая-----генеративная.

Одиннадцатая улыбнётся в аксолотле.

Одиннадцатая -----вечная и нерождённая.

Двенадцатая прилетит на воздушных змеях с мушиных губ.

Двенадцатая -----первезная и ландшафтная.

Тринадцатая из осени флиса, зимы вельветина, зимы эдипальпы с астролоном без лета.

Тринадцатая-----без лета.

Четырнадцатую принесёт Лидерин.

Четырнадцатая-----символическая.

Пятнадцатую станцуют механические рыбы.

Пятнадцатая------Talum A.M. 346

Шестнадцатую принесёт Триэдр-рдэирт-рт-тр.

Шестнадцатая ------обратимая с флэнжером.

Семнадцатую принесёт Худая фрамуга.

Семнадцатая с затемнением.

Восемнадцатую увидешь во сне.

Восемнадцатая------простая.

И помни, что эластичными дрелями дрявят только лица. Только лица.

XVI.

12 декабря 1921.

------Органомеханизм превращений слёзсвиля в гиперпространственный мёд во всех 44444-мирах------ты.

-----А, понятно.

Когда тот посмотрел на него, он был похож на чистую и нежную грацию с гравюры из подарочной книги. Трагической мечтательностью были подёрнуты плёнки его век. Звуки музыки веселья говорили: «Открой уши». Плёнки приводили к синкопу.

Циклок.

Флиссмугг положил карие руки на колени. Вельветиновая весна просовывала в окно жёлтые крафт-крокусы. Было много света и воздуха. Похожие на луковицы гладиолусов губы флиссмугга струнами разрезали виолончельное мясо в тарелке перед ним.

Струна губы загнула в его бархатистый рот кусок грифа.

------Думай о себе как о фабрике.

-----О фабрике?

-----Да, о фабрике, на которой слёзсвиль превращается в мёд.

Флиссмугг прожевал гриф и теперь отпиливал вверх масло груши мяса.

Тцара снова подвигал руками, пытаясь осознать их, как фабричные.

------Почему же я единственный поэтический органомеханизм?

Руки не показались Тцаре в должной мере фабричными.

Флиссмугг вдохнул полной грудью, отчего венчики крафт-крокусов протянулись к его ноздрям через раму окна.

Флиссмугг встал со стула. Причём карие руки так и остались лежать на коленях. Струны втянулись в губы.

Струны оплели креветку и выдавили её в бокал. Потом поднесли ко рту.

Флиссмугг выпил сок.

Внутри Тцара увидел прорастание порнобионик. Золотые посохи в руках сотен Тцар ломались и становились Осенью. Течение осеней казалось многлазой водорослью в бесконечном моргании и перестраивании процессов. Лиственные соки становились ядами. Листья желтели и краснели. Некоторые становились фиолетовыми. Тцара видел различные эпизоды, они были отделены друг от друга ленивыми торнадо, похожими на города из разноцветных растянутых форсунок. Форсунки вертелись и словно бы языками слизывали предыдущий эпизод.

Вот Тцара стоял один.

------Я-----единственный поэтический органомеханизм,------согласился он.

-----Точно,-----флиссмугг поставил бокал на стол. Креветочный сок обволок куски виолончельного мяса, отчего тело флиссмугга стало необячайно музыкальным.

Ребёнок-дымоход раскрыл ноздри. С неба свисали мышеловки. Ребёнок откусил ноздрями две из них. Из неба пошёл дождь.

Ребёнок-дымоход был похож на птицу. Он сидел на крыше. Она была горячей.

Солнце сверкало в стёклах окон.

Комната была со вкусом обставлена жестяными кружками. Лидерин включил бионическую муху. Щелчок включаемой мухи скрипом раздираемой киноплёнки повис в комнате, потом быстрыми коготками сполз в кружки. Комната была затоплена вязкой сливовой субстанцией по виду напоминающей шерстобит. В шерстобите лежали разные трупные фрагменты. Фрагменты уже успели зацвести. Пагодовидные, похожие на пра-ланги, плесени карабкались по оторванным кистям и ступням. Ярко-охряные, похожие на прачеди, плесени сидели на лицах. Здесь валялись куски кхон-таи, лао, шанов, лю, каренов, монов, мяо, яо и ва. Все были разодраны в мелкие клочья, особенно мяо и яо. Трупного запаха не было. За высаженных окном шёл дождь. Стены были обклеены пожелтевшими фотографиями, фиксирующими пустые окрестные улицы. На цветочных гирляндах с потолка среди ползущих дней свисала ванна. Встав на согнутую в кисти руку, Лидерин засунул в ванну бледное, худосочное лицо. В ванне стояла старая сиамская оркестрина. Чуть сморщенные и потемневшие по краям лепестки цикламенов шевелились на крышке её корпуса. Лидерин открыл крышку: внутри закружились монголоидные мухи в пачках. Их кожа была удивительно нежного золотого цвета, из глаз капали чёрные слёзы, а руки и ноги были тонкие, как скелеты комаров.

Мухи прокрутили два круга, потом остановились друг против друга и по 10 или 9 раз воткнули друг в друга консервными ножами со сливовыми, в тон комнаты, рукоятками. Из их печальных ран полились хрустальные звуки. Звуки были божественны, они изливались булавочными гармониями из крохотных золотых разрезов, поднимая на высоту крыши цикламеновые лепестки. Лепестки чуть поворачивали из стороны в сторону своими краями, повисая маленьким балдахином над звукоточащими фигурами. Дождь бил по карнизу. Фигуры истекли, и крышка закрылась. Лидерин спустился с кисти и тут же подскользнулся на луже шерстобита. Он упал рядом с фрагментом мяо-лица, бионическая муха выскочила из руки и закатилась под шкаф.

Сиреневый с червоточинами взглядов апрош на половину расслоился и был похож на металлический валенок в форме кленового листа. Лидерин подполз к нему и лёг рядом отдышаться. В затылок летели дождевые капли и втыкались со злобным шипением, словно эластичные отвёртки. Под апрошем было темно, как внутри тела. Муха исчезла. Лидерин достал два пакета для образцов. Он положил в них фрагменты тел и клоки субстанции. Из стен торчали полосатые дышащие трубки. Их он отвинтил и положил в пакет с субстанцией. В прихожей висел позеленевший Кран. Его кисти-глицинии ласкали механические пейсы ниже болтающихся башмаков.

Лидерин посмотрел через сигаретные дыры в его драповом пальто и увидел бесконечную резьню, правда, показанную как-то сбоку и с конца------в профиль вывернутому лицу. Микроскопические потасовки отваливающимися клювами отламывали друг друга и висли на исколотых конусовидными витражами вверхчисленных формах-механизмах, словно на кристаллических помочах или подтяжках, разбитых на полусвязанные кадры. Лидерин поспешно отполз, так как одна из подтяжек металлическим зажимом схватила его за мозговой гребень и вырвала кусок зрения справа. Схватившись за правую часть головы, он завизжал и в судорогах стал биться по полу. Он бросал себя об пол и стены, подскальзывался на фрагментах тел и шерстобите, перевернул апрош и наконец, сломав переносицу об оркестрину, рухнул на колени. Из носа, словно ноги оторванных пауков, потекла кровь, на ветке кровотечения внюхивая его в сливовое месиво. Он лежал в месиве, а сверху опускались лепестки цикламенов, на голову они опускались только на дорогах для гостей.

Лепестки сворачивались в винты до пол оборота. Потом с несмазанным треском разворачивались назад и снова пытались падать на Лидерина.

На двух кровяных ветках, словно на маленьких рогах, Лидерин поднял себя вертикально и, взяв пакеты с образцами, пошёл вон. На самом пороге дна пакетов овалились и все останки и субстанция вывались на пол. Сильный ветер с дождём из двери швырнул Лидерина о стену, по которой он сполз с обрывками пакетов в руках. Его голова свернула шею на грудь. Красивые фиолетовые листья потекли из окна. В ладьевидных черепах, пробитых паралепипедом комнаты, они намокали и завихрялись в его раздёрганное бледное лицо. Красивой фиолетовой кожей Лидерин растянулся на членах и стал вдруг танцевать по комнате. Его кожа натягивалась на комнату, словно плёнок плеск. Стало вдруг чудесно.

-------Улица Мимических Аксельбантов 5910837,------проскрипела муха.

-------Ваше полное имя?

-------Флисс Вельветин.

-------Флизз?

-------Флисс.

Лидерин пошарил взглядом по комнате. Слова залезли в кружки, а в потолке отпочковалось четыре тёмно-фламинговых насморка-крысача. Они свисли на незаинтересованном перископе взгляда с жерлом-диджереду зрачка. Сделав некие вычисления------закатались назад.

------Род занятий?-----Лидерин попытался счистить шерстобит об угол стола.

------Прядильщик порнобионик.

Шерстбит не счищался. Насморки стали просто фламинговыми.

------Ладно. А что здесь произошло?-----две тонкие руки поползли по столу и, переплетясь с ногами в один ядовитого вида клиновидный хобот, завалились набок и истлели.

------Я искала части для порнобионик.

Глаза Флисс стали красными. По ним пошли чёрные полосы, каждая из полос раскрылась, словно мягкая розетка и серебристые омнибусы бумажными телами на сиреневых щупальцах вползли в сердце Лидерина.

Омнибусы проползли сердце насквозь. На той стороне они встретились с червями-стрелками дней и, протиснувшись в их цветочные вены, стали полнеть. Разорвав вены новыми острыми леопардовыми усами, они поползли наверх и острыми полосатыми жгутами вылезли из ноздрей.

Дождь не кончался. В окне зависла белая механическая рыба. Жгуты дразнили её. Она бросилась в комнату и бескровным своим пенопластовым ртом заглотила один. Лидерин вскочил с места, двумя руками пытаясь отодрать рыбу. Это у него не получалось. Он стал бить рыбой о стены. Рыба сплющилась в блин, но хвост омнибуса не отпустила. Тогда Лидерин взял в руки копёр и, положив рыбу на апрош, стал бить по ней копром. У рыбы повылезали глаза, и лопнуло брюхо, механическое барахло, в виде сиреневого мха и мёда из терпситонов вылезло на апрош. Наконец Лидерин отколотил всё. Только безглазая рыбья голова в гриве мясных лохмотьев осталась висеть под ноздрёй.

Он стоял посреди комнаты, из стороны в сторону поводя отключившейся головой. Флисс сидела на мяо-кисти. Она рассматривала пра-ланги на оторванном веке. Её красивая фиолетовая лиственная кожа спадала нежными волнами вдохов и выдохов. Протянув руку в прихожую, он всадил полопавшийся шланг в башмак Крана. По шлангу пошли полосатые пузыри. По пейсам побежал фильм битвы с механической рыбой. Потом фильм вползания омнибусов.

:Муха проскрипела

20193785 Аксельбантов Мимических улица

вотнабьлескА хиксечимиМ ацилу

Муха откусила себе рот.

Падали феолетовые листья. Кран лопнул и протёк.

------Для изготовления элементов своих порнобионик, вы, Флисс Вельветин, расчленили в общей сложности 800 сиамцев?-----Лидерин пытался оторвать голову рыбы. Из её пустых глазниц раскрывались красивые бархатистые зонты.

------Да. Но эти сиамцы были присланы вместе с оркестриной как запчасти. Это обговорено в контракте, можете проверить,-------из фиолетовой ладони Флисс развернулся желатиновый свёрток, исписанный странным квадратным письмом, причём каждая буква была похожа на игровой автомат, где механическим щупом надо цеплять разноцветую меховую игрушку.

-----Вот как,-----Лидерин пнул кусок сиамца в провал плеча.

-----Именно,-----Флисс закинула ногу на ногу. Подтянув ногу ко рту, она сгрызла с большого пальца ноготь, потом второй ногой достала его изо рта, окрасила в шерстобите, и, протянув, поместила под носом у Лидерина, словно сливовые усики.

Было безумно красиво. Пра-ланги плесени зажглись особым светом. Микроскопические звёздные шахты в их плодовых телах обрели особое очарование и грацию. На цветочных гирляндах вновь включилась оркестрина. Цикламены собрали балдахин. Музыка полились хрустальными оползнями в двояковогнутую раковину уха дождя. Флисс уснула прямо так на мяо-кисти.

------Вот ты как теперь поступаешь,-----сказал Тцара.

Марсель сидел в ванной и дрявил вены слезами. Он брал слезу двумя пальцами из-под века, а потом, переворачивая узкой частью, порезал вену. Вена почти не порезалась. Нужно было, как минимум пять слёз, чтобы появился хоть какой-то порез. К тому же, как назло, и слёз почти не было. Марсель кривил губы и втягивал под веки щёки, но слёз не было. Чаще глаза выдавливали по полслезы, а это никуда не годилось. У полслезы не было тонкого порезающего хвостика.

------Вот я как теперь поступаю,------Марсель вынул пробку и спустил себя по трубе.

Тцара смотрел вывернутые ямы. Они были пусты. Только на самом дне валялись газетные фаллосы и аквариумы. По нежному лицу Тцары убегали улыбки на крошечных хламостопах. Огромные хламостопы скрипели среди замерзающего белыми морщинами шагов орохлама.

Марсель сидел под ильмом и смотрел на чёрный талой водой ручей, убегающий по орохламу за горизонт. Ручей звонко пел под крышами из прозрачного льда, змеясь между сухими тростями осоки. Марсель улыбался и вынашивал планы. Его рот попрежнему был кривым и алым.

Вокруг никого не было.

Словно многоступой хламной тучей локомотив рыбы катился справа. Рыба была закопчённой с флейцами свистков в оборотах.

Когда она добралась до Марселя и вдруг остановилась, Марсель увидел, что у неё прекрасные волоокие глаза с длинными склянками ресниц. Он достал хундертвассер и всадил её в лоб. Рыба завизжала и развалилась, словно перевёрнутый контейнер-болид она разлетелась в разные стороны и издохла.

Марсель вскочил с места и стал лизать её части.

Особенно он лизал глаза.

Потом он снова сел к ручью. Он достал Снеллиуса и стал его есть.

Под подбородком язык ручья втыкал трости осоки в небо. Марсель смотрел на свои руки. Но вены на его руках давно срослись.

Над орохламом рыскали обычные белые механические рыбы. Трости осок высасывали лазурь. Она текла по его щекам, и тогда лицо его было небом. Одно небо поворачивалось навстречу другому. Они смотрели друг в друга. Они принимали друг друга.

Марсель был счастлив. Он исчезал, и трости осоки втягивали его в лазурь. Не было Марселя. Был Марсель тростями осоки вытянутый в небесную лазурь. Был Марсель-небо. Марсель-счастье. Марсель чёрным ручьём теряющий слова. Любимый Марсель. Вечный Марсель-аксолотль под листопадами век распускающий сумасшедшие немые цветы улыбок. Марсель-аксолотль под листопадами век заворачивающийся в руки над бутонами сумасшедших немых улыбок. Марсель-аксолотль под листопадами век разворачивающийся из рук над бутонами сумасшедших немых улыбок.

Части закопчённой рыбы лежали на запорошённом орохламе. Трава туши-------бумага роняла семы из форфора. Где-то могло произойти что-то.

Тцара надел комбинезон цвета синего ириса.

Он стоял на орохламе. На горизонте вздымались копры, и нежный ветер носил ильмовые листья над остролистом его строгого лица. Он поднимал его, и губы его были мягки, как паралон.

Снег стаял. Из крошева торчали кривые штативы с конусовидными шкатулками на конце.

-----Все сиамцы убиты,-----Лидерин сидел в углу дышащего сливового отстойника на Клерембо 28.

----Точно,-----Тцара разрезал карман.

Штативы прилипали к перевёрнутому небу.

К Тцаре подбежали терпситоны. Он посмотрел им в носы. Половина из них была сломана, половина перевязана синей осокой.

За чёрным перегоревшим контуром возникло несколько странных высоких существ.

Осени спаранаивались и гибли. Нечего было удержать в порыжелых истончившихся ладонях. Дрявы дни. Дрявы красивы лица.

Марсель стоял под огромным пустым небом. Коровники сжёвывали концы неба. Огромной махровой губой Марсель сжёвывал своё подножье. Осенние серебристые травы тянулись за горизонт. Всё исчезало. По горизонту на пружинящих желатиновых хламостопах скакал Лидерин, он был похож на Лидерина на пружинящих желатиновых хламоступах скачущего по горизонту. И в этом не было ничего смешного.
XVIII.
14 декабря 1921.
Окно крыш.

«Ещё одно странное чувство-----возвращение мира через другое окно. Надо учиться ходить. Как ребёнку. Ничего не умеешь».

Анри Мишо «Картины».
Вот если открыты все окна. И если даже корзина с томатами стоит в окно. И солнечный дождь падает через всё него. А на крыше ниже своего окна ты видишь человека. И этот человек ты. В рубашке и шортах тепло тебе на крыше. И корзина с томатами смотрит на тебя, словно раковина, в которой вы могли бы жить вместе. Вот если ты сидишь и знаешь всё. От одной крыши до другой. Ты знаешь, что тебя любят все мужчины этого города. Ты любишь отца. А мама твоя любит синеглазого юношу из прошлого, точь в точь как девушка, которую ты сломал в том же прошлом. Вот если нет печали ни в одном твоём глазу. Но лицо твоё грустно, как хризантема. А девушка-юноша из вашего общего с мамой прошлого сидит в пустой солнечной комнате с обоями в одуванчик. Но настоящий юноша стал груб и как пидор-конюх неловко курит дешёвую папиросу. А настоящая девушка отрастила волосы и округлила икры. Да и мама и даже отец давно убиты всеми твоими ножами. Что же есть? Вот если открыты все окна. Есть раковина-корзина с томатами через нити солнечного дождя. Через которые ты видишь его. Вечного Аксолотля себя. В жабо нерождённости. Самого чистого демона, одним усилием воли разворачивающего себе новые лёгкие, похожие на ископаемую медузу скрытого менуета на увядших куртинах аорт, как на томных улыбках траура-траута. Листопадами век роняя все связи. Листопадами век изгоняя все связи. Все убийства и раскаянья. На падении век вырастающего в чистое небо. Вечного Аксолотля, мизинцем ноги прикрывающего твоё окно с корзиной томатов. Вот если дождь теперь скользит по стеклу. Юноша-девушка вешает себя в шкаф. С одуванчиков обоев летит пух. Пыль танцует в луча трубке. Женщины открывают глаза в сырой коняге своей старости.

А мужчины сутулятся над сыновьями-идиотами. Ты смотришь в это и рвёшь его петли криком, криком складывающим твоё лицо в звуковой клюв. Петли рвутся, но вяжутся снова. Сквозь них сидит Аксолотль. В рубашке и шортах тепло тебе на той крыше. И корзина с томатами смотрит на тебя, словно раковина, в которой вы могли быть вместе.

Вылетели. Но можно же теперь с любой ноги прыгать назад. Писать с другой планеты. Или, по крайней мере, ещё через одно измерение преломив руку. Человеческое, слишком человеческое выкинуто на помойку. С любого изгиба ноги свисать в бегущую строчку листа. Резиновые прыжки с неба. С любого неба. Только две ноги и эйдос письма, бегущий в макушке-проекционном луче. Чьи там тросы рук за вуалями, словно музыка в конце пустой улицы? Словно музыка, швыряемая по резонатору припоминаний. Вечно написанное надо взять.

Вылетели. Вот оно, даже подписано в правом углу. Какое крохотное оконце, подвинуть лист за ним на право.

Есть. Теперь назад.

С любого изгиба ног свисать с неба в бегущую строчку листа.

Меня уже и нет здесь. Именно потому, что я тут.

«У» в «тут» это мой прыжок в «здесь».

Вечно написанное взял.

Всё по-другому, не с чем сравнивать, белого неба окурок надломлен в крышку черепа.

втягиваниях, они брались за руки карими и зелёными лучами.

Зелёными из карих и зелёными из зелёных.

Я вздрагивал, в толчах плотно к паху прижимая её лицо, а своё отдавая небу.

…етунии, что такое отцветающие розы?----спросил

о слышал про них,----сказал Мугг.

,ве есть, раз о них говорят.

оловы были похожи на бледные козлобородники, а руки

настурции и бархатцы, пальцы свисали в ряд как

ветки флоксов, а ног колени торчали словно астры.

.....

Я выкурил сигарету и начинаю говорить.

Выкурив сигарету, я продолжаю.
XIX.
15 декабря 1921.
Подошвы ног шатал орохлам. Тцара бежал среди золь-флисс. В щелях завывал ветер, солью просыпаясь себе на хвост. Полосы снега чернели полосы без снега и синими звёздами крыли шатуны хламоступов. Казалось, сотни чёрно-белых мотыльков несут их. Под осминогами перьев ильма шланга звёзд Тцара увидел муху. Ветка её груди слабо дышала. На грудь слетали чёрные листья. Они повисали на сосках, а между грудей липли шелестящим рукавом вниз. Из головы мухи торчал хундертвассер, его стальной крюк с клоком сиреневого мозга торчал из затылка. Голова была опрокинута вперёд. Спина опиралась о ствол. Рот, скомканный в вислую сиреневую орхидею, струился под подбородком. С другой стороны ствола была примотана порнобионика. Её провода толстыми полосатыми перистальтиками тянулись от ствола. Рядом валялись санки. Тцара подошёл к мухе и, отведя нити рта в сторону, приподнял её треугольное лицо за подбородок. Глаза были открыты. Из них смотрели астролоновые цветы пронзительно-синего цвета. Чёрные точки снега летели пеплом бесконечных вегетаций. За спинами вегетаций глаза оставались свежими.

Тцара достал нож и вырезал их строго по контурам глазниц. Колкие органолы ветра вгрызлись ему в уши. Руки сделались красными и засохли. Он положил глаза в флиссуловитель. Потом обошёл ильм и распорол оба порнобионических шланга. Муха рухнула лицом в снег. Хундертвассер вылез из затылка почти на всю длину, а по снегу разошлись два красных пятна. Снег стал похож на арбузную мякоть. Нити рта приподнялись, как причудливо свитой перископ. Тцара поставил флиссуловитель на снег, а сам лёг на муху сверху. Он сунул голову в рот, и она стянулась на корешке шеи жадным тёплым бутоном. Ноги и руки Тцары мелко задрожали. Потом дёрнулись несколько раз посильнее и опустились вдоль тел.

Над орохламом------снег. Ильм. В ильм------хундертвассер с куском сиреневого мозга на конце. Муха и Тцара под хундертвассером в ободах крови. Лицо мухи в снегу. Бутон рта с головой Тцары чуть слева от хундертвассера. Чуть справа от ствола ильма на двух вспоротых проводах Порнобионика. Рядом с Тцарой и мухой флиссуловитель и ремень от него овальной петлёй на снегу.
XX.
16 декабря -16 октября 1921.
Заканчивались дни. Ветер гнул траву. Тцара посмотрел в зеркало травы. Он увидел большой треснутый глаз, закреплённый на конструкции из нескольких сухих веток. Каждая ветка заканчивалась раздвоенной, как змеиный язык, фиолетовой лентой, струящейся по небу. Ветки были сломаны в коленах. Некоторые из них выпали из коры и голой белой палкой болтались на сухом ремешке. Через ветки и глаз плыли облака. Больше ничего не было. Ни рук. Ни ног. Ни рта. Только большой треснутый глаз и фиолетовые ленты, словно красивые волосы через плетень сухих веток, натянутый на пустое небо. Тцара закрывал зеркало травы чёрными тканями ладоней. Он был совсем один. Согбен и вытравен двумя ладьевидными слезами, до верху набитыми тонкими фиолетовыми листьями. В руке у него был золотистый механический посох. Словно сигарета преломлен в лоне пустого неба. Глаза Тцары текут по закрытому зеркалу. Вся тушь забумаженна. Где пролить слёзы? Слёзы не льются. Словно кронштейны они врезаны в щёки и, дальше вдоль рёбер тянуться.

Под золотой палкой посоха пустые чёрные глаза не смотрят и рот чернильным пузырьком или двумя швами или хвостами от сломанной кисти. Всё разбито. Где-то внизу двигаются руки, они берут друг друга в горсть или выходят за полукруг тела под тощим овалом посоха, распухающего в небо.

Два шва рта.

Два шва рта.

Глаза Тцары текут по закрытому зеркалу.

Осени спаранаиваются и гибнут.

Ем точки. Ем точки.

Точки чёрным конффети летели через его пустой рот. Но точки никак не могли кончиться. Они летели, загибаясь по краям, натерая уголки рта. У Тцары исчезало лицо. Лицо отсосанной униформой наматывалось на ветки отражения. Тцара пытался разгладить его полоски. Вот вроде бы знакомо было выражение, но опять свернулось, и точками растащилось в ветра хвост. Не странно ли это. Он опят разгибал полосу выражения, но изнутри проступали белые вакуоли и в невидимые трубы стаскивали себя сами. Ветки стерались длинными резинками случайных профилей на ветках точек. Точки чёрных конффети летели через его пустой рот. Рот вроде как кричал. Он кричал вперёд. Но точки шли назад. Насквозь проходя отсутствие. Вокруг рта не было лица. Лица не было вокруг неба. Слова куда-то стекали в люки щёк.

Чёрные люки щёк держали кусочки неба и щёк кусочки неба чёрные люки.

Чёрные люки щёк держали кусочки неба и щёк кусочки неба чёрные люки.

Труба из точек тянулась через плоский рот, а сбоку стоял золотистый механический посох. На посохе дрожал свет, словно воющая лужица всех вчерашних улыбок. Сухие прутья ковыляли за снег. Снег просыпался в пустое. Небо точки говорило через рота Тцар. Небо точки говорило через рота Тцара.

Тцара достал сзади флиссуловитель. Вытряхнул, постучал по дну кулаком. Откуда сливовые такие в перламутр распущенного, словно волосы рта стебли, полные голоса? Вот тянут между сжатых страниц. Растаскивают плотную ненужную ткань. Точки носятся по глазу. Тцару приподнимают сливовые упругие стебли, выплетают трон под каждой из спин. Вот он висит и между спин, как между ртом расходятся в разные стороны красивые снежные слова. Золотистый механический посох складывается, и голое колено отражения трётся об колено отражения в сухой обёртке. Тцара притягивает за рот затылок. Круг рта становится чёрным. Чёрные глаза закатываются вверх, словно счастливые сочетания в игровом автомате. Снизу приходят другие. Прожухло-оливковые с красными лепестками. Тцара складывает рот. Он встаёт из сугроба. Проминает хламостопами орохлам. Смотрит на них долго и невнимательно. Точки осыпаются под их осмотр, словно подкладка мягкого дырокола. Тцара собирает плечи.

По орохламу бегут ветры с красными лепестками в середине. Это почти его глаза. Где-то там, у ручья сидит Марсель. Тцара поднимает ладонь. Из неё взлетает посох. Бьётся обо что-то. Падает обратно. Тцара достаёт из середины ветра хундертвассер. С него падает красных лепестков обёртка. Глаза Тцары ни на что не похожи. Он берёт хундертвассер. На двух огромных прыжках подбегает к Марселю и пробивает ему хундертвассером голову. Оставляя хундертвассер в голове, Тцара стоит рядом. Ветер крутит восемь вокруг него и стоит рядом. Листья ильмов закрывают не глаза, нос может. Красиво.

Серый дождь с утра: и в твоё лицо.

Клок-клок.

Кто опять. Тцара уронил монокль. Вязкий шерстобит растворил его. Тцара напряг мышцы вокруг глаз и выдавил новый монокль. Монокль хрупкий.

Мухи втягивали воздух дырами ноздрей. Немой хоровод принюхиваний перемещался по потолку. Он был красивым, словно нежность трав, высоких и пурпурных. Воздушные змеи струились над ними. Воздушные змеи пригибали под самым потолком спины своих ландшафтных картин. Мухи развернули уши, словно экзотические цветы.
XXI.
17 декабря-15 октября 1921.
Клок-клок.

Серый дождь с утра: и в твоё лицо.

Муха:

------ Тцара ведёт себя хорошо. Ходит по комнате. Садится на корточки. Смотрит в ладони. В ступни смотрит.

За дверью-----Худые фрамуги.

На несмазанных корнях кибернетическими сухопутными галерами въезжают длинными отмирающими линзами, врастая в проёмы квартирных сегментаций. Их линз свисают ольмы, словно в малярных люльках в коконах из стекла. По направлению их движения синими гривами летят осоки, похожие на волнистые альты. Из них тоже идёт дождь. Лицо фрамуг на бесконечных ходулях взращивается вперёд. Одна из ходуль поднимает из шерстобита недорастворённый монокль. Оно крутит его на своём окончании, словно тарелку. Бесконечные линии отражений обтекают стены. Тцара свисает с кровати вниз головой. Он шевелит губами, по-разному свивая эти линии, сухой шёпот из лопающихся улыбок превращается в некие формы, утолщения на линиях, разветвления, бочонки слов. Слова хрустальными зевами под брюхом алмазных вымён вползают вокруг. Вымена галер проползают под брюхом Тцары. Тцара смотрит вниз, вниз оставляя глаза. Худые фрамуги заполняют всю комнату. Наводнение фрамуг. Тцара течёт по длинной тонкой линзе. Его глаза текут в обратном направлении. Ольмы в стеклянных коконах строятся комками третих век в его глазах. Они начинают сворачивать бумагу. Бумага с зеркальными поверхностями. А в них текут фрамуги, тяжело с треском и брызгами стекла.

Одна из Фрамуг прямо встаёт перед Тцарой. Мухи погружают в неё змеев. Стеклянные раскадрированные концентрические круги расходятся по фрамугам. На той стороне змеи струятся. Фиолетовый ветер сворачивает и разгибает с упругим треском. Глаза Тцары текут следом. Они забираются в змеев. Там у них появляется крошечная ходуля. На ней они бегут по ландшафтам. Иногда они останавливаются и перепрыгивают зрительную яму. Останавливаются, два раза подпрыгивают на месте, потом ходулей вперёд втыкаются на той стороне. Глаза бегут. Змеи текут обратно. Глаза бегут к краю, а змеи натекают краем.

Мушиные ноздри снова растворяются. Зефирные листы их змеев рассыпаются, оставляя оголённые провода струн. Мухи сводят на них фрагменты глаз. Шарят по ним. Не находят. Ёжатся. Передёргивают плечами. Отползают по потолку в ворохи бутылочного шуба. Серый дождь дрожит на их ворсе. Но под ворсом сухо и уже есть они сами.

Тцара закрывает глаза и ложится на пол. Его руки и ноги широко раскинуты в стороны. Все звуки гулко бьются в самый центр. День кажется огромным аквамариново-синем яйцом. Тцара счастлив.
XXII.
18 декабря-14 октября 1921.
Тцара сидел в банке двора. Перед ним валялось полкирпича чёрного хлеба, изъеденного странными треугольными ходами. Обрывок объявления в форме тапира полосами телефонов низко скрёб тратуар с водосточной трубы. Справа стояла пластиковая бутылка неожиданно чёрного цвета, и маленький тонкий горбун со скомканными усами и хищными ноздрями плакал. Похожие на перезревшие сливы 20 штуками подбирались к хлебу голуби. 14 из них были дутышами, 2 болели шизоэмболией, а 4 имели сразу 4 лапки и по маленькому тфилину на лбу. С противоположной стороны шёл мальчик с такой же чёрной пластиковой бутылкой в руках, он подносил её к плечу и, вздрагивая от воображаемых отдач, говорил «пдыдыжжж». При этом, он пинал вперёд другую чёрную пластиковую бутылку. Она собственно и пугала голубей. Голуби испуганно отлетали на некоторое безопасное расстояние, потом снова усаживались на тротуар, искоса продолжая сокращать круги вокруг хлеба. У мальчика был маленький треугольный рот. Наверное, это был его хлеб. Тонкого маленького горбуна слёзы сквозь прорехи пальцев оканчивались лицами Тцары. 4 голубя с тфилинами на лбу бормотали: лидерин-лидерин-лидерин.

Светило солнце. Тцара посмотрел на свою левую ладонь. На ней было нарисовано две с половиной змеи, пробитые гвоздями, иероглиф «осень», банка двора и горбун со слезами, оканчивающимися его лицами. Голубей, бутылку, мальчика и объявления с хлебом он не обнаружил. Солнце и так янтарём проницала его руку. Ладонь была похожа на виноградный лист. Тцара решил ей полюбоваться, когда вдруг появился синий Лидерин.

Синий Лидерин подошёл и сел рядом. Тцара сидел на ступеньках крыльца. Соответственно Лидерин сел туда же. Его глаза были вкусными, как острое блюдо со сладким соусом.

-----Ну что ты собрал Порнобионику?-----спросил он.

-----Собрал,-----ответил Тцара.

-----И как ты это сделал?

-----Дело было так: Марсель курил сигарету. Гуцульская шапка пепла выросла на целую половину. Я снял полушубки с DX-мух. Мухи пытались отбиваться, но я решительно сорвал полушубки и кинул их в угол. Там они и стали лежать, подрагивая от холода. Личики мух были испуганы, и на то были причины. Я достал нож и разрезал каждое личико на две половины. Половины лиц выглядели странно. Глаза подбегали к разрезу, но, не обнаружив второй половины, возвращались назад. Марсель докурил сигарету и смял окурок о дно ванной. Ему тоже стало холодно. Обхватив колени, он прижал живот к внешним поверхностям ног, а подбородок уложил на них. Ладони перестали показывать страны, и заняться ему было нечем. Положив тела мух на стол, я стал лепить к ним золь-флисс. Те не липли. Я несколько раз ронял их на пол, потом сказал: «Нужна цайтлупа». Марсель поднял с колен глаза. Из правого выросла «водяная игрушка». «Это похоже на цайтлупу?»----спросил он. Я присмотрелся. Лупы глаз цайтлупы, словно вагоны бежали в разные стороны. Я взял цайтлупу и вставил в разъём в глазу мухи. Тут же прилипла золь-флисс. Дождь сочился из чёрного неба. Желатиновые трубки торчали из пола. Кран висел в прихожей. Марсель встал в ванной. Капельки воды побежали по его животу и ногам. Он взял Телармониум и дал его мне. Я прикрутил его к половинам мушиных лиц. Тут же ожили длинные рукава девочек ломом забитых на ковре из ранеток. Половины мушиных лиц стали бритвами и разрезали рукава. Золь-флисс стали прясти бутылочный мех. Мех одевал бритвы в ворсистые конверты. Воздушные змеи на проводах губ поднялись к э-кранам. Тонкие струны задвигали разные дефективные механизмы на экрана-х. Дефективные механизмы заиканий и ущербов вошли в мою глотку. Я открыл рот и сказал:

купсамутысумютсыпти

итпыстюмусытумаспук.
XXIII.
19 декабря-13 октября 1921.

Тцара и Лидерин шли по муссонной свалке. Орохлам вздыхал под их ступнями, словно губные гармоники. Кое-где уже лежал снег. По грудам орохлама они тащили санки. К санкам экспандерами была примотана Порнобионика. Судя по тому, что небо было неопределённого цвета фрез, они находились в терпситоне. Подойдя к одному из ильмов, они установили Порнобионику на снег и, прикрепив провода к телу дерева, отошли в сторону. Тцара стал радостно гонять золь-флисс. Лидерин просто бежал на месте. Дождь прекратился и, над свалкой появилось сразу две радуги. Ильм дёрнулся и по проводам пошёл древестный сок. Порнобионика закряхтела. Потом набрала обороты и распустила Соития. Все были счастливы.

Аптечки костылями воткнулись в рессорное тесто на ногах Лидерина. Из них сложились хламостопы. Лидерин стоял над Худыми фрамугами с чёрными неперманентными маркерами в руках.

------У меня появились сбои,----Тцара посмотел на свою грудь. Грудь дробилась и не могла собрать свою клетку.

00000000000000000000000 дождеых контуров,-----сказал Лидерин. Чёрная коллажированная грязь зачавкала под его желатиновым хламостопом.

Чёрные неперманетные маркеры превратились в длинные и кривые парафренические перфораторы, но тут же загрызли друг друга у самой поверхности фрамуг, где Марсель дрявил себя караванами ванн. В форме кленовых листьев ванны текли через его вены и на каждой реснице повисали у Тцары.

Порнобионики торчали из ильмов, словно орхидеи. Радиолярия извивалась, волоча подножье по холодным дюнам. Наконец она вытянулась, как струна и превратилась в песчанную ласточку с ошейником и поводком. Лицо ласточки зашевелило губами и втянуло голод из ходульных мух. Аксолотли стали лотлями. У Мехлизы отросла тонкая феолетовая мейнонга. Сидя под ильмом, она с удивлением посмотрела на неё. Попыталась встать два раза. Два раза упала. На третий, судорожно балансируя губами, застыла на ней на снегу. Ласточка сделала пару кругов вокруг мейнонги.

Ольмы свернулись в сердцах поэтов.

В голове Тцары распустился Вильт. Тцара побежал вдоль моря. Море лизало орохлам, длинными пенными щупальцами хлестало его фрагменты. Оно было густого малахитового цвета, совершенно пустое и хламлённое. Иногда поднимались китайские колокольчиковые гребни с усами часовых ходиков. В полосе прибоя Тцара увидел механическую коробку в форме лука. Он подождал, когда отползёт пенное щупальце и, пинком откинул коробку на берег. По-прежнему моросил дождь, серый, как рубашечная фланель. Тцара нагнулся над коробкой. На заплетённом в саргассы корпусе квадратными буквами было написано:

«Телармониум».