Содержание: вечер первый
жүктеу/скачать 2.02 Mb.
|
| Яго отстегивает шпагу, втыкает ее в пол, снимает остроконечную шляпу и с лета бросает ее на эфес, скидывает широкий плащ, расстилает его на бочки. Так и кажется, что актер пришел к себе в уборную и разоблачается, чтобы отдохнуть, из театрального героя стать обычным человеком. Но странное дело, для Яго актерство необходимо не для того, чтобы возвысить свою личность, а напротив, чтобы скрыть ее значительность. Сев на бочки, запрокинув голову и широко разбросав руки, он погружается в свои думы и планы, и по тому, как он о них говорит, становится ясно, что перед нами не мечтатель, воздвигающий воздушные замки, а практик, которому мысль потребна лишь тогда, когда она может претвориться в дело. Сгорая от нетерпения, Яго развивает свои планы. Воинственная жажда разрушения охватывает его душу. Какое наслаждение подчинять своей воле чужую судьбу!
Какая жестокая радость пойти наперекор гармонии—разбить, растоптать, разрушить исключительное, нарушающее «правила жизни». В самозабвенном восторге Яго говорит об этом. Голос его звенит высокими нотами. Он один. Но разве шепотом должен говорить Яго самому себе о близком торжестве? О том, что все готово и нужно лишь энергично дернуть за конец веревки? Яго истошно кричит, он с наслаждением прислушивается к своему голосу, с нескрываемой гордостью любуется собой. Яго-мыслитель в восторге от Яго-деятеля. Расчет и инстинкт — родные братья. Один направляет, другой действует, и оба Друг другом довольны. Отличные собеседники, им больше никого не нужно. Яго силен, когда одинок, ибо всякий другой человек уже свидетель, уже возможный доносчик, и с ним нужно хитрить, притворяться. Нужно корчить из себя добродетельного человека, ибо так делают все, и прежде всего ненавистный мавр. О, этот мавр! Яго почти взвыл и пребольно укусил себе палец. Он низвергнет этого блаженного мужа в пучину страстей. Человеком управляют инстинкты, разум должен не препятствовать им, а обосновывать их права, отыскивать пути к наилучшему удовлетворению страстей. Инстинкты собственничества, корысти, похоти — только они дают радость бытия, только они делают жизнь наслаждением. Яго начинает петь, его голос звучит гулко и зловеще. Потом он величественно разваливается на бочках — этот пасынок природы, возомнивший себя господином мира. Яго хохочет — он знает людей, все они большие или меньшие канальи, всех он видит насквозь. И мавр будет наихудшим из них. Так решено и, значит, неминуемо. Объявлена война — можно петь бодрые солдатские песни. Развалившись на бочках и задрав ноги, Яго горланит что-то веселое. 109 Душа Отелло объята блаженным покоем — достигнут предел человеческих желаний. Он оправдал доверие республики, изгнал турок и теперь правит островом. Рядом с ним возлюбленная жена Дездемона и преданный друг Яго. Утро, ярко сияет солнце, мавр бродит по террасе, просматривает деловые бумаги и отдает распоряжения. Он то подойдет к жене, взглянет ей в глаза, збнимет, полюбуется на ее красоту и улыбнется, то подойдет к другу и, взяв его за руку, молча постоит около него, тоже посмотрит в глаза и тоже улыбнется. Эти счастливые мгновения Отелло — Хорава рисует без слов. Вот она — самая радостная минута. Дездемона только что ушла. Генерал и его помощник углубились в чтение бумаг. И вдруг раздался сладостный, мелодичный голос: Дездемона с подругами запела песню. Наверное, его любимую. Отелло откладывает в сторону бумаги и медленно поднимается по лестнице, ведущей в дом, с ощущением блаженства во всем теле опускается на ступеньки и, устремив взгляд на поющую Дездемону, слушает. Слушает так, будто голосом Дездемоны поет его собственное счастье. Затем Отелло медленно поворачивает голову в сторону Яго и взглядом ищет у друга сочувствия своей радости. Лицо Яго осклабилось готовой улыбкой. И, не снимая этой маски, он с величайшей осторожностью приступает к осуществлению своего замысла. Первые шаги очень робки. Заранее подготовленные слова говорятся как бы мимоходом и теряются среди прочих, малозначащих фраз, но лишь затем, чтобы снова мелькнуть в следующей фразе. Яго говорит, говорит безумолчно. Отелло уже встал — это многословие вывело его из блаженного состояния. Он неохотно поднялся и начал медленно, погруженный в свои думы, шагать по террасе. Васадзе произносит слова Яго, как бы не желая ни в чем убедить,— вначале это просто так — слова, мысли, игра ума. Прежде чем перейти к действию, нужно установить тему и назвать действующих лиц. Тема названа — верность. Действующие лица — Дездемона и Кассио. Теперь можно приступить к экспозиции, невзначай задать два-три невинных вопроса, вроде — знал ли Кассио Дездемону до ее замужества? Отелло отвечает ровным и спокойным голосом, но ритм шагов его меняется, он ступает особенно энергично и властно, и, чем дальше говорит Яго, чем увереннее становится его речь, тем напряженнее шаги Отелло. И вдруг, после упорного молчания, точно отдаленный рокот приближающейся грозы,— глухое рычание, .впрочем, 'сейчас же усилием воли сдержанное. И снова шаги, шаги, шаги... Яго уже возвышает голос, он говорит, смело глядя в глаза мавру и воодушевленно жестикулируя. Подлец уже надел ту самую маску, глядя на которую Оттело спросит: «Ты любишь меня, Яго?» — и не усомнится в ответе. Яго пускает в ход патетику—обычно это хорошо действует на простаков. Теперь шаги Отелло стали короткими и быстрыми, а круги, которые он совершает, все уменьшаются. Яго уже весь в порыве 'благородного разоблачи-тельства. Если бы ему аккомпанировали на инструментах, он легко мог бы перейти от слов к пению—до того распирает его пафос—и ария называлась бы •«Увещевания добродетели, или Дружеский совет». Ведь он и не думает возбу- 110 дить тревогу в душе генерала, он просто не в силах сдержать собственного вол-пения и тревоги, а по существу, все эти подозрения, может быть, и не имеют основания и порождены только его излишней любовью к Отелло. Васадзе великолепно понимает сложную душевную механику Яго. Прожженный демагог хочет, чтобы мавр воспринял его мысли как свои собственные, возникшие в его растревоженном сознании. Так опытный режиссер, добиваясь от актера нужного перевоплощения, старается, чтобы тот вовсе не замечал искусных подсказок и воспринимал созреваемую в нем роль — личность другого человека — как процесс совершенно органический и зависящий только от собственной воли. В таких случаях чувство веры в переживания персонажа бывает почти абсолютным, чужое становится своим. Яго знал, что затеял опасную игру — нередко цари убивают гонца, принесшего дурную весть. И действительно, Отелло несколько раз грубо хватает его за руку или толкает в плечо, но «честный» Яго не робеет, он готов погибнуть, лишь бы открылись глаза его возлюбленного господина. И Отелло сейчас же забыл о вестнике несчастья, рука его опустилась, в сознание вошло новое, чуждое, страшно мучительное чувство; чувство, которое все более жестоко теснит сердце и от которого сознание, словно омертвев, застыло на одной чудовищной мысли. Но вдруг Отелло — Хорава начинает смеяться мягким гортанным смехом. К чему, к чему все эти домыслы и доказательства, когда все равно сердце полно веры? Веры в любовь Дездемоны. Яго терпеливо выдерживает паузу. И как трудолюбивый паук, работа которого сметена своевольным порывом ветра, старательно и настойчиво снова начинает плести свои сети. Во втором туре игра бывает энергичней и быстрей. Повторение пройденного занимает немного времени. Предполагается, что оно усвоено. Нужно преподать новое и более важное. Отелло уже не сопротивляется доводам Яго, ему приходится бороться с самим собой, с приступами бешенства, которые он сдерживает только огромным усилием воли. Теперь Яго ему даже симпатичен — это единственная его опора. Друг, довольный содеянным, удаляется. Посев совершен, пройдет немного времени—будут н всходы. Уходит Яго, отрапортовав и чеканя по-солдатски шаг. Честный, добрый Яго — единственный друг в этом мире обмана. Отелло один. Он сидит на каменной скамье наверху веранды и говорит о любви, глядя на небо, будто жалуясь богу на людей. Как непохоже его одиночество на одиночество Яго! Тот сильнее всего, когда один, этот, когда один, слабей всего. Так хорошо, привольно было Отелло, когда он ступил на берег Кипра, обнял воинов и друзей, склонил колени перед любимой. Какой силой наделяла его 111 любовь к людям и любовь людей к нему и какое бессилие, тоска охватывает его сейчас, когда вокруг так пусто и безмолвно! В тишине раздается сладостная знакомая песня Дездемоны. Мгновенным светом белозубой улыбки озаряется лицо Отелло. И сейчас же гаснет. Но неужели нельзя взглянуть в глаза Дездемоне и разгадать правду? Упасть перед ней на колени и вымолить признание, заставить ее плакать, клясться и слезами, вздохами рассеять тоску, изгнать подозрение. Отелло так и делает. Как трогателен в этой сцене Хорава! Но Дездемона странно спокойна, ее ответы слишком просты и кажутся уклончивыми, ее состояние слишком обыденно, и кажется, что она холодна потому, что скрывает истину. И не понимает его она неспроста, а потому, что не хочет понять. Делает вид, что не хочет! Отелло — Хорава, впервые не сдерживая себя, злобно кричит на Дездемону и, выхватив из ее рук свой подарок—платок, швыряет его на землю. Яго не видит этой сцены, но он мог бы торжествовать — ядовитые зерна уже дали всходы. Негодяй не покладая рук продолжает трудиться: нужно добыть факты — не намеки, не подозрения, не предположения, а неотразимые факты. И вот платок Дездемоны в руках у Эмилии. Теперь Яго — плясун: с прыжками и ужимками, приседаниями и перебежками кружится он вокруг Эмилии, сперва отбирая у нее платок, а потом дразня ее им. Какие хитрые манипуляции он проделывает с этим шелковым лоскутиком, то завязывая в узелок, то сжимая в кулак, то расстилая на ладони. Так и кажется, что вот-вот будет какой-то замысловатый фокус. И фокус происходит — только, как известно, в следующей картине. .. .Отелло стремительно выбегает на сцену. Сомнений нет, злодейство совершено. Как фурии, преследуют его слова Яго; от ни.х не убежишь, как не уйдешь от самого себя, как не притушишь свою злобу, не укротишь жажду мести. В этой сцене нравственного истязания Яго превосходит самого себя, а Отелло титаническими усилиями сдерживает злобу. Актеры живут в каком-то непрерывном вихре нарастающих страстей. То ринется в атаку Васадзе—Яго, с предельным напряжением воли, не спуская взора со своей жертвы, он высоким, исступленным голосом выкрикивает чудовищные обвинения. А Хорава — Отелло неверными шагами, со склоненной по-бычьи головой мечется по сцене. То вдруг Отелло, уже неспособный совладать со своей злобой, оглашает воздух глухим, мощным стоном, переходящим не то в вопль, не то в крик, и тогда притихает Яго. Игра становится все более опасной и яростной, но укротитель бесстрашно ходит по клетке и хлещет все больней и больней. Последний удар — «Она спала с Кассио!» Отелло давно знал, что этот удар будет. нанесен. Будто физически отбиваясь от этих слов, он вскочил на ступеньку, на другую, но безжалостные, 112 4. Миколай из Вильковецка «История о славном воскресении господнем» Театр Народовы. Варшава Постановка Казимира Деймека Сцена из спектакля 5. Силы ада. Цербер — В. К.мицик и Люцифер — К- Вихняж 6. Христос — С. Войцек 7. Сцена из спектакля 8. Спектакль комедии дель арте по сценарию К.. Гольдони «Слуга двух господ». Пикколо театро ди Милана Постановка Дж. Стрелера Труффальдино — Марчелло Моретти 9. Клариче — Джулия Лаццарини и Беатриче — Рильда Ридони 10. Труффальдино — Марчелло Моретти 11. В. Шекспир «Генрих IV» Королевский шекспировский театр. Страдфорд на Эйвоне Постановка Питера Холла, Джона Бартона и Клиффорда У альянса Сцена из спектакля. Фальстаф — Хью Гриф- фит (справа) 12. В. Шекспир «Укрощение строптивой» Центральный театр Советской Армии. Москва Постановка А. Д. Попова Петруччио — В. Пестовский и Катарина — Л. Добржанская 13. «Укрощение строптивой». Кертис — Р. Ракитин 14. Поваренок — И. Голицын 14 15. В. Шекспир «Ромео и Джульетта» Труппа под руководством Ф. Дзеффирелли. Рим Сцена из спектакля 16. В. Шекспир «Отелло» Театр им. Руставели. Тбилиси Постановка Ш. Агсабадзе и А. Васадзе Яго—А. Васадзе, Отелло—А. Хорава 17. Отелло — А. Хорава 15 Отелло — Лоуренс 18. В. Шекспир «Отелло» Театр Олд-Вик. Лондон Постановка Дж. Декстера Отелло — Лоуренс Оливье 19. Дездемона — Маджи Смит, Оливье 20. Отелло — Лоуренс Оливье 21. Дездемона — Маджи Смит 18 20 21
22 и 24. Сцены из спектакля. Отелло — Л. Оливье и Дездемона — М. Смит 23. В. Шекспир «Король Лир» Королевский шекспировский театр. Лондон Постановка Питера Брука Король Лир — Пол Скофилд 25. «Король Лир». Сцена из спектакля 22 24 23 26. «Король Лир». Сцена из спектакля 27. «Король Лир». Сцена из спектакля 26 28. П. Корнель «Сид» Комеди Франсез. Париж Постановка Жана Ионеля Сцена из спектакля 29. Химена — Тереза Марнэ 28 29
30—31. Ж.. Б. Мольер «Тартюф» Комеди Франсез. Париж Постановка Ф. Леду Эльмира — Анни Дюко, Орган — Луи Сенье, Тартюф — Жан Ионель 32—33. Ж. Б. Мольер «Тартюф» Московский Художественный академический театр им. А. М. Горького Постановка К.. С. Станиславского и М. Н. Кедрова Тартюф — М. Н. Кедров Г-жа Пернель — О. Л. Книппер-Чехова 30 33
34. Орган — В. Топорков 34 35. Ж. Б. Мольер «Мещанин во дворянстве» Комеди Франсез. Париж Постановка Жана Мейера Сцена из спектакля S5 36—37. Ж. Б. Мольер «Дон Жуан» Народный Национальный театр (T.N.P.). Париж Постановка Жана Вилара Дон Жуан — Жан Вилар Сганарель — Даниель Сорано 36 37 38. Ж. Б. Мольер «Жорж Данден» Театр де ла Сите. Лион Постановка Роже Планшона Жорж Данден — Жак Дебри, Клитандр — Жерар Гильома 39. Клодина — Жюли Данкур, Анжелика — Даниель Лебрен 40. Сцена из спектакля 38 .40 40
41. Ж. Б. Мольер «Плутни Скапенаа Театр «.Одеон». Париж Постановка Луи Жуве Скапен — Жан Луи Барро 42-43. Жеронт -Луи Барро Пьер Бертен, Скапен — Жан 41 гнусные слова догнали его. Отелло стремительно приостановил бег и омертвел на миг, затем круто повернулся к Яго, высоко вспрыгнул и, точно насмерть раненное животное, бросился на своего врага. Яго под тяжестью его тела грохнулся наземь, забарахтался и жалким голосом, будто подбитый заяц, завизжал. Подлец струсил — удар ножа, мелькнувшего в руке Отелло ... и можно отправиться к черту в пекло. Но нет, Отелло не нужна гибель Яго, ему нужно погубить зло. Узнать, увериться и потом погубить. Могучими руками Отелло сжимает горло Яго, тот извивается всем телом и лжет. Ему уже не страшно, с азартом истинного игрока он кричит, задыхаясь и хрипя, свои клятвы. Черт с ней, с жизнью,—пусть душит, все равно победит зло! О, если бы в зале в эту минуту нашелся совсем наивный, простой человек и закричал: «Души, души его, брат!» — то, кажется, все подхватили бы этот голос. Но Отелло разжал пальцы. Да, все правда. Не лгут же люди, умирая, а Яго сейчас мог умереть. Обман Дездемоны — правда, и Отелло начинает хохотать, а потом навзрыд плакать. Становится на колени перед Яго и плачет, и негодяй тоже становится на колени и, воздев руки к небу, высоким исступленным голосом перекрикивая Отелло, он вторит его священной клятве покарать зло. Так стоят они рядом на коленях — великий человек и величайший подлец — и молятся одному богу. После клятвы Отелло подымается во весь рост — он снова муж и воин. Зло обнаружено, его нужно уничтожить, даже если имя ему Дездемона. Отелло решительно удаляется. Яго идет вслед. Сейчас он похож на егеря — в острой шапочке с пером и на тонких ножках. Нет, не злобе клялся Отелло. Яго, злобствуя, хохотал, кусал себе пальцы и горланил веселую песню. Отелло, пылая гневом, обливался слезами, смертельная мука терзала его душу. Он клялся богу Возмездия, он клялся совершить правый суд. Но до того как казнить Дездемону, Отелло уже казнил себя. Гибель его была во сто крат страшнее физической смерти. Этот огромный человек с крепким, сильным телом и мощным духом ронял голову на спинку скамьи, и его широкие плечи сотрясались от рыданий, он все чаще и чаще хватал себя за грудь и рвал ворот рубахи. Он, сотни раз без содрогания смотревший в глаза смерти, чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. С Отелло происходило нечто страшное, доселе им не испытанное. Это не муки ревности, не обманутое доверие — разве от этого гибнут титаны! Хорава раскрывает мучения Отелло как трагическое крушение его идеала, как смертельную тоску по утраченному счастью, как гибель веры в людей. Да, Отелло знает теперь цену людям. Поднимая кулаки, злобно кричит он на наглую притворщицу Дездемону; еле сдерживая бешенство, говорит 6 Г. Бояджиев 113 о подлой венецианской знати, зачем-то пожаловавшей на остров. О, все эти «козлы и обезьяны» — он знает им цену и не скрывает ни от кого своего негодования. Хорава — Отелло прямо в лицо бросает оскорбление гостям и стремительно убегает со сцены. Но как бы Отелло ни поносил людей, сколько бы гневных слов ни вырвалось из его груди, муки от этого не уменьшались и тоска не становилась легче. Напротив, потеряв последнюю крохотную надежду, не получив злополучный платок от Дездемоны, услышав болтовню Родриго и Бианки, он уже не может сдерживать страданий и не хочет сдерживать их. Обессиленный, Отелло садится на ступеньки лестницы, и его добрый друг, единственная опора, Яго подсаживается рядом, он прижимает к груди курчавую голову мавра и нежно гладит ее. Гладит и воркует слова утешения, и Отелло, очнувшись, мгновенно понимает всю меру своего несчастья. Короткий, отрывистый смех переходит в стон. Отелло поднимается, делает несколько неуверенных шагов и падает. Широко разбросав ноги и руки, мавр лежит на земле. Наконец-то! За миг подобного наслаждения можно отдать многое. Яго вскакивает на цыпочки и, отведя руки за спину, выгибается всем туловищем вперед—ни дать ни .взять стервятник, который хочет взлететь над жертвой и покружиться над ней. Чует: запахло мертвечиной. Но если ему не дано взлететь, то можно отпраздновать победу другим путем: стать, например, поверженному противнику ногой на грудь—ведь так рисуют триумфаторов на картинах. А потом для полного удовлетворения расставить тонкие ножки и полюбоваться, как под этим кривым циркулем распростерся знаменитый генерал. Разве план не осуществлен, разве не сам счастливец Отелло лежит у его ног, раздавленный и униженный? Разве не Яго победил? Нет, не победил. Яго торжествовал слишком рано. Вот если бы случилось так, что Отелло впал в злобное неистовство, если бы в припадке ревности он ворвался в покои спящей Дездемоны и, хрипя от злобы, бросился на нее и стал душить,— вот тогда Яго мог бы торжествовать победу. Но все случилось совершенно не так, как рисовалось Яго. Отелло — Хорава вошел в спальню к Дездемоне твердым шагом. Его лицо было недвижимо, а взгляд холоден. Он вошел в комнату так, будто ничего не произошло и ничего не произойдет. Отелло даже не посмотрел на занавес, за которым спала Дездемона. Глядя со стороны, можно было подумать, что генерал, утомленный трудами, пришел к себе в дом и сейчас ляжет спать. Но все же в движениях Отелло было что-то необычное, какая-то излишняя размеренность, а в голосе, когда он заговорил,— то однообразие интонаций, какое бывает, если люди в забытьи. По существу, Отелло уже мертв — тело двигалось, а чувства и мысли отсутствовали. В душе сохранилась только одна страсть. Она теперь целиком за- 114 владела его сознанием и придавала физические силы, в ней воплотились все думы, все помыслы. Этой страстью была ненависть, непреодолимая жажда искоренить ложь. Это чувство, заменив собой все остальные, вобрало в себя лучшие помыслы Отелло, ибо было лишь иной формой его приверженности к идеалу. Вот такого поворота дела Яго не ожидал. Желая возбудить в Отелло низкие инстинкты, он возбудил в нем лишь острейшую ненависть к этим низким инстинктам. Очернив в глазах Отелло Дездемону и Кассио, Яго надеялся привести его в свою веру. Но Яго никак не предполагал, что таким образом он лишь сделает ненависть Отелло к злу грозной воинственной силой. Свое чувство ненависти Отелло позаимствовал не у Яго. Оно всегда было у него в крови, только в последние годы он не испытывал в этом чувстве особой надобности. Но вот сейчас, когда законы цивилизации оказались лживыми, в нем мощно заговорил голос природы. Нетерпеливым жестом Отелло сорвал с себя золотую цепь, гадливо снял одно за другим с пальцев кольца и гневно отшвырнул все это прочь. Золото со звоном упало на землю. «Козлы и обезьяны» — этих слов шекспировский Отелло не говорит, но Хорава их произносит, и с полным правом. Ненависть к Дездемоне—это ненависть к показному благу, прикрывающему внешней красотой свое уродство. Отелло — Хорава смотрит на свои большие, черные голые руки, сжимает их в кулаки, двигает кистью, расправляет пальцы. Грубые руки солдата — сегодня предстоит им работа. Отелло спокойно глядит на них. Молчит сознание, молчит сердце, буря уже улеглась, спор с совестью завершен, приговор вынесен—виновная должна быть казнена. Акт возмездия свершит сам судья. Сейчас Отелло только палач, а палачи не думают, не страдают, не чувствуют. Палач спокойно отводит широкие рукава кафтана и приподнимает занавес над спящей Дездемоной. И вот после необычайно суровой и жестокой сцены следует самая нежная л поэтическая. Может быть, даже неожиданно для самого себя Отелло опускается на постель Дездемоны. Склонившись к ее лицу, он говорит спящей Дездемоне о своей любви. Трагическая линия роли резко обрывается, стремительно нарастающий поток страстей, готовый вот-вот разразиться мощными громами катастрофы, каким-то невероятным образом приостановлен, и трагическая симфония вдруг замолкает, чтобы вместо нее зазвучала чистая, нежная песня. Необычайно трогательно, с глубоким поэтическим проникновением Хорава говорит прощальные слова своей любви. Снова на его лице безмятежный покой и счастливая улыбка. Измена? Это — было. Казнь? Это — будет. А сейчас, разбросав кудри, перед ним его жена, и в душе Отелло ни мучений, ни ненависти — только одно чувство — нежнейшая любовь. Отелло не жалуется, не укоряет свою любовь, он не примешал к ней за эти дни никаких иных, враждебных ей чувств. В самом затаенном уголке сердца эта любовь осталась такой же, какой и была,— и вот этот драгоценный тайник раскрыт. Эпический актер Хорава в этой сцене раскрывает себя как глубокий и тонкий лирик. б* 115 Но вот Дездемона проснулась. Отелло, будто застигнутый врасплох, торопливо прячет свои чувства, скрывая их за грубым тоном и оскорбительными словами. К этой женщине его любовь уже не имеет никакого отношения. Ни слова о любви — речь пойдет о смерти. Отелло говорит решительно, энергично, с грубой прямолинейностью, не вслушиваясь в возражения Дездемоны, зло подсмеиваясь над ее оправданиями. Ему противны эти фальшивые слезы, он по горло сыт ложью умильных клятв. Пусть лучше молится — времени осталось немного. Отелло торопится, и трудно понять, чем вызвано его нетерпение. То ли это бешеный порыв ненависти, который он не может сдержать, то ли порыв любви, который нужно скорее заглушить грубостью, подавить, чтобы он не вырвался из глубины души. Ответ таков: Хорава в своем большом актерском сердце находит и те и другие страсти и умеет эти порывы воплотить в единое чувство, чувство, во имя которого любящий казнит любимую. Оборван разговор на гневной фразе. Отелло задергивает занавес над кроватью Дездемоны. Теперь он на сцене один, минута казни приближается. Пора! Пора! Все продумано, все решено. Пора. Но вместо того чтобы сорвать занавес над постелью и задушить Дездемону, Отелло — Хорава отходит прочь, отходит так, будто ноги сами уводят его от этого страшного места. Раздается стук в дверь. Нет! Ему никто не помешает выполнить свой долг. Отелло резко поворачивается, твердыми шагами поднимается по ступенькам и, лишь секунду помедлив, спокойно отодвигает занавес и скрывается за ним. На сцене никого — ни движений, ни голоса. Лишь чуть-чуть колышутся тяжелые складки занавеса. Тихо. Тихо на сцене, тихо в зрительном зале. Время идет... жүктеу/скачать 2.02 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|