Современные теории дискурса мультидисциплинарный анализ

Тем не менее, условия для нравственной и критической рефлексии современной российской политики, а дискурс справедливости призывает именно к ней, сегодня все же имеются. В первую очередь это увеличивающийся разрыв сущего и должного в российской политике. В ходе реформ советское общество пережило катастрофу своих базовых ценностей и фундаментальных оснований. В тяжелой экономической ситуации всеобщего распада революционный, по своей сути, дискурс справедливости неуместен. Любые стратегии и социальная рефлексия излишни и неактуальны, когда ключевой задачей большинства является обыкновенное выживание в новых структурах повседневности. Однако общественные трансформации и «реформы» не могут длиться бесконечно. Однажды активные социально-политические преобразования заканчиваются. И тогда наступает этап стабилизации и самоосмысления общества, пережившего социальный шок непредсказуемых реформ. В условиях благоприятной экономической конъюнктуры, проблема общественной справедливости сразу занимает в России ключевое место: «Революция свободы» 1991 года не завершена без «революции справедливости» и, строго говоря, является лишь ее преддверием».¹ Общество, прошедшее очередной переломный этап своей истории, должно, прежде всего, определиться согласно каким ценностям и целям стоить жить дальше.

И здесь в точке прерывания социальной референции возникает проблема исходной аксиоматики: что может служить новой точкой отсчета, теми самоочевидными принципами и процедурами, которые позволят найти и выразить новую конфигурацию дискурса справедливости, то всеобщий политический интерес, который способен сплотить общество на новом этапе его развития. При этом для всё большего числа людей постсоветская реальность предстает как естественная, базовая. Она уже не несет на себе следов исторической производности «от советского». Эта новая реальность все чаще воспринимается не только как уже сложившаяся («точка отсчета»), но и одновременно как должная (цель, идеал). Подобное тождество реального и должного указывает на то, что в современной российской политике совершенно отсутствует дискурс утопии. Должное просто становится проекцией привычной реальности вовне – в пространстве и времени. А поскольку утопии нет, проецировать нечего даже в рамках самой этой реальности, не говоря уже о целостных альтернативах ей извне. Целостной альтернативой извне современному российскому обществу выступает только СССР. Однако СССР является исходной, а не конечной реальностью, эффективность которой в символических конструкциях объяснима лишь ностальгией, а отнюдь не реальной опасностью возврата к советским временам и разрушения общества, существующего «здесь и сейчас».

В складывающемся в современной России информационном обществе, где целенаправленное конструирование реальности достигло больших успехов, именно эта сконструированность, «воображаемость» общества замечается меньше всего. В отсутствии общепризнанной традиции, точек отсчета в виде консолидирующих общество ценностей и смыслов, трансформация «воображаемого общества» становится особенно успешной. Большинство населения, особенно молодежь, уже находится внутри постсоветской реальности как «естественного социума». Однако легитимирующая этот актуальный социум картина мира (еще/уже) не сложилась, в ней наличествует множество антагонистических слоев. По сути, она не имеет внутреннего стержня и представляет разнонаправленную мутацию как самого позднесоветского общества, так и типа сложившейся в нем личности. Проблема же консолидации нового российского общества представляет собой задачу нахождения эффективных оснований дискурса политической справедливости.

Между тем, теория справедливости, которая является интегральной проблемой политической философии, в настоящее время практически не разработана в отечественной политической мысли. Синтетическая концепция политической справедливости как набор взаимосвязанных ценностей, смыслов и целей обусловливает код интерпретации всех прочих политических ценностей - свободы, прогресса, закона и т.д. Состояние рефлексии дискурса справедливости в современной России, несмотря на отдельные яркие работы по общей проблематике справедливости, принадлежащие перу Т.А. Алексеевой, Б.Г.Капустина, В.В. Вольнова, М.В. Черникова и ряда других авторов, следует признать неудовлетворительным. При этом дефицит осмысленных концепций справедливости как и аксиологической легитимности в основании постсоветский политики несомненен. В нынешней западной политической мысли концепции справедливости разработаны в ряде фундаментальных работ Дж.Ролса, И.Шапиро, Р.Дворкина, У.Кимлика, П.Бурдье, П.Рикера, М.Уолтцера и многих других политических философов. Предложенные ими подходы к политической справедливости, возможность практической применимости этих концепции в различных (в том числе отечественных) социокультурных реалиях являются сегодня предметом постоянной критики и споров, формируя искомый интегральный дискурс справедливости на Западе.

Между тем, на постсоветском пространстве, как ни странно, ничего подобного не происходит, несмотря на то, что в постсоветский период радикальной трансформации подверглись не только и не столько привычные политические институты и практики. Изменились, прежде всего, аксиологические основания политики, то есть политические представления о должном – справедливости, свободе, равенстве, законе, социальных нормах, отношении человека и общества, смысле жизни. В результате революционных изменений отечественной политики постсоветский политический режим вынужден конструировать новый «аксиологический каркас», который могли бы стать его «естественно-правовым» основанием. В настоящее время можно наблюдать многочисленные попытки сконструировать «национальную идею», используя в качестве легитимирующих ценности стабильности, порядка, государства, прагматизма, экономического роста, сохранения статус кво. Однако существует серьезные сомнения в том, что перечисленные ценности действительно смогут стать аксиомами, легитимирующими новый политический порядок. Проблема в том, что постсоветское общество до сих пор не выработало новых оснований и интегральных критериев социально-политической справедливости, взамен советских, устраивавших большинство населения до свершившегося в конце 20 века восстания советской элиты. Можно согласиться с тем, что нынешняя властвующая элита России реалистично оценивает ситуацию в стране, а официальный дискурс власти пронизан здравым смыслом. Но этого недостаточно, так как контроль настоящего есть прерогатива права, а не политики, определяющей будущее. Здравый смысл не может служить основанием национальной идеи уже в силу того, что он слишком банален, трезв, ограничен настоящим и обывательски наивен. Нацидея - это утопия, идеал будущего, которого сегодня не предлагает ни оппозиция, ни власть. Для левых утопия в прошлом, для правых - утопия воплощена в настоящем - современном Западе. Но никто не видит утопию России в будущем. Поэтому закономерен пессимистический вопрос - если никто не видит будущего России даже в самой России, возможно ли оно?

Очевидно, что национальная идея не есть что-то естественно данное. Нацидея целенаправленно конструируется элитой, однако реальной она становится тогда, когда «овладевает сознанием масс», превращаясь в план реализации утопического проекта общественной справедливости. Для этого справедливость должна приобрести «народную перспективу». И здесь проблема видится в том, что сознание нынешней российской элиты а-утопично. Ее все устраивает. Но как заметил замглавы администрации Президента РФ В.Сурков – в России помимо элиты еще есть «140 миллионов бедных родственников». Причем нынешняя элита представляет собой нечто прямо противоположное квинтэссенции этих «бедных родственников». Оффшорность» российской элиты по определению не позволяет ей сформулировать эффективность дискурс справедливости, приемлемый большинством. У элиты план желаемого полностью совпадает с планом действительного, она уже живет в реальной утопии, которая считается устроенной справедливо (за исключением мелких недостатков). Поэтому ничего иного как «продолжать» свое существование в неизменном виде она не хочет. Проблема лишь в том, что отсутствие серьезных перемен и простое наложение сложившихся демографических и экономических тенденций на ближайшие полвека ведет в большинстве глобальных геополитических прогнозов к исчезновению России в нынешнем виде с политической карты мира. Таким образом, возможность формулировки нацидеи связана с «народной перспективой» и дискурсом справедливости, предполагающим стремление к изменению сложившихся общественно-политических и экономических трендов. Но признание необходимости подобных перемен означает констатацию того факта, что нынешняя действительность несправедлива, на что властная элита пойти не может. Соответственно дискурс справедливости призваны тематизировать оппозиционные и маргинальные элиты.

Таким образом, автор данной статьи не может назвать в постсоветском периоде ни одной успешной попытки выразить концепцию справедливости, базирующуюся на агрегации политического интереса российского общества, приемлемую для большинства и опирающуюся на его молчаливое согласие. Поэтому, прежде чем обсуждать необходимость интегральной национальной идеологии следует подумать над самой ее возможностью. Проблема состоит в том, что состоявшиеся на практике и в массовом сознании россиян сдвиги в интерпретации оснований политической справедливости остались практически не осмыслены отечественной политической наукой. Между тем, влияние актуальных изменений понятий о должном в политике – справедливом и несправедливом, добре и зле – которые стоят за политической практикой, трудно переоценить. В последние десятилетия в российской политике возникли новые политические институты и типы мышления, которые все уверенней вытесняют привычные модернистские идеологии и утопии. Онтологические изменения «повседневности» серьезно опередили развитие категориального и методологических аппаратов общественных наук, призванных их уловить и зафиксировать. Попытки понять реальность с помощью «вчерашних концептов» заранее обречены на неудачу. Образовавшийся «аксиологический вакуум» политики возникает из умолчаний о фундаментальных ценностных противоречиях политических теорий и вытекающих из них политических практик. Эти противоречия неразрешимы апелляцией к онтологической аргументации – реальности, фактам, здравому смыслу – имея для идеологически различных «политических картин мира» аксиоматический характер. Отсюда, как следствие, необходимость в переосмыслении нормативных основ отечественной политики в целом, в ее связи с социокультурными и историческими детерминантами действующими «здесь и сейчас». Справедливость как проблема рождается и осмысляется на стыке морали, политики и права. Справедливость лежит в основании общественного порядка, обеспечивая его легитимность. В настоящее время интегральные основания справедливости советского общества дискредитированы, а легитимных в глазах всего общества оснований нового политического режима до сих пор не предложены. Тем не менее, варианты идей, претендующих на эту роль, начинают все активней апробироваться в политической риторике и практике.

Нам представляется, что начальным импульсом для размышлений о дискурсе справедливости является моральное неприятие статус кво, констатация несправедливости общества, которая и рождает справедливость в качестве политической проблемы. В дискурсе справедливости не обойтись без морализации политики, ее вывода из области имманентного в сферу должного. Рассуждать о справедливости «объективно» и «научно» невозможно. Дискурс справедливости субъективен, так как справедливость не является количественно определяемой величиной, которую можно рассчитать математическими или экономическими методами. В самом общем виде справедливо то, что считается таковым большинством населения. Справедливость есть выражение фундаментального согласия народа с существующей в данном обществе политической системой, законами, институтами и практиками. Как правило, это согласие является молчаливым. Это согласие легитимирует демократический политический режим и властные институты в ходе выборов и/или референдумов. Таким образом, реализация принципов справедливости определяется не наличием неких конкретных институтов, например институтов демократии, не уровнем потребления или средним уровнем дохода – попытка количественной «оцифровки» понятия была бы ложным упрощением проблемы. Справедливость всегда связана с оценочными суждениями. Тупиковыми также представляются попытки определения всеобщей и вне-исторической версии справедливости, тем более ориентированной на некие «бесспорные» эмпирические критерии. Дискурс справедливости не универсален, будучи постоянно подвержена исторической и цивилизационной переоценке ценностей. Данную задачу из раза в раз пытается разрешить любая политическая элита, обосновывая свою версию интегральной справедливости для данного общества, которая предполагает, что «жить стало лучше, жить стало веселей».

Справедливость есть то, что должно быть, а не то, что есть. Справедливость является квинтэссенцией политического именно потому, что политика по своей сути является конструктивной и креативной деятельностью. Политики создают будущее, а истинно политическую мысль интересует то, что должно быть, а не то, что есть. Справедливость есть дискурс социальной утопии, которая никогда в полной мере не обретает своего земного воплощения. Поэтому трансцендентный пласт справедливости по определению не может быть обоснован посюсторонними суждениями и фактами – идея справедливости автономна от онтологической аргументации. В своей утопической перспективе дискурс справедливости стремится подчинить себе социальные факты настоящего. Поэтому дискурс справедливости телеологичен. Средства достижения справедливости играют подчиненную роль, так как они уже содержатся в цели. Справедливость является высшей политической ценностью, мерой целей в политике.

В силу этого представляется очевидным, что справедливость в качестве проблемы не может возникнуть в официальном дискурсе властной элиты, подчиненном апологетике настоящего. Ведь дискурс справедливости закономерно критичен к статус кво. Не приемля доминирующей версии социальной действительности, дискурс справедливости является прерогативой широкой оппозиции, связанной с альтернативными версиями современности, которые содержатся внутри нее самой. Справедливость есть критерий легитимности политического порядка. Потребность общества в справедливости обусловлена тем, что только справедливость позволяет сделать формально легальное легитимным, сблизить эти два пространства политики, будь то политическая рефлексия ученых, практика реформ или революций.

В коммунитарной политической традиции, традиционно преобладающей в России, принято исходить из посылки, что политическая справедливость выражается через всеобщий (национальный) политический интерес как долгосрочную выгоду всех членов общества. Поэтому достижение справедливости превращается в проблему установления и соблюдения всеобщего политического интереса, который в реальной политике из-за постоянного конфликта социальных интересов всегда «ускользает». В действительности политический интерес общества всегда является, если воспользоваться гегелевской терминологией, агрегацией, историческим компромиссом особенных и частных политических интересов. Всеобщий интерес устанавливается обществом внутри себя самого, через выработанные в нем механизмы и процедуры согласования интересов. Институты государства и различные общественные институции (традиция, обычай, выборы, рынок, авторитетные сообщества экспертов) являются лишь площадками согласования этого интереса, способом возвышения частного интереса до всеобщего. Собственно только в процессе согласования всеобщий политический интерес и возникает.

Здесь справедливость предстает как «оптимальная» и «правильная» для данного общества иерархия ценностей, подчиненная общенациональному интересу. Критерии правильности обычно отождествляются с молчаливым согласием масс, а всеобщий политический интерес в современных обществах принято приписывать нации-государству. Основная проблема заключается в компромиссном характере национального (общегосударственного) интереса, его все большей «невыводимости» в условиях глобализации. Дискредитация теорий современных обществ как «классовых» обусловила необходимость поиска новых структурно-ролевых идентичностей. Следствием этого стал кризис таких высоких форм идентичности как нация-государство, класс, идеология и, соответственно, эффективность идентичностей и интересов более мелкого, локального порядка. В настоящее время отказ от конструктивного поиска общенационального политического интереса как фундамента справедливости осуществляется под предлогом его репрессивности по отношению к различного рода меньшинствам. Но существуют ли достойные альтернативы нации-государству как финальному, «предельному» субъекту справедливости? Наблюдаемая в современных нациях ситуация «взрыва» новых идентичностей имеет серьезные последствия, деконструирующие общегражданский дискурс справедливости, который «удерживает» от распада современные нации-государства. При этом, во-первых, оказалось, что мультикультурализм, как борьба за справедливость в отношении меньшинств, способен мгновенно оборачиваться этнонационализмом, а требования самобытности - борьбой за неоправданные привилегии. Во-вторых, ускоренное размывание социокультурного и этноконфессионального ядра национально-государственной идентичности стран ЕС, США и России может стать в среднесрочной перспективе необратимым и привести к распаду сложившихся наций-государств. Привычные согласительные процедуры и практики все менее эффективны в выработке фундаментальных оснований справедливости «больших обществ», подтачиваемых с разных сторон процессами глобализации и дезинтеграции.
***

Справедливость как идеологический дискурс рождается в эпоху Просвещения. Этот дискурс тесно связан с идеей прогресса. Здесь справедливость входит в противоречие со своим историческим предшественником – религиозно-мифологическим дискурсом Правды, присущим традиционным обществам. Дискурс справедливости актуализируется путем морализации политики. Поиск справедливости движет историческими политическими субъектами, оценивающими настоящее как несправедливое. В результате политическое настоящее дискредитируется, а «воображаемое социальное» приобретает характер руководства к действию. Для реализации утопии настоящее является если не тупиком, то, по крайней мере, болезнью, которую необходимо излечить. Тематизация оснований справедливости неизбежна во «времена перемен», когда в реальную политику оказывается вовлечена большая часть общества. Таким образом, например, во времена буржуазных революций произошла делегитимация священных порядков «справедливых монархий» и осуществлен переход к более справедливым обществам, основанным на концепциях общественного договора.

Дискурс справедливости в современных демократиях обычно отождествляется с выражением всеобщего блага, финальным субъектом которого призвана быть нация-государство, а юридическим выражением – негласный общественный договор. Но конечной монополии на интерпретацию всеобщего блага, по сути, нет ни у государства, ни у иных общественных институтов и социальных групп. Более того, мнение и воля большинства, выраженные с помощью выборов, не всегда совпадают со знанием о «всеобщем благе». История знает немало примеров, когда большинство фатально ошибалось, взять, например, приговор Сократу. Соответственно и новый дискурс справедливости не всегда реализуется в будущем как всеобщее благо, особенно с точки зрения социальных групп проигравших битву за историю.

Дискурс справедливость субъективен, релятивен и подвержен постоянному общественному пересмотру, будучи вписан в историю, в существующие в обществе и постоянно корректируемые коллективные практики, институты, традиции. Актуализация проблемы справедливости возникает в результате прерывания привычной, «властной» версии самореференции общества. Следовательно, дискурс справедливости критичен и утопичен в отношении статус кво, ставя под сомнение основания настоящего политического порядка. Призывая к фундаментальным переменам, дискурс справедливости на практике часто сопряжен с насилием. Для радикального революционного дискурса справедливости легитимна лишь цель. Дискурс справедливости исходи не из того, что «когда то было» (традиция) или «есть» (критика режима), но из того, что «могло бы быть», то есть утопии. При этом оправданием дискурса справедливости выступает его претензия на преобразование насилия через идею справедливости в будущее право, то есть легальное насилие. Если в основание законов кладется лишь грубое насилие, то власть, опирающаяся на него, может полагаться только на страх и воспроизводить рабов, а не граждан. Такая власть недолговечна, как показывают в своих фундаментальных работах Н.Макиавелли и Э.Канетти. Именно идея справедливости способна превратить насилие в легитимное средство. Здесь с помощью идеи справедливости осуществляется переход от формальной легальности, требующей соблюдения закона (согласен ты с ним или нет), к легитимности, суть которой - разделение большинством граждан тех идей, которые лежат в основании легального насилия. Легитимные законы (режимы, строи, порядки) соблюдаются не из страха наказания и репрессивных санкций, а потому, что люди добровольно разделяют существующие ограничения, запреты и обязанности в обмен на набор неких прав, считая такой порядок естественным и справедливым.

В общем виде дискурс справедливости заключается в формулировке легитимных идеологем, которые можно заложить в будущие законы. По сути дискурс справедливости есть попытка заложить альтернативные естественно-политические основания для нового строя, которые могли бы быть восприняты большинством как легитимные. По нашему мнению, сегодня в России наиболее эффективные и последовательные попытки выработки такие оснований осуществляются не столько в рамках традиционных политических учений (либеральные, консервативные, социал-демократические проекты), сколько посредством «ультра-проектов» - экстремистских, экологических, эсхатологических, фундаменталистских, историософских, реваншистских и т.п.

Относительная стабильность российского общества в настоящее время не может быть поводом для самоуспокоения, так как в нем отсутствует интегральный дискурс справедливости. Проблема именно в том, что в обществе подспудно зреет ощущение несправедливости сложившегося общественного порядка. Это ощущение субъективно и не связано напрямую с уровнем жизни, но скорее с социальным расслоением и общими внутренними напряжениями в обществе. Диагноз нашего времени состоит в иррациональном и массовом ощущении отсутствия у России будущего, его неочевидности, что в свою очередь оборачивается кризисом легитимности властвующей элиты. Вместе с тем, легальному насилию в политике можно противопоставить лишь новое насилие. Но чем может быть качественно отлично это новое насилие от привычного порядка вещей? Пожалуй, только претензией на справедливость или на большую степень справедливости. Пока можно констатировать лишь все более интенсивный общественный запрос на новые политические проекты, утопии, образы будущего, которые побудят российское общество к действиям, направленным на активное преобразование сложившегося статус кво. Но причиной перемен может стать лишь формирование нового интегрального дискурса справедливости в российском обществе, который так и не был сформирован в постсоветский период. И в основании этого дискурса, хотим мы этого или нет, может лежать лишь неприятие «энкратической» версии существующего общественно-политического порядка.

К.В.Киселев