Ставрополь тольятти

Суровые условия климата, нехватка земельных площадей, возрастающая стоимость жизни постепенно ухудшали материальное положение крестьянина. Доходы от земли не всегда покрывали расходы крестьянина. Приходилось искать заработки вне сельского хозяйства.

В этих условиях стало выручать умение владеть каким-либо ремеслом. В народе говорили: «и то ремесло, коли умеешь делать весло». Но своя деревня не всегда пре доставляла крестьянину возможность систематически и регулярно зарабатывать ремеслом. Для сельского общества хватало одного гончара, одного столяра, одного портного и т. д. Значит надо было или побеждать конкурентов высшим профессионализмом, или уходить «на отхожий промысел» в те местности, где требовалось их умение. Так зарабатывали себе на жизнь плотники, пильщики, вальщики, люди других профессий.

Но уходить на отхожий промысел нелегко, приходи лось бросать привычный уклад жизни, оставлять домашнее хозяйство на длительное время без работника, без всяких гарантий, что заработаешь на стороне.

Для многих сельских умельцев предпочтительней стал труд кустаря, работавшего на рынок. Он трудился дома в привычных условиях, уделяя ремеслу свободное от крестьянского труда, время. Труд его стал меняться: кустарь уже не знает своего конкретного потребителя, он идет навстречу неизвестному запросу. Появляется и другая сложность кустарного производства, необходимо найти рынок сбыта своим изделиям. Хорошо если производитель находится вблизи большого города, развитых путей сообщения. В противном случае производство сдерживается.

Чтобы дальше развивать производство, необходимо хорошо изучить рынок сбыта, осваивать производство новых изделий и предлагать их потребителю. Время, затрачиваемое на сбыт изделий, а не на их производство, все время возрастало, забирая время кустаря. Так кустарь-ремесленник начинает превращаться в торговца. Уклад жизни таких торговцев сначала ничем не отличался от своих собратьев по ремеслу, но большое трудолюбие, мастерство помогали им скопить первоначальный капитал. На этот капитал они скупали товар у своих соседей для дальнейшей реализации. Так они становились посредниками между кустарем и потребителем.

Социальное положение торговца из бывших кустарей удовлетворяло интересы обеих сторон. Зная истинные потребности и нужды кустарного производства, торговец помогает кустарю добыть необходимое сырье и вспомогательные материалы. С другой стороны, торговец прислушивается к голосу потребителей: встречает в продаже более модные и совершенные изделия, приобретает столичные или иностранные образцы и дает по ним заказы своим производителям-кустарям. Это способствовало совершенств ванию мастерства кустаря.

Уже в первый год основания города 24 декабря 1737 го да комендант крепости Андрей Змеев, заботясь о развитии ремесел в строящемся городе, просит власти Петербурга: «...надлежит к содержанию той крепости вечно определить мастеровых людей, а именно: кузнецов — 4, слесарей —2, столяров — 4, токарей — 2, пешнаков (печников) — 4, кирпичников — 2, плотников — 6. А без оных мастеровых людей при той крепости во всяких случающихся поделках никак пробыть невозможно».

В конце 1883 года согласно проведенной переписи 15.833 крестьянских хозяйств Ставропольского уезда занимались различными промыслами. Одни промыслы были тесно связаны с сельским хозяйством: маслобойщики, ого родники, пасечники, садовники и т. д. Профили строи тельного производства превращали крестьян в каменщиков, колодезников, кровельщиков, маляров, кирпичников, пильщиков, печников.

Были среди крестьян Ставропольского уезда и бондари, ведерники, гармонщики, колесники, лапотники. Требовали своих умельцев и промысла и ремесла, связанные с изготовлением одежды и обуви для человека: башмачники, овчинники, сапожники, сыромятники, портные, щер-стобиты, шапочники и т. д. И всюду, где возделывали лен, женщины всю зиму сидели за ткацкими станами — ткали холсты. Зимой их отбеливали на морозе, по насту, а 1 мая, в день Иоанна Ветхопещерника, сельские ткачихи выноси ли первые холсты на первое весеннее солнышко. Проветренные и прогретые холсты, готовя к ярмарке, сворачивали в «новины». Одна «новина» равнялась трем «стенам», а в каждой «стене» было 8—10 аршин. «Новины» и «стены» скатывались в «трубки». Так и торговали на ярмарке — «трубками». Немного, но были и промыслы, связанные работой с металлом: кузнецы, медники, слесаря.

Были люди, которые рассматривали промысел в качестве только вспомогательного характера. Таких среди ставропольского крестьянства было 65,8 процента. То вся деревня бросится заниматься плетением рогож, то изделия ми из бересты, то лук выращивать. Ведь многое зависело от конъюнктуры рынка, цены на тот или иной товар. Поднялась цена на мочало, всей деревней в лес — дерут мочало, насытился рынок — бросили. Конечно, играли свою роль и местные традиции и условия для занятия подсо ным промыслом. Однако, способности и талант некоторых превращали занятия ремеслом в основной вид заработка. Да и рынок и весь уклад жизни сельского жителя требовал новых и разных товаров и услуг, и все это удовлетворялось.

В конце прошлого века среди населения Ставрополь ского уезда была масса различных и нужных людям реме сел. Каких только не было. Было 44 человека калачника, которые выпекали калачи, 230 — дровосеков, 38 — лапотников, 48 — рогожников, 342 — портных, 4 — гребенщика, 27 — колодезников и т. д.

Часть ремесел, распространенных ранее в Ставропольском уезде, сейчас исчезла из нашей жизни: одни исторически угасли (кучера, лакеи), другие сменили название (красильщики, повитухи), третьи, — современная технология отодвинула с переднего края и многие постепенно забываются. О некоторых ремеслах предыдущих поколений мы и намерены рассказать.
Лесной промысел
В жизни человека лес играл и играет огромную роль, давая работу, изделия лесного промысла всегда сопутствовали человеку. Замечательный русский писатель К. Г. Паустовский как-то замечал, что «леса не только приносят великую пользу человеку, украшают и оздоравливают зем лю, но и поддерживают самую жизнь на земле».

Леса в Ставропольском уезде были в основном в северной и южной частях уезда: в Бряндинской, Мулловской, Старо-Бинарадской и Федоровской волостях. Здесь жили крестьяне, для которых работа в лесу являлась промыслом, в дополнении к хлебопашеству. 230 крестьянских дворов этих волостей являлись дроворубами и доставляли лес потребителю. Этот промысел все же имел случайный характер по сравнению с другими, так как рубка и вывоз леса производились не ежегодно и не всегда в одинаковых размерах.

Крестьяне деревни Кунеевка (на месте этой деревни сейчас располагается пос. Комсомольский) традиционно в зимнее время нанимались рубить и возить лес в экономию графа Орлова-Давыдова: сажень однополенных дров рубили и складывали в лесу за 50 копеек; сажень 3-по-ленных — 1 рубль 20 копеек; ему же возили дрова в деревню Моркваши за 15 верст от места рубки по 2 рубля 50 копеек за пятерик. Для этого крестьяне переселялись на 2—3 недели в лес, где устраивали себе холодные землянки. Нетрудно догадаться, что работать приходилось по пояс в снегу. В Старой Бинарадке этим промыслом занималась почти половина деревни.

Собираясь в лес на зимний промысел, крестьяне брали с собой и несколько «кружков» замороженных щей — основная и редко сменяемая пища. «Щи да каша — пища наша», — гласила каждодневная поговорка. Щи никогда не приедались. Говорили: «отец родной надоест, а щи не надоедят». В лесу на костре замороженные «кружки» щей легко было разогреть и, пожалуйста, домашняя еда.

Обычно работали в лесу до 16 марта. В этот день по церковному календарю отмечали день Евдокии-плющихи и считалось, что это был последний день, когда можно было рубить лес «потому, видишь ты, с Евдокии-то дня рубке леса запрет для того, что в соку он бывает...»

Крестьяне Федоровки, Зеленовки ежегодно нанимались лесопромышленниками Аржановым и его конкурентом Сбитневым рубить и возить лес к Волге за 12 верст от села, получая по 28 копеек за каждый доставленный воз. Здесь его готовили к продаже в других местах, собирали плоты или готовили к погрузке баржу. Часть привезенного леса оставалась для переработки на местных предприятиях. Переработать лес можно было на лесопильном заводе Милитинского в Кунеевке, на заводе Леушина в Ставрополе, на заводе Капустина в Курумоче. Свои лесопильные заводы были в Ташле, Старой Бииарадке, Новом Буя не, Узюкове и других селах. На заводе Милитинского стояли 3 пилорамы, а на Узюковском заводе применялся локомобиль в 12 л. с.

Рубкой леса за зиму можно было заработать одному крестьянину 10 рублей, а перевозкой лошадью — 5 рублей. Чтобы нагляднее представить себе эту сумму, заметим, что средняя лошадка на ставропольском рынке тогда стоила 20 рублей.

Зачастую дроворубный промысел комбинировался с другими, непосредственно с ним связанными — мочальным и лубочным. Например, в Бряндино крестьяне договаривались о рубке и возке леса купцам Маркову и Алее-ву, часто вместо денег выговаривали себе право пользоваться мочалом или лубками, или наоборот: дерево берут себе, а мочало и лубок отдавали хозяевам леса.

А лыко и мочало являлись тем сырьем, которое требовалось многим. Из лыка плели рогожи, из которых дела ли кули для сыпучих продуктов, циновки на пол. В Ставропольском уезде работало 48 мастеров-рогожников. Бес спорный центр рогожников располагался в небольшом та тарском селе Боровки Нижне-Сахчинской волости, где делали рогожные кули. Купцы нанимали ткать кули по 2 копейки за штуку, хотя за кули, так сказать экспортного исполнения, платили по 5 копеек. Но больше 5—6 кулей за день мало кто из мастеров мог сделать, поскольку кули были различных объемов, в зависимости от предназначения. Самые большие и прочные мучные кули делали размером 125 см на 231 см. Куль для ржи изготовлялся для веса 9 пудов 10 фунтов (151 кг), а для овса — 6 пудов 5 фунтов (100 кг). А из мочала делали швабры, кисти, веревки, канаты, упряжь для лошадей. Использовалось лыко для набивки тюфяков и мягкой мебели. Наконец, ни кто не обходился без обыкновенной банной мочалки.

Но главное, для чего использовалось лыко — это лапти — самая массовая, самая дешевая и самая популярная старинная русская обувь. Лапти были хороши всем — легкие, удобные, дешевые, теплые зимой и прохладные летом. Один недостаток был у лаптей — быстро снашивались: до 20 пар снашивалось за сезон. В народе не зря говорили: «в дорогу идти, пятеро лаптей сплести». Впрочем сплести не составляло труда: почти в каждой семье умели это делать. Но 37 лапотников Ставропольского уезда были поистине мастерами своего дела. Они могли сделать на любой размер, специально для дальней дороги, для любо го времени года. Могли сделать и расписные из подкрашенного лыка. Делали для «шлепанья» по домашнему хозяйству с завышенными бортиками — их называли ба-хилки. Почти без сомненья можно говорить, что известная всем Бахилова поляна наверняка связана с этим промыслом.

Значительная часть крестьян занималась смолокуренем и выжигом угля. Получаемые смола и деготь пользовались большим спросом у крестьян. Дегтем смазывали т лежные колеса, различные замки, сапоги, чтобы не промокали. Тогда не было лучше средства, чем деготь, чтобы пропитать сваи, нижние венцы деревянных срубов, соприкасавшихся с влажной почвой или водой. Без дегтя невозможна была работа кожевенных заводов, где он использовался для приготовления так называемой черной (или русской) юфти — кожи особой выделки и с приятным смолистым запахом.

А какой самовар мог шуметь без доброй горсточки древесного угля? Не могли без него обходиться и кузнецы. Так что смолокуры и углежоги делали весьма нужный и необходимый в хозяйстве товар. Традиционно этим подзарабатывали крестьяне Курумоча, Русского и Чувашского Собакаево, Большой Кандалы. Но все-таки центром смолокурения и углежогов была Старая Бинарадка, здесь этим промыслом занималось 50 крестьянских дворов.

В упомянутых селах для смолокуров за селом выделялось 2—3 десятины земли, где они занимались своим промыслом. В земле рылась яма, или, как тогда говорилось, «кубанка» до 2-х метров глубины, стены которой выкладывались кирпичом, а нижняя часть обмазывалась глиной и поливалась смолой для того, чтобы сделать стены плотными и непроницаемыми для смолы. В конце 19 века ямный способ стал постепенно уступать более совершенному способу — выгонке в «казанах» — кубах. Если в ямах получали кроме смолы, только уголь, то в казанах стали получать и скипидар.

Для смолокурения лес покупался исключительно сосновый — дровами или корнями, но лучшим смоляным материалом считались сосновые корни, обыкновенно покупаемые крестьянами по 3 рубля за кубическую сажень (са жень равнялась 213,36 см). Болыне-кандалинские крестьяне покупали материал за 12 верст от села у «Новиков-ских господ», в селе Лебяжьем у помещика Обрезкова и возле Курумоча в удельном лесу.

Добыть из земли кубическую сажень сосновых пеньков и переколоть их требовало гигантских затрат труда. 12 че ловек крестьян могли за день заготовить сажень или один человек за 12 дней труда. А из орудий труда были лопата, топор и деревянные клинья.

При покупке сосновых дров подготовительный период, конечно, сокращался вдвое, но зато из такого же количества материалов выкуривалось вдвое меньше смолы, а уголь получался гораздо мягче корневых, значит и дешевле при продаже.

В кубанку клали от 5 до 10 возов расколотых корней, смотря, конечно, по размерам ямы, из которых через 3 дня выкуривалось 15—18 пудов смолы и до 15 кулей угля (по 2 пуда в каждом). Чтобы не утомлять читателя экономическими выкладками, скажем, что с каждой кубанки чистой прибыли получалось 10 рублей 50 копеек, а если вычесть стоимость собственного труда, доставку товара на базар, то, по словам самих крестьян, заработок на этом промысле составлял 33 копейки в день.

В последней трети прошлого века выгонка смолы у ста­вропольских крестьян сильно сократилась из-за замены смазки колес нефтью, но сбыт угля не ограничивался ме­стным рынком. Углежоги Ставропольского уезда успешно его продавали в Спасском Затоне (Казанская губерния), в Кривушах (Симбирская губерния), в Самаре, где корневые угли продавались по 70 копеек за куль, а дровяные — по 50 копеек.

Зола, оставшаяся после углежогов, использовалась для получения поташа, который требовался и в мыловарении, и в кожевенных производствах. С давних пор в Ставропо­ле было несколько поташных заводов. В 1858 году поташ­ным заводом в Ставрополе владели мещане Николай и Константин Дмитриевы, их завод занимал сарай 4x4 саже­ни (сажень равнялась 2,13 см) и действовал с 1852 года. С этого же года существовали два завода купца 111 гильдии Григория Алексеевича Владимирцева; чуть позже, в 1857 году построил свой поташный завод купец Коробов Антон Кузьмич. Но самый старый поташный завод (с 1847 года) был у Махмуда Салтанова. Оборудование таких заводов кустарного типа было несложным: несколько чанов с дву­мя днищами, причем верхнее было типа решетки, боль­шие сковороды для выпаривания и печи для прокалива­ния полученного экстракта.

На продырявленное верхнее дно накладывалась солома или грубая ткань, а на нее помещали смоченную водой зо­лу. Полученный выпариванием сырой поташ был нечист, имел бурый цвет, а в соединении с водой давал темный раствор. Поэтому полученный бурый порошок прокалива­ли в печах, где выпаривалась оставшаяся вода и сгорали все содержащиеся в нем органические вещества. В резуль­тате получался белый порошок, который и продавался. Но больше всего поташа получали при обработке не древесной золы, а подсолнечника. Из древесины тополя золы выхо­дило 0,8% от древесины, из березы — 1%, сосны — 1,5%, дуба — 3,3%. При сжигании соломы золы получалось 4,5%, а из стеблей и головок подсолнечника 6% золы. Не­большое количество поташа получали при выпаривании на кожевенных предприятиях.

Лес давал жизнь и такому промыслу. Некоторые ста­рики еще помнят «смолянки» — этакие дощечки для точки кос. В сенокосную пору и во время жатвы была слышна песнь косы. Косой-горбушей, а позднее косой-стойкой жали ячмень, пшеницу, овес, косили гречу, го­рох. Поскольку лезвие косы или, как говорили жало, быстро затуплялось, его постоянно подтачивали деревян­ной лопаточкой, обмазанной варом и обсыпанной песком или наждачной пылью. Отсюда и название «смолянка». У некоторых хозяев подобные смолянки находились в специальных футлярчиках, сделанных из бересты, со­бранных из отдельных дощечек, долбленых из цельного куска дерева, из кожи и жести. На дно каждого футляр­чика наливали воды, благодаря которой брусок постоян­но увлажнялся, обеспечивая хорошее качество заточки косы.

Таких мастеров-смолянщиков в Ставропольском уезде было 36 человек, в основном среди чувашского и татарско­го населения Собакаево, Кильметьево и Кубан-озера. Эти смолянки продавались в Ставрополе на базаре по 0,5 ко­пейки или 3—4 копейки за десяток. При хорошем урожае хлебов или трав спрос на смолянки был большой, поэтому такие мастера за весну зарабатывали по 10—12 рублей. Но к концу 19 века этот промысел из-за конкуренции точиль­ных брусков стал сокращаться, осталось только в памяти слово «смолянка».

В осеннее время часть крестьян занималась в лесу вы­делкой пчелиных колод. Для этого брали разрешение лес­ничего на поиск полусгнивших палых деревьев. За каждое такое дерево платили по 20 копеек и старались вывезти в определенный срок. Если не успеешь, то найденное и оп­лаченное тобой дерево становилось собственностью казны. Из вывезенного полого дерева с помощью «тесла», топора и долот получались ульи. Обычно мастер мог за день изго­товить не более двух колод, а покупателями таких колод-ульев были местные крестьяне. Они их покупали по 50 ко­пеек.

Ульи требовались многим, ибо пчеловодство в уезде было сильно развито. Этот промысел в нашем крае разви­вался с незапамятных времен. В Жигулевских лесах было распространено «бортничество» — промысел меда диких пчел «в бортах» — естественных древесных дуплах и ко­лодах.

Неутомимые медоносные работницы особо чтились крестьянами. Пчелу называли «божьей угодницей>>, ко­торая «трудилась людям на потребу, Богу на угоду». Пчел оберегали, искусство разведения пчел высоко цени­лось, и конечно, пчела-труженица нуждалась в небесном покровительстве. В конечном счете попечителем над пче­лами русские крестьяне избрали святого Зосиму — осно­вателя Соловецкого монастыря. Этот день отмечался 30 апреля.

Благоприятные климатические условия Жигулей, бо­гатая медоносная растительность лесов и лугов способство­вала обильным медосборам. До возникновения сахароваре­ния мед был единственным сладким продуктом питания и высоко ценился.

Несмотря на то, что в начале 19 века русский пчело­вод П. И. Прокопович изобрел первый в мире рамочный разборный улей, у нас в Ставропольском уезде к началу 20 века большинство пчелосемей держали в колодах. Продук­тивность большинства пасек была небольшая, от одной пчелиной семьи получали в среднем 4—6 кг меда. Самые большие пасеки в Ставрополе Николая Дорогова, Родиона Монахова, Ивана Кичигина (по 40 ульев у каждого) соби­рали с каждого улья побольше, чем остальные. Небольшие пасеки отставного солдата Матвея Дерябина и мещанина Бориса Лошкарева были не в счет.

В 1883 году в Мусорке стояло 609 ульев на 530 крес­тьянских дворов, в Старой Бинарадке — 603 улья на 505 дворов, в Зеленовке — 197 ульев на 109 дворов, в Василь-евке — 156 ульев на 149 дворов, в Федоровке было 134 улья на 98 дворов, в Ягодном было 702 улья на 579 дво­ров. Конечно, это не означает, что каждый крестьянский двор имел пчел и был покупателем ульев. В Мусорке толь­ко 56 крестьян держали пчел, в Ягодном — 23 и т. д. В любом случае покупатели были всегда. Были покупатели и на изделия других промыслов, связанных с лесом.

Ни одна крестьянская семья не обходилась без продук­ции бондарей, ведь на долгую зиму необходимо было запа­сти продукты, нужно было квасить, солить, мочить про­дукты. В Ставропольском уезде в конце прошлого века официально было зарегистрировано 49 бондарей. Как и в любом промысле, среди них были и ремесленники, и мастера-виртуозы своего дела. В народе говорили: «Каков ма­стер, такова и работа».

Пожалуй, самым распространенным изделием у бонда­рей были посуда для квашения и соления. В конце сентя­бря — начале октября в каждой крестьянской избе назна­чался день, который назывался капустницей. В этот день заготовляли капусту: тогда часть капусты квасили, а часть — солили. Капусту квасили целыми кочанами, шинковали, рубили. Мелко нарубленную капусту сдабри­вали морковью, тмином, чаще всего в капусту клали не­сколько целых кочанов с крестообразным надрезом.

Практически по такой технологии делают и сейчас. А когда квасили — то слой капусты пересыпали вместе с со­лью ржаной мукой. В этом случае в кадушку добавляли ржаного кваса. Отсюда и пошло название «квашеная», то есть заправленная квасом. Стоит ли говорить, что подоб­ная, капуста намного отличались от той, что готовят сей­час в пластмассовых ящиках, полиэтиленовых мешках или стеклянных банках.

К этому дню хозяин приводил в порядок старые ка­душки, а если в селе был бондарь — заказывал новые или покупал на базаре. Можно было заказать или купить ка­душку любого размера: от одноведерной до 20-ведерной.

Основное условие, предъявляемое к кадушке для соле­ний, — чтобы она была дубовой. Дубильные вещества, со­держащиеся в этом дереве, придавали солению своеобраз­ный аромат: капуста, огурцы в таких кадках оставались до самого жаркого времени крепкими, хрустящими. Даже если кадушка была старой и вроде бы дубильных веществ от времени в ней поубавилось, то ее перед солением запа­ривали дубовым веником. Для этого ее заливали кипят­ком, затем туда клали раскаленный камень, дубовый ве­ник и плотно закрывали. Затем воду сливали, и кадка как бы восстанавливала свои качества.

Но более деликатесный характер приобретала капуста, заквашенная в осиновой бочке, тогда белизна и упругость капусты сохранялись идеально. Но осиновые бочки были недолговечны, практически на один сезон, поэтому люди покупали дубовую. Но настоящие гурманы даже в дубовую кадушку вместе с капустой клали осиновое полено. В этом случае капуста никогда не перекисала. Между прочим, современная химия нашла в коре осины консервирующие кислоты и подтвердила опыт наших предков. Между про­чим, еще Владимир Иванович Даль в своей работе «О пове­рьях, суевериях и предрассудках русского народа» (1880 г.) утверждал, что от перекисания капусту спасет осиновое полено.

Насколько был выгоден с экономической точки зрения бондарный промысел? Это легко подсчитать. Мастеру тре­бовалось инструмента на 5 рублей 20 копеек («ладило» — большой рубанок — 75 копеек, скобель — 50 копеек, «шерхебель» — 30 копеек, 2 железных циркуля — 50 ко­пеек, фуганок — 1 руб. 20 копеек и т. д.). Мастеру 20-ве-дерная бочка обходилась в 1 рубль 20 копеек — продава­лась за 2 рубля; 5-ведерная кадушка обходилась в 40 ко­пеек — продавалась за 60 копеек; пара деревянных ведер обходилась в 20 копеек — продавалась за 30 копеек. Что­бы сделать бочку, требовалось 3—4 дня, пару ведер — 1 день. Таким образом, однодневный заработок бондаря со­ставлял в среднем 20 копеек.

Наряду с дубовыми кадушками бондари делали и дру­гие кадки, поменьше размером, беленькие с чуть розова­тым оттенком — липовые кадушечки, и предназначение у них было другое. Их покупали для хранения меда — иде­альной посуды не было, в них мед сохранял свой летний аромат и свежесть.

Липовые кадушечки использовались также для хране­ния и перевозки сливочного масла. Хороший бондарь тут же подсказывал заказчику и небольшой секрет хранения в такой таре и топленого масла. Для этого надо было только предварительно налить в кадку горячую соленую воду, по­ка она не остынет.

Если кадушки были в основном осенним товаром, то весной у бондарей преобладала другая продукция, мень­шего размера. Весной охотно покупали легкие липовые по­дойники с крышкой, чтобы летом с пастбища хозяйка мог­ла принести надоенное молоко. Причем, подойник закры­вали крышкой только по дороге на дойку, чтобы мошкара и пыль не попала. А обратно крышку подойника снимали: существовало поверие, что молоко под глухой крышкой не может находиться, поэтому подойник обратно закрывали чистой тряпицей.

А вот для сметаны, и это знала любая хозяйка, лучше посуды не найти, чем можжевеловая кадушка, в ней сме­тана не кисла. Но больше, пожалуй, можжевеловые каду­шечки («бочата») использовались для засолки грибов, они насыщались своеобразным ароматом, неповторимым вку­сом, потому что сама древесина источала запах, напомина­ющий запах перца.

Весной покупали и другую различную деревенскую посуду типа фляжек, логунцов, я^банчиков и т. д. Летом в сенокосную пору, когда все выезжали в поле или на жнитво, невозможно было обойтись без жбанчика холод­ного кваса, пива или просто холодненькой родничковой водички.

Тяжелой, трудоемкой была работа и других мастеров, занятых лесом, — санников. Их насчитывалось в Ставро­польском уезде 208 крестьянских семей, в основном в Мулловке, Бригадировке, Нижнем Якушкино, Хмелевке, Красной Реке и в других лесах. Главное в санях — поло­зья — делали зимой. Заготовку распаривали в жилой из­бе, в герметично закрытой печи, где она обкладывалась кучей сырого навоза; навоз прел, и в избе стоял постоян­ный смрад.

Очень редко подобные парники устраивали во дворе. В этом случае ставили деревянный сруб в яме, в центре ко­торого устраивалась большая печь с вмазанным в нее кот­лом. При топке печи поднимался густой пар, распаривая полозья. Распаренная заготовка с помощью жердей и вере­вочных петель загибалась. Себестоимость дровней состав­ляла 60—80 копеек, продавались же они за рубль — рубль 20 копеек. В святки, за неделю до Рождества, когда от­крывались двухнедельные святки, для мастеров устраива­лись своеобразные профессиональные каникулы. Это было связано с тем, что существовало поверие, что в это время нельзя было выполнять работы с гнутым деревом (обручи, колеса, полозья и т. д.), так как у скота не будет припло­да.

70 ставропольских крестьян делали колеса для летних видов транспорта. В дореволюционной России было при­мерно 20 млн. крестьянских дворов и почти в каждом бы­ли лошади; каждому требовались колеса. Если учесть рос­сийские расстояния и плохие дороги, колес требовалось немало. Обычно колесо (без шины) у крестьянской телеги служило 4 года.

Обод для колеса делали из брусьев дубовых, ясеневых, вязовых, но наиболее пригодны были брусья из березы. Их надо было гнуть; здесь технология была похожа на изго­товление полозьев. Ступицу делали березовую, обтачивали ее на особом станке, затем долбили гнезда для спиц. Спи­цы частенько делали прямо в лесу; можно было купить спицы и на базаре, где их продавали по 8—10 рублей за тысячу спиц. В лесу же такие спицы продавали по 4—6 рублей. Рабочий мог в день приготовить примерно 300 спиц, а продавали их по 30—35 копеек за сотню.

Колеса делали колесники, которые на станке обтачива­ли ступицу, затем долбили в ней дыры и вставляли спи­цы. По наружной окружности спицы замыкали сборным деревянным ободом (ободью), а позже стали и окольцовы­вать железной полосой.

Существовавшее тогда разделение труда в производст­ве летних видов транспорта отводило колесникам очень важную, но не единственную роль. В производстве обыч­ной крестьянской телеги, как правило, участвовало не­сколько человек. Этот нехитрый, по словам Н. В. Гоголя, снаряд, как телега, в основном изготовлялся из березово­го дерева — достаточно легкого и прочного материала. Не будем забывать, что крестьянской подводе приходилось испытывать на себе все прелести русского бездорожья.

Изготовленные колеса крепили на осях (деревянные, обычно дубовые и металлические, так что здесь было необ­ходимо и мастерство кузнеца). Передний и задний мост те­леги — «грядки» —соединяли тонкими жердями, на ко­торых ладили кузов из ивовых прутьев или собранный из досок. Завершали телегу оглобли, связанные с передней осью металлическим креплением.

Почти до середины нашего, уже 20 века широко рас­пространенной летней повозкой был тарантас, как прави­ло, с легкой корзиной, плетенной из ивовых прутьев. Их заказывали у мастеров-корзинщиков, которые в середине июля заготовляли ивовые прутья. К этому времени прутья поспевали и кожура с них легко очищалось. Очищенный прут пропускался через нехитрое приспособление, раска­лываясь на 3—4 части. Эта операция у них называлась «чисткой». Когда таким образом прут был подготовлен, приступали к самому плетению ручным способом. Спле­тенный кузов для тарантаса, впрочем, как и любое изде­лие из ивовых прутьев, «белили» серным дымом, и изде­лие получалось белым, чистым. Некоторые плетеные изде­лия красили и покрывали лаком. Нередко кузов для та­рантаса делался из неочищенных, неколотых прутьев; в любом случае кузов получался легким и удобным.

Более дорогие и удобные, изящные экипажи, покры­тые изнутри сукном, или фаэтоны с откидывающимся вер­хом, в уезде не делали. Для этого требовались мастера-ка­ретники, а таких специалистов у нас не было. Да и не ах­ти как их много требовалось, ведь каждый такой экипаж: служил много лет или, как сейчас мы говорим, был това­ром длительного пользования.

Для зимнего гужевого транспорта делали сани и коше­вы. Причем сани были двух видов: простые и розвальни. Простые — узкие, так называемые дровни, а розвальни — с обочинами, соединенные с санями веревочной сеткой или прочной тканью. На розвальнях не только перевозили гру­зы, но и совершали поездки — в гости или по делам. На розвальнях всегда было сено, чтобы было удобно, а также чтобы покормить в дороге коня. В сено прятали провизию и разные предметы быта.

Завершая рассказ о мастерах, делающих повозки, са­ни, невозможно не упомянуть и мастеров, изготавливаю­щих дуги. Без дуги ни зимний, ни летний транспорт был неполный. Изготовление дуг — чисто русское изобрете­ние — имело свои особенности. Колья для них предвари­тельно распаривали, затем сгибали на специальном при­способлении — гибале. Однако для многих, в частности, для парадных, праздничных дуг, дело этим не заканчи­валось. Их обрабатывали вчистую, а потом покрывали резьбой или расписывали красками. Применяли при этом самодельные инструменты, которые носили названия тех узоров, для резьбы которых они предназначались: уголь­ник, кудряшка, цепочка, кольцо. На украшение дуги не­редко затрачивали больше времени и труда, чем на соб­ственно гнутье. Но зато как нарядны были тройки, с ко­ренником под такой красочной дугой, да еще с валдай­ским колокольчиком.

Аристократами среди деревянных дел мастеров счита­ли себя столяры. 650 человек в Ставропольском уезде от­носили себя к этой профессии. Они могли и ткацкий ста­нок сделать, и более простую вещь. Без их изделий не об­ходилась ни одна изба.

Поздней осенью большим спросом пользовались сунду­ки. Каких только размеров и фасонов их не делали! Если в доме подрастала невеста, заводили сундук, в котором хранилось приданое. В зависимости от достатка и сундуки продавались большие и малые. Были окрашенные и ин­крустированные, с наборной крышкой. Можно было ку­пить и обитые жестью, золотой и серебряной, с отделкой в луженую полоску. Встречались и сундуки со звоном — под­нимешь крышку, и звякнет колокольчик.

Почему-то в детской памяти остались больше всего картинки, наклеенные на обороте крышки сундука. Там мирно соседствовали литографии Бовы-королевича с чуба­тым казаком первой империалистической войны, газетная фотография Марины Ладыниной с портретом Лазаря Кага­новича. Сундуки перестали делать, когда в крестьянской избе появились комоды и шифоньеры, а это, кажется, бы­ло совсем недавно.

У мастера можно было заказать и легкое, крепкое ко­ромысло, а как можно было обойтись без лохани, в кото­рой стирали. А разве можно было обойтись без обыкновен­ной банной шайки? В каждой нормальной крестьянской бане было 3—4 шайки различного размера, но хороший мастер делал и продавал банные шайки исключительно из липы. Не только потому, что липовую в отличие от дубо­вой было легче передвигать в бане, но и потому, что в ней отсутствовали дубильные вещества, и вода в ней хорошо мылилась.

Деревянной квашне был особый почет. Так же, как и хлеб, квашня в народном представлении символизировала достаток, урожай, богатство, счастье. В каждом доме са­мая опытная хозяйка пекла хлеб, у одних он получался лучше, у других — хуже.

Замешивали, или, как говорили в старину, затворяли тесто для хлеба в бондарной квашне, или деже. Опытные хозяйки знали, что тесто, затворенное в дубовой квашне, более подвижное, легкое — поднимается чуть ли не на глазах. Было очевидно, что дубовая древесина содержит какие-то вещества, которые ускоряют процесс брожения теста.

Квашня не только кормила, но и лечила. Народные врачеватели подметили, что остатки теста в квашне со вре­менем покрываются белым налетом. На стенках и в донце квашни стали специально оставлять немного теста, кото­рое собирали после того, как на нем вырастали целебные грибки. Пластырь из теста накладывали на плохо зажива­ющие раны. Ведь потом из плесневого грибка был создан пенициллин. Конечно, квашню можно было купить и в гончарном ряду — из глины, но знающая хозяйка предпо­читала дубовую.

Несколько чувашских семей из деревни Новое Кильме-тьево занимались производством гребней для расчесыва­ния. Возникновение этого промысла, впрочем, как и мно­гих других, в определенной степени было случайным.

Один из крестьян этого села увидел в Мелекессе у ка­кого-то мещанина гребень и решил этим заняться самосто­ятельно. К нему присоединилось еще 5—6 дворов. Техни­чески это было несложно, и все-таки какой-никакой, а до­ход. Материалом для выделки гребней служили обыкно­венно рога местного скота. Производство состояло в следу­ющем: прежде всего рога «отпаривали» в чугуне с водой в горячо натопленной печи. Находящаяся внутри рога кость вследствие пара отставала от роговой полости и легко вы­бивалась из нее ударом обуха. После этого рог в течение суток просушивался в печи. Концы, или верхушки рога, состоящие из плотной роговой массы, отпиливались пи­лой, также отпиливались и рубчатые части рога, негодные для выделки гребней; те же рога, из которых могло вый­ти два гребня, распиливались пополам.

После этого приступали к «разведке» или «расправке» рога. Делалось это так: в жаровню накладывали горячих углей и, надев на палочку рог, поворачивали его над угля­ми. Когда рог от жары становился мягким, его разрезали и распрямляли клещами. Эту операцию проделывали вдвоем: один разогревал рог и раздувал угли, а другой — разрезал и «разводил» рога. Пластинки расправленного рога клали в самодельный пресс-колоду, перекладывали их досками и забивали колоду клиньями. Здесь пластинки выдерживались примерно четверть часа, а потом сме­нялись другими пластинками.

Обрезав ножом неровные края выпрямленных и высох­ших пластинок, их клали на ночь, чтобы они сделались мягче для дальнейшей обработки. Затем им придавали форму гребня и выравнивали ножом. Те края, где должны быть зубья, обрезали под острым углом по краям. Затем гребень зажимали в станок, и мастер пилой выпиливал зу­бья: сначала крупные с одной стороны гребня, а потом мелкие — с другой. Пропилка производилась безо всяких приспособлений, прямо на глазомер. Во всей работе выдел­ки гребня нарезка зубьев — самая трудная работа, требу­ющая хорошего навыка, твердой руки и зорких глаз, осо­бенно при выпилке мелких зубьев: стоит только немного отклонить пилу в сторону — и гребень испорчен. Когда зу­бья запилены, они чуть привостриваются, обрабатываются напильником и, наконец, шлифуются золой.

Экономическая выгода при этом промысле следующая: в Мелекессе покупали за 30 копеек пару коровьих рогов на выбор, за пару яловых — 8 копеек. Из пары крупных ро­гов получалось 6 гребенок, из пары яловых — 4, причем первые продавались от 6 до 7 копеек за штуку, а вторые — по 4,5 копейки. Следовательно, с каждой пары первых ро­гов получалась выгода б—10 копеек, а с последних — 10 копеек. За зиму два чувашских крестьянских двора изго­товляли до 1000 гребенок, следовательно, доход составлял 6—10 рублей или 3—5 рублей на двор.