Святой Бенедикт Человек Божий

Совсем вскоре после этого огромного чуда, которое уравнивает Бенедикта с величайшими чудотворцами Священного Писания, святой терпит неудачу, как если бы он должен был быть унижен после высочайшего взлета. Происходит чудо, но против его желания, по женской воле, противопоставившей себя его собственной. Эта неудача положила конец проявлениям его могущества, и ею начинается последняя часть его Жития, в которой будет рассказано о его смерти.

Играя роль поворотного момента в его жизни, эпизод этот открывает нам также существование существа, дорогого сердцу Бенедикта, о котором Григорий еще никогда ничего не говорил, — сестры его, Схоластики. Посвященная Богу еще в раннем детстве своем, она каждый год приезжала в Монте-Кассино, и Бенедикт встречался с нею за стенами монастыря, в небольшом служебном помещении его. День проходил для брата и сестры в духовных разговорах, прерываемых часами службы. Вечером они вместе трапезничали — по-видимому, один раз в день, и затем расставались.

Ночная гроза

Последняя из этих встреч произошла за три дня до смерти Схоластики. Хотя монахиня и не казалась больной, она, по всей вероятности, почувствовала приближение конца, ибо во время трапезы она обращается к нему с удивительной просьбой: «Прошу тебя, не оставляй меня этой ночью, мы будем говорить о радостях небесной жизни до самого утра». Но Бенедикт не соглашается. Устав не позволяет проводить ночь за стенами монастыря. Он не без раздражения отказывает просьбе сестры.

Ответ ее был вполне достоин Бенедикта. Она начинает со слезами молиться, обхватив голову руками, опирающимися на стол. Не успела она поднять голову, как разразилась страшная, внезапная гроза, так что возвращение Бенедикта в монастырь стало невозможным. Крайне недовольный, святой вынужден был остаться на месте. Но, усмотрев несомненно тут перст Божий, он согласился на просьбу сестры и проговорил с ней всю ночь. Удовлетворенная этим долгим разговором, она утром отбыла, тогда как Бенедикт, испытывая некоторую неловкость от своего невольного проступка, вернулся в монастырь.

Строгость правил и любовь

В глазах папы Григория, который рассказывает эту историю, она свидетельствует о многих истинах. Во-первых, что Бог иногда приводит к бессилию святых, молитва которых обладает огромной силой: как Павлу не удается добиться того, чтобы «колючка плоти его» была с него снята, так и Бенедикт, столь действенный обыкновенно, не мог сделать того, что он хотел в данных обстоятельствах. Пытаясь найти причину неудачи, Григорий приписывает ее большей любви Схоластики. Намерение Бенедикта было превосходным, все это так: действительно, самое необходимое для монаха это следовать своему правилу? — но сестра его победила потому, что она больше любила. Бог есть любовь, и чем больше любят, тем сильнее становятся в глазах Его.

Мы слышим здесь эхо евангельского слова: фарисею Симону, встретившему Христа без особой теплоты, Он противопоставляет грешницу, слезы и другие знаки нежности которой показывают, что, сознавая, что она нуждается в большем прощении, она больше любила. В этой очаровательной и тонкой сцене, где монахиня уподобляется грешнице, Бенедикт похож одновременно и на Христа — объект любви этой женщины, и на фарисея, побежденного потому, что он меньше любил. Для монаха быть верным Уставу — еще не все. Как верность эта ни была достойна уважения, она может быть несколько отодвинута неожиданными требованиями любви.

9

Эпилогом рассказа служит смерть Схоластики, происшедшая через три дня. Бенедикт в своей келье видит душу сестры, поднимающуюся в небо в виде голубя. Это видение славы снимает всю его печаль. Вознеся хвалу Богу, он посылает братьев привезти тело усопшей, которое он опускает в усыпальницу, приготовленную для него самого в молельне святого Иоанна-Крестителя в Монте-Кассино. «Итак, — заключает Григорий, — два эти существа, души которых всегда были едины в Боге, были и телами неразлучны в могиле».

Это упоминание о погребении святого предшествует его смерти, о которой Григорий пишет тремя главами дальше. Но прежде его духовное вознесение еще на земле получает блистательное увенчание: видение другой души, проникающей в небо — не в образе нежной голубки, а в огненном круге, несомом ангелами в половодье ослепительного света. В этом свете Божием, разлившемся в темной ночи, Бенедикт охватывает взглядом весь мир и проницает малость его.

Несмотря на то, что рассказчик отводит этому мистическому опыту Бенедикта место в конце своего повествования, он был пережит Бенедиктом лет за десять до его смерти. Его можно датировать довольно точно, потому что усопший, душу которого он видит поднимающейся в небо, — человек достаточно известный, епископ Жермен из Капуи, умерший в конце 540 или в начале 541 года. В это время Бенедикт был довольно тесно связан с одним из его коллег, аббатом Сервандусом, монастырь которого находился не в Алатри, на северо-запад от Монте-Кассино, как утверждает — безосновательно — традиция, а в Неаполе, как доказывает множество писем святого Григория. Именно в обществе этого аббата-дьякона, приехавшего к нему с визитом, имел Бенедикт это великое ночное видение, которое несомненно, в какой-то степени объясняется обстоятельствами этого визита.

Подготовка и благодать

И действительно, начав путешествие в Неаполе, Сервандус должен был проехать через Капую, и он, по всей вероятности, узнал там новости о знаменитом прелате, каковым был Жермен. Таким образом, он мог сказать Бенедикту, что епископ был на пороге смерти. Будучи и тот, и другой людьми интенсивной духовности, оба игумена имели обыкновение обмениваться мыслями о «небесной родине». И поскольку в этот день все так и происходило, Бенедикт был внутренне подготовлен восприять откровение, которым он был одарен в ночные часы. Увидев душу Жермена, поднимающуюся в небо, он понял, что ожидавшийся конец агонизировавшего епископа наступил и что душа его достигла того блаженства, к которому устремлялись его собственные и Сервандуса мысли и чаянья, оживленные их разговором накануне.

Детали рассказа об этом видении — наиболее значительны из всех тех, что дает Григорий в своем произведении. Бенедикт, говорит он нам, жил не в том же строении, что остальная братия, а в отдельной башне. В ней было два этажа; в нижнем Бенедикт поселил своего гостя, а сам поднялся на второй этаж, чтобы провести там ночь. Не предусмотренное Уставом, это проживание настоятеля в отдельном здании было, несомненно, связано с его непреходящим вкусом к одиночеству, который шел еще от первых лет монашества святого. Во всяком случае, оно соответствовало постоянному стремлению его к личной молитве, требующей определенной обстановки. В этот день, как, быть может, и часто, Бенедикт, предваряя ночную службу, бодрствует один в самом сердце ночи.

Это бдение без свидетелей происходит не в общей молельне, а перед окном спальни. Молился ли Бенедикт так вот, перед окном в спальне, также и днем? А быть может, он делал это только в ночной темноте. Скрытая тьмой вернее, чем стенами святилища, земля исчезала, и безграничность Творения открывалась в глубинах звездного неба.

Космическое видение

В эту ночь последовательно совершились три чуда. Сначала Бенедикт увидел сверкающий свет, который был сильнее дневного света и прогнал всякую тьму. Затем в этом сверхъестественном свете весь мир собрался перед глазами святого. Наконец, появился огромный огненный шар, в котором он увидел душу епископа Жермена, которую ангелы уносили в небо. Эта последняя часть видения была проверена: позвав Сервандуса, который поднялся на второй этаж и застал только остаток чудесного сияния, Бенедикт послал просить друга из Кассинума, Теопропуса, тут же послать гонца в Капую, чтобы узнать о состоянии здоровья епископа. Посланный вернулся и рассказал, что Жермен умер в тот самый час, когда игумен Монте-Кассино увидел душу его, покидающую эту землю.

Но этот проверенный факт трогает нас, быть может, меньше, чем предыдущий, к которому и святой Григорий высказывает основной интерес: видение всего мира, «собранного как бы в одном солнечном луче». Озаренная божественной благодатью, восхищенная сверх себя самой, душа ясновидящего проницает малость и незначительность всех вещей перед лицом Создателя. Такой мудрый язычник, как Цицерон, в своем рассказе о сне Сципиона великолепно говорит о малости земли в глазах зрителя, вознесенного на небо. В том же направлении, но на трансцендентном метафизическом уровне Бенедикт постигает незначительность — не только нашей планеты, но и всей вселенной — перед Божественным Абсолютом, в котором человеческий дух, по благодати, приглашен участвовать. Как объясняет Григорий, дело не в том, что космос сжался, а в том, что взгляд ясновидящего безмерно расширился в Боге.

Этот волнующий опыт увенчал мистическую жизнь, начавшуюся уходом от «мира» — в человеческом и социальном смысле этого слова. Оттого, что Бенедикт отрекся, по вере, от всех земных благ, покинув Рим, чтобы жить в одиночестве с Богом, он видит теперь узость вселенной по сравнению с бесконечным Сущим, Которому он посвятил себя.

Возвращаясь, таким образом, в связи с этой финальной сценой к первичному отречению от земных благ юного студента, дух наш уже совершает то движение вспять, которого неотразимо требует следующая страница Жития. Григорий говорит здесь об «Уставе для монахов», написанном Бенедиктом, которое он квалифицирует как «замечательное по своей разумности, блестящее по своему языку». Так, значит, молодой человек, решительно бросивший ученье, чтобы уйти невежественным своевольником далеко от людей и книг, кончил тем, что на исходе своей жизни создал литературное произведение, значительное как по форме, так и по содержанию.

Однако это неожиданное воздаяние сторицей — отнюдь не то, что хочет особенным образом отметить Григорий. С его точки зрения, Устав — скорее зеркало жизни, нравственный портрет своего автора. Оно избавляет биографа от необходимости рассуждать о добродетелях святого. Если кто-то хочет узнать о них, пусть читает то, что он написал. Ведь совершенно невозможно предположить, чтобы он учил одному, а сам жил по-другому.

Смерть человека Божия

Как сестра Схоластика, как епископ Жермен из Капуи, Бенедикт в момент своей смерти станет другом Божиим, видимо вознесенным в небо, как Илия или Сам Иисус. Так или иначе, но в отличие от двух предыдущих видений, видение его вознесения было предсказано им многим ученикам. Он предвидел свою смерть, знал день, в который она придет, и оповестил о знамениях, по которым о ней узнают отсутствующие.

Это точное и спокойное знание обстоятельств своего ухода из жизни распространялось на малейшие детали. За шесть дней до своей смерти он просит открыть свою усыпальницу. После первой вспышки температуры болезнь его день ото дня становилась тяжелее. Когда пришел последний час, Бенедикт просил отнести его в молельню, причастился Тела и Крови Христово и умер стоя, поддерживаемый сынами своими, с руками, вознесенными к небу, в положении и акте молитвы. Эта смерть стоя напоминает о гордой кончине императора Веспасиана, который тоже был сыном Нурсии. Но, протягивая руки в молитве, Бенедикт думает о других примерах — христианских и монастырских, самым знаменитым из которых является пример Павла, первого отшельника. Умирая в молельне, молясь, аббат Монте-Кассино в последний раз свидетельствует о своей воле к молитве, которая была душой его жизни.

Вознесение и посмертная слава

Бенедикт, вероятно, умер в молельне святого Мартина. Но похоронен он был в молельне святого Иоанна Крестителя, на вершине горы. Бывшее языческое капище, преображенное им в святилище Христа, здание это погребением его получило свое окончательное освящение.

Рассказанное в двух словах, погребение это имело меньшее значение, чем радостное, дарованное в этот день двум братьям. То, что они увидели, не было, как в случае со Схоластикой и Жерменом, видением души, уносящейся к Богу, но просто сияющая дорога, уходившая из монастыря и поднимавшаяся на Востоке, чтобы уйти в небо. Бенедикт только что прошел по этой дороге, — говорит им ангел. Вспоминается лестница Иакова, которую Бенедиктов Устав делает символом духовного вознесения монаха. Для Бенедикта смерть стала лишь последней ступенью той лествицы смирения, по которой он поднимался всю свою жизнь. «Кто унизится, вознесется». Высшее уничижение, каковым является смерть, ведет к завершению евангельского парадокса о возвышающем смирении.

Что останки Бенедикта заявляли о себе благодеяниями, обретенными на его могиле, — Григорий дает нам понять это. Но ведет он читателя в Субиако, чтобы рассказать ему о посмертных чудесах Бенедикта. В его старом гроте бродяжничавшая сумасшедшая, которая остановилась в нем на ночь, излечилась от своего недуга.

Четыре женщины, таким образом, наложили печать на судьбу Бенедикта в земной его жизни и после смерти: кормилица, для которой совершил он свое первое чудо; анонимная красавица, которая спровоцировала его великое искушение и героическую реакцию; его любящая и упрямая сестра, положившая конец его чудесам и приведшая его к потусторонним видениям; и, наконец, несчастная безумная женщина, испытавшая на себе силу единственного посмертного чуда, которое доносит до нас его биография.

Грот в Субиако был свидетелем последовательно второй и последней из этих сцен. Реванш святости: на том месте, где Бенедикт устоял перед искушением женщиной, он исцеляет женщину больную. Сумев изгнать из самого себя нравственное безумие страсти, он получает способность изгонять из других просто безумие.

10

Но не будем останавливаться на этом лике святого, как бы он ни был прекрасен. В заключение Григорий хочет повести нас дальше — к Самому Христу. Так же, как он заканчивал первую часть жития Бенедикта, созерцая Господа, средоточие смирения и славы, источник всех харизм, так и теперь он поднимает глаза к Сыну, покинувшему учеников Своих только для того, чтобы присутствовать среди них Духом Своим. Как бы для того, чтобы отрешить нас от своих телесных останков, Бенедикт и другие святые словно предпочитают исполнять наши желания издалека, в той же, и даже большей мере, чем на месте их погребения. И в этом они уподобляются Христу, Который физическое отсутствие сделал условием присутствия более глубокого: «Если не покину вас, не придет к вам Утешитель».

«Если не отниму у вас тела Моего, — комментирует Григорий, — то не сумею показать вам, что есть любовь духа. И если вы не перестанете видеть Меня телесно, то никогда вы не научитесь любить духовно». Эти последние слова Жития Бенедикта — больше, чем простой эпилог. Они указывают на смысл всего произведения. От начала до конца эта биография человека Божия имеет единственную цель: вести к самому Богу, к духовной любви Божией.

₁

«УСТАВ ДЛЯ МОНАХОВ» И ЕГО РАСПРОСТРАНЕНИЕ

Святой Бенедикт, умерший в 550—560 годах, оставил два творения своих, которые пережили его по-разному: монастырь и книгу, Монте-Кассино и «Устав для монахов». Как он и предсказывал, монастырь был уничтожен ломбардами и покинут монахами четверть века спустя, около 580 года. Оставался «Устав», и именно это маленькое произведение, вместе с «Диалогами» Григория Великого, будет широко распространяться по всей Европе; следуя ему, в VIII веке будет производиться реставрация Монте-Кассино, а в IX веке оно будет принято всей совокупностью западных монастырей.

Отправной точкой этого распространения был, по-видимому, Рим. Один из учеников Бенедикта, Валентиниан, был в течение долгого времени аббатом монастыря, находившегося вблизи Латеранской базилики, рядом с которой помещалась резиденция Пап. Возможно, что Григорию стал известен «Устав» именно от этой общины, «Устав», о котором он с таким восхищением говорит в конце Жития Бенедикта. Во всяком случае, небольшой труд этот вошел в папские архивы, откуда Папа Захарий в середине VIII века вынул один экземпляр, расцениваемый как автограф, чтобы передать его в возрожденный монастырь Монте-Кассино. Но еще задолго до этого официального дара, Рим, по-видимому, отослал текст в противоположном направлении — в Галлию, о чем впервые говорится в письмах некоего Венерандуса к епископу Альби Константиусу около 625 года.

Несколько позже Бенедиктов «Устав» сделал резкий скачок во Франции, тем более замечательный, что произошло это совершенно мирным путем: без конфликтов, без дискуссий этот законодательный акт, пришедший из Италии, был введен в женских и мужских монастырях, несмотря на то, что в них была жива ирландская традиция. На первый взгляд, поразительно, что великое движение монашества, возникшее в нашей стране между 590 и 610 годами по инициативе ирландца Коломбана, так быстро и так охотно поместило «Устав» Бенедикта рядом с законодательством Коломбана, и едва ли не впереди него. Но этот интерес к монте-кассинскому произведению, которому суждено воспользоваться предпочтением, легко объясняется многими совпадающими фактами.

Прежде всего, нужно принять во внимание скромное, но твердое присутствие Бенедиктова «Устава» в самом основании движения Коломбана. И действительно, для всякого, кто умеет читать, совершенно ясно, что «Regula monachorum» святого Коломбана в первой главе своей (о послушании) вдохновлена некоторыми фразами, написанными Бенедиктом. Это позволяет нам заключить, что основатель Люксельского монастыря, у которого были связи с Римом, получил оттуда Бенедиктов кодекс и, не удовлетворяясь тем, чтобы молча использовать его в создании своего собственного Устава, позволил ознакомиться с ним своим духовным сыновьям. И они самым естественным образом увидели в этом завещание отца, вряд ли менее достойное почитания, чем его собственное литературное наследство.

С первого же результата влияния Бенедиктова «Устава» на ирландско-франкское монашество, мы можем предвидеть масштабы соединенного влияния трех причин, которые не перестанут способствовать его распространению. Первая — это хвала, которую воздал ему Григорий в своих «Диалогах». Читал ли их Коломбан? Во всяком случае, он был очень жаден до писаний великого Папы, и можно быть уверенным в том, что слово Григория по поводу «Устава для монахов», написанного Бенедиктом, немедленно нашло себе отклик, как только оно дошло до франкских монахов.

В связи с той превосходной рекомендацией, которую представляли собой григорианские «Диалоги», «Устав» Бенедикта пользовался более общим основанием для престижа: своим «римским» происхождением. Для аквитанина Венерандуса, о котором мы только что говорили, Бенедикт был «римским аббатом», и этот титул «Римлянина» дается ему в других документах. Им мы, возможно, обязаны тому, что тексты приходили из Рима, но, во всяком случае, наименование это было престижным в эпоху, когда западные варвары смотрели на бывшую столицу мира, ставшую усыпальницей святых апостолов, как на источник всякой культуры и всякой нормы подлинной иноческой жизни. Благодаря своей римской этикетке, Бенедиктов Устав легко вызывал к себе почтительное внимание монастырей.

Помимо своих внешних достоинств, творение Бенедикта обладает еще и внутренними достоинствами. Будучи необыкновенно широкого охвата, оно практически полным и методическим образом рассматривает всю совокупность монастырской жизни, как персональной, так и общинной. Этими масштабами и этой строгой упорядоченностью оно разительно отличалось от большинства родственных ему сочинений — приблизительно двадцати пяти «правил», написанных для различных монастырей с IV по VII век, и, в частности, — от «Устава» Коломбана. Поэтому нам понятно, отчего монахи и монахини предпочли этим, часто фрагментарным директивам полную и хорошо упорядоченную программу жизни, которую им предлагал Бенедикт.

Богатый по содержанию, Устав его был более, чем другие, способен к адаптации. В отличие от Учителя, у которого Бенедикт взял очень многое, Бенедикт не претендует на то, чтобы все урегулировать заранее, раз и навсегда. Не столь амбициозный, как его предшественник, он охотно оставляет поле деятельности аббату, живому настоятелю, которому принадлежит Устав и обязанность исполнять наилучшим в данных обстоятельствах образом написанный закон. Эта гибкость могла только облегчить распространение «Устава». Написанный для многих общин — Бенедикт несомненно имел в виду Террасино и Субиако, равно как и Монте-Кассино — он потенциально открыт безграничному множеству разнообразных ситуаций, не только в своем времени, но и сквозь другие эпохи и времена.

В Великобритании и Германии

Благодаря своим заслугам, «Устав для монахов» распространился не только в стране франков, но также и в Англии, куда он мог попасть разными путями: из Рима, из Неаполя и с другого берега Ла-Манша. Однако здесь он разошелся не без труда, ибо кельтское монашество оказало «римским» обычаям, охотно принимавшимся англо-саксонцами, упорное сопротивление. Одновременно с проникновением в британские монастыри Бенедиктов «Устав» был перенесен на континент английскими монахами, которые евангелизировали Германию.

Во второй половине VII века одно удивительное событие свидетельствует о все возрастающем успехе Бенедикта и его «Устава»; перенесение тела святого во Флери (Сен-Бенуа на Луаре), около Орлеана. Пользуясь заброшенностью, в которой еще пребывал тогда Монте-Кассино, монахи из этого франкского монастыря завладели мощами Бенедикта и Схоластики и перевезли их соответственно во Флери и Ман. Отныне великий «римский» аббат стал еще и французским святым.

Однако Италия не забыла своего сына. В 717 году Папа Григорий II поручает набожному мирянину из Бреши, Петронаксу, возродить монастырскую жизнь в Монте-Кассино. Возведение монастыря, в котором участвовал англо-саксонский монах Вилибальд, сделали Монте-Кассино центральным местом строгого соблюдения бенедиктинских правил, расцениваемого как образцовое, к которому начали вскоре обращаться со всех сторон, чтобы брать уроки. В заботе об объединении монашества в своей империи, Карл Великий был одним из тех, кто просил у Монте-Кассино текст «Устава» и способы его применения.

Следующий этап, который станет решающим, был достигнуть вскоре после смерти великого императора. В те времена, когда его сын и наследник Людовик Набожный был еще королем Аквитании, он связал себя дружбой на юге Франции с аббатом Бенедиктом Анианским, руководителем мощного реформистского движения, которое базировалось на «Уставе» Бенедикта. Став императором, Людовик взял этого монаха к себе в качестве духовного советника, призвав его ко двору в Экс-ла-Шапель, и построил для него поблизости от дворца монастырь Инда, который призван был служить образцом всем монашеским общинам империи франков.

Этот проект объединения монашества принял форму во время двух больших соборов, собравших аббатов в Эксе в 816 и 817 годах. Вышедшее оттуда законодательство первым параграфом своим имело всеобщее принятие «Устава» святого Бенедикта, который должен был быть прочитан, понят и исполняем всеми. Бенедиктинский кодекс не должен был, конечно, применяться буквально и везде одинаково. За триста лет, прошедшие со дня смерти Бенедикта, многое изменилось, появилось слишком много новых обычаев, слишком многие пункты «Устава» были практически неприменимы или трудны для истолкования. И рядом с законом было оставлено место для обычаев, которые могли несколько варьироваться в зависимости от расположения монастыря. Но слово Бенедикта, тем не менее, стало общим языком для всех монахов Запада.