Тематическое планирование фадеев александрович тема гражданской войны в советской литера Нравственные проблемы в романе

В повести башкирского писателя М. Карима «Помилование» («Дружба народов», 1986, № 8) речь тоже идет о дезертире. Помилование опоздает. Комбриг своим мягким, назидательным голосом произносит страшное напутствие сержанту Любомиру Зуху. Потом обыденно, словно давая какое-то заурядное поручение, скажет: «Приступайте...» Автоматчик попытается надеть Зуху на голову ткань защитного цвета. А Зух скажет: «Не надо», Через секунду лейтенант Байназаров, молодой, ни разу не стрелявший во врага, отдаст приказ: «Именем Родины... По дезертиру...»

А началось все с того, что, двигаясь на фронт, встретил солдат красавицу Марию Терезу, полюбил ее и назвал женой. Потом, когда бригада — и он с бригадой — покатилась дальше на запад, не вынес солдат первой же разлуки, завел бронетранспортер и умчался назад, в тыл к любимой. Всего-то 17 километров. И с первой зарей вернулся. Но его возвращение ничего уже изменить не могло. А лейтенант Байназаров до самой своей смерти в Вене будет мучиться вопросом: «Почему же именем Родины?» И будет воевать за двоих.

Что ни говори, как ни жаль по-человечески непутевого сержанта, не успевшего стать воином, деваться некуда... Нарушил Зух устав и присягу. Но не о роковой ошибке писал Мустай Карим. И даже не о несоразмерности преступления и наказания. 193-я статья, часть 7-я, пункт «г» Уголовного кодекса высшую меру предусматривает лишь дезертирам (кто был в самовольной отлучке более суток). Следователи и судьи Зуха это знали. Знали и другое, что «в бригаде и без того участились всякие ЧП. Нарекания сверху на комбрига и комиссара так и сыпались... Нужна была жесткость, твердая рука, пора была...» Карим обрывает фразу этим многоточием. Но ясно, что суровость приговора подсказывалась и доводом — чтоб другим неповадно... Что же до Зуха, до вины его и беды, до его жизни и смерти — до Зуха ли было?

Как все сошлось, совпало в том сентябре! От комбата ушла жена. Майор из прокуратуры оказался человеком равнодушным к чужой судьбе. Старший сержант мечтал стать помкомвзвода, не хотел портить карьеру. Но писатель сосредоточен не наличных амбициях и неурядицах. Он восстанавливает на низшем, можно сказать, клеточном, уровне логику обезлички, которая легко оборачивается трагедией для личности. Но не для всех Зух был «щепкой»... Как бы замаливая свой грех перед Зухом, старшина Хомичук, ни у кого не спросясь, воздвиг над свежей землей могилы фанерку с красной звездой. Как всем...

М. Карим не судит ни историю, ни эпоху, ни своих сверстников. Он зовет нас к трудному соразмышлению. Бездумному бодрячеству, которое глядит на мир поверх «частностей», писатель противопоставляет трезвое, беспощадное честное — давайте считать потери. «Помилование» М. Карима — еще один шаг в нашем бесконечном коллективном самопознании.

Как воспринимается Победа пятьдесят лет спустя, ее цена — тема нового романа Г. Бакланова «И тогда приходят мародеры».

Огромной силой эмоционального воздействия обладают книги А. Адамовича «Хатынская повесть» и «Каратели».

О судьбах женщин на фронте с огромной эмоциональной силой поведала Светлана Алексиевич в книге «У войны не женское лицо» (1984).

Это еще одна грань военной темы. По-разному подходят к ее решению С. Алексиевич, В. Васильев («А зори здесь тихие...»), И. Грекова («Вдовий пароход»), но есть и общее в произведениях писателей их размышления о несостоявшихся женских судьбах. А причина этому — война.

«Литература о войне» — не какая-то особая область. Это прежде всего подлинная мера ценностей: жизнь, смерть и подвиг судьба народная.

Гуманистический аспект советской прозы постоянно смыкается с интернациональным, со стремлением сделать память о войне оружием современной борьбы за разоружение, за мир и взаимопонимание между народами. На вопрос Дицмана (Ю. Бондарев «Берег»): «Испытываете ли вы прежнюю ненависть к немцам, как к нации, которая воевала против России?» герой романа Никитин ответил: «Я не испытываю ненависти к немецкой нации, как вы сказали, потому что всякий национализм — последнее прибежище подлеца».
Практическая работа

Горе, которое несет война, непроходящая боль о близких, пафос произведений В. Богомолова.

Прочитайте рассказы В. Богомолова. Как тема войны раскрывается в них?

Напишите отзыв на один из них.

«Католические кресты и старые надгробия с надписями по-польски и по-латыни. И зелень — яркая, сочная, буйная. В тишине — сквозь стрекот кузнечиков — шепот и еле слышное всхлипывание. У каменной ограды над могилой — посетители: двое старичков — он и она, маленькие, скорбные, одинокие и далекие. Кто под этим зеленым холмиком? Их дети или внуки?.. Подхожу ближе и уже явственно — шепот: “Дай ему вечный покой, Господи...” (по-польски).

А за кустом, над могилой пирамидка с пятиконечной звездочкой. На фотографии — улыбающийся мальчишка, а ниже надпись:

“Гв. сержант Чинов И. Н. (1927—1944 гг.)”.

Смотрю с грустью на старых поляков и думаю: кто он им?.. И отчего сегодня они плачут над его могилой и молятся за упокой его души?..»
БОГОМОЛОВ В. «СЕРДЦА МОЕГО БОЛЬ»

«Это чувство я испытываю постоянно уже многие годы, но с особой силой — 9 мая и 15 сентября. Как-то вечером вскоре после войны в «Гастрономе» я встретился с матерью Леньки Зайцева. Она выронила от неожиданности сумку и вдруг разрыдалась. Я стоял, не в силах двинуться с места или вымолвить слово. Никто ничего не понимал, а она в ответ на расспросы лишь выкрикивала: “Уйдите!!! Оставьте меня в покое!..” В тот вечер я ощущал себя виноватым и бесконечно должным и этой старой женщине, и всем, кто погиб знакомым и незнакомым, их матерям, отцам, детям и вдовам... Я не могу себе объяснить почему, но с тех пор я стараюсь не попадаться этой женщине на глаза — она живет в соседнем квартале, — обхожу стороной.

А 15 сентября — день рождения Петьки Юдина: каждый год в этот вечер его родители собирают уцелевших друзей его детства. Приходят взрослые сорокалетние люди, но пьют не вино, а чай с конфетами, песочным тортом и яблочным пирогом — с тем, что любил Петька. Во главе стола ставится Петькин стул, его чашка с душистым чаем и тарелка, куда мать старательно накладывает орехи в сахаре, самый большой кусок торта и горбушку яблочного пирога. Будто Петька может закричать, как бывало, во все горло: “Вкуснота-то какая, братцы! Навались!..”

И перед Петькиными стариками я чувствую себя в долгу; ощущение неловкости и виноватости, что вот я вернулся, а Петька погиб, весь вечер не оставляет меня. В задумчивости я не слышу, о чем говорят и уже далеко-далеко... До боли клешнит сердце: я вижу мысленно всю Россию, где в каждой второй или третьей семье кто-нибудь не вернулся...»

1. Можно дать задание по учебнику В. П. Журавлева (см. с. 328—331) и материалам лекции прошедшего урока.

2. Написать отзыв о самостоятельно прочитанном произведении (что понравилось? почему? какие герои наиболее симпатичны? что не принимаете? художественные особенности?).

(К. Воробьев «Убиты под Москвой», Ю. Бондарев «Горячий снег», В. Быков «Сотников», Ю. Бондарев «Берег», «Выбор», В. Распутин «Живи и помни», М. Карим «Помилование», В. Богомолов «Кладбище под Белостоком», «Сердца моего боль», В. Некрасов «В окопах Сталинграда», А. Твардовский «Василий Теркин» и др.).

самостоятельно прочитать произведения В. Распутина, Ю. Бондарева, В. Шукшина и др. (те, о которых учитель планирует говорить на уроках).

Утверждая тип гармонической личности, современные писатели (Ю. Трифонов, В. Липатов, В. Распутин, Ю. Бондарев, Ч. Айтматов, В. Шукшин и др.) выступают против бездуховности, мещанства и приспособленчества. Произведения этих писателей по-своему повторяют главный вопрос: в чем смысл жизни, какое мое место в ней и как я живу?

На этот вопрос пытаются ответить Виль Липатов («Сказание о директоре Прончатове»), Г. Бокарев («Сталевары») и т. д. Меняется облик делового человека. Это уже не суперчеловек, не человек-машина. В нем есть и положительное и отрицательное. Он живет. Эта тема звучала во многих произведениях (см.: А. Гребнев. «Частная жизнь», «Время желаний»; Ю. Трифонов «Другая жизнь», «Обмен» и др.). Однако за собственные ошибки человек должен расплачиваться сам.
ТРИФОНОВ Ю. «ОБМЕН», «ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ

ИТОГИ», «ДОЛГОЕ ПРОЩАНИЕ»

Это своеобразный триптих (три картины, объединенные одной идеей, темой, сюжетом). В «Обмене» угадывается трагедия загубленного таланта, раскрыт процесс распада личности, утраты индивидуальности, показана безличная никчемность человека, опускающегося до уровня мещанской «микросреды»; словно исповедующийся перед читателем, герой-рассказчик второй повести Ю. Трифонова понимает, как омерзительна эта «микросреда», осуждает он и свое падение, однако сам он утратил нравственные связи с теми силами, на которые можно опереться и противостоять осуждаемому.

В третьей из названных повестей путь морального падения проходят почти все персонажи. Наиболее выразительно представлена история распада личности в образах актрисы Ляли Телепаевой и ее возлюбленного Гриши Реброва. Авторская позиция отмечена тем нравственным максимализмом, в котором видится характерная особенность современной литературы. Ю. Трифонов убеждает читателя, что даже минимальный компромисс становится началом цепной реакции. Одна за другой рушатся добродетели непрочно построенного внутреннего мира героя. В сущности тот же путь проделывает и Гриша, у него сначала не хватало силы для отказа от компромисса совести с безнравственностью. А результат один: у обоих «что-то разрушительно переменилось почти не осталось даже элементарной порядочности». Ю. Трифонов показал в «долгом прощании» не трагедийный вариант нравственной деградации, когда идеалов и (в начале падения), в сущности, не было. Это повесть о том, как «не состоялся» человек, «не состоялись» показанные в повести люди. А могли бы...

В повести «Другая жизнь» Ю. Трифонов ставит вопрос «кто вершит жизнь? Героиня оправдывает события, поведение свое, мужа, дочери обстоятельствами. Она, но не писатель.

Показывая не-борцов и не-победителей автор пробуждает жажду действия, жажду преодолеть то, что не смогли преодолеть его герои. В этом и заключается суть трифоновской манеры: показывать не столько то, что уже воплощено в жизни, сколько решительную борьбу литературы с понятием бездуховности (не воровать, хорошо относиться к соседу — важно, но есть и более важное — духовность человека). Разрыв между уровнем образования и духовности. Утрачена атмосфера доброты, ласки, сердечности. Бездуховность, как ржавчина, поразила целое поколение и «передается» по наследству. Об этом практически все творчество Ю. Трифонова.

Люди произносят удивительные, патетические речи, говорят все правильно. А на деле? Это какая-то новая особь. Все знают, но только с пользой для себя; все умеют, на все готовы… для себя. Ученик предает учителя, офицер — офицера, муж — жену, жена — мужа... говорят... говорят... говорят. Утопили в словах правду, духовность. Духовность не в словах, не в знаниях, а в натуре. Подлинная культура не допускает компромиссов.

Человек теряет свою индивидуальность. По мнению названных авторов, это страшно. Не менее актуальна и другая «больная» тема 70—90-х годов. Речь идет о проблеме ответственности творческой интеллигенции за человечество. Об атом роман Ю. Бондарева «Игра», в котором до трагической остроты доведены статус современного художника, его внутренние отношения с окружающим миром. Крымов — режиссер мирового класса, он всех готов и может понять. Но вот наступает момент, когда он сам нуждается в помощи, сочувствии близких и не находит поддержки. И тогда он сам оказывается персонажем некой зловещей «игры», цена которой — его жизнь. У Крымова есть все (деньги, слава, положение), но он подвержен «коррозии» нравственной. После смерти Скворцова он понял, что морально ответственен за это. В образе Крымова Бондарев показал мастеров искусства и культуры, которые тоже затронуты «коррозией».

Второй урок по этой теме следует завершить письменным отзывом о самостоятельно прочитанном произведении.

«Имя Юрия Домбровского (1909—1978) мало что говорит широкому читателю. Широкий читатель в этом не виноват, не виноват и Юрий Домбровский», — так начинает вступительную статью к роману «Факультет ненужных вещей» критик Игорь Золотусский.

Этот роман — продолжение ранее о (в 1964 г.) романа «Хранитель древностей» — написан уцелевшим свидетелем трагедии 1937 г. и основан на подлинном опыте автора. В романе слились темы суда и следствия, осуждения и казни, судьи и обвиняемого, свидетеля и истца. «Факультет ненужных вещей» — роман «о ночной эпохе истории» (Н. Бердяев), об осквернении идей гуманизма, идей права и свободы, вывернутых наизнанку... «Особое обаяние его — в невероятном, но естественном переплетении образов жизни и антижизни: мертвящая канцелярия и горная река, обдающая бодрящей водяной пылью, мрак тюрьмы и летнее южное море, женщина — смерть (следователь) и женщина — жизнь (воспоминание о любимой)»¹. «Факультетом ненужных вещей» может стать совесть и закон, долг и права человека.


Уроки 85—86

Личность в условиях социальной несвободы

(А. Солженицын, В. Дудинцев и др.)
На уроке 85 анализируются (в обзоре) произведения А. Солженицына и В. Дудинцева.

На 86-м уроке следует обратиться к материалам Практикума под ред. Ю. И. Лыссого, с. 358—378; 384—390.

Главная тенденция литературы 80-х годов связана со стремлением «очистить» общество, образ жизни, духовный, душевный мир человека. Осмысление жизни, познание себя идет разнопланово. Нельзя вычеркнуть из истории наследие, связанное с культом личности. «Реквием» А. А. Ахматовой не столько о репрессиях, сколько о мужестве советского человека, которого нельзя сломить.

Историческая проза тяготеет к философскому осмыслению прошлого. Трагические страницы советской истории открылись в произведениях Е. Гинзбург «Крутой маршрут», А. Жигулина «Черные камни», О. Волкова «Погружение во тьму». Олег Волков пробыл в ГУЛАГЕ 28 лет, начиная с Соловков, поэтому он досконально постиг нашу норму жизни — изощренную систему унижений. «Погружение во тьму» — процесс, который идет в душе человека, полностью его опустошая.

История атрофии человеческой души отражена у Г. Владимова в «Верном Руслане», в «Колымских рассказах» В. Шаламова, у Ю. Домбровского в «Хранителе древностей» и «Факультете ненужных вещей».

Литературу 1970—1990 годов невозможно представить себе без произведений на сугубо исторические темы. Вышедшая за рамки строго идеологических подходов социалистического реализма, историческая проза — богатое и сложное явление. Авторы этого жанра не могли обойти вечные нравственные вопросы. Совесть, долг, память, жизнь и смерть — в центре произведений Д. Балашова, Ю. Трифонова, Б. Окуджавы, Ю. Давыдова, В. Шукшина, М. Шишкина, В. Чивилихина, В. Пикуля.

Развитие исторической прозы шло по линии преодоления односторонности, узости подхода (по типу «Жизни замечательных людей»), отказа от героизации истории и идеализации исторической личности.

Ненавязчивое благородство, тихое достоинство и честь, молчаливое мужество — в произведениях Ю. Давыдова «Судьба Усольцева», «Глухая пора листопада», «Завещаю вам, братья».

Одна из заметных фигур в исторической прозе — Дмитрий Балашов. Его романы серии «Государи московские» сложились в грандиозную эпопею, открывающую читателю древнюю русскую жизнь в ее экономических, политических и эстетических подробностях. Как отмечал Л. Гумилев, центральной фигурой в романах Балашова является не князь или полководец, а рождающийся в муках русский народ.

Любопытны исторические произведения Булата Окуджавы. Автор реконструирует прошлое через сознание человека, его внутренние монологи, дневники («Свидание с Бонапартом», «Мой бедный Авросимов», «Путешествие дилетантов»). С помощью фантастики и условных приемов Окуджава приходит к правдоподобию исторического события. Его подход — «фантазия на заданную тему».

В сознание современников вошли и шукшинский Степан Разин из романа «Я пришел дать вам волю», герои «Старика» и «Нетерпения» Ю. Трифонова, «Память» В. Чивилихина. Эти произведения выделяются сильным авторским началом, где исторические события оцениваются с высоты моральных критериев.

Возросший в последние годы интерес к русскому национальному самосознанию нередко обретает слишком односторонний характер. Тем важнее становится осмысление у этих авторов проблемы национального характера и трагических изломов русской истории.

Одна из главных книг о «праве памяти» — «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына. Оригинальный стиль произведения — сплав документа и личных впечатлений этап в эволюции русской художественной прозы. Теперь мы досконально знаем и перипетии рождения и выхода к читателю этого произведения, об этом Солженицын поведал в недавно вышедшей книге «Бодался теленок с дубом».

В 1962 г. в Журнале «Новый мир» была опубликована повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Она принесла автору мировую известность. В 1974 г. на Западе вышла книга «Архипелаг ГУЛАГ», а писатель был выслан из нашей страны.

В 1989 г. в журнале «Новый мир» (№ 8, 9, 10, 11) вновь появляется имя А. Солженицына. Опубликованы главы из книги «Архипелаг ГУЛАГ». Читать это произведение тяжело. Но нам важно хорошо представить то время, о котором ведет речь автор. «...Когда мы сейчас «рассчитываемся» со своим прошлым, мы убеждаемся, что он-то противостоял ему чуть ли не всю сознательную жизнь. Этот факт обязывает нас задуматься о многом. Тем более, что нынче мы тоже ведь другие, уже не те, к кому взывал когда-то наш писатель. Будучи другими, многое узнав, поняв и пережив, мы по-другому прочитаем и его, вполне возможно, что даже и не так, как он того хотел бы.

Но это и есть та долгожданная свобода — свобода печатного слова и свобода прочтения, без которой нет и не может быть деятельной, с несомненной пользой для общества литературной жизни, которую на равных правах веками создают и литература, и общество», — пишет

в предисловии С. Залыгин¹.

Постижение прошлого с проекцией на будущее — в центре «Крас ного колеса» А. Солженицына. Автор заботится не только об общем духе истории, но и о мельчайших деталях ушедшей действительности. В этом, как и в других своих произведениях, Солженицын выступает не только как художник, но и как историк и моралист.
В. ДУДИНЦЕВ «БЕЛЫЕ ОДЕЖДЫ»

«Белые одежды» тоже можно отнести к жанру историческому. В этой «истории одной ветви отечественной науки» сплелись темы личности и власти. Произведение густо «напоено» символикой, в том числе и библейской. Символы активно «работают» на главные вопросы книги: кто достоин белых одежд? почему доброго человека не заставить быть плохим? какие нравственные преимущества дает человеку наука? Можно ли, невзирая ни на что, идти к истине?

Действие романа охватывает довольно большой временной период в современной истории нашей страны: от первых послевоенных лет до 1953 года, вплоть до смерти Сталина. В романе предстают две противоборствующие группировки, две различные научные теории: генетика Моргана и Менделя и «Научная» теория Лысенко. Но это лишь исторический фон эпохи. Главными же действующими лицами являются представители двух различных жизненных позиций, моральных и нравственных установок. Поэтому таким неслучайным и органичным является то, что Дудинцев приходит к рассуждениям о добре и эле, об идеологии зла и добра. Иногда даже кажется, что автор написал этот роман не только и не столько потому, что хотел приподнять завесу незнания с еще одного неизученного периода нашей истории, сколько для того, чтобы поделиться с читателями своими философскими рассуждениями и выводами.

Но вернемся к сюжетной линии романа. В сложных условиях все общего страха и подозрительности люди, в данном случае ученые биологи, становятся либо честными, либо негодяями. Эти экстремальные условия как бы пробуждают в человеке «спящую почку». Есть такое биологическое явление: при определенных условиях растение образует так называемую «спящую» почку, из которой потом разовьется либо лиственный, либо цветочный побег. Так и у людей: в определенных условиях у человека развивается такая «спящая» почка; в ней как бы таится «зародыш» героя или подлеца.

Чтобы разобраться в поступках героев книги, необходимо прояснить ситуацию, сложившуюся в советской биологической науке в то время; о политической ситуации мы уже наслышаны. Лысенко, стоявший в то время «у штурвала» руководства всей биологической наукой, напрочь отвергал наследственное вещество, генетику, походя охаивая ее основоположников. Отвергнув передовую науку, Лысенко и «народные академики» типа Рядно отбросили советскую биологическую науку на десятилетия назад. Лысенко, надавав обещаний в короткий срок завалить страну пшеницей и заручившись поддержкой Сталина, получил страшное право переводить своих научных противников в «идеологическую плоскость» (выражаясь словами академика Рядно), т. е. отдавать их на растерзание генералам типа Ассикритова, который спал и видел групповые антисоветские заговоры.

Но даже в таких страшных условиях находились настоящие ученые, которые продолжали работать, ставить опыты по генетике, не смотря на сессии ВАСХНИЛ, где с высокой трибуны громили «вейсманизм-морганизм». Одним из таких ярких примеров служения своему делу, науке, народу является образ ученого Ивана Ильича Стригалева. Это человек с высоким кодексом чести, настоящий ученый и настоящий человек. Но и он не застрахован от ошибок. Он поверил и проникся «народностью» академика Рядно, некоторое время работал у него, завоевывая Рядно научный и политический авторитет своими исследованиями. А затем, поняв, что собой представляет эта личность, он покинет академика. Но Стригалев будет вынужден отдать свой новый сорт картофеля «Майский цветок» в обмен на обещание академика дать ему спокойно работать в течение двух лет, невольно вручив личное научное открытие в руки лжеученых.

Стригалев — порядочный и честный человек. И это проявляется во всех жизненных ситуациях. Вспомним, что произошло, когда Федор Иванович Дежкин, «правая рука» академика Рядно, ворвался на тайное собрание генетиков. Аспирантка Елена Блажко, научный секретарь тайного общества генетиков, чтобы снять общее напряжение, говорит, что Дежкин является ее мужем. Какова же должна быть душевная боль Стригалева, давно любившего Елену Владимировну, при этих словах? Но в его голосе, прозвучавшем сразу после этого сообщения, не было ни смятения, ни горечи, ни обиды. Он сумел взять себя в руки и переключиться с личных переживаний на свое дело, которое стало у них с Дежкиным общим. Стригалев, понимая, что Рядно не сдержал своего слова, готовит себе преемника, который сумеет довести до конца начатое им дело, когда его заберут.

Несмотря на внешне неблагоприятные признаки, которые способствовали сближению Стригалева и Дежкина, Стригалев безошибочно узнает в Дежкине порядочного человека. Так мы подходим к объяснению названия романа. Дудинцев «подталкивает» нас к мысли, что на всех порядочных людях лежит особая печать добра; они как бы облачены в незримые белые одежды, которые не теряют своей белизны от соприкосновения с грязью. Дежкин, находясь некоторое время в стане лысенковцев, не утратил чистоты своих «белых одежд», остался человеком с высокими моральными принципами.

Роман Дудинцева заставляет задуматься над многими проблемами. Дежкин одной из основных целей своей жизни поставил задачу не причинить зла ближнему, окружающим. Герои книги в постоянном поиске добра, правды, истины. Они проходят не только через внешние испытания, но и через испытания своей души за великое право называться человеком. И в этом чрезвычайно сложном испытании они одерживают победу.
На дом учащиеся получают задания:

1. Подготовиться к классному сочинению. (Приложение № 1.)

2. Прочитать один из рассказов В. Белова, В. Распутина, В. Астафьева и др. (по усмотрению учителя и учащихся).


Уроки 87—88

Литература «онтологического реализма» (Деревенская проза)
На уроке 87 общий обзор с анализом 1-2 произведений (по усмотрению учителя).

Урок 88 — «Практикум» (под ред. Ю. И. Лыссого, с. 428-452).

Деревенская проза — о русском человеке во всей сложности и трагичности его бытия, о катаклизмах в русской деревне. «Последний срок» и «Прощание с Матерой» В. Распутина, «Последний поклон» В. Астафьева, «Поденка — век короткий» В. Тендрякова, «Живой» Б. Можаева — о народной мудрости и народных «бунтарях», об отечественной совести и нравственном поведении человека.

Разговор о коллективизации, насилии и лжи ведут В. Белов в «Канунах», С. Антонов в «Ваське» и «Оврагах», Б. Можаев в «Мужиках и бабах». Любовь к земле, глубокое уважение к трудящемуся человеку всегда были присущи русской литературе. Эти традиции прослеживаются в творчестве В. Тендрякова, В. Солоухина, Ф. Абрамова, М. Алексеева, В. Распутина, В. Шукшина, А. Иванова, И. Друцэ, Ч. Айтматова.

Несмотря на несхожесть жизненного материала, отразившегося в их произведениях, на своеобразие стилевой манеры, свойственной каждому из писателей, всем им присущи общие черты: поэтическое и вместе с тем свободное от идеализации изображение быта и труда людей деревни, глубокое раскрытие внутреннего мира героев, несущих в душе неизбывную любовь к родному краю, родной природе, ощущающих себя неотъемлемой ее частью. Иногда произведения этих писателей называют «деревенской прозой». Однако помните, что деревня для писателей не просто экономический, географический или демографический регион. Это значительно больше. Деревенская тема — «загадка исторического пути России, ее боль, ее муки совести, перекресток путей в грядущее» (Л. Ш. Вильчек).

Можно точно назвать если не день, то, во всяком случае, год и месяц рождения современной «деревенской прозы»: сентябрь 1952 года, когда читатели на страницах журнала «Новый мир» познакомились с первой частью повести В. Овечкина «Районные будни»¹.

Затем появляются произведения В. Солоухина «Владимирские проселки» (1957), «Капля росы» (1960), Ф. Абрамова «Братья и сестры» (1958), М. Алексеева «Хлеб — имя существительное» (1963), С. Залыгина «На Иртыше» (1964). Уже в произведении, созданном в 1964 г., С. Залыгин делает попытку обнаружить истоки негативных явлений современной жизни села. Писатель рисует драматическую картину: герой, который хочет видеть в колхозе самостоятельный, демократический организм, пытается вести борьбу против бюрократизма, но его зачисляют в подкулачники. Сходными обстоятельствами объясняется трагедия трудовой крестьянской семьи в рассказе Ф. Абрамова «деревянные кони», где кулаком объявляется труженик, который собственным умом и руками добивается некоторого достатка.

Позднее появились романы В. Белова «Кануны» (1972), Б. Можаева «Мужики и бабы» (1977), где делается попытка социально-философского осмысления этой драматической судьбы. О колхозной деревне 1932—1933 гг. писал А. Т. Твардовский («Наброски неудавшейся повести», «Новый мир», 1987, № 3).

Отлично зная доколхозную деревню, писатель не мог не заметить то «новое, что уже проявилось в ней. Классовые взаимоотношения обрели новые, замаскированные и скрытые опасные формы. Остро подмечены Твардовским фигуры уполномоченного Королькова, председателя Быкова — наиболее ранние в деревенской прозе зарисовки выдвинувшегося сословия мечтателей о «писчей должности», о «чистой работе» (разумеется, с советским уклоном!), добравшихся, наконец, до нее и породивших ту полновесную, благополучную отчетность, формула которой позже была найдена Твардовским: «обозначена в меню, а в натуре нету».

Почему же это раннее произведение осталось незавершенным?

Причин было много — объективных и субъективных. Позже автор так запечатлел это время увлечения поисками и переменами в стихотворении «А ты послушай хлеборобов...»

И время это не в далекой мгле —

Какие только странности и страсти

Не объявлялись на родной земле.

Доподлинно, что в самой той России,

Где рожь была святыней от веков,

Ее на корм, зеленую косили,

Не успевая выкосить лугов.

Наука будто все дела вершила.

Велит, и точка — выполнять спеши:

То — плугом пласт

Ворочай в пол-аршина,

То — в полвершка,

То — вовсе не паши.

И нынешняя заповедь вчерашней,

Такой же строгой, шла наперерез.

Вдруг — сад корчуй

Для расширенья пашни,

Вдруг — клеверище

Запускай под лес...

В. Распутин повествует не только о русской деревне, это книга о нашем времени, о тех сложных вопросах, которые встают перед человечеством: об отношении к природе, земле, о нравственных ценностях, так важных для прогресса и цивилизации. Хлеб, дом, могилы предков — вот что поэтизирует Распутин. У него прекрасный язык, высокое мастерство в изображении характеров.

В повести Распутина «Последний срок» (1970) сибирская крестьянка Анна перед смертью созывает детей, чтобы проститься с ними. Писатель показывает, как в быстротекущих заботах повседневности у детей Анны притупилась сердечная отзывчивость, как они, несмотря на искреннее горе, не могут до конца понять душевное состояние матери. В образе Анны автору удалось ярко раскрыть национальные черты ее характера: спокойно-трезвое отношение к жизни, доброжелательность, доброту к людям, громадную выносливость и трудолюбие, близость к природе, чувство юмора.

Повесть «Последний срок» строится на бытовом материале, локальном сюжете (местном), но она приобретает истинно человеческое звучание. Писатель утверждает, что, несмотря на стремительную изменчивость мира, люди в потоке жизни не должны расставаться со всем тем, что питает гуманные чувства и является основой человеческой ценности. Автор по-своему трактует причины бездуховности человека (город, образование), противопоставляет город деревне («Прощание с Матерой»).

Повести В. Распутина это реквием уходящему миру. Общий настрой и первого сборника В. Шукшина «Сельские жители» (1963) — разрушение деревенского «лада» под влиянием города.
На дом учащиеся получают задания:

1. Подготовить самостоятельный анализ одного-двух произведений В. Распутина, В. Шукшина, Ф. Абрамова (по выбору учащихся).

2. Прочитать одно-два произведения андеграунда (по выбору учителя и учащихся).


Урок 89

Литература андеграунда
В 1990-е годы свои оригинальные художественные решения предложил андеграунд. Андеграунд резко полемичен к канонам социалистического реализма. Главные герои далеко ушли от «положительных образов», здесь в центре изгои, которые с трудом вписываются в какие-либо структуры. Но «другая« проза Вен. Ерофеева «Москва-Петушки», А. Битова «Пушкинский дом», Саши Соколова «Школа для дураков» — порождение обстоятельств, в которых протекает жизнь человека в конце ХХ века. Для толкования этих произведений нужны радикально новые методологические подходы. Не каждый читатель даст право на существование книгам Э. Лимонова или Вл. Сорокина. Возможно, что у них и некоторых других не будет будущего. Время, лучший судья в искусстве, произнесет свой приговор.

Критика разноречива при определении своеобразия этой литературы, представленной именами Вик. и Вен. Ерофеевых, Евг. Попова, В. Шарова, В. Пьецуха, Вл. Сорокина, Т. Толстой и многих других. С. Чупринин называет ее «другой», Д. Урнов — «плохой», И. Штокман — «жестокой», М. Липовецкий — «артистичной», М. Эпштейн говорит о поставангарде. Ее еще называли «чернухой», «неонатурализмом», «новым физиологизмом». Кажется, теперь за ней достаточно прочно закрепилось название альтернативной. С ней ли связаны наши надежды на будущее?

Когда-то мы о существовании подобной литературы знали лишь по самиздату и зарубежным публикациям, но это или «предвестие нового искусства», или уже само искусство. Впереди осмысление его эстетики, особенностей художественного метода, языка. Но несомненно одно: «другая проза» — порождение новых условий жизни человека ХХ века: абсурд и безумие, жестокость и ожидание конца света, апокалипсис, сплошные парадоксы. Истолковывать такие произведения тоже надо ПО-НОВОМУ.

Андеграунд своим объектом часто избирает парадокс, аномалию, нечто ненормальное с общепринятой точки зрения. Так получается, что самыми нормальными оказываются те, то по социальной иерархии относится к «низам», изгоям, людям, вообще не вписывающимся в какие-либо структуры: бомжи Пьецуха, хронические алкоголики Венички Ерофеева, учащиеся «школы для дураков» Саши Соколова. Предстающая в подобной литературе реальность воспринимается как невероятная, но ведь и в самой действительности многое лежит за гранью реального. Наша реальность в произведениях настолько опрокинута, что самым нормальным человеком в мире оказывается, действительно, учащийся «школы для дураков».

В альтернативной литературе властвует пародия, ернический пересказ известного по литературным образцам, насмешка над тем, что воспринималось как норма и истина. И стилистика таких произведений воспитанному на литературной классике читателю может показаться вызывающе грубой или попросту сниженной. Но все это — отнюдь не литературная игра, сказано в ней все всерьез. Более того, лучшие образцы таких сочинений всякий раз были поступком: об этом свидетельствует нелегкая в недавнем прошлом судьба и самих сочинений, и их авторов, несмотря ни на что не изменяющих себе. Альтернативная литература позволяет наиболее отчетливо ощутить, что в созданном нами мире царит хаос: закономерности здесь разрушены, связи порваны, нравственные основания человеческой природы размыты. И воспроизводится это состояниё мира на уровне не публицистическом, а собственно художественном. Открывается, без преувеличения, патологичность нашего исторического бытия. Андеграунд — своеобразная реакция искусства на усиленно насаждавшийся литературой пафос героизма, диктовавшийся сверху. Поэтому в основе альтернативной литературы лежит система, базирующаяся на отрицании, перевертывании, пародировании, доведении до абсурда элементов прежней.

Система ценностей в альтернативной литературе оказывается смещенной: категории, прежде воспринимавшиеся как противостоящие, взаимоисключающие, предстают как взаимозаменяемые. Писатель предпочитает изображать такую действительность, где нравственные категории размыты, и потому становится жутковато, ибо за это человеку приходится расплачиваться судьбою, а то и жизнью. Обстоятельства, в которых эта действительность находит свое выражение, начисто лишены логичности, нравственное сознание здесь очень неопределенно. Тут царит случайность, которая неизбежно выходит на первый план в мире, где место закономерности пытается занять воля человека, стоящего «у руля».

В «Желтой стреле» Виктора Пелевина плотное бытописание опрокинуто в фантастически ирреальный мир. В бесконечном фирменном поезде, растянувшемся от востока к западу, люди словно выпали из реальности, сталкиваясь с труднейшими жизненными загадками. Автор прямо формулирует идеи литературы абсурда — о бессмысленности, тупиковости жизни, о том, как человек обречен в одиночестве решать вселенские вопросы. Отметим, что на премию Букера 1993 г. выдвигалось другое произведение Пелевина — «Жизнь насекомых» (Знамя, 93, № 4).

Повторяющаяся случайность — уже не случайность, а свидетельство алогичности и абсурдности жизни, где лозунги не прикрывают ужасающей пустоты существования человека (как в произведении Г. Головина «День рождения покойника»). Абсурд возникает не по воле писательского воображения, а в силу особенностей самой жизни, как в повести Евг. Попова «Душа патриота, или Различные послания к Ферфичкину». Когда не стало Брежнева, писатель Попов и его друг поэт Пригов, следуя обычаю, отправились к Дому Союзов, где лежал покойный. Собственно, книга о том, как они добирались и так и не добрались до гроба. Смерть Л. И. Брежнева воспринимается как кульминационный пункт нашей истории, докатившейся до трагедийно фарсовой точки, когда смех над происходящим сменяется плачем над собой. Ощущение историчности свершающегося соединяется с шутовством, издевкой над тем, что еще недавно пытались выдать за норму жизни. И это сказывается в облике главного героя, не страдающего от того, что он отторгнут от истории, поэтому с историей он вступает в пародийно-подобострастные отношения. Это сказалось и на стиле повествования, где торжественность тона и лексики воспринимается как откровенная нарочитость. Попов свободно отдался тому, что у него выходит лучше всего: легкому, безответственному, шальному, «трепу». Получился маленький шедевр, это лучшая книга Попова.

Стилистические «изыскания» присущи Марку Харитовову в его романе «Линии судьбы, или Сундучок Милашевича». Аналогов не имеет «Школа для дураков» Саши Соколова. Книга строится на грани сна, яви и мифа; части связаны настроениями, ЧЕМ-ТО, какими- то мотивами. Мотивы как вертикальны, так и горизонтальны. Существует несколько алгоритмов интерпретации этой книги, но нет аналогов анализа подобного творения.

Интересен молодой писатель Алексей Слаповский. Он входил в литературу романом «Искренний художник», его роман «Первое второе пришествие» выдвигался на Букеровскую премию. Писатель создал свой мир, в котором можно обнаружить перевернутые следы русской классики. «Мне легко дается стилизация, и при желании можно то Гоголем пройтись, то Достоевским прикинуться», — замечал Слаповский. И его роман — образец классической любви от первого до последнего слова.

Роман Николая Климонтовича «Цветы дальних мест» построен на некоем гротеске. Он мистический, странный и необычный. Действие происходит в одни сутки. Роман замешан на нескольких темах — пустыни, воды, ветра, на магистральной теме поиска и надежды. Но вместе с тем в нем содержится и много описаний животных, природы, растений — это эдакий гротесковый человеческо-растительный орнамент. В его произведении «Фотографирование и прочие игры» весь текст состоит как бы из мимолетных снимков, видений, тончайшей словесной вязи. Использован излюбленный «арсенал Кортасара»: фотоувеличение, удвоение, двойники, зеркала, статуи, талисманы. Это виртуозная ритмическая и словесная игра.

Виктор Ерофеев приобрел известность в 1973 г. благодаря публикации в журнале «Вопросы литературы» эссе о творчестве маркиза де Сада. За организацию самиздатовского альманаха «Метрополь» он был исключен (в 1979 г.) из СП СССР. До 1988 г. не печатался в России. В конце 80-х его роман «Русская красавица» становится мировым бестселлером, переведен на многие языки, в России опубликован в 1994 г. Приготовьтесь к тому, что вы будете шокированы и смущены, но, вместе с тем, вы получите особый вид удовольствия.

Этот роман трудно характеризовать, и мы воспользуемся некоторыми выдержками из прессы: «Независимая газета» — «...роман-химера»; «Московские новости» — «Разорванность, фрагментарность повествования, которое ведется от лица героини, причем авторская речь бесцеремонно вплетается в него, разрушая психологическую правдоподобность образа рассказчицы — усиливает ощущение беспорядка, неразберихи, беспомощности, но в то же время указывает на то, что роман ничуть не претендует на реалистическое (пусть даже в стилизованной, пародийной форме) описание некоей «действительности», а водит нас по извилинам внутреннего пространства. А весь этот кошмарный, призрачный мир и есть тот мир, в который мы погружены и с которым наше сознание и совесть ведут мучительную борьбу не на жизнь, а на смерть».

«Нью-Йорк таймс букревью»: «... провал романа похож на провал шута, который, напрасно уверенный в том, что он очень забавен, рассказывает, брызжа слюной, неприличную шутку, а та, на самом-то деле, совсем не смешна». «Литературная Россия»: «Смесь полупохабщины, антисемитизма и богохульства одновременно». «Обсервер»: «Виктор Ерофеев — точный и тонкий писатель, который, зная свою страну, говорит о ней с болью и нежностью».

Здесь, на наш взгляд, все верно. Без перца не сварить хорошего супа, но нельзя есть блюдо, состоящее только из перца. Поэтому абсурд Ерофеева — приправа, инъекция непонятного в литературе. Конечно, путь абсурда еще не пройден, но он доказал свою ценность в прозе. Авангард способен «плодоносить» только в силу своей новизны и в соединении с мировой традицией. Например, Владимир Сорокин, в одном из самых ярких произведений авангарда — рассказе «Кисет» — последовательно воспроизводит и разрушает стиль советских авторов — Солоухина, Шолохова, Симонова. Но иногда от своего педагогически ликбеза Сорокин переходит к полному текстовому абсурду.

Совсем другой откровенный абсурд возникает в поэме Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки». Здесь абсурдом поверяется выбор и характеров, и обстоятельств. Книга Ерофеева еще ждет достойного исследования и толкования, несмотря на то, что он уже признан классиком российской литературы, а сама поэма оценена в качестве своеобразного символа нашей эпохи. Владимир Максимов: «Ваш модерн — это все изжеванные портянки 20-х годов. Все это давным-давно на Западе выблевано, а нам это снова возвращают. Мне могут сказать, что я не понимаю модерна. Но модерн Венички Ерофеева у меня вызывает восторг. Там есть боль, там есть судьба...» Эту книгу проще всего (что уже делали) «засунуть» в разряд антиалкогольных книг, а истолковывать ее тоже необходимо по-новому. Она уже переведена на 19 языков, хотя по-прежнему ее называют и «самым свежим словом в русской литературе», и «безобразием». Писатель взял кусок грубой и грязной жизни и создал из нее Поэму. Это Поэма о томлении духа, о странствии к желанной цели, но одновременно — по мрачной иронии судьбы и не туда, а в обратном направлении. Герой Поэмы неотличим от образа автора, как Корчагин от Островского. Таким героям не было раньше места в литературе. Если появлялся на периферии произведения, то был предметом человеческого сочувствия и сожаления об искажении в человеке истинно человеческих начал. Но Веничка в этом не нуждается, писатель настаивает, что воспроизводит своеобразную норму человеческого поведения. И об обстоятельствах можно сказать то же самое. Герой хочет попасть на Красную площадь, но все время попадает на Курский вокзал. Он ищет направленные ориентиры, а не знает — какие. Не научили его — какие! Поэтому Веничка убежден, что чем больше он выпьет, тем проницательнее видит, а на каком-то «высоком градусе» он даже видит и насквозь, до самых темных и бесформенных межзвездных глубин. И этот взгляд уничтожает нашу действительность и создает новый мир — радужный и сверкающий. Кстати, этот взгляд, проницательно показывающий мир в его распаде и ничтожеетве, когда все человеческое истончается и гибнет, наступает конец света, а художник улавливает этот распад назван теперь апокалиптическим реализмом. Венедикт Ерофеев был и остается основоположником метода и стиля, в основу которого он положил не сумму приемов, а собственную жизнь. Многие современные наши авангардисты «вышли» и вагона электрички «Москва—Петушки».

Это не исповедь российского алкоголика-интеллигента. Это всероссийский абсурд, иронично показанный. От пошлой действительности Ерофеев воздвиг ненадежную преграду юмора. Пошлость, конечно, всесильна, она догонит и убьет. Но черный юмор Венички не так уж черен, ибо есть еще порох в пороховницах!

Главное поле битвы автора, равно как и главного героя, с пошлой действительностью — это язык. Манера письма отличается сочетанием изощренности высококультурной речи и вызывающей грубости. Трагикомическая атмосфера поэмы создается этим окрашенным авторской иронией смешением языковых пластов: поэтического и низменного, серьезного и шутовского. У Ерофеева — виртуозная игра слов, выворачивание одной и той же фразы наизнанку, нарушение причинно-следственных связей, расхождение слова и дела, непредсказуемость последующих событий, неясность временного восприятия. Автор требовал относиться к своему герою «с первой любовью и последней нежностью».

Можно еще и еще перечислять «альтернативных» авторов, но закончим список Ерофеевым, тем более что он достоин завершить главу о современном модерне.
* * *

На дом учащиеся получают задания:

1. Читать стихи Н. Рубцова, Б. Ахмадулиной, И. Бродского и др. (по выбору учителя и учащихся).

2. Подготовить сообщения (индивидуальные задания):

— о поэтах этого периода (по выбору учащихся);

— об авторской песне, ее месте в развитии литературного процесса и музыкальной культуры страны.


Урок 90

Поэзия в 50—90-е годы
Учителю следует дать учащимся план лекции. В лекцию учителя «вкрапливаются» сообщения одиннадцатиклассников.

Советуем воспользоваться материалами «Практикума» под ред. Ю. И. Лыссого (см. с. 457—527); учебниками под ред. В. П. Журавлева (см. с. 293—321); под ред. В. В. Агеносова (см. с. 227—283).

До сих пор в периодике звучат тревожные речи: «Куда же девалась русская поэзия, где же Поэт с большой буквы, который в России «больше, чем поэт?» Ответ прост: поэзия никуда не девалась, но перестала быть «бессознательной» и всеобщей. Она стала личной и весьма умной, она стала обращаться к равному себе собеседнику.

Трагические события 90-х годов не прошли бесследно для поэзии: достаточно сказать, что в эти годы покончили с собой Ю. Друнина, Ю. Карабчиевский, свершилось убийство И. Талькова. Однако русская лирика жива и представляет собой довольно богатое, хотя и пестрое зрелище.

1. Авторы, начинавшие свой путь в предыдущие десятилетия: после видоизменения цензуры ими были опубликованы запрещенные ранее стихотворения. Большинство пыталось и пытается по-новому взглянуть на историю, современность, на самих себя (Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Б. Ахмадулина и др.).

2. Вернулись в отечественную поэзию скрытые от читателя произведения Н. Гумилева, К. Бальмонта, И. Северянина, Ф. Сологуба, С. Я. Надсона, А. Н. Апухтина, В. С. Соловьева, К. М. Фофанова, Г. Адамовича, А. Ахматовой, П. Васильева, Б. Корнилова, Н. Клюева, М. Волошина, Н. Рубцова, В. Шаламова и других. Эти публикации повлияли на литературный процесс чрезвычайно сильно, обогатили его, сделали полнокровным. Но многие еще ждут своего читателя.

3. Пришли к читателям и неизвестные ранее стихи Е. Винокурова, И. Кобаева, Г. Айги, И. Бродского, Ю. Галанскова и других. Вернулись поэты «внутренней эмиграции»: Д. Бобышев, В. Делоне, И. Ратушинская, Ю. Карабчиевский.

4. Популярна рок-поэзия открытого социального протеста: А. Башлачев, И. Тальков, В. Цой, А. Макаревич, Б. Гребенщиков.

5. Много шуму наделало в середине 80-х появление поэтов, которых называли по-разному: метафористы, новая волна, метареалисты, полистилисты, поэты задержанного поколения, поколение, нашедшее себя, поколение нового Арбата. Это И. Иртеньев, В. Коркия, А. Парщиков, Д. Пригов, Л. Рубинштейн, Н. Искренко, Т. Кибиров и другие. Сперва они шли плотной группой, но потом начался процесс расслоения на соц-арт, иронистов, концептуалистов и постмодернистов. Критика давно запуталась в терминах, обозначающих это довольно цельное и довольно оригинальное явление в области поэзии. Как будет развиваться это поэтическое направление, сейчас определить трудно. Пока обращают на себя внимание эксперименты молодых (речь идет не о возрасте лириков, а об их поисках в области «смеховой» культуры — Ю. Арабова, В. Л Вишневского).

6. Громкий резонанс и даже скандал вызвала нежданно явившаяся «галантная» лирика Ордена куртуазных маньеристов в 1988 г. Это В. Степанцов, А. Бардодым, К. Григорьев, В. Пелянягрэ. Их книга «Волшебный яд любви» стала библиографической редкостью, изучается в университетах Запада. Второй сборник маньеристов «Любимый шут принцессы Грезы» показал, что их изысканный стиль — не пародийное шутовство, не разрушающая ирония и даже не образец европейской поэзии, а блестящее следование лирике Хемницера, Хераскова, Г. Иванова и Набокова.

7. Большие достижения связаны с «почвенным» направлением, истоки которого следует искать в крестьянском мировоззрении и творчестве. После Н. Рубцова назовем имена Ю. Кузнецова, Н. Тряпкина, О. Фокиной; более молодые — В. Андреев, Н. Егоров, Д. Коротаев, Т. Смертина. В их творчестве — обращение к памяти, народным истокам, фольклору, классическим традициям, православной духовности. Они все больше и больше уходят от страстной публицистичности и пытаются постичь глубинный смысл всего происходящего в России. В их лирике нет безапелляционного тона.

8. В «почвенном направлении» русской лирики стремление восстановить духовную основу — православие объединяет еще достаточно молодых авторов — О. Гречко, Н. Карташеву, Н. Кожевникову, А. Попова и других.

9. Самые разные поэты начинают преодолевать раскол в литературе, публикуя на страницах враждебных друг другу журналов стихотворения, в которых преобладает доброе христианское начало. Это — знаменательное явление.

10. В настоящее время можно говорить о постепенном преодолении кризиса в русской поэзии. Появляются новые имена, сборники, меняется общая тональность лирики, повышается роль провинции в литературном процессе — поэзия накапливает силы для будущего творческого подъема.
* * *

На дом учащиеся получают задания:

1. Выучить наизусть одно—два стихотворения.

2. Подготовить письменный анализ одного стихотворения (по выбору учащихся).


ГОТОВЯСЬ К УРОКУ