Организационные формы кустарно-промыслового производства на территории немецкой автономии в 1920-е годы

За время революции, гражданской войны мелкая и кустарно-ремесленная промышленность, как всей страны, так и Нижнего Поволжья в частности, несомненно, претерпела значительные количественные и качественные изменения. Согласно данным В.К. Новинского, ремесленно-кустарная промышленность по сравнению с довоенным временем измельчала²³⁶. Не изменилось положение и с провозглашением советским правительством новой экономической политики в 1921 г., так как начало нэпа совпало по времени с неурожаем и опустошающем голодом в Поволжье, что крайне отрицательно сказалось на кустарном производстве²³⁷. И только в 1922 - 1923 гг. наметилась очень робкая, едва заметная тенденция хозяйственного подъёма²³⁸. Произошла и определенная трансформация кустарно-ремесленной промышленности.

Описание хозяйственно-промысловой деятельности в 1920-е гг. в той или иной степени отражено в работах разных исследователей²³⁹. Из региональных исследований по данной теме следует отметить научные труды С.В. Мамаевой, О.В. Ягова, Е.Л. Фурман²⁴⁰. В указанных работах содержится большой фактический материал; показаны генезис и динамика, но, главным образом, кустарно-промысловой кооперации на примере Сарпинсоюза, Сарпинтреста, Корзинсоюза, Немкустпромсоюза. Кустарно-промысловая кооперация рассматривается как вид кооперации, объединяющий мелких производителей (кустарей и ремесленников) для совместного производства товаров и оказания услуг.

Вместе с тем, кустарно-промысловое производство было представлено и частными кустарно-ремесленными предприятиями²⁴¹. В 1924 г. только в сарпиночном промысле было занято 372 частных предприятия²⁴². Так, Л.Н. Лютов утверждает, что в 1922/23 г. из 26% валовой продукции, производимой частной промышленностью, 22,5% производилось кустарно-ремесленной²⁴³. Работали на таких предприятиях, в основном, сами владельцы и совладельцы, и, как правило, такие заведения отличались небольшой мощностью и размерами²⁴⁴.

Что касается числа кооперированных кустарей, или правильнее, числящихся в артелях, сведения по Немреспублике приводятся ориентировочные. В докладе одного из представителей губернского исполнительного комитета о состоянии ремесленно-кустарной промышленности в 1924 г. отмечается такие факты, как то: значительная часть зарегистрированных кустарей не работает, часть работающих промышленников не состоят в артелях²⁴⁵.

Довольно много было и необъединенных кустарей, особенно выделялись корзиночники, работающих главным образом на частный капитал²⁴⁶. И «Корзинсоюз», как впрочем, и другие подобные организации, применяя различные методы и формы, сделали все для того, чтобы кустарей-одиночек вовлечь в работу союзов, трестов.

К концу исследуемого периода кустарно-промысловая деятельность эволюционировала в сторону кустарно-промысловой кооперации. Однако по прежнему оставалась проблема, связанная с деятельностью и выявлению «лжекооперативов», кустарей-надомников.

И.В. Нам

(Томск. Россия)
Лютеранская община Томска в 1920-е годы
В первые годы после революции, особенно в период НЭПа, положение Лютеранской церкви было относительно свободным. Однако в конце 1920-х гг. положение лютеран резко ухудшилось в результате осложнения международной обстановки. Лютеране из-за их «иностранного» происхождения и специфического национального состава – немцы, финны, латыши и эстонцы – рассматривались как « пятая колонна» и потенциальные противники советской власти. Период с 1929 по 1936 год стал временем полного уничтожения лютеранства. Все здания кирх были национализированы, почти все пасторы репрессированы. Свой крестный путь прошла в эти годы и лютеранская община Томска.

В 1920-е гг. приход кирхи Святой Марии в Томске входил в Лютеранскую церковь России, Всемирный лютеранский союз и подчинялся Высшему церковному совету евангелическо-лютеранских приходов в СССР²⁴⁷. В 1920 г. с установлением советской власти г. кирха Святой Марии, как и церковные здания других конфессий, была национализирована и передана общине вместе с богослужебным имуществом в «бессрочное и бесплатное» пользование. Подписанный членами общины договор обязывал не допускать враждебных советской власти политических собраний, распространения книг, брошюр, листков и посланий, направленных против советской власти, произнесения антисоветских проповедей и совершения набатных тревог для созыва населения в целях возбуждения его против советской власти²⁴⁸.

В договоре, заключенном томскими лютеранами с государством, была заложена «мина замедленного действия». По договору община взяла на себя обязательства по оплате всех ремонтных работ здания кирхи в случае, если в них возникнет необходимость. Воспользовавшись этим пунктом, власти начали с завидной регулярностью посещать храм под предлогом проверки его состояния. Результатом каждой проверки было составление акта с перечислением претензий к лютеранской общине и пастору. В ответ пастор писал «подписку» об исправлении недочетов. Количество претензий росло как снежный ком: разрушение крыльца, слабое отопление и как следствие отсыревшие стены, исчезновение тех или иных предметов из имущества церкви – подсвечников, покрывал или фисгармонии, (как правило, они исчезали во время церковных служб) ²⁴⁹ и т.д.

8 апреля 1929 г. президиум ВЦИК принял постановление «О религиозных объединениях», которое определяло положение церкви вплоть до 1990 г. Этим постановлением вводился целый ряд ограничений на деятельность религиозных объединений. Одним из самых неприемлемых была статья 17, в соответствии с которой объединениям воспрещалось создавать кассы взаимопомощи и оказывать материальную поддержку своим членам, т.е. заниматься благотворительностью, что всегда было неотъемлемой частью лютеранских приходов. Постановлением запрещалось также проводить общие религиозные собрания религиозных обществ (ст. 12), созывать религиозные съезды и совещания (ст. 20), издавать религиозную литературу. Предусматривалось, что лица, принявшие «культовое» здание в собственность (ст.28), обязуются «беспрепятственно допускать … уполномоченных … к периодической проверке и осмотру» (ст.29)²⁵⁰.

Сложившееся в результате такой политики положение в лютеранских приходах хорошо иллюстрирует доклад о деятельности Церковного лютеранской общины в Томске пастора И.А Локкенберга: «В виду того, что население насчет веры терроризировано и упорно держится мнения, что за посещение церкви можно иметь неприятности (попасть в чистку и т.п.), собрания не посещаются. Поэтому и не стоит их собирать. Закон открыто запрещает приходу как таковому заботу о бедных, устройство кружков для всякого рода целей, расширяющих влияние религии, то отпадают все вопросы, которые могут разбираться. Также обстоит дело с Церковным советом. Мы ограничиваемся дружескими разговорами…»²⁵¹.

На судьбе общины сказался и независимый характер пастора И.А. Локкенберга. Как и другие томские пасторы, он окончил богословский факультет Юрьевского университета²⁵², в 1896 г. был посвящен в пасторы, служил в разных городах и странах, в том числе в Германии. Судя по сохранившимся архивным документам, он не принял советскую власть. Приведем лишь один факт, свидетельствующий об этом: в ответе на вопрос анкеты, которую должны были заполнить служители кирхи в 1924 г., «какой партии сочувствуете и почему?», он написал: «партии, которая преследует религию, я не сочувствую»²⁵³. Такую независимую позицию власти пастору не могли не припомнить. В 1929 г. ему был предъявлен целый комплекс обвинений, свидетельствующих о нарушении им постановления 1929 г. – содержание в кирхе библиотеки из книг религиозного содержания на немецком, французском, английском, эстонском языках, как отмечалось, «не относящихся к отправлению культовых потребностей», и их распространение среди людей, не являющихся членами лютеранской общины; оказание помощи нуждающимся; преподавание немецкого И.В. Нам

В 1920-е гг. приход кирхи Святой Марии в Томске входил в Лютеранскую церковь России, Всемирный лютеранский союз и подчинялся Высшему церковному совету евангелическо-лютеранских приходов в СССР²⁵⁴. В 1920 г. с установлением советской власти г. кирха Святой Марии, как и церковные здания других конфессий, была национализирована и передана общине вместе с богослужебным имуществом в «бессрочное и бесплатное» пользование. Подписанный членами общины договор обязывал не допускать враждебных советской власти политических собраний, распространения книг, брошюр, листков и посланий, направленных против советской власти, произнесения антисоветских проповедей и совершения набатных тревог для созыва населения в целях возбуждения его против советской власти²⁵⁵.

В договоре, заключенном томскими лютеранами с государством, была заложена «мина замедленного действия». По договору община взяла на себя обязательства по оплате всех ремонтных работ здания кирхи в случае, если в них возникнет необходимость. Воспользовавшись этим пунктом, власти начали с завидной регулярностью посещать храм под предлогом проверки его состояния. Результатом каждой проверки было составление акта с перечислением претензий к лютеранской общине и пастору. В ответ пастор писал «подписку» об исправлении недочетов. Количество претензий росло как снежный ком: разрушение крыльца, слабое отопление и как следствие отсыревшие стены, исчезновение тех или иных предметов из имущества церкви – подсвечников, покрывал или фисгармонии, (как правило, они исчезали во время церковных служб) ²⁵⁶ и т.д.

8 апреля 1929 г. президиум ВЦИК принял постановление «О религиозных объединениях», которое определяло положение церкви вплоть до 1990 г. Этим постановлением вводился целый ряд ограничений на деятельность религиозных объединений. Одним из самых неприемлемых была статья 17, в соответствии с которой объединениям воспрещалось создавать кассы взаимопомощи и оказывать материальную поддержку своим членам, т.е. заниматься благотворительностью, что всегда было неотъемлемой частью лютеранских приходов. Постановлением запрещалось также проводить общие религиозные собрания религиозных обществ (ст. 12), созывать религиозные съезды и совещания (ст. 20), издавать религиозную литературу. Предусматривалось, что лица, принявшие «культовое» здание в собственность (ст.28), обязуются «беспрепятственно допускать … уполномоченных … к периодической проверке и осмотру» (ст.29)²⁵⁷.

Сложившееся в результате такой политики положение в лютеранских приходах хорошо иллюстрирует доклад о деятельности Церковного лютеранской общины в Томске пастора И.А Локкенберга: «В виду того, что население насчет веры терроризировано и упорно держится мнения, что за посещение церкви можно иметь неприятности (попасть в чистку и т.п.), собрания не посещаются. Поэтому и не стоит их собирать. Закон открыто запрещает приходу как таковому заботу о бедных, устройство кружков для всякого рода целей, расширяющих влияние религии, то отпадают все вопросы, которые могут разбираться. Также обстоит дело с Церковным советом. Мы ограничиваемся дружескими разговорами…»²⁵⁸.

На судьбе общины сказался и независимый характер пастора И.А. Локкенберга. Как и другие томские пасторы, он окончил богословский факультет Юрьевского университета²⁵⁹, в 1896 г. был посвящен в пасторы, служил в разных городах и странах, в том числе в Германии. Судя по сохранившимся архивным документам, он не принял советскую власть. Приведем лишь один факт, свидетельствующий об этом: в ответе на вопрос анкеты, которую должны были заполнить служители кирхи в 1924 г., «какой партии сочувствуете и почему?», он написал: «партии, которая преследует религию, я не сочувствую»²⁶⁰. Такую независимую позицию власти пастору не могли не припомнить. В 1929 г. ему был предъявлен целый комплекс обвинений, свидетельствующих о нарушении им постановления 1929 г. – содержание в кирхе библиотеки из книг религиозного содержания на немецком, французском, английском, эстонском языках, как отмечалось, «не относящихся к отправлению культовых потребностей», и их распространение среди людей, не являющихся членами лютеранской общины; оказание помощи нуждающимся; преподавание немецкого языка и высылка метрических выписок за рубеж. Сначала пастора лишили избирательных прав, а затем арестовали.

В январе 1930 г. Локкенберга судили в народном суде четвертого участка Томска. На судебном следствии пастор не отрицал, что пересылал метрические записи за границу, признал и то, что не сдал книги, которые было приказано сдать. Одновременно он заявил: «а в остальном я считаю, что поступал правильно. По нашему церковному закону я считаю себя в остальном невиновным». Приговор был относительно мягким – принудительные работы в течение 6 месяцев и штраф в 100 рублей²⁶¹. Но 4 декабря последовал новый арест. На этот раз пастор был доставлен в томский сектор ОГПУ. Теперь в качестве основного обвинения по 58-й статье ему была предъявлена агитация против колхозов, которую он якобы вел в д. Кайбинка, где жили переселенцы-латыши. На одном из допросов он заявил: «Кто руководит антисоветской работой в Кайбинке, я не знаю, а хотя бы и знаю, но не скажу как пастор. Я лично работы духовной от политической не всегда различаю, например, я одному крестьянину на его замечание, что ему плохо живется, говорил: «давно бы надо сделаться добровольно бедняком и если есть две коровы, одну подари государству и будешь спасен и придираться не будут». Чем могло закончиться дело по 58-й статье, очевидно, но 11 января 1931 г. пастор умер в больнице при томском изоляторе от «общей слабости и упадка сердечной деятельности». Реабилитирован был И.А. Локкенберг 31 декабря 2002 г.²⁶²

Под предлогом слабого контроля общины за деятельностью пастора 18 марта 1930 г. договор с общиной был расторгнут²⁶³. Здание кирхи было передано сначала слесарным мастерским профсоюза печатников, затем – морсо-ягодному заводу. В 1936 г. храм снесли, кирпич пошел на строительство здания мединститута²⁶⁴. Так была поставлена точка в судьбе одной из старейших лютеранских общин Сибири и одного из красивейших храмов Томска.

языка и высылка метрических выписок за рубеж. Сначала пастора лишили избирательных прав, а затем арестовали.

В январе 1930 г. Локкенберга судили в народном суде четвертого участка Томска. На судебном следствии пастор не отрицал, что пересылал метрические записи за границу, признал и то, что не сдал книги, которые было приказано сдать. Одновременно он заявил: «а в остальном я считаю, что поступал правильно. По нашему церковному закону я считаю себя в остальном невиновным». Приговор был относительно мягким – принудительные работы в течение 6 месяцев и штраф в 100 рублей²⁶⁵. Но 4 декабря последовал новый арест. На этот раз пастор был доставлен в томский сектор ОГПУ. Теперь в качестве основного обвинения по 58-й статье ему была предъявлена агитация против колхозов, которую он якобы вел в д. Кайбинка, где жили переселенцы-латыши. На одном из допросов он заявил: «Кто руководит антисоветской работой в Кайбинке, я не знаю, а хотя бы и знаю, но не скажу как пастор. Я лично работы духовной от политической не всегда различаю, например, я одному крестьянину на его замечание, что ему плохо живется, говорил: «давно бы надо сделаться добровольно бедняком и если есть две коровы, одну подари государству и будешь спасен и придираться не будут». Чем могло закончиться дело по 58-й статье, очевидно, но 11 января 1931 г. пастор умер в больнице при томском изоляторе от «общей слабости и упадка сердечной деятельности». Реабилитирован был И.А. Локкенберг 31 декабря 2002 г.²⁶⁶

Под предлогом слабого контроля общины за деятельностью пастора 18 марта 1930 г. договор с общиной был расторгнут²⁶⁷. Здание кирхи было передано сначала слесарным мастерским профсоюза печатников, затем – морсо-ягодному заводу. В 1936 г. храм снесли, кирпич пошел на строительство здания мединститута²⁶⁸. Так была поставлена точка в судьбе одной из старейших лютеранских общин Сибири и одного из красивейших храмов Томска.

В. П. Пичуков.

(Гомель. Беларусь)
Сельские немцы БССР межвоенного периода в иноэтничной среде
Переселившись из украинской Волыни до I мировой войны, немцы-крестьяне БССР в основном проживали в Восточном Полесье (Мозырщина). По данным Всесоюзной переписи населения 1926 г. здесь насчитывалось 3294 сельских немца – 69,2% всех немцев БССР, проживавших в сельской местности. Именно здесь находились два немецких национальных сельсовета БССР – Березовский и Анзельмовский (Роза Люксембургский).

Сохранив в украинский период своей жизни основные элементы традиционной культуры, немецкие крестьяне-колонисты составляли устойчивый этнический анклав в национально-смешанной среде, имели свое достаточное национально-культурное пространство. Устойчивость немецкой общины определялась этноконфессиональным единством и хозяйственной однотипностью. Браки, как правило, были одноэтничными. Этническая консолидация оберегала этнокультурную самобытность, спасала ее от ассимиляции. В религии, наряду с языком и традиционным бытом, проявлялась и сохранялась этничность немцев. Религия была настолько сильна, естественна и национально-окрашена, что проводивший здесь в 1932 г. советскую работу слушатель Коммунистического университета национальных меньшинств Запада отмечал, что местные немцы “пытались меня снова обратить, не слушая, что я коммунист, в верующего”. Мотивировка – мол, все-таки немец, бывший лютеранин [1].

Этнический стереотип немцев в глазах местного населения включал такие основные показатели как патриархальность, обособленность, хозяйственность, высокая религиозность, аккуратность, законопослушность. На это указывают иноэтничные респонденты - жители этих мест. Вместе с тем, на формировании стереотипа во многом сказывалась часто непонимаемая “нетипичность” немцев, весьма устойчивое своеобразие их культуры и психологии, что ограничивало степень совместимости с иноэтничным населением.

Во многом непривычны для окружающего населения были такие черты быта немецких крестьян как рачительность, стремление к порядку (по информации “свидетелей века” во дворах у немцев не было лишней травинки), болезненное чувство собственности и уважительное отношение к собственности чужой, роль и место немецкой женщины в обыденной жизни – “Kinder, Küche, Kirche“, лютеранские и баптистские школы с оркестрами и хорами. Характер отношений к немцам со стороны окружающего населения был неоднозначным – от партнерства до неприязни. В любом случае общим было одно – признание приоритета немцев в хозяйственной сфере. Немецкие хозяйства, основанные на содержании высокопродуктивных пород скота, в частности, коров черной и красной “немецко-колонистской” породы, по рентабельности выгодно выделялись в местном хозяйственном ландшафте. В информационной сводке местного ОГПУ за 1926 г. отмечалось, что “белорусы и украинцы следуют примеру немцев, всячески стараясь культивировать свое хозяйство. Многие завидуют немцам, так гражданин Заяц, осматривая хозяйство немца Лангаса, сказал: сдохну я, если за три года не заведу такое хозяйство” [2].

В 20-е годы существовали тесные контакты в религиозной сфере – между немцами-баптистами и белорусами-евангельскими христианами (по данным на 1925 г.), белорусской и немецкой общинами евангельских христиан (по данным на 1930 г.) [3].

Немцы пользовались авторитетом и в решении принципиальных вопросов местной жизни. Как зафиксировано в официальном документе 1930 г., при перевыборах Анзельмовского сельсовета “белорусское население следовало указаниям немцев”. Кандидатура присланного немца-партийца была провалена [4]. Информаторы-современники отмечают дружелюбность немцев, контактность с соседями. Последние, будучи приглашенными немцами на праздники, с благодарностью откликались, оставляя при этом свои хозяйственные заботы.

Спектр отношений немцев к иноэтничному населению варьировался от дружественности до подчеркнутой холодности. Во многом это определялось памятью (обидой) о разорении местным населением их хозяйств после депортации 1915 г. Власть, столкнувшись со стойким неприятием немцами колхозов, формировала общественное мнение в направлении абсолютизации немецкой “замкнутости на национальной и религиозной почве”, “напряженных взаимоотношениях” между немцами и остальным населением. Речь шла даже о “национальной ненависти” со стороны немцев, “развитом немецком шовинизме”. В качестве доводов приводились эпитеты, даваемые немцами белорусским крестьянам, - “grauen“ (“серый”), “Wickelfußer“ (“лапотник”, “мужик”), категорический отказ “коллективизироваться с белорусскими крестьянами” [5]. Мы не исключаем существовавших не совсем лестных характеристик, трений на бытовой почве, что представляется довольно универсальным явлением в национально-смешанной среде. Однако корректней признать отчужденность немцев к той части местного социума, которая являлась послушным исполнителем официальной политики, не одобряемой немцами. Насильственная коллективизация, гонения на религию немцами однозначно связывались со Злом. Поэтому, дело не в белорусских крестьянах, а в нежелании немецкого населения вообще “коллективизироваться”, терять свободу. В этом смысле влияние немцев на окружающее население было очевидным. В регионах их компактного проживания коллективизация “буксовала”. Правление смешанного украинско-немецкого Хатковского сельсовета в 1931 г. единодушно отказалось выполнять дополнительные поставки продовольствия государству [6]. Главным вектором в межнациональных отношениях со стороны немцев была избирательность по критериям порядочности человека, его трудолюбия и хозяйственной основательности, религиозной духовности, а не принадлежности к другому этносу.

Голод на Полесье в 1932-1934 гг. сблизил местное сельское население независимо от национальности, вероисповедания. Кампания обращения за гуманитарной помощью в германские консульства, первоначально проходившая в немецкой среде, распространилась среди местных поляков, белорусов, украинцев, чехов. Она носила характер латентного сопротивления тоталитарному режиму. Реакция карательных органов на “дискредитацию успехов социалистического строительства” – аресты, высылка, расстрельные судебные приговоры – не была национально избирательной [7].

В 30-е гг. усиливается отстраненность немецкого населения от окружающей жизни в ее официальных проявлениях и дистанцированность от окружающего населения. С другой стороны, в обстановке нарастания тоталитаризма немцы, как могли, отстаивали необходимость уважительного отношения к их этничности. “Если коммунисты хотят быть в сельсовете, то пусть и говорят по-немецки” – заявление в Анзельмовском сельсовете в 1932 г. Вынужденные вступать в колхозы под давлением голода и репрессий властей, немцы в 1934 г. требовали создания “самостоятельного национального колхоза”. В страшном 1937 г. были случаи, когда немцы покидали собрания, если представители власти обращались к ним не на немецком языке [8]. Национальное чувство обострялось, как ответная реакция на попытки из немцев этнических сделать немцев советских.

В целом трансформация традиционной национально-культурной жизни немецкого населения Мозырщины в большей степени осуществлялась не под ассимиляционным влиянием иноэтничного населения, а в результате воздействия общественно-политических обстоятельств, унифицировавших полиэтническое культурное многообразие под единый национально безликий советский стандарт.

2. ГАООГО. Ф.69. Оп.2. Д.90. Л.308.

3. Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ). Ф.4. Оп.10. Д.45. Л.37; Оп.21. Д.249. Л.12.

4. Государственный зональный архив в г. Мозыре . Ф. 60. Оп.1. Д.723. Л.15.

5. НАРБ. Ф.4. Оп.21. Д.249. Л.9,12; Ф.701. Оп.1. Д.109. Л.2.

6. ГАООГО. 4286. Оп.1а. Д.132. Л.256-256об.

7. Пичуков В.П. К вопросу о политических репрессиях в БССР в 1930-е гг. в связи с немецкой благотворительной помощью //Германский и славянский миры: взаимовлияние, конфликты, диалог культур. Матер. междунар. научно-теорет. конф. Витебск, 2001. С.103-105.

8. Архив Управления КГБ Республики Беларусь по Гомельской области. Д.17070-с; ГАООГО. Ф.3465. Оп.2а. Д.304. Л.26; Ф.69. Оп.4. Д.69. Л.39.