Учебное пособие Издатели серии В. Г. Зусман, А. А. Фролов

Беспредельность <- беспредельный <- предел. Этимологически «беспредельность» восходит к старославянскому дьлъ, префикс прь -«предел». Предел - начало или конец, грань, край, рубеж, граница, конец одного и начало другого (В. Даль); последняя, крайняя грань, степень чего-либо, участь, судьба (С. Ожегов); крайний, максимальный (БТСРЯ); последняя, крайняя степень допустимого (ТСРЯ конца XX века), конец, край, абсолютный, перейти, переходить; крайняя степень, предельная возможность, порог (ССРЯ).

123

Для русского мира актуальными смыслами являются последняя, крайняя грань, максимализм, крайняя степень, предельная возможность. Русская душа поражает своей чрезмерностью во всем, своим постоянным выходом «за пределы». Эта особенность обусловлена в том числе географическими и историческими особенностями национального бытия⁶⁴. Необъятные пространства, экстремальный и склонный к резким колебаниям климат обусловили такие ситуации, когда выживание народа зависит от сверхнапряжения жизненных сил, будь то борьба с суровой и непредсказуемой природой или защита от внешней угрозы.

Беспредельность, чрезмерность русской души образно осмыслена в стихах А. К. Толстого:

Коль любить, так без рассудку, Коль грозить, так не на шутку, Коль ругнуть, так сгоряча, Коль рубить, так уж сплеча, Коли спорить, так уж смело, Коль карать, так уж за дело, Коль простить, так всей душой, Коли пир, так пир горой.

Чрезмерность в положительном смысле воспринимается как широта и открытость души, отсутствие мелочной расчетливости. Это проявляется, к примеру, в доброжелательном гостеприимстве, хлебосольстве. Во всем мире русские традиционно считаются очень гостеприимными людьми. Если вас пригласили в гости, будьте готовы к тому, что вас так накормят, что вам еще долго не захочется есть. Причем это произойдет даже в том доме, где живут не очень богатые люди. Поделиться в порыве щедрой безмерности последним, но не ударить в грязь лицом - характерная особенность русской натуры.

Однако есть у этого свойства и обратная сторона. Русский человек привык расточительно относиться к жизни, руководствуясь принципом «Бог дал, Бог взял». Отсюда беззаботность, безрассудность, надежда на «авось». За таким расточительством скрывалась твердая уверенность, что все равно всего и так много. Русские помещики в безмерном порыве разгула теряли все свое состояние, «новые

⁶⁴ В. К. Трофимов. Душа русского народа. Екатеринбург, 1998, с. 102. 124

русские» поражают за границей своим мотовством. И дело здесь не только в том, что им легко и неправедно достались огромные деньги. Разгул имеет свою инерцию, свой ритм. Дойдя до предела, останавливаются, ищут выход.

Безмерный характер проявления душевных сил может порождать максимализм, экстремизм, фанатическую нетерпимость⁶⁵. Эти душевные стихии отчасти предопределили прерывистый, скачкообразный ход истории России. В религии свидетельством максимализма и нетерпимости выступает история взаимодействия старообрядцев и никониан. Примером проявления фанатизма, исключающего «средний путь», является отношение Петра I к сыну. По этому поводу великий историк С. М. Соловьев писал: «Надобно выбирать -среднего быть не может. Для блага общего надобно пожертвовать недостойным сыном, надобно одним ударом уничтожить все преступные надежды»⁶⁶.

Отсутствие у русских людей некой «серединной» устойчивости проявляется в «контрастности» поведения, в крайних противоположностях. «Между "есть Бог" и "нет Бога" лежит громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский же человек нередко знает лишь какую-либо одну из этих крайностей, середина же между ними не интересует его» (А. П. Чехов).

Для «русскости» характерны крайности. «Если европейцы стремятся к консолидирующей середине, то русский к всепобеждающему концу»⁶⁷. Крайности, контрасты, свойственные русским людям, проявляются и в извечной полемике с Западом. Так, Кутузов в «Войне и мире» - полная антитеза Наполеону, а РоЛия в романах Достоевского - абсолютная антитеза Западу.

Недостаток «средней области культуры»⁶⁸, возможно, объясняет порой непонятную страсть к разрушению. Весьма показателен в этом смысле пример с разрушением храма Христа Спасителя в Москве и его восстановление в недавнем прошлом. Характерен алгоритм действий: разрушить старый мир «до основанья», а затем -

с. 263.

В. Шубарт. Европа и душа Востока. М., 1999, с. 56. ** Н. О. Лосский. Характер русского народа... с. 3.

125

«построить заново» лучший мир. При этом происходит переворачивание социальных ролей: «кто был ничем, тот станет всем». Здесь особенно примечательна молниеносность перехода от созидания к разрушению и обратно. Переход как отсутствие перехода, как скачок -такова одна из моделей ментальное™, часто воплощающаяся в истории. Быть может, поэтому символ «ветра» - один из центральных в русской поэзии и культуре («ветры истории», «историческая буря»). Едва возникающему порядку в России тотчас угрожает хаос, содержащий разрушительный и созидательный потенциал. Быть может, поэтому никто не сумел усвоить античное представление о Хаосе глубже русского поэта Ф. И. Тютчева:

Ощущение края замечательно передал и Ф. М. Достоевский. «Забвение всякой мерки во всем - это потребность хватить через край, потребность в замирающем ощущении, дойдя до пропасти, свеситься с нее наполовину, и - в частных случаях, но весьма нередких - броситься в нее как ошалелому с головой»⁶⁹. Лишь потом «с такой же стремительностью, с таким же безмерным порывом русский

человек спасает себя, но обычно когда и дойдет до последней черты, то есть когда пойти дальше некуда»⁷⁰. В русской народной сказке «горе» ведет хозяина из беды в беду, из кабака в кабак. Пропивший последнее мужик отказывается: «Нет, горе, воля твоя, а больше тащить нечего». «Как нечего? У твоей жены два сарафана: один оставь, а другой пропить надобно». Взял мужик сарафан, пропил и думает: «Вот когда пир! Ни кола, ни двора, ни на себе, ни на жене». И непременно надо было, дойти до конца, до предела, чтобы подумать о спасении.

Безрассудность русских проявляется в расчете на «авось». «Авось» восходит к местоименному сочетанию «а во се». Буквальный смысл сочетания «а вот». Указательное значение а во се постепенно заменяется на «вдруг», «если», конечный гласный утрачивается в потоке разговорной речи. Первые употребления слова «авось» как частицы со значением «может быть» относятся к XVII веку". В XVIII веке «авось» - обычное слово. По мнению А. А. Потебни, из непосредственного местоименного указания на будущее событие (во-се, а-во-се - только что, недавно) произошло авось (а-во-се) как знак вероятности. Авось - может быть, станется, сбудется, с выражением желания или надежды. Авоська - будущий желанный случай, счастье, удача, отвага, авоськать - пускаться на удачу, безрассудно надеяться (В. Даль).

Об огромной роли, которую «авось» играет в русской культуре, говорит бесчисленное множество народных пословиц и поговорок. «Авось Бог поможет», «Авось - вся надежда наша», «Ждем, пождем, авось и мы свое найдем».

Авось переводится на западноевропейские языки при помощи слов со значением «может быть», «возможно», к примеру, в английском - perhaps, maybe⁷². Однако употребление «авось» в русском языке показывает, что есть достаточно контекстов, в которых «авось» не соответствует perhaps, maybe. «Авось» содержит надежду на благоприятный для говорящего исход. «Лучше здесь остановиться и переждать, авось буран утихнет да небо прояснится; тогда найдем дорогу по звездам (А. С. Пушкин).

«Русское «авось» - это и отношение, трактующее жизнь как нечто

127

непредсказуемое: авось обойдется, авось повезет, авось пронесет... Смысл в том, что не стоит слишком полагаться на рациональные действия, всего все равно не предусмотришь: авось да небось (да как-нибудь).

Концепт «авось» отражает особенности национального характера, способа мышления. В. О. Ключевский, характеризуя великоросса, отмечал, что своенравие климата и почвы обманывало скромные его ожидания и, привыкнув к этим обманам, великоросс любил подчас очертя голову, выбрать самое что ни на есть безнадежное и нерасчетливое решение, противопоставляя капризу природы каприз собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть «великорусский авось»⁷³.

Возможно, с «авось» можно связать столь свойственный русским иррационализм, проявляющийся в безрассудстве, в неподдающихся объяснению с позиций логики поступках. Верно подмечено, что «русская душа ушиблена ширью»⁷⁴ и поэтому за широтой души, порожденной необъятными пространствами, подчас скрывается отсутствие рационального взгляда на житейскую ситуацию.

Другая, как бы оборотная, но светлая сторона русского «авось» - широта души. «Авось» порождает хаос, который нередко оказывается более продуктивным, чем рациональный подход и строгий порядок.

В беспредельных метаниях способна укротить душу лишь одна Вера.

«Вера» - слово общеславянское индоевропейского происхождения (лат. verus - истинный, нем. wahr - верный). Является суффиксальным производным от той же основы, что и лат. venus - любовь, гот. wens - надежда. Первоначальное значение - истина, правда, затем - вера, уверенность⁷⁵. Закрепленная во внутренней форме связь веры и любви представляется одной из существенных позитивных констант русской ментальное™.

128

Вера - уверенность, убеждение, твердое сознание, понятие о предметах высших, невещественных, духовных; верование, отсутствие всякого сомнения или колебания о бытии и существовании Бога; безусловное признание истин, открытых Богом; твердая надежда, упование, ожидание (В. Даль); убежденность, убеждение; религия, вероучение; вероисповедание; доверие⁷⁶. Среди ассоциаций, возникающих в ассоциативно-вербальной сети в связи с концептом «Вера», на первом месте - Бог, надеяться⁷⁷.

В течение многих столетий определяющим фактором русской культуры была православная вера, определявшая нравственность. Судили о вере по аккуратным посещениям церкви, по соблюдению обрядов, но особенно по степени выполнения основных заповедей. «Креста на тебе нет» - говорили человеку, совершившему бессовестный поступок. «Живет по-божески», «живет по-христиански» - говорили о тех, кто был совестлив и милосерден⁷⁸.

Вера поддерживала в русском человеке чувство ответственности за других и чувство ответственности перед Богом, твердую уверенность, что в жизни есть направление, смысл. Верующий человек способен бороться с экзистенциальным одиночеством.

Поклонение Богу ярко отраженно в языке русского народа: «Жить - Богу служить», «Друг обо друге, а Бог обо всех», «Русским Богом да русским царем святорусская земля стоит», «Бог всем судья», «Русский Бог велик», «С Богом пойдешь - до блага дойдешь», «Русь святая, православная, богатырская, мать святорусская земля». Вера была важнейшей частью духовной жизни народа, что нашло подтверждение в пословицах и поговорках: «Вера спасает», «Вера и гору с места сдвинет», «Менять веру - менять и совесть», «У них вера хороша», «Без добрых дел вера мертва перед Богом». Об этом размышляли крупнейшие русские мыслители. По мысли И. А. Ильина, важно не только то, во что веришь, но еще и то, чем, т. е. какими силами души осуществляется вера. Русский человек верит сердцем, «...в сердце помещается такая скрытая функция сознания, как совесть»⁷⁹. В этом видится характерная особенность русского национального сознания.

⁷⁶ 3. Е. Александрова. Словарь синонимов русского языка. М., 1959, с. 39.

⁷⁷ Ю. Н. Караулов. Русский ассоциативный словарь. М., 1994., с. 37.

⁷⁸ Русские. М., 1999, с. 654.

⁷⁹ В. Вышеславцев. Значение сердца в религии // Путь. Орган русской религиозной мысли. Кн. 1., 1992., с. 58.

5. Заказ № 1321.

Следует иметь в виду историческую изменчивость, подвижность концепта «Вера» («религиозность»). Достаточно сопоставить определения слова «религия» в разных словарях: «Богопочитание, вера в Бога»; «духовная вера, исповедание»; «мировоззрение, несовместимое с научным миропониманием, основанное на вере в существование Бога, сверхъестественных сил, управляющих миром»⁸⁰; «мировоззрение, мироощущение и поведение, основанное на вере в существование Бога (богов)»⁸¹.

Губительным для русской культуры, если учесть ее православную сущность, был насильственный атеизм, подчас направленный против основ народной ментальности: «Давно не смотрит Спас с божницы // И свет лампад давно погас» (С. Клычков). Вместе с тем опасным для русской культуры было превращение правящей церкви в инструмент государственной политики накануне Октябрьской революции. Дойдя до предела в искоренении религии, постсоветское общество начало возрождать ее. Маятник качнулся в обратную сторону. Стремление во всем дойти до предела способно проявляться как в разрушении, так и в созидательной работе. Однако никогда в русском обществе до конца не прерывалась глубинная религиозная традиция, которую воплощали в себе старцы и старицы, монахи и митрополиты, послушники и священники. Нельзя сказать, что они действовали наперекор политической власти. Скорее они возражали силам более мощным и глобальным: материальным, эгоистичным стихиям тварного мира. Так и сегодня в православных храмах духовенство выступает против ценностей «культуры потребления», напоминая о ценностях нетленных: Вере, Надежде и Любви. Именно они защищают человека в хаотичном, неправедном мире от экзистенциального одиночества и тоски.

Тоска

Среди концептов русской культуры «тоска» занимает одно из центральных мест. Внутренняя форма слова «тоска» не прояснена окончательно. Его значения в древнерусском языке группируются вокруг признака «стеснение, давление, натиск». Очевидно, прасла-

130

вянское слово было tbska. M. Фасмер соотносит слово «тоска» со словами тще, тщетный⁸². И. И. Срезневский дает толкование смысла тъска с помощью слов «стеснение, притеснение; горе, печаль; волнение, беспокойство»⁸'.

В словарях «тоска» - «стесненье духа, томленье духа, мучительная грусть; душевная тревога, беспокойство, боязнь, скука, горе, печаль, нойка сердца, скорбь», «тяжелое гнетущее чувство, душевная тревога», «скука, уныние, царящие где-либо, вызываемые однообразием обстановки, отсутствием дела, интереса к окружающему», то, что вызывает у кого-либо «состояние душевного томления, сильной скуки, уныния», «душевная тревога, уныние, скука», а также (разг.) что-либо «очень скучное, неинтересное» (С. И. Ожегов), «душевная тревога, соединенная с грустью, уныние». В. И. Даль приводит множество сочетаний с этим словом и его производными: тосковать, тоскливый, тоскливость, тощища, тоскечушка, тоскователь, тоскуй, тоскнуть, тошнуть, тошновать. Синонимами слова «тоска» являются уныние, печаль, грусть, аналогами - хандра, сплин, депрессия, скорбь, скука, безнадежность, отчаяние, страдание, ностальгия, томление⁸⁴.

Н. А. Бердяев акцентировал различие между тоской, страхом и скукой. Первое - направлено на высший мир, последние два - на низший. В страхе присутствует опасность, в скуке - пустота и пошлость низшего мира. Тоскует же человек по чему-то иному, чем этот тленный мир. Тоска сопровождается одиночеством, чувством оставленное™ Богом, но она же пробуждает богосознание, дает надежду.

Склонность к тоске - особенная черта русского человека - связана и с природными факторами, с «тоской бесконечных равнин» (С. Есенин) и «пустынных, бесконечных дорог» (И. Бунин). Поистине противоречива «власть пространства» над русской душой (Н. А. Бердяев).

Слово «тоска» трудно перевести на другие языки именно из-за специфики обозначаемого им душевного состояния. Вот далеко не полные проявления концепта «тоска» в русской литературе: «Тоска любви Татьяну гонит...» (А. Пушкин), «Снова грусть и тоска мою

131

грудь облегли» (С. Есенин), «Устал я жить в родном краю // В тоске по гречневым просторам» (С. Есенин), «Полюбил я тоской журавлиною // На высокой горе монастырь» (С. Есенин), «Черная тоска как-то сразу подкатила к сердцу Маргариты» (М. Булгаков), «Тоска сосала его сердце. Но еще больше томило его ожидание вечера и желание выплакать эту тоску в таком выражении, чтобы заплакал всякий» (Б. Пастернак). В русской литературе возникает особая ячейка ассоциативно-вербальной сети, связанная с метафоризацией и символизацией концепта «тоска».

«Тоска» оказывается связанной по принципу дополнительности и взаимного отрицания с концептами «беспредельность» и «удаль». Сразу вспоминается чисто русское противопоставление: «разгулье удалое и «сердечная тоска». В этом же стихотворении А. С. Пушкина намечен ассоциативный ряд русской тоски - «зимняя дорога», «скучная дорога», «глушь и снег», «печальная луна», «печальные поляны», равнина, снег, ночь. Те же компоненты можно встретить в рассказах А. П. Чехова «Каштанка» и «Тоска». В «Каштанке»: «крупный, пушистый снег» «красил все в белое», «чем больше темнел воздух», тем белее становились предметы». Но сюда примешиваются еще «отчаяние», ужас и горечь, овладевшие Каштанкой, которые заставляют ее «горько плакать». В рассказе «Тоска» почти повторяется описание падающего в вечерних сумерках снега, который красит все в белое, но только теперь снег уже мокрый. Извозчик Иона Потапов стремится кому-нибудь рассказать о смерти сына, но, несмотря на множество людей вокруг него, никто его не понимает и просто не замечает. Появляется ощущение неприкаянности и безысходности. Каштанка - «бессловесная тварь» - не может пожаловаться людям на свое горе. Иона тоже все равно что немой, либо все вокруг него глухие.

Ф. М. Достоевский, наряду с другими экзистенциальными мотивами в своем творчестве, затронул и мотив тоски. Вторая часть «Записок из подполья» озаглавлена «По поводу мокрого снега». Снег, «мокрый», уже не белого цвета, который является символом чистоты, а «желтый», «мутный», идет уже не первый день. Этот отвратительный, «тошнотворно» желтый цвет снега, оттепель, слякоть, сырость и промозглость петербургской погоды заставляют «антигероя» припомнить «анекдот» из собственной жизни из разряда «скверных», который не дает ему покоя на протяжении многих

132

лет. Мужчина встречает «неуютную», «чужую» женщину, с которой он проводит ночь. После этого в нем «накипают тоска и желчь». Настенные часы в узкой, тесной и низкой комнате хрипят, как от «сильного давления», будто их кто-то «душит»: на столе - огарок свечи. «Случайная» женщина смотрит холодным, безучастным взглядом, нехотя отвечает на вопросы («тошно» отвечать). В «Исповеди Ипполита» из романа «Идиот» появляется мотив «смертной тоски».

Одиночество и тоска неизбежно сцепляются друг с другом, что особенно характерно для такой сферы концепта, как «тоска по родине». Более всего встречаемая среди русских эмигрантов, она выражается зачастую словом иностранного происхождения - «ностальгия».

Интересно отметить, что слово «ностальгия» в русском языке часто неверно употребляется в значении «тоска по прошлому», тогда как в английском языке равноправно сосуществуют два значения соответствующего: «тоска по дому / родине» и «тоска по прошлому». В стихотворении Арсения Тарковского «Вещи» обнаруживается новая грань образа - «тоска по будущему» («но только по грядущему тоскую и не жалею начинать сначала»).

Актуальный план концепта можно проследить на примерах текстов русской эстрады последних десятилетий. В песне «Бессонница» из репертуара Аллы Пугачевой есть такие строки: «Тоска за мною гонится,//3а прошлое плачу .//Уйди, прошу, бессонница,//3абыть его хочу.// Тоска за мною гонится//У бездны на краю...» и т. д. В песне рок-группы «Агата Кристи» речь идет о «тоске без начала, тоске без конца». Мотив ностальгии, стремления к чему-то недоступному присутствует в текстах песен Александра Буйнова.

Образ русской тоски оказывается чрезвычайно живучим. В национальной концептосфере русской культуры продолжает активно ощущаться внутренняя форма слова - теснота, тиски в противовес широте, удали, воле. Тоска закрадывается в душу, если человек утрачивает смысл жизни. Она настигает человека, потерявшего связь с общим делом и с делающими это дело людьми. Разрыв с «соборностью», выпадение из нее часто порождают «тоску».

Концепт «интеллигентность», происходя от латинского корня intelligo, приобрел особенно русское значение и наполнение. В западноевропейских и русских словарях до конца XIX века вместо интел-

133

лигенции и интеллигентности присутствует «интеллектуализм» -«специальный термин, обозначающий воззрение, признающее первенствующее значение за умом, интеллектом»⁸⁵. Между тем интеллигентность выходит за рамки этого понятия, обрастая дополнительным смыслом, включающим также совестливость, деликатность, способность к самоограничению, чувство ответственности за общественные интересы. Характерным типом русского интеллигента был А. П. Чехов, сочетавший твердость убеждений с природным тактом, мягкостью, самоотверженностью. Его поездка на Сахалин с целью облегчения участи заключенных, его бескорыстная врачебная деятельность, даже предсмертное наставление сестре Марии Павловне -«помогай бедным» - проявление интеллигентности в самом высоком смысле. Эти же свойства А. П. Чехов ценил в современниках и отразил во многих своих героях. Летом 1892 года, борясь в деревне с голодом и с холерой, он оставляет запись о том, что «интеллигенция работает шибко, не щадя ни живота, ни денег: я вижу ее каждый день и умиляюсь». В статье А. К. Дживелегова отмечается, что слово «интеллигенция», пущенное в оборот писателем, редактором и издателем журнала «Библиотека для чтения» в 60-е годы XIX века П. Д. Бо-борыкиным, являет собой особую общественную группу, состоящую из представителей умственного труда, нужных обществу и не нуждающихся в меценатстве⁸⁶. По мысли Ю. М. Лотмана, «интеллигенция - это не только оппозиция. Но и чувство вины и перед теми, кто больше страдает («меньшим братом»), и перед теми, кто сильнее, и проч. Как оппозиционность может быть направлена во все стороны, так и чувство вины может быть ориентировано по-всякому. (...) именно сочетание оппозиционности ко всему и чувства вины перед всем, бунта против всего и смирения перед всем создает тот специфический русский комплекс, который мы напрасно искали бы на Западе», «...интеллигенция - гибрид щегольства и религиозности, кокетства и жертвы, избранничества и самоотвержения. Подчеркивая какую-либо одну сторону, мы теряем специфику. Именно с этой «обоюдностью» связаны и героические взлеты, и жалкие падения русской интеллигенции на разных витках ее трагической истории»⁸⁷.

134

Представление о необходимости интеллигенции обществу и о ее внутренней независимости составляет главный круг концепта, включающий его генезис (от образованного дворянства или из образованной части третьего сословия - менее затронутых буржуазным меркантилизмом), а главное, ориентированного на роль либерального идеолога. Русская интеллигенция всегда стремилась сообщить свое мнение широким общественным кругам. До 1917 года в России к интеллигентам причисляли прежде всего гуманитариев -врачей, педагогов, писателей, артистов, адвокатов... Духовенство, кадровые военные и даже инженеры интеллигентами обычно не назывались, хотя к ним могли быть причислены и люди не столь высокообразованные, но самостоятельно мыслящие, тянущиеся к свету. «Писатели-деревенщики» вывели целую плеяду таких «сельских интеллигентов».

С другой стороны, интеллигентность - это нерешительность, непрактичность, нерациональность - свойства, которые могут расцениваться как социально негативные. Для философа-историка, участника сборника «Вехи» (1909) Петра Струве интеллигентность - специфически русское явление, а интеллигенция - деструктивная общественная группировка, разрушающая всякий государственный порядок и обреченная либо на переход в интеллектуалы, либо на исчезновение.

Эти особенности интеллигенции и интеллигентности вызывали и продолжают вызывать острые споры. Идущие от шестидесятников XIX века к шестидесятникам XX столетия, а затем и к нашим дням разногласия о роли интеллигенции и достоинствах интеллигентности особенно обострились в советскую эпоху.

В оценке В. И. Ленина, интеллигенция «не есть самостоятельный экономический класс и не представляет поэтому никакой самостоятельной политической силы»⁸⁸. Эти же мысли, выраженные в еще более жесткой форме, повторяет И. Сталин, у которого «интеллигенция не играет самостоятельной роли» и может быть сильна, только если соединится с рабочим классом. Если она идет против рабочего класса, она превращается в ничто», поскольку сама она является «прослойкой, а не классом» (И. В. Сталин, «Вопросы ленинизма»).

Пренебрежительное и настороженное отношение к интеллигенции со стороны советской власти сказалось в стремлении одновре-

135

менно ее и приручить, и унизить. А. М. Горький заклеймил интеллигенцию в статьях и в романе «Жизнь Клима Самгина».

В концепте «интеллигентность» советской поры сосуществуют почтение, жалость и даже легкое презрение, рождаемые из исторического контекста и порождающие словосочетания вроде «гнилого интеллигента», «мягкотелого интеллигента», «интеллигентщины».

Сдержанно-негативные оценки интеллигентности присутствуют и в энциклопедических словарях советской эпохи, где признание численного роста образованных людей, особенно в сфере науки и техники, фактически приравнивает интеллигенцию к интеллектуалам. Лишаясь собственной роли, объявляясь «золотым фондом партии и государства», интеллигенция из концепта превратилась в понятие.

Подробно концепт «интеллигентность» рассмотрен Ю. С. Степановым, предложившим дальнюю историю термина и концепта, социологическую характеристику и связь понятия «интеллигенция» с концептом русской духовной жизни XIX и XX веков. В статье Ю. С. Степанова при определении «интеллигентности» особо выделяется такое свойство, как тревога, ставшее «во французской культуре именно почти термином inquitude «беспокойство», но тем не менее не похожее на русское, восходящее к Московской Руси «духовное странничество»⁸⁹. Это «духовное странничество» - чрезвычайно удачно найденный исторический и ментальный слой концепта «интеллигенция». «Живучи на Руси, - заметил современный писатель, - нельзя не путешествовать хотя бы туда-сюда; иначе чего доброго кажется, что и не на Руси живешь... И в дорогу без оглядки - айда, ребята, узнавать-выяснять, кому на Руси жить хорошо, а вот нам-то что-то почему-то плоховато». И странствуют «правдоискатели от сохи» («со-шлися и заспорили»), «преждевременно интеллигентный Радищев, или почти через двести лет интеллигентный Веничка», или «герои-посланцы Платонова», потому что «изволите видеть, но нет этой пропасти между русской интеллигенцией (если только не обзывать ее «об-разованщиной» и не отчислять по разряду злокозненных инородцев) - и русским народом. Надо ли объяснять, какой «этой» пропасти? Не надо - нету ее, и все тут...» (В. Ерофеев, «Москва - Петушки»).

В перестроечное и постперестроечное время в обстановке информационной свободы вновь расширяется поле концепта, в чем не-

малую роль сыграли такие интеллигенты, как А. Д. Сахаров или Д. С. Лихачев. И в условиях первоначального накопления капитала, усиления роли олигархов даже в разговорной речи постоянно употребляется «интеллигентность» в положительном смысле в противовес «неинтеллигентности» - голому, бессовестному расчету, наглому нажиму, меркантилизму.

Концепт «интеллигентность» (интеллигент) остается одним из главных в русской ментальное™, живущей в контексте таких концептов, как «совесть», «любовь», «вера», «тоска», «соборность».

Русская концептосфера представляет собой набор концептов и констант, определяемый особенностями их сцепления. Ее функционирование приводит к постоянному возникновению и взаимоналожению концептов. При сравнении русской концептосферы с культурными мирами других европейских народов в ней выявляются значимые несовпадения, зияния и лакуны, обусловливающие и затрудняющие межкультурную коммуникацию.

Австрия и Австрийское (Osterreich)

Концепт «австрийское/Австрия/австрийцы) является одним из ключевых элементов национальной культуры. Концепт, именующий народ и его почву, содержит, как правило, смысловые противоречия, открывая возможности для различных толкований. Темный и непроясненный характер этнонима может быть связан с тем, что не вполне ясно, чья точка зрения изначально в нем закреплена.

Согласно одной из версий, имя Osterreich впервые письменно зафиксировано в грамоте Отто III от 1 ноября 996 года. Император дарит епископству Фрейзинг (Freising) большие и малые владения в местности, которую в народе называют «Ostarrichi» («...in regione vulgari vocabulo Ostarrichi...»)⁹⁰. B X-XI веках это слово означает «области на Востоке», получая различные обозначения (in pago Osterriche, Ostarrike in Oriente, in marche Osterriche, in comitatu Osterreich). B 1136 году зафиксировано латинское обозначение - terra Austria. В «Божественной комедии» («Ад», песня 32, 26) Данте упо-

⁹⁰ E. Scheithauer, H. Schmelzer, G. Woratschek. Geschichte Osterreichs in Stichworten: Teil I: Von der Urzeit bis 1282. Wien, 1971, S. 62.