{191} 9 октября 1971 г. [А. Н. Арбузов. «Таня». Театр им. Ленсовета. Постановщик И. П. Владимиров. Художник А. С. Мелков. Композитор Г. А. Портнов]

{191} 9 октября 1971 г. [А. Н. Арбузов. «Таня». Театр им. Ленсовета. Постановщик И. П. Владимиров. Художник А. С. Мелков. Композитор Г. А. Портнов].

Таня (А. Б. Фрейндлих). Ее идеал, она хочет его осуществить, но это невозможно. Что значит этот идеал? Общечеловеческий? Внушенный временем? Одиночество и незащищенность, кругом какие-то ничего не чувствующие, бестактные, постоянно попадающие в самое больное место люди.

Окно. Город, окраина, тайга — за тюлевым покровом. Две сходящиеся, окружающие сцену драпировки-кулисы. Бедная мебель. Печка.

Стол. Тахта. Шкаф. Пианино. Кругленький столик с телефоном и книгами. На пианино круглый репродуктор. Таня врывается в белой шубке, в шапке с длинными ушами, с лыжами в руках. Пробегает через сцену. Она проверяет, дома ли Герман. В ее поведении — тревога какая-то, неуверенность, она немного играет. Отчего? То ли не найден еще тон, то ли так замыслено, что нет безмятежности. Она слегка сюсюкает. Заглядывает под салфетку. Звонок в дверь — она прячется в шкаф. Герман с музыкальным ящиком. (Музыка на переходах — фортепиано. Музыка тридцатых годов по радио. Музыкальный ящик). Таня лает из шкафа. Игра. Сидят за столом. Пьют.

Через пять лет. «Я буду любить тебя». У Тани — Фрейндлих есть упорство и озорство, она не тихонькая и беззащитная, она отстаивает свое, и довольно активно.

Довольно много пропусков в тексте, пьеса сильно сокращена.

{192} Герман на тахте с книжками. Таня их отнимает, ластясь. Сама смотрит книги. Закрывает. Он открывает вторую книгу. Она снова отняла, вторую книгу тоже начинает смотреть. «Ну вот, мы и поссорились». Отходит к пианино, но это тоже как кокетство. Поцелуй на кушетке. Она свернулась комочком.

Шаманова — М. А. Кириленко.

Таня показывает, какой был вороненок (прикладывает два пальца к глазу, смотрит на них: вот такой). Игра, баловство (идет борьба за Германа). Поет «Шотландскую песню» — будет петь ее три раза: в первый раз мажорно, вызывающе, во второй — про себя, проникаясь драматизмом ситуации, в третий — как воспоминание о прошлом, тихо.

Шаманова и Герман.

Сборы. Таня бросается к шкафу. Платье, синенькое с белой отделкой.

Прощание с Германом. Уже весело. «Иди, Герман», — это говорит, не отпуская, повод его обнять, прикоснуться.

Праздник. «Герман, встать! Явись народу» — это поется, Таня тоже участвует. Сергей (А. В. Петренко) с гитарой, мрачен. Тост Германа. Таня закрывает лицо руками.

Таня и Шаманова. Она отталкивает.

Пение. Обморок. На тахте. С Германом. Не сердится.

Таня ставит чемодан к тахте. Куртка, завязала пояс. Каким-то резким, словно вороватым движением берет музыкальный ящик. Целует Германа. Положила деньги на тахту (это ее движение!).

У старухи. Гладит детское белье. Оцепенение. Таня все время в себе. При расспросах старухи отвечает рассеянно, почти не слушая.

В себе. Сосредоточенно. Сцена с Грищенко (Л. Н. Дьячков). Черная длинная юбка и кофта, прическа растрепанная. Вся другая. Дьячков играет как-то не очень уверенно и определенно.

Отчаяние Тани. Почти безумна. Не слышит, не понимает. Как переменилось ее лицо, вся она…

Села на окно. Губы дрожат. Как она говорит, сдерживаясь. Сидит. Режиссер сделал так, что проходит вся ночь: светлеет, появляются {193} звуки улицы, по радио — зарядка, гудок поезда и т. д. (все по ремарке?).

Второе действие. Васин (Д. С. Бессонов) на нарах. Игнатов (А. М. Эстрин) за столом. Хозяйка зимовья (Л. В. Леонова) у печки. Таня пьет чай. Брюки, плащ, прическа. Энергична. Песня.

Знакомство с Игнатовым. Сцена у Игнатова. Все это пережито и обнажено. Это сильнейшие точки, она доведена до предела.

У кровати Юрика. Шаманова отступает к печке (уступая место) — от кроватки.

Монолог финальный — слезы в глазах.

Концепция — сильный эмоциональный посыл (боль — Таня все время попадает под удар; то, что это ребенок Германа, — это тоже удар судьбы; ее подвиг — это от тридцатых).

У Арбузова напущено соплей. Сентиментальность Арбузова Фрейндлих превратила в настоящую боль.

Ее собственное актерское настроение в этот день — скорее радостное. Такая была после спектакля, счастливая, накануне получила звание Народной артистки РСФСР. Ее в этот день чествовали, она была красива.

Напряженные болевые точки в спектакле. Окружающие не могут помочь. В первой половине — все от нее и против нее, во второй все за нее — но тоже помочь не могут.

Как записать? На следующем уровне конкретности?

14 октября 1971 г. [Обсуждение итогов театрального сезона].

14 октября 1971 г. Вечер Беллы Ахмадуллиной и Булата Окуджавы во Дворце работников искусств.

{194} И. П. Владимиров вышел, очень довольный собой, игриво: «Бывают обязанности легкие, бывают трудные, но бывают еще и приятные». Вывел Ахмадуллину и Окуджаву и ушел. Она в белой блузе (прозрачной, но не капроновой) и широкой светло-серой юбке, широкий пояс со спускающейся вперед длинной бахромой. Лицо печальной куклы-балерины. Рыжие взбитые волосы и удивительно опущенные уголки губ.

Булат Окуджава вел: «Мы не хотели бы, чтобы это был концерт. Ждем вопросов…»

Ахмадуллина: четкость, немного однотонная певучая интонация. «Я прочту несколько стихотворений. Может быть, немного слишком длинных. Они все напечатаны. Я не смею рассчитывать, что вы их знаете. Кроме того, это то, что я люблю читать». Читала стихи о встрече с Пастернаком. Забыла текст… Кто-то подсказал. Отмахнулась, стала вспоминать, не вспомнила и как-то беспомощно, просяще обратилась туда, откуда ей подсказывали (где-то в первых рядах слева от нее). Продолжила читать. Удивительная слабость — не по стиху, а по темпераменту ударного места, во всех ее стихах. Отсутствие агрессивности. Ушла. На вызовы прочитала еще одно стихотворение (испуг — как будто от нее ждут чего-то…).

Окуджава. Опять пытался разогреть зал. «А что, если я сниму пиджак?!» Остался в свитере. Прочел два стихотворения («У дома Тициана Табидзе»: «Берегите нас, поэтов»). Как-то после Ахмадуллиной — какая-то грубость, по сравнению с ней нет внутренней музыки.

Окуджава читал «На фоне Пушкина снимается семейство». Пел «Былое нельзя возвратить, и печалиться не о чем». Читал стихотворение «Наставление сыну».

Снова берет гитару. Настраивает. «Вы пока обменяйтесь первыми впечатлениями». Поет «Песню Союза молодежи», «На фоне Пушкина снимается семейство». В конце: «Я не композитор, не певец, не гитарист. Стихи давно не пишу… Зачем же приехал?» Засмеялся.

«На фоне Пушкина» в песне прозвучало совсем по-другому. В чтении нарастало, разрасталось: мы все — семейство, которое {195} снимается на фоне Пушкина. В пении — конец ушел вглубь, в раздумье.

На бис — песня, связанная с Луспекаевым.

Они ждали записок и вопросов. Зал молчал, но усиленно бисировал. Ушли. Вернулись, поклоны. Ахмадуллина — до земли (сидя за столом, она слушала Окуджаву, слегка покачиваясь в такт).

Юрский как-то из-за кулис дал Ахмадуллиной цветы и две книжки. Она после объясняла Окуджаве, что книжка — ему. Ушли за кулисы. Владимиров их привел за руки. Владимиров как-то очень неудобно взял Ахмадуллину за руки (у нее цветы и книга), она старалась на ходу поправить.

«Что вы хотите?» Еще стихи (о маленьких самолетах); еще песня.

Владимиров (Ахмадуллина и Окуджава рядом с ним маленькие): «Вы очень устали». Разошлись…