В. П. Макаренко бюрократия и сталинизм Ростов-на-Дону Издательство Ростовского университета 1989 m 15

Но даже названные пути социального продвижения в до­революционной России удавалось осуществить немногим. Этим объясняется демократический лозунг русских револю­ций — удешевить правительство и аппарат управления. В от­личие от других товаров, обращающихся на капиталистиче­ском рынке, данный товар навязывается обществу за цену, продиктованную самостоятельностью, независимостью и бесконтрольностью бюрократии. Выдвигая лозунг удешевить правительство и государственный аппарат, пролетариат выражал интересы всех трудящихся.

Буржуазные революции, в конечном счете, сводятся к переделу мест на всех уровнях власти и управления. Укреп­лению и усовершенствованию административной машины. Увеличению слоя лиц, прямо или косвенно связанных с госу­дарством, заинтересованных в его сохранении как источника доходов и пути социального продвижения. Буржуазные рево­люции не меняют общих характеристик бюрократического управления. Наоборот: они способствуют количественному росту бюрократии. Но последующее развитие событий пока­зало, что и социалистическая революция не свободна от этой тенденции.

При всякой революции в аппарат власти и управления привлекаются все более широкие круги населения. Револю­ция становится политическим способом удовлетворения ма­териальных интересов. Эти круги, конечно, заинтересованы в сохранении данного аппарата как «доходного места». Он дает возможность «выбиться в люди». Тем самым увеличи­вается слой людей, стоящих над народом. Хотя и вышедших из народа. Если сохраняется аппарат власти и управления, то растет и политическое отчуждение. Все большее число людей связывают свои материальные интересы с фактом су­ществования государства. А такая связь — определяющий признак генезиса и развития бюрократии. Революция расши­ряет и социальную почву для удовлетворения властных притязаний. Из средства социальных преобразований власть становится целью сама по себе. Приобретает самостоятель­ную ценность. Так революции способствуют бюрократиза­ции общественной и политической жизни.

Все это приводит к тому, что революции не могут ни изменить общие характеристики бюрократического управ­ления, ни отменить политические свойства любой бюрокра­тии — антидемократизм, реакционность, консерватизм. По­этому немаловажную научную и политическую значимость приобретает анализ стоимости аппарата власти и управления в зависимости от специфики социально-экономического строя и политических форм общества до и после революции. Уде­шевляет ли революция этот аппарат? Можно ли сформули­ровать универсальные критерии для оценки названного про­цесса? И на этой основе построить типологию революций? Данные аспекты можно назвать политико-экономическим подходом к исследованию бюрократии. Без их разработки общетеоретическое марксистское положение о необходимости борьбы с бюрократией становится абстрактным. Нужны опре­деленные критерии для уяснения экономических основ борь­бы бюрократических и демократических тенденций в рево­люционном и историческом процессе. Формационная типоло­гия революций (буржуазные и социалистические) должна быть дополнена страноведческой.

Эта борьба отражает объективное противоречие: почин, инициатива и самодеятельность масс — основная социальная и политическая характеристика революционного процесса; но не существует гарантий от того, что социальное творче­ство не станет массовым воспроизводством бюрократических отношений, государственного формализма и политического рассудка в новых исторических условиях. Нет гарантий и от того, что революционная мысль и действие свободны от всех составных частей бюрократии. При анализе конкретно-исторических форм проявления данного противоречия сле­дует учитывать: социальную структуру, политическую форму и величину слоя бюрократии в стране, где происходит рево­люция; особенности сочетания национальной бюрократией интересов различных классов; политические традиции страны.

В русских революциях социальной основой бюрократиче­ских тенденций была мелкая буржуазия. Она жила в усло-

В периоды революционных, крутых социальных преоб­разований это переплетение обычно выражается в социаль­ной, политической и идеологической мимикрии, фразеологии и демагогии; фабрикации многочисленных декретов, резолю­ций и деклараций, вследствие чего трудно отличить дей­ствительную историю революции от писаной; митинговании в ущерб непосредственному революционному действию; трансляции убеждения в том, что армия должна быть про­фессиональной ,и свободной от политики.

Все эти явления типичны для революций. Направлены на то, чтобы всячески подчеркнуть отличие нового политиче­ского порядка от прежнего. Возвеличить заслуги революции. Эта установка вполне соответствует не менее типичному стремлению любого нового правительства перехватить у масс политическую инициативу, ввести революционный процесс в предписанные сверху рамки и навязать народу свои идеоло­гические концепции. А по сути дела речь идет о трансляции искусства внутренней дипломатии в условиях революции. То же самое можно сказать о массовом производстве декре­тов, резолюций и деклараций. Все они являются разно­видностью бюрократической реакции на действительность с помощью документов. И направлены на замедление рево­люционного действия.

Если в стране преобладает мелкая буржуазия, то бюрокра­тические представления об устройстве общества и госу­дарства захватывают верхи и низы. Становятся значимым фактором революционного процесса. Какова должна быть политическая форма разрешения противоречия между демо­кратическими и бюрократическими тенденциями революции? Ответ дан в ленинской концепции революционно-демокра­тической диктатуры.

Если революционные преобразования назрели в экономи­ке и в сознании большинства народа, то экономика и поли­тика образуют неразрывное целое. Сознание масс, наряду с потребностями экономического развития, образует важней­шее условие революционных преобразований. Если полити­ческая сфера производна от экономики и сознания, то она лишается своей самостоятельности, независимости и бескон­трольности. Наиболее резко выраженных в бюрократических

47
отношениях, государственном формализме и политическом рассудке. Если политика и идеология свободны от них,— это позволяет оперативно познавать и решать социальные противоречия. В том числе — между бюрократическими и демократическими тенденциями революционного и истори­ческого процесса.

Иными словами, отношение между социальной действи­тельностью и политическими формами общества можно представить в виде зависимостей. Чем сильнее социально-экономические противоречия и противоречия сознания боль­шинства народа (переплетение бюрократических и демокра­тических представлений), тем оперативнее и динамичнее должна быть политическая форма их разрешения. Тем не менее в ней должны проявляться все характеристики бюро­кратии. Чем более свободна от них политическая форма, тем оперативнее она распознает существующие и возникающие социальные противоречия и формулирует методы их разре­шения. Чем сильнее бюрократическое осознание социальных противоречий, тем медленнее они разрешаются. Тем более политическая форма становится инерционным воспроизвод­ством ранее принятых решений. Тем более стабилизируются организационные, управленческие, а вслед за ними — полити­ческие и идеологические отношения. Следовательно, фактор времени значим при анализе отношений между бытием, сознанием и политическими формами исторического процес­са. В чистом виде отношение между бытием и сознанием не существует. Оно всегда опосредовано социальными и поли­тическими формами.

Ленин подчеркивал: «Никакая форма не будет оконча­тельной, пока не будет достигнут полный коммунизм» [2, 37, 223]. О свободе организационных, управленческих и политических форм общества от бюрократии можно судить, по крайней мере, на основе анализа двух типов отношений: между целостностью объективных социально-исторических противоречий и данными формами; между целостностью противоречий сознания конкретного этапа исторического раз­вития и указанными формами.

Опыт революции и строительства социализма показал, что эти отношения неизбежно субординируются и иерархизируются. В зависимости от того, какая политическая зада­ча становится главной и какая политическая концепция господствует (военный коммунизм, нэп, индустриализация, коллективизация, оборона и т. д.). Другие задачи при этом оцениваются как второстепенные или несвоевременные. Отдельные индивиды и общество в целом оцениваются как исполнители главных задач. И награждаются за их выпол­нение. Тем самым складываются предпосылки для ограни­чения социального творчества масс. Между политической формой и обществом восстанавливается отношение господ­ства и подчинения. Вслед за ним наступает бюрократизация

Ленин предвидел эту бюрократизацию, разграничивая бюрократический и демократический контроль общества над государством. Любая этатизация контроля неизбежно влечет за собой его бюрократизацию. Предполагается, что наиболее компетентное и верное суждение о сути социальных проблем и противоречий могут высказать только специалисты-чинов­ники, образующие штат контролирующих учреждений. Они связаны между собой иерархией. А вершина всякой иерар­хии, даже контролирующей, неизбежно будет рассматривать­ся как средоточие знания и порядка, добра и справедли­вости. Это убеждение типично бюрократическое. В данном случае контроль базируется на отождествлении государства и общества. Государству тем самым приписывается функция не только гаранта и носителя социального порядка, но и кон­троля за ним.

Едва государство становится контролером общества, воз­никают следующие способы бюрократического регулирова­ния общественной и политической жизни: социальные про­блемы решаются путем реорганизации старых или создания новых учреждений; каждое учреждение обладает несокруши­мой тенденцией воспроизводства самое себя в виде госу­дарственного формализма, несмотря на изменившиеся обстоя­тельства и социальные потребности (поэтому всякая админи­стративная реформа есть попечение правительства о самом себе); определяются твердые сроки пребывания на выбор­ных должностях; регулируется сверху производство и по­требление.

Эти способы объединяет одна и та же политическая цель: не допустить какой бы то ни было самостоятельности масс, затормозить и блокировать их социальные и политические инициативы. Или пустить их по бюрократическому руслу. Опыт революции и строительства социализма показал, что все эти меры (с незначительными модификациями) исполь­зуются до сих пор. Следовательно, способствуют бюрокра­тизации социализма.

Данный процесс не может рассматриваться изолированно от влияния консерватизма и иллюзий на революцию и со­циалистические преобразования. Даже революционеры склон­ны принимать прошлое (прошлые революции) как эталон для оценки настоящего (данной революции или социально-исторической ситуации) [2, 31, 239]. Но все прошлые револю­ции и ситуации могут быть только пропедевтикой мышле­ния и действия революционера и политика при развертыва­нии принципиально нового революционного процесса в усло­виях конкретно-исторической ситуации.

Характерно, что тяга к прошлому у революционеров и политиков обычно переплетена с предубеждением к практи-

3. Зак. № 26. 49
цизму. Оно обычно обосновывается тем, что за всяким прак­тицизмом скрывается апологетика существующей действи­тельности. На этой почве рождается революционный и поли­тический утопизм. Даже революционная практика при таком подходе рассматривается как изначально и навсегда от­чужденная от диалектического разума — восприятия дей­ствительности в целостности ее противоречий. Тем самым складываются предпосылки для культивирования в проле­тарском движении типичной установки буржуазных и мел­кобуржуазных теоретиков и политиков: революции — это вспышки социального безумия. А эволюционное развитие общества — наиболее надежное средство «воплощения» ра­зума в действительность. Нетрудно понять, что под маской разума в этом случае скрывается банальный политический рассудок, ибо «...именно революционные периоды отличают­ся большей широтой, большим богатством, большей созна­тельностью, большей планомерностью, большей систематич­ностью, большей смелостью и яркостью исторического твор­чества по сравнению с периодами мещанского, кадетского, реформистского прогресса» [2, 41, 390]. Нет более разумного исторического события, нежели эпоха революционных пре­образований!

Если, однако, пролетарский политик в своем мышлении и действии руководствуется только опытом и теоретически оформленными схемами прошлых революций и питает пред­убеждение к практике, то даже политическая мысль не по­спевает за развитием революционного процесса. Тогда на передний край выходит воля — составной элемент политиче­ского рассудка. На этой основе возникает связь револю­ционной мысли с бюрократической, составным элементом которой является консерватизм.

Отсюда вытекает необходимость борьбы пролетарской партии с политическими традициями страны и привычками большинства народа, деформирующими революционный про­цесс и социалистическое строительство. Длительное господ­ство государства над обществом в истории России привело к тому, что и во время, и после революции народ питал бессознательно-доверчивое чувство к аппарату власти и управления. В русском народе веками воспитыва­лась верноподданность и благопристойное поведение в при­сутственных местах. Но такие привычки выгодны только тем политическим движениям, партиям и лидерам, которые либо поддерживают статус-кво, либо стремятся направить творчество масс в русло социального и политического ре­формизма. Затормозить самодеятельность народа и абсолюти­зировать бюрократические формы организации политиче­ской жизни.

В свое время проницательный консерватор Гегель стре­мился доказать: предположение злой воли у правительства, аппарата власти и управления — взгляд черни. На самом

50
деле этот взгляд фиксирует фактическое положение дел. Является истинным и справедливым, так как не было и нет правительств и власти, свободных от бюрократических от­ношений, государственного формализма и политического рас­судка. Предположение злой воли (или <·. надувательства» в ленинской терминологии) у лиц и структур, осуществляю­щих власть,— нормальное состояние политического сознания граждан в условиях отрыва государства от общества. Для борьбы с бессознательной доверчивостью народа к власти в период революции и строительства нового общества значи­тельно важнее те установки массового сознания, которые исходят из принципиальной противоположности государства и общества, чиновника и гражданина.

Но при культивировании таких установок нужно учиты­вать: типы мелкобуржуазных представлений о революции; знания населения в области внутренней и внешней полити­ки; существующие возможности оперативной проверки на­родом постановлений и решений центральных органов; сте­пень свободы государственной и партийной печати. Эти конкретные параметры необходимы для достоверного отра­жения всего комплекса объективных социально-исторических противоречий и противоречий сознания. В том числе — между бюрократическими и демократическими тенденциями любой революции.

Без анализа данных параметров исторического процесса трудно выявить степень бессознательной доверчивости на­рода к новым структурам власти и управления. Они, конеч­но, не могут рассматриваться в отрыве от существовавших до революции политических форм и установок политическо­го сознания. От социальной почвы, обусловливающей сеязь бюрократического мышления с консерватизмом, оппортуниз­мом и прагматизмом. После революции всегда возникает опасность эксплуатации новой властью таких установок, ко­торые не имеют ничего общего с революционной теорией марксизма. Однако на практике они существуют. Без учета данных факторов и систематической борьбы с ними невоз­можно обеспечить диалектическую взаимосвязь теории и практики. И предотвратить опасность бюрократического централизма в социалистическом строительстве.

В принципе, пролетарский политик и теоретик должны быть свободны от консерватизма, эмпиризма, прагматизма, оппортунизма, бонапартизма, интеллигентского скептицизма и импрессионизма [2, 34, 48—49, lOi —106]. Но от принципа до реальной действительности — дистанция огромного разме­ра. Это имеет непосредственное отношение и к ленинской концепции революционно-демократической диктатуры. От­метим еще ряд обстоятельств.

Вся деятельность Ленина была подчинена борьбе за ко­нечную цель — построение социализма. Но до первой мировой войны он специально не занимался уточнением содержания

51
этой цели. Воспроизводил классические формулы марксизма: социализм есть обобществление собственности, ликвидация наемного труда и товарного хозяйства. Однако эти формулы специально не разъяснял. В то же время задолго до рево­люции Ленин пояснил, что он понимает под диктатурой. В 1906г. он писал: «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими зако­нами, никакими абсолютно правилами не стесненную, не­посредственно на насилие опирающуюся власть» [2, 12, 320]. В 1920 г. Ленин еще раз повторил это определение. Чтобы подчеркнуть, что в нем ничего не изменилось. Диктатура есть неограниченное насилие. Пролетарская диктатура — насилие над эксплуататорами. Но как его организовать? Мо­жет ли быть это насилие свободным от всех характеристик бюрократии?

На этот вопрос Ленин ответил в «Государстве и рево­люции». Брошюра его была направлена против вождей II Ин­тернационала. Уже с 1915 г. Владимир Ильич думал о созда­нии нового, коммунистического интернационала. Надеясь на общеевропейскую революцию, он считал необходимым на­помнить азы марксистской теории государства. И наметить изменения, которые принесет революция и социализм, в функ­ционирование государственных институтов.

Государство — результат классовых противоположно­стей. Вопреки Гегелю и подобным ему мыслителям и поли­тикам, оно не является органом надклассового арбитража. Всегда, во всех своих формах оно было орудием насилия эксплуататоров над трудящимися. Его институты не ней­тральны в отношении классовых конфликтов, а представляют собой лишь юридическое выражение экономического господ­ства одного класса над другим.

Буржуазное государство закрепляет эксплуатацию рабо­чего класса. Все его институты, в том числе бюрократия, не могут быть средствами освобождения пролетариата. Изби­рательная система и законодательство в буржуазном госу­дарстве не могут быть способом нейтрализации классовых противоположностей. Следовательно, они тоже должны быть отброшены. Пролетариат не может освободиться без разру­шения всей государственной машины буржуазии. В этом и состоит главная задача социалистической революции.

Но нужно проводить различие между актом уничтоже­ния буржуазного государства в пролетарской революции и процессом отмирания государства после революции. Поло­жение об отмирании относится к перспективе далекого буду­щего, когда любая политическая власть будет раз и навсегда уничтожена. Каким же должно быть государство переход­ного периода?

Надежды реформистов на использование политических институтов буржуазного государства в интересах пролета­риата противоречат принципам марксизма. Эти надежды

Диктатура пролетариата, в отличие от всех предшествую­щих форм государства, есть диктатура огромного большин­ства трудящихся над остатками эксплуататорских классов. В переходный период надо ограничить их свободу. А полная демократия станет возможной только после полного уничто­жения классов. Государство переходного периода сможет без особых трудностей осуществлять свои функции. Если госу­дарство отражает интересы большинства, то подавление экс­плуататорского меньшинства — пара пустяков. Оно не потре­бует специального репрессивного аппарата.

Опыт Парижской коммуны, русской революции 1905— 1907 гг. и Февральской революции позволяет сделать общие выводы о специфике революционно-демократической дикта­туры и з то же время о характере коммунистического обще­ственного строя.

Революционно-демократическая диктатура означает от­мену постоянной армии. И замену ее всеобщим вооружением народа Все государственные служащие избираются и сме­щаются трудящимся народом. Полиция как особое звено государственной машины упраздняется. Функция охраны общественного порядка, подобно военной, осуществляется всеми людьми, способными носить оружие. Организацион­но-управленческие функции государственной власти упро­щаются настолько, что становятся доступны для всех людей, умеющих читать и писать. Отпадает потребность в специ­альных компетенциях для исполнения общественных функ­ций. Тем самым преодолевается бюрократия. Все граждане по очереди выполняют задачи управления и учета. Плата за них должна быть не больше платы рабочего.

Все становятся служащими одного-единственного госу­дарственного синдиката. Получают равную плату и равные обязанности трудиться. По очереди выполняют функции про­изводительных и управленческих работников. На время ста­новятся бюрократами, чтобы никто не смог стать бюрократом. Управленцы избираются и отзываются в любое время. На этой основе преодолевается бюрократия и политическое отчуждение.

На первых этапах государства переходного периода власть носит характер политического принуждения. Но по мере от­мирания государства публичные функции теряют политиче­ский характер. Превращаются в обычные административ­ные функции. Исчезает командование людьми и назначение

53
должностных лиц сверху. Государственный централизм предполагает широкое территориальное самоуправление. В »Материалах по пересмотру партийной программы», напи­санных на три месяца раньше, чем «Государство и револю­ция», Ленин предлагает отмену обязательного государствен­ного языка, двухгодичные парламенты, снабжение всех уча­щихся пищей, одеждой и учебными пособиями за счет госу­дарства, полное запрещение сверхурочных работ, а также «передачу дела народного образования в руки демократи­ческих органов местного самоуправления; устранение цент­ральной власти от всякого вмешательства в установление школьных программ и в подбор учительского персонала; выборность учителей непосредственно самим населением и право населения отзывать нежелательных учителей» [2, 32, 155].

Главной целью этого процесса является совершенное преодоление государства и любого насилия. Причем Ленин считал возможным осуществить все эти меры еще до перехо­да власти непосредственно в руки пролетариата, «...реши­тельно отвергая в то же время все те реформаторские про­екты, которые связаны с каким бы то ни было расширением или упрочением полицейски-чиновничьей опеки над трудя­щимися классами» [2, 32, 262]. Они становятся возможными по мере того, как люди привыкнут соблюдать добровольно и без принуждения правила человеческого общежития. Со­циальные эксцессы и преступления уходят корнями в эконо­мическую эксплуатацию и нищету. Поэтому они тоже ото­мрут в социалистическом обществе.

Эта программа написана Лениным в разгар империали­стической войны и буржуазной революции в России. Сегодня, в свете 70-летнего существования Советской власти, она мо­жет показаться совершенно невероятной по своей наивности. Не рискуя впасть в большую ошибку, можно сказать, что она так относится к реальной истории советского общества и государства, как утопия Томаса Мора к Англии в эпоху Генриха VIII. Но конфронтация данной программы с после­дующим опытом ее реализации только для показа разли­чий — занятие само по себе бесплодное.

Гораздо·'важнее то, что ленинская концепция револю­ционно-демократической диктатуры подтверждает класси­ческое марксистское положение: каждый шаг действитель­ного движения важнее дюжины программ. Эта концепция значима как теоретический фон последующего действитель­ного движения. В том числе дискуссий о возможности по­строения социализма в одной стране, развернувшихся после смерти Ленина. Однако сейчас мы хотели бы остановиться на одном немаловажном факте. Ленинская программа со­циалистических преобразований, представляющая резюме его концепции революционно-демократической диктатуры и написанная накануне революции, не содержит ни слова о партии. Тем более — о ее руководящей роли в социали-

54
стическом строительстве. Как объяснить этот факт?

Можно начать с того, что Ленин писал эту программу η тот момент, когда был глубоко убежден: мировая социали­стическая революция неизбежна. Но она, как известно, не наступила. Развитие социалистического государства пошло по иному пути. Концепция революционно-демократической диктатуры как предварительный этап диктатуры пролета­риата так и не была реализована. Диктатура большинства оказалась опосредованной диктатурой меньшинства, образующего политическую организацию, обладающую на­учным пониманием исторического процесса. Проблема, сле­довательно, заключается в том, насколько большевистская партия на всех этапах своего существования была свободной от государственного формализма, бюрократических отноше­ний и политического рассудка. По отношению к каждому ее члену.

Элемент опосредования практически перечеркивал основ­ные требования революционно-демократической диктатуры как важнейшей предпосылки преодоления бюрократии. В «Государстве и революции» Ленин считал, что весь вооруженный и освобожденный народ будет непосред­ственно осуществлять все функции по управлению госу­дарством, хозяйством, судом, обороной, поддержанием об­щественного порядка и т. д. Он был глубоко убежден, что ограничения демократии и свободы коснутся только остатков эксплуататорских классов. Трудящийся народ (рабочие и крестьяне) будет пользоваться неограниченной демократией и свободой. И самостоятельно устанавливать ее условия и границы.

Однако государство, возникшее в результате революции, было не только следствием исторических обстоятельств, свя­занных с задержкой мировой революции и гражданской войной. Оно было воплощением и развитием авторитарно-бюрократических тенденций революции. Хотя они начали фиксироваться Лениным буквально по следам событий, но нередко, под влиянием исторических обстоятельств, занима­ли второстепенное и третьестепенное место в его теорети­ческом и политическом творчестве.

На протяжении всей своей деятельности Ленин постоян­но подчеркивал, что политические лозунги свободы и равен­ства не являются ценностями сами по себе, а только сред­ствами классовой борьбы. Нет смысла считаться с ними не­зависимо от того, чьи классовые интересы они обслужи­вают: «На практике пролетариат может сохранить свою самостоятельность, лишь подчиняя свою борьбу за все демо­кратические требования, не исключая и республики, своей революционной борьбе за свержение буржуазии» [2, 27, 259]. Различие между демократией и монархией в условиях бур­жуазного государства значимо только в той степени, в кото­рой демократия облегчает политическую борьбу рабочего

55
класса. Это — различие формы, а не содержания: «А всеоб­щее избирательное право, Учредительное собрание, парла­мент — это только форма, своего рода вексель, который ни­сколько не меняет дела по существу» [2, 39, 81]. С учетом последующего преобразования революционно-демократи­ческой диктатуры в диктатуру пролетариата, а последней — в режим личной власти Сталина, можно сказать: это правило относится ко всей истории советского общества и государ­ства. Если пролетариат находится у власти, то никакие дру­гие соображения, кроме ее удержания, не имеют самостоя­тельного значения. Все политические проблемы подчинены одной: сохранить эту власть за собой. Поэтому борьба с бюрократизмом отодвигается на второй и третий план поли­тической жизни.

Диктатура пролетариата базируется на преодолении пар­ламента и разделении власти на законодательную и испол­нительную. Именно этим Республика Советов отличается от парламентарной. Ей свойственно «уничтожение парла­ментаризма (как отделение законодательной работы от испол­нительной); соединение законодательной и исполнительной государственной работы. Слияние управления с законода­тельством» [2, 36, 72]. Другими словами, кто управляет — тот устанавливает и законы, в соответствии с которыми он управляет. И не подвергается никакому иному контролю, за исключением этатизированного. Так кто же управляет?

На этот вопрос Ленин отвечал, что не может быть свободы и демократии для всех. А<только для трудящихся в целях их освобождения от эксплуатации. В первые месяцы после ре­волюции Владимир Ильич исходил из того, что Советскую власть поддерживают пролетариат и трудящееся крестьян­ство (за исключением кулаков). Однако вскоре оказалось, что крестьянство безоговорочно поддерживает революцию только в ее борьбе против помещиков. И в значительно меньшей степени — дальнейшую фазу революции.

Чтобы стимулировать классовую борьбу в деревне, большевистская партия стала организовывать ком­беды. Но они дали мизерные результаты. Оказалось, что общность интересов крестьянства в целом значительно боль­ше, нежели классовые конфликты между бедняками и кула­ками. Поэтому Ленин начал все больше говорить о «нейтра­лизации» крестьянства в целом. В мае 1921 г., в самом нача­ле перехода к нэпу, он сказал вполне определенно: «Мы открыто, честно, без всякого обмана, крестьянам заявляем: для того, чтобы удержать путь к социализму, мы вам, това­рищи крестьяне, сделаем целый ряд уступок, но только в таких-то пределах и в такой-то мере, и, конечно, сами будем судить — какая это мера и какие пределы» 12, 43, 320]. Не­трудно понять, что в результате такой установки целый класс исключался из социально-исторического творчества. Или оно протекало в рамках, предписанных сверху. Следо-