V постижение кастанеды

лишь исполнив несколько скромных обещаний и оставаясь более или менее

доступным. Оказалось, что это тоже невозможно. Неординарный ум отца занимают

совершенно иные проблемы, такие как возвращение целостности за счет детей,

которые ее похитили; как восхищенное созерцание (в то время как одинокий

ребенок рассматривает насекомых, ползающих по траве) "самого прекрасного и

совершенного творения, какое только можно себе представить" -- маленького

гнезда красных муравьев Дона Хуана.
Творящий свою карьеру мистификатор обладает всеми способностями, необходимыми

для традиционных способов продвижения, но он не желает подчиняться

общественным законам и неспособен общаться с друзьями в каком-либо стиле,

отличном от насмешек. В его репертуаре напрочь отсутствуют социальные

обязательства и взаимное доверие между людьми. Любовь и самопожертвование ему

непонятны. Их отсутствие означает, что он всегда остается посторонним,

бессовестно манипулирует людьми и событиями, искажает и скрывает любую

информацию. Наградой ему служат гордость своим тонким умом и ощущение личной

власти. Побочными эффектами становятся изоляция, холод и необходимость быть

всегда начеку. Предлагая тем, кто считал его самым близким в жизни человеком,

слишком мало правды и слишком много лжи, охотник за личной силой с

поразительным мастерством и безупречным намерением выстраивает вокруг себя

ловушку -- настолько прочную, что ему не вырваться из нее уже никогда. Изредка

в нее попадают кролики и некоторое время корчатся в ее сетях, но бенефактор,

способный открыть ее снаружи, никак не появляется. Впрочем, это не совсем

верно. 24 февраля 1977 года я направил Кастанеде письмо с предложением

сотрудничества в написании книги о нем. При всех обстоятельствах, это был

совершенно наивный поступок, поскольку Кастанеда никогда не сотрудничает с

учеными, желающими писать о нем, а я являюсь последним из тех, кто может

претендовать на подобное сотрудничество. В 1974 году, будучи в то время

горячим поклонником Кастанеды, Дэниел Ноэл написал работу, анализирующую его

вклад в литературу, которая совершенно не касалась вопроса, являются его книги

документальными или художественными. "Уорнер Пэйпебэк Лайбрири" приняла

рукопись Ноэла для публикации, но когда из "Уорнера" обратились к издательству

"Саймон энд Шустер" за разрешением на цитирование отрывков из книг о Доне

Хуане, оттуда ответили, что Кастанеда вообще запретил какое-либо цитирование.

Исследовательское эссе Ноэла, которое ни подменяло труды Кастанеды, ни

пыталось отхватить часть его популярности на рынке, было вполне допустимо по

меркам закона об авторских правах. Любой сомневающийся может убедиться в этом,

рассмотрев последствия того, что любой автор способен остановить публикацию

обычной научной и литературной критики, просто запретив цитировать свои работы

-- подобный иммунитет к критике никогда не мог бы стать предметом закона

Конгресса. Большинство издательств, однако, придерживаются сверхзаконной

джентльменской порядочности, всегда официально испрашивая подобного

разрешения. Разумеется, в большинстве случаев такое согласие следует без

каких-либо сложностей, однако личность вроде Кастанеды способна манипулировать

им, чтобы воспрепятствовать обычному критическому процессу. Ноэл написал

Кастанеде с уверенностью в скором разрешении неожиданного конфликта. Кастанеда

позвонил ему и сообщил, что в возникновении проблемы виноват не он, а "Саймон

энд Шустер". "Саймон энд Шустер" заявило: "Решение доктора Кастанеды не было

отменено." В четырех последующих сводящих с ума телефонных разговорах

Кастанеда рассказал, что попытается ходатайствовать о разрешении в "Саймон энд

Шустер", однако объяснил, что контракт с этим издательством предоставляет ему

слишком слабое право голоса -- это утверждение Ноэл нашел совершенно

неудобоваримым. В конце концов, Ноэл просто забросил свой проект, так и не

дознавшись, кто же именно отказал его прошению.

Фабера обратился в "Саймон энд Шустер", он получил тот же самый отказ.

Поскольку Фабер и Кастанеда были приятелями по Калифорнийскому университету в

Лос-Анджелесе, Фабер черкнул старому другу письмо, в котором описал содержание

своей книги -- это было психологическое исследование отношений учителя и

ученика -- и попросил его снять свой запрет. В то время Фабер считал, что маг

был реальной фигурой и совершенно не понимал, с какой неохотой лже-ученик

пойдет на любой критический психоанализ. Кастанеда не ответил на письмо. Фабер

отправил еще несколько, на сей раз заказных, писем. Фабер писал телеграммы.

В результате Фаберу пришлось разделить свою книгу на три статьи (описание

которых приведено в статье 38 этой книги), которые были последовательно

опубликованы в 1977 году в журнале, редакторы которого оказались более

простыми в отношении джентльменских правил честной игры книгоиздателей. Лишь

присущая Фаберу деликатность не позволила ему распространить свое исследование

на отказ Кастанеды как признака запутанности и антиобщественности его

характера.

заранее представляя, что на первые попытки вряд ли последует какая-либо

реакция, не то что согласие, но кто-то должен был добиться такого разрешения,

и мое положение было ненамного худшим, чем у другим. Основная часть моего

письма звучала следующим образом:
Будучи в своем роде преданным поклонником Дона Хуана, я тем не менее

нахожу Вашу личность более интересной. Несомненно, Вы являетесь одним из

самых интригующих людей, который когда-либо возникали на литературной

сцене -- и особенно, в академической среде. Я бы поставил Вас даже

впереди Б.Трэйвена, который тоже представляет собой захватывающий предмет

для исследования. Я убежден, что можно написать поразительную книгу,

описывающую Вас с самых обычных точек зрения. Я подозреваю, что сами Вы

вряд ли когда-то ее напишите, поскольку Вы слишком погружены в необычную

реальность. Однако, Ваш вклад в подобную книгу стал бы неоценимым,

учитывая, что полная ответственность за разделение этих реальностей

лежала бы на ее авторе. Заголовок "Разговоры с Кастанедой" мог быть стать

прекрасным названием для такой книги. Вы уже видели, на что я способен в

отсутствие какой-либо помощи с Вашей стороны. Мне кажется, мы смогли бы

продолжить работать вместе -- при условии, что я не позволю Вам

ускользнуть в щель между мирами.
Десять месяцев спустя вышло "Второе Кольцо Силы". Уже знакомый с привычками

Кастанеды, я старательно искал в ней ответ на свое письмо. Возможно, я его

нашел:
"Маги никогда не помогают друг другу, как ты помог Паблито... [Дон Хуан]

говорил, что у воина ни к кому нет сочувствия. Для него обладать

состраданием означало, что ты втайне желаешь, чтобы люди становились

подобными тебе, становились на твое место; рука помощи протягивается

только с этой целью... Самым тяжелым для воина является позволить

остальным быть, какие они есть... Безупречность воина заключается в том,

чтобы позволить им это и поддерживать их такими, каковы они есть. Конечно

же, это означает, что ты позволяешь им тоже быть безупречными воинами."

спасения от трубностей пути знания, даже если этот путь проложен по кругу

вдоль стен ловушки. Маг есть мир в себе. Никто, даже другой маг, не способен

ему помочь.

ним никогда лично не встречались. Пора прощаться настала прежде, чем мы успели

поздороваться. Я вступил на этот путь позже и схожу с него раньше. Карлосу

предстоит еще долгое путешествие на пути к подлинному нагвализму; для

окончательного оформления своего культа числом 13, Кастанеда напишет, по моей

оценке, еще восемь книг; Арана исчезнет и никогда не возникнет вновь -- этого

мальчика окончательно скроет мужчина, которым он стал. Из троих заброшенных

детей, лишь маленький Арана обречен на полное забвение. Все эти грустные

истории наиболее печальны именно по отношению к Кастанеде. Разумеется, он сам

их себе рассказывает, ведь это единственное, что он умеет. Временами он сам

рассуждает о бестелесности своих воображаемых попутчиков: "Мне показалось, что

центром отдаления становлюсь я сам; я чувствовал себя так, словно Дона Хуана

никогда не существовало; и когда я смотрел на него, он становился таким, каким

на самом деле был -- неясной тенью, промелькнувшей над холмами." Временами он

жалуется на свое одиночество: "Дон Хуан не был в полном смысле сострадательным

ко мне. Он уделял мне внимание, вот и все. Он просто не мог выразить

какие-либо чувства, ибо мог лишь избражать обычные человеческие эмоции." Тем

не менее, он никогда не вырвется из своего крошечного особенного мира в

большой мир с живыми людьми. Как сказал Дон Хуан, "_Видящий_ уже не испытывает

интереса к своим собратьям."

выходившими за пределы своих ограниченных взглядов на жизнь и так никогда и не

добившимися полной целостности личности. Им было известно, что нужно делать,

но они не смогли это совершить. Они понимали, что их лодка уже ушла. Они

знали, что лишь смерть внесет в их жизнь существенное изменение.
"-- Я все еще выгляжу как яйцо? -- спросил Карлос.
-- Нет. -- сказала Ла Горда. -- Ты выглядишь как надгробие."
Воин всегда считает себя мертвым, поэтому ему нечего терять. Маги обеспечивают

впечатление цели, но никогда не указывают на средства ее достижения. Судьба,

постигшая учителя и бенефактора Дона Хуана, свалилась тяжким грузом на плечи

самого создателя Дона Хуана. Очевидно, что ни он, ни кто-то другой не сможет

ее изменить. Жизнь уже окончательно превратилась в аллегорию, и "нет никакого

иного образа жизни."