Во второшкольном интерьере

В 9-м классе физику у нас вела Елена Михайловна Титова, не оставившая значительных воспоминаний. Она была очень молода, но, казалось, постоянно пребывает в плохом настроении. Больше запомнились ассистировавшие ей студенты-практиканты (одному из них я сдавал выпускной экзамен).

Ярким контрастом в 10-м классе стал самобытный до экстравагантности Яков Васильевич Мозганов (несколько лет назад он создал в Израиле собственную школу). Остроумный, увлекающийся, он часто менял весь план урока, если завязывалась интересная дискуссия или накануне появлялась необычная публикация в научном журнале.

В параллельных классах работала Валерия Александровна Тихомирова. Она была очень строга, скупа на эмоции и знала предмет досконально. Короткое время весной 1969 года я брал у нее индивидуальные уроки и могу отметить ее необыкновенную заботливость и деликатность.

Лаборантской комнатой и всем находившимся там оборудованием заведовал Рудольф Карлович Бега, проработавший в школе более 30 лет. Он вообще тяготел к технике, к эксперименту, обожал возиться с приборами. Вокруг себя он собирал таких же энтузиастов, подолгу не покидавших лаборантскую. Светлая ему память.

Не могу не вспомнить еще одного учителя физики – Наума Матусовича Сигаловского, чей образ ярко передают в своих воспоминаниях А. Крауз и Н.Симонович. В своем немолодом возрасте Н. М. обладал своеобразной импозантностью, и, безусловно, был незаурядной личностью. Его хромота, как говорят, была следствием травмы, полученной во время печально известной катастрофы ракеты Р16 на космодроме Байконур (Тюратам) 24.X.1960.

С любовью вспоминаю учителя химии Галину Павловну Кушнер, отнюдь не чуждую юмора. Она очень не любила ставить двойки и неизменно вытаскивала «плавающих». Только она одна в начале каждого урока спрашивала: «Кто хочет идти отвечать?». Другая «химичка», Клавдия Андреевна Круковская была, напротив, очень придирчива, а ее зловещая роль в разгоне школы общеизвестна.

Что касается биологии, то в наше время она находилась в некотором небрежении. Фигуры, сопоставимой с описанной А. Краузом О. И. Фукс, более не возникло. З. А. Блюмина утверждает, что на предложение пригласить сильного биолога В. Ф. Овчинников ответил: «Не надо. Детям нужна разрядка». По-человечески приятное впечатление оставляла Людмила Вячеславовна Лобода. Упомяну также Ирину Абрамовну Чебоксарову, с которой связано несколько анекдотических ситуаций, вошедших в школьный фольклор. У нас уроки вела Людмила Васильевна Крупнова, о которой не могу сказать решительно ничего. Удивительно, однако, что биофак МГУ оказался притягательным для большого числа выпускников.

Иностранным языкам, к сожалению также не уделялось достаточного внимания. Не без оснований считалось, что на уроках, да по стандартной программе многому не научишь, а тот, кто хочет, выучит язык самостоятельно (что многие и сделали). Но преподаватели английского в обеих подгруппах были замечательные. Недавно скончавшийся Игорь Яковлевич Вайль, человек разносторонних интересов, буквально фонтанировавший остроумием, и милая доброжелательная Алла Ивановна Даурова. У немногочисленных «немцев» была своя учительница (она запечатлена на выпускной фотографии), а 3-4 «француза» пришли из спецшколы, были хорошо подготовлены и уроков не посещали.

В программе 9-го класса значилась география – один урок в неделю. Преподаватель был знаменитый – Алексей Филиппович Макеев. Боевой офицер, затем политзаключенный, он был участником Кенгирского восстания 1954 года, описанного в 3-м томе «Архипелага ГУЛАГ». В главе «Сорок дней Кенгира» Солженицин неоднократно ссылается на рукописные воспоминания Макеева. Овчинников принял Макеева на работу на свой страх и риск, зная, что тому уже многократно отказывали из-за биографии. А. Ф. одинаково хорошо разбирался в географии, экономике и политике.

Готовиться мы должны были дома, а на уроках отвечать и предъявлять заполненные по той или иной теме контурные карты. Начинался урок обычно с обстоятельных ответов на наши вопросы, причем не только по текущему материалу. А заканчивался очень часто показом научно-популярного фильма. В кабинете Макеева стоял кинопроектор и, придя на урок, мы радовались, видя большую бобину минут на 20-30, и огорчались, когда ее не было вовсе. Фильмы, как и всё вообще на уроках Макеева, полагалось конспектировать. Спрашивал Макеев очень строго, двойки и единицы отмеривались щедро.

Макеев ненавидел лицемерие, высказывался всегда откровенно, не скрывая, например, антипатии к режимам в Китае и на Кубе. Характер у А. Ф. был тяжелый, случались срывы, вспышки ярости. Конец его жизни был печален. У меня еще будет случай вернуться к Макееву.

Г. Н. Фейн часто повторял, что в школе три главных предмета: математика, русский язык (литература) и физкультура. И это не было преувеличением: к нашей физической форме отношение было самое серьезное, включая регулярную сдачу нормативов по отжиманиям, приседаниям на одной ноге и сгибам-разгибам (А. Колчинский преуменьшает: присесть надо было по 25 раз на каждой ноге без поддержки и по 50 – с поддержкой). Уроки вели совместно наш классный руководитель Инга Анатольевна Шелевич (работает в школе по сей день) и Владимир Иванович Корякин (его «коньком» были лыжи).

В прежние годы работал в школе и муж Инги Анатольевны, бывший штангист, заслуженный мастер спорта Владимир Максимиллианович Шелевич, обаятельный гигант, у которого я позже занимался в МГУ (где он преподает и поныне). Школьное здание не имело типовой пристройки, и физкультурный зал располагался на 5-м этаже. Но многие занятия, и не только лыжные, проходили на улице, благо стадион Дворца пионеров был совсем рядом. Спортивная форма школы – красные майки, белые трусы.

В программе 10-го класса была астрономия, а 9-го – гражданская оборона. На астрономию мы неоднократно ходили в планетарий того же Дворца пионеров. А занятия по ГО включали стрельбу из духового ружья (лежа на матах в физкультурном зале) и бег в противогазах.

Важнейшей особенностью школьной жизни были факультативы. О лекциях Якобсона речь уже была. В 10-м классе эстафету принял В. И. Камянов. По пятницам, позже – по вторникам (т.к. с января 1969 г. по пятницам стали проводиться киносеансы – см. ниже) он читал курс лекций «Русская поэзия XX века». Больших аудиторий Камянов не собирал, но его лекции были обстоятельны и чрезвычайно полезны. Они давали базовые знания и учили вслушиваться в стихи, читавшиеся в огромном количестве. Структура занятий была хорошо продумана. После вводной лекции (Бальмонт, Белый, Анненский) последовали 5 лекций о Блоке, 5 о Маяковском, 2 о Есенине, 6 о Цветаевой, 1 о Багрицком, 4 о Заблоцком, 4 о Пастернаке. Заболоцкий стал для нас тогда настоящим открытием. Относительно Ахматовой Виктор Исаакович говорил: «Я почитатель ее «Реквиема», но он не напечатан». Не был напечатан и Мандельштам. Ради безопасности школы, учителя работали с оглядкой, избегая неизданных текстов.

По субботам проходил другой факультатив Камянова «Современная литература и кино». Обычно вначале делался обзор культурных событий недели, книжных и журнальных новинок. Затрагивались окололитературные споры и слухи; горько и откровенно говорилось о цензурном гнете. Дальше программа варьировалась. Либо мы обсуждали что-то, всем хорошо известное, либо следовало чтение, а уж потом обсуждение (Камянов читал вслух не только рассказы или подборки стихотворений, но и такие протяженные вещи, как “Долина грохочущих копыт” Г.Бёлля, “Долгий марш” У. Стайрона).

Нередко затевалась дискуссия о кинофильме, либо только что показанном в нашем “Эллипсе” (см.ниже), либо недавно вышедшем на широкий экран – так обсуждались “Доживем до понедельника”, “Золотой теленок”, позже ”Чайковский”, «Преступление и наказание». Запомнились два многолюдных занятия: обсуждение “Мастера и Маргариты” (ноябрь 1968 г. в присутствии Е. С. Булгаковой) и фильма А. Вайды “Пепел и алмаз” (февраль 1969 г; в ходе бурной дискуссии, где противником фильма неожиданно выступила Н. В. Тугова, а В. И. Камянов впечатляюще подвел итог, мы узнали много нового о трагической польской истории XX века).

Нередко заходил в школу приглашенный Якобсоном замечательный переводчик Анатолий Михайлович Гелескул. Весной 1970 г., первокурсником, я присутствовал на чтении Гелескулом переводов из Ф. Гарсиа Лорки и совершенно тогда неизвестного Б. Лесьмяна.

После двухлетнего перерыва в начале 1969 г. в школе вновь появился театр, созданный Леонидом Алексеевичем Никольским. Когда-то Никольский был учителем литературы. Уйдя из школы, стал режиссером театра МГУ и вернулся уже в этом, режиссерском качестве. Театр неофициально именовался ТОР (Театр одного режиссера). Премьерой стал спектакль “Трень-брень” (по Р. Погодину), показанный 14 и 19 апреля 1969 г. с двумя составами исполнителей. Спустя год, 25 и 28 апреля 1970 г. был показан спектакль “Эй, кто-нибудь!” (по одноактным пьесам Т. Уильямса и У. Сарояна). 27 апреля 1971 – спектакль “Маски” (по 6 рассказам Чехова: «Переполох», «В номерах», «Ворона», «Отец семейства», «Гордый человек», «Маска»). Сохранились самодельные программки всех спектаклей. Здесь я не стану перечислять исполнителей, иногда игравших очень ярко. Не осуществились замыслы постановок “Бригадира” Д. Фонвизина и одной из пьес Л. Андреева. Интересно, что в спектаклях участвовали и те, кто уже окончил школу и учился в институте.

В упомянутых постановках Никольского всегда учитывались актерские возможности участников. Смысловые и психологические оттенки, юмор и аллюзии давались нам куда лучше, чем пластика и сценическое движение. Лишь в “Масках” наметился сдвиг, там мизансцены впечатляли, в спектакле был ритм. В целом наше поколение было физически несколько “зажатым”, и успех спектакля во многом зависел от умной режиссуры. Никольский поставил также пародийный капустник, показанный на “последнем звонке” (23 мая 1969 г.).

Предшественником ТОРа был ЛТК (“Литературно-театральный коллектив"), руководимый И.С. Збарским. Размах его деятельности был для общеобразовательной школы беспрецедентен. За 9 лет (1958-1967) – 13 спектаклей, 46 представлений (в.ч. выездных). На премьерах своих пьес присутствовали авторы – А.Н.Арбузов, Назым Хикмет. “Цыганский” акт из “Живого трупа” помогали ставить актеры театра “Ромэн”.

Совсем недавно И. С. Збарский ушел из жизни.

Что касается наших театральных пристрастий, то огромной популярностью пользовался театр на Таганке Юрия Любимова. Делом чести считалось побывать на всех его спектаклях, а главное – иметь о каждом свое суждение. Попасть на Таганку было немыслимо трудно, и опыт успешного “стреляния” лишних билетов передавали друг другу. Особенно ценилась «Жизнь Галилея» и далеко не только из-за участия Высоцкого. (Помню скоропись В.Тумаркина на тетрадном листочке: «Есть 2 билета на Ж. Галилея»). Таганку тоже иногда называли “Театром одного режиссера”. Спектакли «Современника» также были желанны, но ценились меньше. На описываемое время приходятся гастроли 2-х питерских театров: БДТ Г. Товстоногова, и Театра комедии Н. Акимова. Оба театра у нас весьма почитались. А питерский же ТЮЗ привез в Москву не что-нибудь, а “Трень-брень”. Конечно же, вся труппа Никольского пошла смотреть (май 1969 г., помещение театра Сатиры). Спектакль не понравился, показался недостаточно острым, но все отметили исключительную пластику О. Волковой, игравшей главную роль.

Школьный кинотеатр “Эллипс” возник по инициативе Н. В. Туговой и Виктора Тумаркина. Последний хорошо знал кино и умел из небогатого набора, предложенного Госфильмофондом, выбрать самое интересное. Организация дела не оставляла желать лучшего. Показы начались в январе 1969 г. и проводились в актовом зале, по пятницам сразу же после уроков. Взималась символическая плата 10 копеек.

Были показаны следующие фильмы: “Хроника пикирующего бомбардировщика” (реж. Н. Бирман, 17.I); “Пепел и алмаз” (А. Вайда, 24 и 31.I); “Ганстеры и филантропы” (Е. Хоффман, 7.II); “Бегущая по волнам” (П. Любимов, 14.II), “Девять дней одного года” (М. Ромм, 21.II); “Женя, Женечка и “Катюша” (В. Мотыль, 28.II); ”Загадочный пассажир” (в оригинале “Поезд”, Е. Кавалерович, 7.III), “Вступление” (И. Таланкин, 14.III); “Скованные одной цепью” (С. Крамер, 21.III), “Иваново детство” (А. Тарковский, 4.IV); “День солнца и дождя” (В. Соколов, 11.IV); “Обыкновенный фашизм” (М. Ромм, 18.IV), сборник мультфильмов (25.IV); “Мертвый сезон” (С. Кулиш, по-видимому, 4.V); “Нюрнбергский процесс” (С.Крамер, 8.V), “Мечта” (М. Ромм, 15 V). Фильмы, выделенные курсивом, обсуждались на субботнем семинаре Камянова. Для полноты картины добавлю, что в феврале 1968 г. по инициативе Ф. А. Раскольникова был показан фильм “Идиот” (реж. И. Пырьев). Тогда по программе у нас шел Достоевский. Чуть раньше, когда «проходили» Островского, не состоялся запланированный показ “Бесприданницы” (реж. Я. Протазанов).

Многократно упомянутый актовый зал обладал для второшкольников особой притягательностью. Помимо лекций, спектаклей и киносеансов, здесь проходили новогодние и выпускные вечера, общие собрания. Вплоть до настоящего времени здесь проходят встречи выпускников.

Стенгазета “Молодость” – детище Ф. А. Раскольникова. В мое время она была чисто информационной и состояла в основном из “горячих” газетных вырезок. Позже, с 1968 г. стала выходить газета “Десятиклассник”. В ней велись дискуссии (особенно горячим был спор вокруг упоминавшейся перетасовки классов “А” и “Б”), обсуждалась школьная жизнь (например, работа факультативов), в огромном количестве печатались стихи, давая выход поэтической энергии, буквально переполнявшей школу (в 17 лет едва ли не все поэты).

Я не застал эпоху рукописных журналов середины 60-х (“Антиматематик”, ”Красный треугольник”), хотя и читал многие выпуски. Надо понять то время. Часто весь журнал состоял из переписанных от руки стихотворений Цветаевой, Пастернака, Заболоцкого, и этого было достаточно. “Информация”, как тогда говорили, была в огромной цене, а дефицитные книги были малодоступны (синие однотомники Пастернака и Цветаевой только-только появились).

Что касается нашего выпуска, то с осени 1968 г. мы начали собирать, записывать и перепечатывать на машинке наиболее броские высказывания наших замечательных учителей (“афоризмы и шутки”). Эту подборку мы назвали “Крупицы золота” (в смысле – часть целого) и до конца июня осуществили 5 выпусков, включавших более 1500 высказываний (недавно “Крупицы” были изданы – М., ООО “Пробел”, 1999 г.).

Еще в сентябре 1967 г. на традиционном школьном туристическом слете, столь красноречиво описанном А. Краузом, мы узнали, что наш одноклассник Александр Осин отлично играет на гитаре и немного поет. А весной 1969 г. Осин организовал ансамбль “Сполохи” (еще не были в ходу названия ВИА или “рок-группа”), написал для него несколько песен по-русски и по-английски. “Сполохи” успели дать всего два концерта и выступить на “последнем звонке”. Солистом был наш Михаил Гольдберг, на басовой гитаре играл всесторонне одаренный Сергей Недоспасов, остальных участников не помню.

“Литературные концерты” устраивали тогда во многих школах. На выступления известных артистов-чтецов ходили охотно. В 1967/1968 г. у нас выступали Н. Бармин (композиция по “Слову о полку Игореве”), А. Эфрос (рассказы и сказки К. Чапека). Я. Смоленский (композиция по “Золотой розе” К. Паустовского). А. Кутепов (рассказы М. Анчарова, Е. Носова – ”Шумит луговая овсяница”, А. Платонова – ”Никита", В. Шукшина). Артист ЦТСА (я видел его в роли Шуйского в "Смерти Иоанна Грозного "А. К. Толстого), Кутепов издавна был в школе желанным гостем. Осенью 1968 г. он посетил нас вновь, выступив с композицией по роману Г. Бёлля “Глазами клоуна”, и это чтение “пробирало” до глубины души. На самом-то деле мы всё тогда воспринимали очень серьезно, а ирония была лишь “разрядкой”.

В январе 1969 г. состоялся КВН: ученики против выпускников. Жюри возглавлял Г. Н. Фейн (только что оправившийся после продолжительной болезни). Ведущим был приглашен известный КВН-овский капитан Вячеслав Хоречко. Опускаю некоторые забавные подробности этого вечера. Намекну лишь, что они были связаны с лингвистическим, кинематографическим и живописным конкурсами.

Довольно раскрепощенным получился вечер, устроенный для школьников из ГДР. Совместно с молодежной делегацией из Южной Родезии (Зимбабве) был проведен антирасистский митинг, направленный также против смертной казни. Общество советско-датской дружбы провело вечер поэзии О. Гельстедта. В. И. Камянов выбрал несколько стихотворений “поприличнее”, а наш А. Колчинский, в те самые дни наголо остриженный, их прочел. Женщина-реставратор рассказывала о памятниках русского Севера и приглашала приехать поучаствовать в их восстановлении. Экскурсионные поездки на север стали регулярными при упомянутом выше учителе истории Богуславском.

Старшие классы в очередь несли недельное дежурство по школе. Обязанности были различными. Помню, как я с самого утра усердно мыл посуду на столовской кухне, пока нас с напарником не выдернули на контрольную по математике.

Программа «связи школы с производством» уже ушла в недалекое прошлое, но идея трудового воспитания продолжала носиться в воздухе, хотя практический смысл того «общественно-полезного труда», к которому нас привлекали, был минимален. Через месяц после начала занятий мы уже ехали в крытом грузовике на какую-то дальнюю плодово-овощную базу (всю дорогу шла азартная игра в «камень-ножницы-бумага» и А. Славин неизменно выигрывал).

Помню работы по озеленению – сначала где-то на полпути к Дворцу пионеров (в руках лопаты, на головах – венки из одуванчиков, май 1968), потом – на пересечении проспектов Университетского и Вернадского (май 1969). Помню также начало строительства гостиницы «Националь» (ныне снесенной): цементная пыль, груды мусора, мы бегаем с носилками (поздняя осень 1968).

Лучше всего были работы на школьном дворе. Очень весело было сгребать свежевыпавший снег. Но более всего запомнился апрельский вечер 1969-го: расчищаем газоны, работа плавно переходит в футбол на асфальтовых дорожках теннисным мячом, в вестибюле висит афиша премьерного спектакля Никольского, собраны очередные «крупицы», скоро выпуск, близится прощание со школой, сердце учащенно бьется, – полнота жизни, окрашенная грустью…

Летние каникулы не оставлялись без внимания. В Абхазии, на берегу моря, среди изобилия фруктов, школьники работали и отдыхали. Порядок железной рукой поддерживал А. Ф. Макеев. Он же организовал летний лагерь на Жигулях, о котором многие столь тепло вспоминают.

Макеев был заядлым туристом, а также тренером по спортивному ориентированию. Подготовленные им команды неизменно занимали высокие места в соревнованиях. В туризме знали толк В. Ф. Овчинников, И. А. Шелевич и многие другие. В футбол отлично играли Г. Н. Фейн, Ф. А. Раскольников, Р. К. Бега.

Скороговоркой упомяну летние и зимние походы, лыжные соревнования на Планерной, сдачу нормативов по плаванию в близлежащем бассейне «Чайка», школьную спартакиаду по легкой атлетике, завершившуюся нескончаемым футболом.

На “последнем звонке” 23.V.1969 выпускники символически “передавали традиции” будущим десятиклассникам. Традиции – это все лучшее, что существовало в школе, почти все, что описано выше. Для каждой традиции был придуман отдельный сюжет, а лейтмотивом была специально сочиненная песня на мелодию «Острова невезения», тогдашней новинки. В ходе представления были показаны смешные пародии на Овчинникова, Фейна, Камянова, Сивашинского, Никольского, Макеева.

Новогодний вечер 1969 г. был выстроен вокруг эпизодов из “Мастера и Маргариты” Булгакова (еще была новинкой неполная журнальная публикация романа; книжного издания не существовало, о полном тексте с восстановленными купюрами мы и не догадывались).

В декабре 1968 г. нам полуофициально сообщили о 50-летии А. Солженицына; желающие могли послать поздравление на адрес «Нового мира».

Не возбранялось самостоятельно вывешивать объявления, о чем упоминает и А. Крауз. Помню, как сообщалось о появлении в продаже той или иной книги, например, очередного тома “Фейнмановских лекций”. В условиях книжного дефицита это было актуально.

Роль В. Ф. Овчинникова невозможно переоценить. Год за годом он целенаправленно подбирал учителей, создав уникальный коллектив, в своем роде “единство противоположностей”. (Раскольников-Камянов, Сивашинский-Ушаков, Тихомирова-Мозганов). Сам В. Ф. держался в тени, ”выходя на сцену" лишь в критической ситуации. В текущих делах он вполне полагался на заместителей-завучей – З. А. Блюмину, Г. Н. Фейна, Н. В. Тугову (как беспартийный завуч она постоянно нервировала начальство), а в бумажном делопроизводстве – на секретаря, Людмилу Николаевну Ферейн, которую вспоминаю с большой теплотой.

Требования к дисциплине были строгими. Иногда казалось, что чрезмерно. Однако недовольные не учитывали шаткое положение школы и колоссальную ответственность, лежавшую на плечах руководства. Любой “компромат” мог “потопить корабль” (выражение И. С. Збарского). Когда ожидаемое стряслось, В. Ф. боролся до конца. И шансы спасти дело, пусть минимальные, кажется, были, если бы не малодушие некоторых известных и влиятельных людей. Видимо, они не хотели рисковать при таких низких шансах (проигрывать действительно неприятно) и предпочли уйти в сторону.

Ввиду предстоявших приемных экзаменов в вузы, учителя заботились о нашем членстве в ВЛКСМ (я в классе оставался последним "неохваченным", но сдался в апреле 1969 г.). Освобожденный секретарь комитета, маленькая добродушная женщина по фамилии Панян содействовала тому, что ничего специфически "комсомольского" в школе не было и в помине.

На традиционном собеседовании с вновь принятыми учениками Г. Н. Фейн предупреждал: "Воспитывать вас здесь никто не будет». Действительно, формальной опеки почти не было. За успеваемость и дисциплину мы отвечали сами ("что посеешь, то и пожнешь"). И этот урок личной ответственности становился началом подлинного воспитания.

Отношения с большинством учителей были доверительными и заинтересованными. Мы видели, что наши наставники не только много знают, не только глубоко размышляют, но также имеют определенные принципы, которым стараются следовать в жизни.

Занятия Толстым, Достоевским, русской поэзией вводили в нашу жизнь понятия о нравственных ориентирах, иерархии ценностей, смысле жизни. Изучение истории приоткрывало глубинный трагизм жизни. В школе хватало таких "детских болезней", как наукообразный формализм с одной стороны и эстетский снобизм с другой. Но сквозь рассудочное и эстетическое все больше проступало этическое.

Ф. А. Раскольников ставил на голосование вопрос о правомерности "теории сильной личности" своего литературного однофамильца Родиона Раскольникова, т.е. выносил на обсуждение проблему цели и средств. Моральное растление Николая Ростова (сцена в Тильзите, откликнувшаяся в эпилоге) сопоставлялось с оргией восторженного подчинения вождю в тогдашнем маоистском Китае и в сталинском СССР.

Притягательность и удобопревратность патриотизма с почвенной окраской – от славянофилов и Достоевского до «деревенской прозы» – переживались нами очень эмоционально, нас учили понимать, насколько зыбка здесь граница. Отнюдь не умалчивалось о религиозных исканиях как писателей, так и их героев. В итоге до чтения Евангелия оставался лишь шаг, который уже в школе сделали многие, хотя и с разными последствиями.

Духовную атмосферу школы трудно описать, еще труднее оценить, тем более, с годами она менялась (условно говоря, от ранних «шестидесятников» к поздним). Инфантильность сочеталась со страстным желанием обрести "свое лицо". Многие тайно тосковали о целостном взгляде на мир, наивно связывая удовлетворение этой тяги с философией. В нашем кругу поощрялась не просто оценка явления, а связная концепция, «теория», как мы тогда говорили.

Спорили о соотношении разума и чувства, логики и интуиции, сложного и простого. Атмосфера математической, логической доказательности порой вызывала резкий крен в противоположную сторону – иррациональной интуитивности. Утверждая примат чувства, мы зачастую добровольно отказывались от внятных суждений и содержательных высказываний о произведениях искусства.

Многие не избежали искушения снобизмом и высокомерием, а некоторые – завистью и комплексом неполноценности (снобизм, однако, ни в коей мере не поощрялся ни товарищами, ни учителями). Иногда же самоуничижение выступало как оборотная сторона гордыни. Были влюбленности, романы, ссоры и разрывы. Мы были неопытны и порой малодушны.

Ключевое слово "творчество" могло объединить самых разных людей, одаренные натуры жаждали самореализации. В обращении преобладала демократическая простота (мне только не нравилось злоупотребление прозвищами и уменьшительными именами). Светская учтивость встречалась редко, а вот заумная манерность порой присутствовала. Неизменным было дружелюбие.

На первых порах многие были отягчены интеллектуальными предрассудками, советскими шаблонами и вообще несколько закрепощены. Искусство публичного выступления, диспута давалось с трудом. Было немало "физиков", считавших "лирику" блажью, а интерес к ней – притворством. Но атмосфера была такова, что эти "естественники" сами, в конце концов, становились ценителями и знатоками искусства и поэзии. Знать и понимать, например, стихи, было попросту престижно. Да и как было не полюбить поэзию, слушая Якобсона, Камянова, Непомнящего.

Ф. А. Раскольников также обожал читать вслух – и прозу, и поэзию. Н. Коржавин, Д. Самойлов, которого Феликс Александрович читал с особым чувством, Тютчев ("Silentium"), Некрасов, Салтыков-Щедрин (сказки, "Опись градоначальникам", "Органчик"), Толстой (сцена в Тильзите, спор в Богучарове). Невозможно забыть, как Раскольников, в предвкушении потирая руки, произносил: "А сейчас мы почита-аем!". По окончании же чтения мог воскликнуть: "Вот какие стихи!".

Школьная атмосфера была буквально пронизана юмором, которому знали цену и утонченный Фейн, и грубоватый Ушаков.

Чем еще интересовались мои соученики? Переводной литературой (событиями стали публикации Камю и Кафки), творчеством "Beatles", бардами (особенно Галичем и Окуджавой). Многие любили серьезную музыку, но как-то не афишировали это. Упомяну, что в апреле 1968 года Мюнхенский Баховский хор под управлением Карла Рихтера исполнил в Москве "Страсти по Иоанну" И. С. Баха. За оперой и балетом тянулся шлейф дурного "академизма". Зато увлечение живописью находило понимание. В моде были импрессионисты и их подражатели. Заметным событием стала школьная выставка репродукций М. К. Чюрлёниса (весна 1969 г.). Футбольные и хоккейные болельщики имелись в достаточном количестве. Были хорошие шахматисты.

Нельзя отрицать, что часть учеников воспринимала школу прагматически, как трамплин к вузу. С этой позиции оценивались и учителя: что тот или иной дал мне для подготовки. Но большинство любило школу саму по себе. Осознание, прочувствование ее уникальности порой приводило к преждевременной ностальгии ("Крупицы золота" возникли именно на такой волне).

В атмосфере школы мы постепенно воспитывали душу, учились ценить чужие таланты, восхищаться душевной красотой другого человека, гордиться наставниками, а главное – быть благодарными. За прошедшие 35 лет наша благодарная память только укрепилась. Недолгие годы ученичества выросли в масштабах и оказались определяющими для последующего пути.

Список 9-10 "Д" класса (1967-1969)

(очередность соответствует классному журналу)