Я с детства и по сей день не в меру педантичен. А кому это понравится? Кроме моих родителей, которые очень меня любили. Им я и посвящаю эту книгу

Ничто так не заразительно, как

заблуждение, поддерживаемое

громким именем.

сли бы моей книге суждено было состоять всего лишь из одной главы, то этой главой вне всяких сомнений являлась бы та, которую ты сейчас читаешь, мой дорогой друг. Почему?

Потому, что именно в ней наиболее полно, точно и ярко отражены по-ступки, свойственные характеру Сергея Михайловича, его восприятие жизни.

Склонная к вечным поискам и метаниям неспокойная натура Сергея Михайловича направляла его в самые противоречивые русла, хотя почти всегда ему приходилось плыть против течения.

Суть этой натуры можно было объяснить одним словом, так метко ее определяющим – “козак”*.

Близкие и не только всегда твердили, говорят и, наверное, будут по-вторять ему одну и ту же фразу:

“Все у тебя не так, Михалыч!”.

Это и определило название книги.

Знаменитый полярный исследователь Роальд Амундсен, первым побывавший на Южном полюсе, принимал участие во многих опасных экспедициях как в Арктику, так и в Антарктиду.

Лично Сергей Михайлович считал, что наиболее трудным путешест-вием Амундсена было плавание на небольшом шлюпе “Гёа”с экипажем всего лишь семь человек через Северо-Западный проход в 1903-1905 г.г. с двумя зимовками, когда он сумел преодолеть невероятные трудности, пройдя вдоль северной части Канады с Востока на Запад.

До этого подобного совершить не удавалось никому.

Еще в возрасте 25 лет Амундсен принимал участие в качестве старшего офицера в экспедиции некоего бельгийца Адриана де Герлаше в Антарктиду.

Скованное льдами судно “Бельгия”, непогода и тяжелые условия вынудили участников экспедиции совершить первую в истории зимовку в Антарктиде.

А уже в 1925 году вместе со своим другом Линкольном Элсвортом Амундсен выполнил первый полярный перелет.

В 1928 году к северу от Северо-Восточной Земли (в районе Баренцева моря) потерпел аварию дирижабль “Италия” генерала Нобиле, соверша-вшего вторую попытку перелета через полюс.

Потерпевшие крушение очутились на льду, но им удалось починить рацию и послать “SOS”.

Едва пришло сообщение о катастрофе, Амундсен решил отправиться на поиски Нобиле и его людей, несмотря на то, что между ним и Элсвортом состоялась ссора по этому поводу.

Вылететь немедленно не удалось – не было ни самолета, ни денег.

Наконец, 10 июня с помощью французского и норвежского правительств, Амундсен получил гидросамолет – “Latam 47”, который проходил перед этим испытания, готовясь к важному перелету через Атлантический океан.

18 июня Амундсен вместе со своим франко-норвежским экипажем в составе 5 человек вылетел из Тромсё.

Радиостанция Тромсё поддерживала связь с самолетом 2 часа 45 минут. Последнее сообщение, принятое на Земле, было таковым:

“Нахожусь над островом Медвежий. Буду сообщать о дальнейшем полете”.

Затем связь прервалась.

Утром следующего дня стало окончательно ясно, что “Latam 47” исчез.

Усиленные поиски с помощью кораблей и самолетов результатов не дали.

И только 1-го сентября 1928 года шхуна “Бродд” обнаружила в Баренцевом море поплавок исчезнувшего гидросамолета, а 13 октября был найден бензобак “Латама” с вбитой в него деревянной пробкой.

В докладе экспертной комиссии говорилось:

“Самолет с силой ударился о водную поверхность, поскольку нижняя часть бензобака вмята.

Аэроплан некоторое время оставался на плаву, поскольку пассажиры успели слить бензин и вбить деревянную пробку, чтобы использовать бензобак в качестве поплавка…

Возможно, что поисковые самолеты пролетали над обломками, но туман скрыл их от глаз спасателей”.

Очевидно, Амундсен и члены экипажа погибли довольно быстро.

Температура Северного Ледовитого океана столь низка, что вряд ли они продержались в воде даже несколько часов.

При температуре воды 2 ÷ 3 градуса счет жизни человека идет уже не на часы, а на минуты.

Сергей Михайлович также выяснил, что радисту с острова Ян-Майен удалось принять какие-то неразборчивые сигналы SOS.

Это было все.

Он также заинтересовался характеристиками гидросамолета Амун-дсена, что было не просто – никаких подробных данных об этом нигде не печаталось.

Сергей Михайлович пересмотрел многие справочники о гидропланах, и ему было известно, что наиболее удачной машиной в то время был гидроплан Юнкерса.

Немцы, как известно, к полярным исследованиям в те годы почти не имели никакого отношения.

А все дело в том, что “Latam 47” разрабатывался на военном пред-приятии во Франции в местечке Caudebc-en-Caux.

За основу был принят проект модели 43 1926 года.

Ниже приводятся характеристики гидроплана

(правильное название LE LATAM 47 GR02):
Максимальная скорость: 170 км /час;

Высота полета: 4000 м;

Размах крыльев: 25.2 м;

Длина: 16.3 м;

Высота: 5.2 м;

Два двигателя: FARMAN 12We по 500 л.с. каждый.

C.C. GUILBAUD – командир;

L.V. CAVALIER DE CUVERVILLE – штурман;

BRAZY – механик;

VALETTE – радист;

L.V. DIETRICHSON – летчик, специалист по полярным регионам.

LATAM – по-французски аббревиатура “Через Атлантику в Америку”. Перелет был запланирован по маршруту:

Париж – Азорские острова – Нью-Йорк

…Март 1986 года оказался намного холоднее, чем просто холодный. В составе экипажа траулера “Пикша” Сергей Михайлович находился на промысле окуня у Западного Шпицбергена.

Даже дышать уже становилось тяжеловато, поскольку поднялись выше 78 градуса северной широты и вели лов всего в трехстах милях от Земли Принца Карла.

До Северного полюса было лишь 700 миль.

В этом районе вели промысел около 50 судов.

Как обычно – между ними рыскали “Каустики”.

Так рыбаки называли военные сторожевые корабли норвежской бере-говой охраны с надписью KISTVAKT на борту.

Они же представляли и рыбинспекцию, десантируясь на русские траулеры для проверки вылова, ячеи трала, его размеров и т.п.

Лов велся донным тралом на глубине до 250 метров.

Принцип донного лова довольно сложный, поскольку постоянно присутствует опасность порвать сеть из-за возможного зацепления.

По дну моря катятся огромные металлические шары – боббинсы, при-крепленные к нижней части трала, а его верхнюю часть приподнимают поплавки – кухтыли.

Вместе с рыбой трал сгребает все то, что ”плохо” лежит на дне.

Часто попадались и весьма диковинные штучки, не говоря уже о том, что ваеры (стальные тросы, за которые тянут сеть) рвутся подводными лодками.

Все то, что попадалось из техники в трал, отдавалось на “разделку” Сергею Михайловичу.

Иногда это были радиобуи, обломки аппаратуры, попадались и ящики с пивом, и колеса автомобилей, вытаскивали и небольшой трактор.

А однажды подняли в сети на борт огромный, тонн на 10 валун, на котором было зубилом выдолблено следующее:

“Пое…лись мы, пое…тесь теперь и вы !”

Вытащить его из трала было очень трудно. Мучились несколько часов кряду.

Экипаж подобрался весьма дружный.

Старшим механиком был приятель Сергея Михайловича Саша Сидорук, а капитаном – также их дружок Алексей Платонов.

Вместе втроем они делали не первый рейс и отлично ладили.

В фартуке, нарукавниках и огромных сапогах Сергей Михайлович стоял за рыбоделом, разделывая шкерочным ножом окуня под соль.

Движения были отлажены до автоматизма, он мог это делать и с завязанными глазами.

Внезапно на фабрику прибежал матрос из траловой бригады.

Он, как ошпаренный, закричал:

– Михалыч, скорее на палубу – это по твоей части!

– Сашка, бежим со мной, – крикнул он на ходу стармеху, который шкерил рыбу рядом.

Они мгновенно выскочили на палубу и увидели в трале алюминиевые обломки и двигатель со сломанным пропеллером, весь покрытый илом.

“Самолет, – мелькнула у Сергея Михайловича мысль, – а вдруг это “Latam” Амундсена, который уже 60 лет ищет весь мир? ”

– Михалыч, мы майнаем за борт железяки, надо срочно ставить трал, ­– сказал ему подошедший тралмастер.

– Стоп! Ни в коем случае! – почти прокричал Сергей Михайлович.

– Шура, позови сюда, пожалуйста, Платона, – попросил он старшего механика.

Вскоре появился капитан.

– Ну, что у тебя там, Серега? – спросил он.

Возбужденный и раскрасневшийся исследователь выпалил:

– Леша, надо срочно вынуть из трала двигатель и обломки фюзеляжа и сохранить их, – настоятельно потребовал Сергей Михайлович.

– Это зачем еще? – недовольно спросил капитан.

– Подозреваю, что это самолет великого Амундсена. Я тебе обещаю – мы войдем в историю.

О нас будут писать все газеты мира с фотографиями наших морд на первой полосе.

Телевидение, звезды героев, лавровые венки и т.д., – взахлеб строчил Сергей Михайлович.

– Опять ты за свое! Все у тебя не как у людей, Михалыч! – проворчал Платонов.

– Ты не понимаешь, Иваныч. Мы не можем упустить свой шанс! – возразил С.М.

– Да уж куда там нам – понять! А ты знаешь – что с нами сделают, если ребята с “каустика” обнаружат этот хлам?

Судно возьмут на буксир и потащат в Лонгийр, а нас всех посадят в норвежскую каталажку!

Все, хватит! Выбрасывай к черту эти железяки и ставь трал! – крикнул капитан тралмастеру.

– Стой ! – не сдавался Сергей Михайлович, – а что, если мы спрячем двигатель и потом переправим его в Институт Арктики и Антарктики для исследования?

– Еще чего! Да этот дурацкий институт нашпигован ГБ-шниками как консервная банка сардинами! Все, Серега, ставим трал!

Сергей Михайлович умоляюще посмотрел на стармеха.

Сидорук тут же пришел ему на помощь:

– Леха, ну спрячь ты этот несчастный движок, ну чего тебе стоит?

– А кто отвечать за все это будет, может вы? У нас план, нам надо рыбу ловить, а не заниматься спасательными операциями.

– Ладно, я сам перетащу бесценный двигатель и спрячу, – сказал Сергей Михайлович.

– Ну, нет, достаточно с меня этих сказок, – произнес Платон, – сначала ты уговорил меня спустить шлюпку, и вы со старпомом – таким же безумцем, как и ты, отправились на льдину кормить рыбой белого мед-ведя, который чуть было всех вас там не сожрал.

А в прошлом рейсе ты, сыграв на моих чувствах, упросил высадить тебя на острове Скольтенесен, где внаглую перед этим отобрав у вахтенного бинокль, ты, якобы обнаружил остатки хижины лейтенанта Кристиана Ван Крааля из экспедиции легендарного Баренца.

Я, как идиот, рискуя дипломом, поддался на твои уговоры, а хижина-то оказалась куском скалы, торчащей из-под снега.*
*Автор упоминает 3-ю самую трагическую экспедицию Баренца 1597 г.

А вспомни, хотя бы, как ты уломал нас с твоим корешком Сидоруком отправиться в Ленинград на поиски могилы генерала Вилькицкого?

Теперь ты обнаружил останки самолета Амундсена.

Да стоит только об этом громко произнести вслух, как здесь мгновенно всплывут все натовские подлодки!

Серега, ну пожалуйста, дай мне возможность выбросить эту рухлядь, не испытывай мое терпение! – настаивал Алексей Иванович.

…Их траулер зашел в Архангельск.

После быстрой сдачи рыбы производили мелкий ремонт и отстаивались на Фактории. Друзья сидели в ресторане “Юбилейный”.

Сидорук, чуть подзахмелев, пустился отплясывать рок-н-ролл, а Сергей Михайлович рассказывал Алексею, как он случайно в самом Питере на старом Смоленском кладбище в заболоченной его части обнаружил могилу генерала Вилькицкого, русского исследователя Арктики, впо-следствии возглавлявшего Главное Гидрографическое управление.

Он сетовал на то, что за могилой никто не следит, что полярники совсем забыли про Вилькицкого, и что они просто обязаны честью посетить место и возложить венок.

Лешка выпил чарку, крякнул и дал согласие лететь на святое дело в город его юности.

Тут подошел Сидорук, который всегда во всем соглашался с Сергеем Михайловичем, что решило вопрос окончательно и бесповоротно.

Недолго думая, друзья прямо из ресторана направились в аэропорт, где, взяв билеты на ближайший рейс, отправились в Ленинград.

Переночевав в “Выборгской” и попив прямо с утра пивка, поисковая партия рванула на Васильевский остров, где в конце Малого проспекта находилось старинное кладбище, в то время почти заброшенное, т.к. Виктор Цой был еще жив.

Побродив часа три и продираясь сквозь заросли кустарника по могилам, все по колено в грязи, друзья так и не нашли свою пирамиду.

Как назло Сергей Михайлович никак не мог вспомнить ряд и необходи-мые ориентиры.

Зато он показал им могилы купца 1-й гильдии Прохорова и вдовы действительного статского советника Савицкого.

Чтобы рыбаки не отчаивались, Сергей Михайлович подвел их к двум небольшим холмикам – захоронениям родителей тогдашнего премьера Косыгина.

А ради такой ценности на кладбище власти держали специальный милицейский пост, днем и ночью бдительно охранявший покой предков некогда всесильного премьера, второго человека в государстве.

Сгладив свою неудачу в пивбаре “Пушкарь”, три товарища вернулись в Архангельск.

– Алексей Иванович! С “Каустика” уже шлюпку спускают, к нам соби-раются, негодяи, – внезапно прокричал вахтенный штурман.

Сидорук и Сергей Михайлович молча смотрели на капитана.

Все было кончено.

Однако, Платон не был бы Платоном, если б не отдал тралмастеру свой приказ:

– Срочно майнай все из трала в рыбный бункер. Потом разберемся!

Трал оставить подвешенным. Двум матросам закопать железяки рыбой!

Сергей Михайлович и старший механик с улыбкой взглянули друг на друга.

Через полчаса на борт поднялись норвежцы.

Они прошлись по фабрике, бегло осмотрели трал и даже не заглянули в бункер с рыбой.

Вскоре они вернулись на свой сторожевой корабль – KISTVAKT 83. Когда рыбу убрали, матросы с помощью лебедки достали двигатель на палубу.

Дрожащими руками Сергей Михайлович взял шланг и направил на него струю воды.

Через 15 минут мотор был очищен.

Сидорук и С.М. принялись за осмотр.

Это был пятицилиндровый звездообразный радиальный мотор с воз-душным охлаждением.

Цилиндры были расположены вокруг вала.

На одном из них была прикреплена табличка, на которой четко просмат-ривалась надпись:

TRIUMPH – 142, CRUPP, GERMANY, 1934

Роальд Энгельбрехт Амундсен пропал без вести за шесть лет до изготовления двигателя, который достал со дна экипаж “Пикши”.

Скорее всего, он принадлежал гидроплану-разведчику, базировавшегося в Лонгийре на Шпицбергене.

Расстроенный Сергей Михайлович записал координаты места находки:

78°15′37′′ с.ш.; 02°40′1′′ в.д.

– Ничего, Михадыч, в следующий раз найдем твой ЛАДАН, – похлопал его по плечу Платонов, – жаль, правда, что я уже дыру в кителе под звезду проковырял!

Рейс прошел как обычно.

Радость возвращения скрасила все переживания и неудачи.

Вскоре все забыли об останках самолета.

Начал забывать и Сергей Михайлович.

Но иногда ему снится сон.

…С суровым обветренным лицом и жестоким взглядом 56-летний Амундсен вглядывается сквозь замороженные стекла кабины в север-ную даль.

Самолет парит над бушующим океаном.

Но тут внезапно налетает порыв ветра.

Самолет бросает как пушинку.

Рене Гильбо – национальная гордость Франции, крепко стискивает штурвал и пытается выправить гидроплан.

Воздушное судно плохо слушается управления.

Механик Брейзи что-то кричит, указывая на крыло.

Двигатель работает с перебоями и вскоре глохнет.

Самолет теряет высоту.

Дитрихсон успевает посоветовать Амундсену, как действовать дальше.

Гильбо в который раз снова пытается завести мотор.

Вэлет лихорадочно сообщает в эфир об аварии, успевая отослать лишь координаты.

Вот уже видны гребешки волн.

Остаются секунды.

Что они думали в эти мгновения?

Никто и никогда об их мыслях не узнает.

Машина кренится и вскоре с силой ударяется о воду.

Холодные штормовые волны ледовитого океана начали надвигаться на героев все настойчивей …

Когда число запланированных

мною встреч заметно уступило

количеству случайных,

я почувствовал себя совершенно

одиноким человеком.

– ы когда-либо соблаговолили, мой друг, что-то слышать об адмирале Жэн Хе?

Интересный это был человек.

Он достиг восточного побережья Африки, опередив известного порту-гальца Васко Да Гама, считавшегося наивными людьми величайшим мореплавателем, аж на 80 лет.

Этот адмирал проложил свой курс так, что на целых 60 лет опередил и Колумба, а его “Совершенная Гармония” в пять раз превышала раз-мерами бессмертную “Санта Марию”.

Все-таки великие казусы встречаются на флоте, – призадумавшись, добавил отставной мичман – давний знакомый Сергея Михайловича.

Он уже привык к этим философским мичманским рассуждениям, порой (по мере опустошения сосуда) переходящим в нравоучения.

Поэтому Сергею Михайловичу пришлось слегка осадить своего неиз-менного собеседника, и он подчеркнул:

– Вы забыли упомянуть, что Жэн Хе* осуществлял свои последние плавания во времена правления династии Минь в Китае при императоре Жу Жанжи (Чжу Чжаньцзы), и он умер посреди Индийского океана на пути домой за полвека до исторических путешествий намного более известного Колумба.
*Имя написано верно. Можно и Чжзн Хэ.

Не следует путать с китайским “жень” – люди.

Со времен правления династии Тан запрещено применять нарицатель-ное “минь” – народ, лишь “жень”.

Нередко употребляется имя Чен Хо – это ничего не меняет – речь идет

о том же выдающемся человеке.

Однако, мичман продолжал, его уже прорвало:

– Океан, мой дорогой Сергей Михайлович, – это Вам там не какая- то растленная сушка и уж, конечно, не космос, где за сутки, а то и за часы полета вешают звезды и обеспечивают харчами на всю жизнь несколько поколений “героя”.

Согласитесь, – коли поступок или свершение являлись на самом деле геройскими, туда не летали б, прошу позволения сказать, б… /бабенки/. Да они даже от ейных телевизоров шарахались бы во время прямых байконуровских трансляций.

Быть может, они остепенятся после салюта на Карнавале вслед за сгоревшим Шутом.

(Здесь упоминается мыс Канаверал и космический челнок Шаттл)

В океане другое, здесь все серьезней, да и поведение человека не-предсказуемо как на поверхности, так и, пардон, ниже ее пояса.

Вот почему он хранит так много тайн.

Сергей Михайлович задумался.

Но ведь и на обезображенной реформами земле немало тайн и не-объяснимых поступков людей.

Вот, к примеру, отчего умер Н.В. Гоголь?

Ответа на этот вопрос нет.

И, хотя десятки-другие медицинских светил перебывали в его доме, никто так и не смог поставить диагноз его болезни.

Почему-то он начал угасать сразу после смерти своей сестры.

Вскоре писатель и вовсе непонятно почему сжег все свои рукописи.

Он стал таять на глазах, а через десять дней его не стало.

Гению было 42 года.

“Чуден Днепр при теплой погоде”.

Смею вас заверить – не всегда он бывает чудным даже при хорошей летней погоде.

”Редкая птица долетит до середины Днепра”.

Насчет птицы – утверждать не стану, в наш век даже пернатые стали хлюпенькими.

Но вот то, что редкий человек доплывет до середины этой реки – знаю доподлинно точно.

Жизненные пути Сергея Михайловича оказались чрезвычайно изви-листыми и запутанными. Они настолько напоминали собой кабельные трассы и трубопроводы подводной лодки, где на ограниченном про-странстве их уложены сотни километров, что Сергей Михайлович порой и сам, как тот обезумевший конструктор, путался в чертежах прошлого и не мог вспомнить год, место и событие.

Удивительное дело – судьба намечала его многолетние маршруты таким образом, что по числу совпадений ему мог позавидовать любой про-гнозист-астролог (шарлатан).

Ну вот разве Вам не приходилось случайно встречать знакомого в толпе в далёком городе, куда Вы и не должны были вовсе ехать?

А вот каково было бы Вам, повстречай Вы этого самого знакомого несколько раз с промежутком в годы в различных точках планеты, – а?

Это уже исключение.

Ну, а если таких исключений несколько?

Если не один такой знакомый, и мест различных немало, и все явно повторяется?

“Этого не бывает”, – скажете Вы и будете правы.

Впервые Сашу Заварова – своего коллегу из родного (ставшего род-ным) города Сергей Михайлович повстречал в Колумбии, когда просто шел по улице.

Спустя несколько лет тот, ни о чем не подозревая, наведался в Роттердаме в гости к Сергею Михайловичу, среди сотен тысяч людей, десятков тысяч судов и тысяч портов отыскав именно его.

И уж совсем необъяснимой оказалась встреча, ну прямо столкновение в женевском аэропорту, причем их рейсы были полярно противополож-ными по направлениям.

Однако, рекордсменом по такого рода столкновениям оказался давний знакомый Сергея Михайловича – Владимир Орел, человек, с которым небесный пульт самого Всевышнего сводил их много раз и всего-то – за тридцать с хвостиком лет.

Если половина наших главных бед – дорог и дураков начинает по-тихонечку реанимироваться (подразумеваются, естественно, дороги), то это еще не значит, что коммуникации во всех транспортных отраслях уже зашевелились, будто мухи в навозе.

Напротив, – внутренние водные артерии сплошь поражены гангреной развала, застоя, разрухи, безденежья и т.п.

И если когда-то за тридцатку Вы смогли бы прокатиться на теплоходике чуть ли не по всей Волге, то в наше время многие даже не знают, что это было.

А ведь речные пароходы шныряли повсюду, словно муравьи-работяги.

Идеи знаменитого итальянца Энрико Форланини превратились в жизнь.

В стране появились суда на подводных крыльях, обладавшие невероятной скоростью, которую позволяли развивать ставившиеся на специальный фундамент высокооборотные двигатели.

Эту тему можно было продолжать до бесконечности.

Следует заметить лишь, что подводные крылья бывают двух типов:

V-образные и глубоководные.

В зависимости от класса эти суда получили (надо признать – вполне заслуженно) скоростные названия :

“Ракета”, “Спутник”, “Вихрь”, “Буревестник”, “Метеор”, “Комета”…

Первые опыты по разработке советских судов на подводных крыльях привели к созданию специальной конструкторской группы под руко-водством Р.Е Алексеева.

Благодаря ее усилиям увидела свет “Ракета” – многоместное пассажирс-кое судно на подводных крыльях.

Сегодня, чтобы пройти 800-километровый путь от Нижнего Новгорода до Казани, “Ракете” потребуется всего 12 часов – на 8 меньше, чем займет путь по железной дороге!

Сергею Михайловичу было известно, что на испытаниях отдельных моделей “летающие” лодки показывали скорость до 140 км в час.

Если бы Вы лет 30-40 назад оказались у вечного огня, что над обрывом в парке Ленина на берегу Днепра в городе Херсоне, то Вам бы представилась та самая картина живописной реки, которую так хорошо описал Н.В. Гоголь.

В 1880 году Архип Иванович Куинджи устраивает в Обществе поощрения художеств выставку лишь одной (но какой!) своей картины: “Ночь на Днепре”.

Выставка имела небывалый успех.

В том же году и с не меньшим успехом картина выставлялась в Париже.

Существует мнение, что свою картину художник, посвятивший ее украинской реке, писал, даже не посещая Днепра, присмотрев для вели-кого произведения пейзажик на берегу малоизвестной даже географам речушки Кальмиус.

Знакомый Сергея Михайловича – Паша Тестин когда-то совсем даром охотно подряжался показать ему это место. Жаль, не было времени.

Ах уж это время!

Поскольку автор не фантаст, не выдумщик и не гадалка, то он почти никогда не описывает будущего.

Он лишь выкапывает из залихватского прошлого времени отдельные временные события разного времени (смотря по времени!).

В описываемое время группа третьекурсников-радистов сдала один из экзаменов в мореходном училище.

У них было много времени, и они решили пойти в парк к вечному огню полюбоваться Днепром, а может и искупаться, короче – провести время.

Среди них блуждал и Володя Орел по кличке “Апельсин”.

Это прозвище он приобрел потому, что до чертиков был рыжий, настолько рыжий, что даже вышеупомянутый, порой очень кислый фрукт, смотрелся откровенно бледнее.

Благодаря цвету (и фрукту) его знала вся мореходка.

Как и многие другие курсанты, Орел занимался плаванием, на одну треть профессионально, имея по этому виду спорта какой-то разряд.

Выпив пива, ребята развеселились.

Несколько человек вызвались переплыть Днепр.

Надо признать, что это было совсем не в диковину.

Даже Сергей Михайлович однажды проверил себя и отчаянно бросился в воду.

Правда, минуты через две он вернулся на берег, перенеся попытку на другую реку с библейским названием Лета.

Ширина Днепра в том месте была метров эдак 800, а это, согласитесь, почти километр.

Опытный Апельсин рванул на тыщу, как на сотку, и сразу же оторвался от группы преследования.

Кто-то тут же вернулся назад, кто-то протянул еще метров 150, но в конце-концов остался только один курсант, плывший вслед за рыжим. Остальные с интересом наблюдали этот водный марафон.

И вот, когда Орел преодолел середину дистанции, а его соперник приот-стал метров на 50, прямо из-за изгиба реки показалась “Ракета”.

Судно неслось железно на них.

Очевидно, на его борту никто еще не заметил пловцов.

Орел ускорил темп, и это его спасло.

Другой же паренек поначалу вовсе растерялся, барахтаясь на месте, затем поплыл вдогонку.

Стоящие на берегу с ужасом закричали, размахивая руками.

Но кто их мог услышать?

На болиде увидели плывущих лишь в последний момент.

Апельсин был уже вне опасности.

Курсант даже успел нырнуть, но через секунду, когда капитан мол-ниеносно сбросил обороты, за кормой появился ярко-красный бурун. Все было кончено.

Ошалевшего Апельсина доставили на берег подоспевшие, точнее явно подопоздавшие спасатели.

С закрытым гробом, у которого сидели родители курсанта, и стоял абсолютно белый Апельсин, прощалось все училище.

Каждый, держа фуражку на согнутой руке, склоняя голову, проходил мимо.

Сергей Михайлович учился тогда на втором курсе – Орел поступил годом раньше, когда С.М. еще драил шваброй палубу “Льва Толстого”.

На тот момент Сергей Михайлович уже весьма прочно числился в неблагонадежных и потерянных для светлого общества элементах.

А тут еще и любовь к той западной музыке.

Как будто он и не знал, что кроме музыки между Европой и Востоком, другой не существует!

Короче, на заседании партактива электромеханической специальности ему большинством голосов прикрыли визовую заслонку, оставив небольшой проточек, и определили на практику в город Баку.

Орел тоже получил свое сполна – тому закрыли вожделенный загранич-ный крантик за подстрекательство товарища к плаванию в запрещенных местах.

Так они оказались вдвоем на далеком танкере Каспийского пароходства “Большевик Сардаров”.

Вы не бывали в Баку?

Надо признать, что это один из красивейших городов к востоку от западной турецко-польской границы, а Ичерихешер, Старый город, Девичья Башня, набережная, Дом Правительства – еще те места!

Да и о Нефтяных Камнях стоит хотя бы почитать.

Ну, а самые сверхкрасивые девушки – это вне всякого сомнения произ-водная черно-белой смеси с крекингованием и тридцатилетним отстоем, фланирующая прямо напротив кинотеатра им. азербайджанского поэта Абу Мухаммеда Ильяса ибн Юсуфа Низами Гянджеви.

И, хотя Сергей Михайлович и не жаловал особенно азербайджанцев, считая их приотставшими лет на 400 от цивилизации, ему удалось познакомиться в Баку с Эдиком, жена которого – Гюльнара работала в институте Нефтехимии.

Именно благодаря Гюльнаре ему тогда позволили сдать вступительные экзамены, и он был с честью зачислен на заочное отделение факультета “Бурение нефтяных и газовых скважин”.

Следует признать, что Апельсин таки перещеголял впоследствии Сергея Михайловича по количеству закрытых виз и раздробленных вдрызг надежд.

В этом аспекте Орел занимал поул-позишн.

Правда, в отношении его у партийцев были совершенно иные мотивы для подобного рода экзекуций по сравнению с Михалычевыми.

Так или иначе, время шло.

Большевика Сардарова порезали на гвозди, а у страны было много всяких Апельсинов и Михалычей.

Спустя годы они оба были сосланы на очень дальний восток в тот самый край, одно название которого совсем недавно наводило ужас на горожан от Герцеговины до Приуралья.

Если ежедневно нашему зрителю случалось смотреть по телевизору (ящику) прогноз погоды, то термины синоптиков не могли не застрять на липких языках советского народа (толпы).

Стоит вообщем-то далеким от синтаксиса, морфологии и правописания людям произнести какую-либо чушь, вроде “балдеть” или “круто”, как через месяц словцо становится достоянием нации.

Вернемся к погоде.

Лэйба “оттепель” появилась во времена правления “меченого”, который намечал курс для толпы, указывал что ей следовало делать и как по-ступать, расставляя свои помётки A VOL D’OISEAU*.

Оттепель в политике означала, якобы, перемены к наилучшему, более свободное во взглядах и демокритинное общество.

Партийная оттепель подразумевала укрощение и упрощение структуры и динамических процессов внутри аппарата, а также более открытое и доступное освещение того, что происходило по линии липучих щупалец партии – I-х отделов и ГБ-овки.

Но все-таки определенные оттаивания происходили и ранее, даже в жестокие Прежневские времена.

Как это объяснить?

Все дело в том, что подобно разрозненным древним княжествам, территориальные подразделения КП – обкомы и крайкомы имели определенную независимость.

Невозможно было по какой-то шкале лояльности сравнить аракчеевский Ленинградский обком с безотносительно формальным и либеральным Архангельским.

А по-ворошиловски дисциплинированный и уставной Куйбышевский комитет не увязывался с полностью отколовшимся и отсоветившимся, выполнявшим свои функции лишь номинально Черновицким.

Кроме всего прочего, в обкомовские кресла, в свою очередь, также были вставлены пружины обособленности, и в зависимости от задниц, кото-рые на них сидели, те то сжимались до предела, не позволяя съездить в Болгарию даже знатному чабану, то растягивались так, что одобряли выезды за рубеж чуть ли не уголовников.

Ну, и все зависит от места, как говорят в народе. У нас в народе многое

говорят. Впрочем, у нас в народе только и делают – что лишь говорят.

Если, скажем, проживая в городе Курске, известным своей дугой, вы и не мечтали о выезде даже за границы области, то подужгородцы и прииркутяне каждое воскресенье пересекали в приграничных зонах заветную нейтральную полосу безо всяких виз и колючих проволок (проволóчек), скупЛяясь на чешско-китайских базарах.

Короче, – катаклизм, есть катаклизм, так что и в грозных обкомах иногда посреди лютой стужи вдруг накрапывал дождичек.

Такое произошло (прокатило) в середине семидесятых в штаб-квартире Дальневосточного крайкома партии в городе Владивостоке.

То ли пришло ЦУ из Москы, то ли сменилось руководство, то ли все посходили с ума, но вдруг, ни с того ни с сего в коридоре около двух месяцев визы стали открывать всем подряд.

Судно, на котором работал Сергей Михайлович, славно выполнило задание Родины, доставив в Магадан грузы для горнодобывающей про-мышленности.

По возвращении во Владивосток на борт (скорее всего на левый) прискакала депеша, где сообщалось, что Сергея Михайловича вызывают в отдел кадров для беседы.

Знакомая музыка. Вызов в “Че Ка” не предвещал ничего хорошего.

Поэтому, попивая пиво на морвокзале, Сергей Михайлович старался припомнить – что он ухитрился натворить в этот раз.

“Скорее всего, вызывают за тот конфуз, что приключился во время сда-чи экзамена по марксистко-ленинской философии в Дальневосточном высшем инженерном морском училище”, – прикидывал он.

...Поначалу все происходило неплохо, и доцент кафедры истории КПСС тов.Черезсидельников уже потянулся за открытой зачетной книжкой, но внезапно передумал и задал Сергею Михайловичу последний вопрос:

– Как Вы считаете, – в силу каких качеств наш народ сумел достичь таких невероятных высот в индустрии, политике, экономике, военной промышленности, ведь мы одной ногой уже стоим в коммунизме?

Сергей Михайлович, не задумываясь, ответил:

– Русские обладают необходимым временем и пространством, имея огромное терпение, плюс склонностью к спокойствию, что, бесспорно, является отличительной чертой славянского темперамента.

– Великолепно! – произнес марксист-философ-ленинец, – Ваши мысли вызывают похвалу!

– Это не мои мысли, это мысли Адольфа Гитлера, который высказал их вслух 25 февраля 1945 года Мартину Борману.

Тот, в свою очередь записал эти высказывания в дневнике, известном как завещание великого фюрера, – скромно ответил С.М.

– Что-о-о-о? – заорал доцент, и его глянцевая лысина стала покрываться желто-фиолетовыми пятнами, сигнализируя кипение партийных мозгов.

На крик сбежалась вся элитная кафедра.

– Что горит? – спросил старший преподаватель Запитулькин.

Но Сергей Михайлович спокойно продолжал:

– Более того, – благодаря марксисткой религии, у нас есть все, чтобы являться терпеливыми. Нам обещано счастье на земле, и это отличает марксизм от христианства, однако, в будущем.

“Счастье для вас вполне достижимо, – твердил Маркс, – и я вам это обещаю, однако, дайте эволюции завершить свое дело, не торопитесь подталкивать ее!”

Ну, а человечество всегда попадалось на такого рода приманку.

Если у Ленина не было времени, то Сталин продолжал его дело, ну, а за ним и другие товарищи нашлись. Дело-то славное! Всем известно, что марксизм могучая сила!

Согласитесь, в этом Гитлер прав, – закончил Сергей Михайлович.

Кафедра смотрела на него с широко раскрытыми ртами и выпученными глазами.

Наверное, именно так человечество и будет поглядывать на пришельца с другой планеты, который издает непонятные им звуки.

Ассистентке Семеновой стало плохо, и кого-то послали за водой или за доктором.

Вскоре прибежал доктор с водой.

Наконец, все очухались.

Под крики: “Вон из училища!”, “Долой этого негодяя!”, “Звоните в ОК или, еще лучше – в ГБ!”, эмоционально жестикулируя клешнями, зама-терелые (материальные) марксисты выдворили Сергея Михайловича из аудитории.

Он уже одевал куртку, собираясь покидать заведение, когда позади себя услышал возглас уважаемого профессора Селедкина:

– Остановить этого отщепенца и направить ко мне в кабинет! Я лично буду вентилировать его мозги!

Как только Сергей Михайлович прикрыл дверь кабинета зав. кафедрой, профессор спросил:

– Скажите-ка, любезный, а где же Вам пришлось прочесть завещание фюрера? – сразу было видно, что старик готов пойти на определенный компромисс в обмен на кое-какую информацию.

На горизонте засветилось “Удовл.” в заветной книжонке студента.

– В Москве на книжной барахолке приобрел по случаю, – соврал Сергей Михайлович.

Сделка началась.

После напряженных споров и дебатов, Сергей Михайлович выторговал для себя “Хорошо” по марксистко-ленинской философии в обмен на философию вмиг ставшего коммунистом Гитлера, зафиксированную на перепечатанных под копирку пожелтевших листочках.

– Только, умоляю Вас, – никому ни-ни! – проверещал Селедкин, осторожно прикрывая дверь своего кабинета.

Он уже пожалел, что не поставил Сергею Михайловичу “Отлично”.

В I-м отделе пароходства философствовать с ним не стали.

Как только С.М. вошел, из-за стола поднялся полный средних лет деятель, который тут же произнес:

– Сергей Михайлович, Вы проявили себя как активный работник и гра-мотный специалист. Все характеристики на Вас были положительными. Мы поздравляем Вас с открытием визы и направлением на элитные суда загранплавания!

Так Сергей Михайлович перешел на работу в группу инспектора Бянко, который заведовал 14 судами.

На одном из них – теплоходе “Павлово” в должности 2-го электро-механика и оказался Сергей Михайлович.

Начальником рации там служил Николай Николаевич Черепанов.

Каково же было его удивление, когда на третьи сутки погрузки в порту Находка к нему в каюту постучали:

– Войдите, – ответил он.

На пороге стоял Апельсин.

– Знаешь, я даже не удивляюсь, когда повсюду вновь тебя встречаю, – приветствовал Апельсина Сергей Михайлович, вставая из-за стола.

…Все оказалось очень просто.

У Черепанова закончился срок прохождения медицинской комиссии, и того отправили в отпуск.

Они проговорили до утра, им было что рассказать друг другу.

Как и С.М. Апельсин попал под крайкомовский дождичек.

Вот так их пути снова пересеклись.

Вскоре судно снялось с грузом на южнокорейский порт Пусан.

Впоследствии Сергей Михайлович не раз бывал в этом порту, и Пусан входил в первую десятку наиболее часто посещаемых им портов мира.

Судьба распорядилась так, что в течение месяца он обучался на курсах у

норвежских специалистов из фирмы Kongsberg именно там, в Пусане.

Разумеется, читателю будет интересно узнать – какой из зарубежных портов он посещал чаще всего.

Порт Хьюстон, штат Техас, США.

В Хьюстон Сергей Михайлович заходил 23 раза.

Так уж сложилось.

В Корее простояли недолго.

Взяв небольшую партию груза на Филиппины, “Павлово” через несколько дней бросил якорь на рейде Манилы в заливе с одноименным названием в ожидании причала.






Экипажу предстояло увольнение на берег.

Уже на следующий день помполит Гаврилыч разбил всех членов команды на группы, знаменитые совковые “тройки”, у каждой из кото-рых был свой руководитель.

Старшим гвардейской группы, в которую вписались матрос Терехин и Сергей Михайлович, оказался назначен Апельсин.

Им предстояло сойти на берег в первой партии.

Филиппинским кормчим функционировал тогда президент Фердинанд Маркос, являвшийся одновременно и премьер-министром.

Американская база в Субик-Бэй еще процветала, так что порядки в этой стране были довольно суровые.

На причале членов экипажа ожидали вооруженные люди в броской камуфляжной форме.

К каждой группе был прикреплен свой сопровождающий.

Вечером отправились в район Манилы, который назывался Pasay.

Поводыря было просто уговорить на любую услугу, предложив ему несколько песо, поэтому тройка быстро нашла на одной из улочек забегаловку поприличней и немедленно принялась дегустировать знаме-нитое на весь мир пиво San Migel, действительно очень приятное на вкус.

Орел на несколько минут куда-то исчез, а когда появился снова, в его руках сверкала литровая бутылка филиппинского топ-бренди Tanduay, кстати, тоже приличного напитка.

Терехин и Сергей Михайлович пить категорически отказались, поэтому старший группы и бойскаут разделили 50% жидкости по 25% на каждый желудок.

Как это обычно бывает, непьющим с трудом удалось уговорить прочно “присосавшихся” на поездку в супермаркет.

Тем не менее, всего лишь за два часа с момента схода на берег, они достигли улицы Roxas Blurd, где был расположен огромный магазин с впечатляющим названием Harrison Plaza, недалеко от Зоологического и Ботанического сада.

Кстати, сейчас Pasay – это уже не район, а город.

Сопровождающий остался перекуривать у входа.

Руководителя группировки изрядно “повело”.

Он здорово покраснел и все с большей амплитудой пошатывался.

Выражаясь языком сборщиков урожая, ему в тот момент больше подхо-дила кличка “гранат на ветру”.

Короче, фрукт попросту отказался что-либо покупать и направился в расположенный поблизости кафетерий внутри магазина.

У него оставалось ровно 49% огненной воды, припасенной на такой случай.

С. М. и матрос Терехин отправились примерять джинсы и курточки из генуэзской ткани *.

В описании Генуи середины 18 века зафиксировано, что жители среднего достатка могли чуть ли не ежедневно носить одежды из знаме-нитого черного бархата в течении 10 – 15 лет.

И это почти три столетия назад! Да еще и бархат!

На описываемое время джинсы и куртки в Союзе были потолком шика.

По одежонке всегда оценивали и провожали как умных, так и глупых.

Даже в центре Москвы, если Вы были одеты в такой наряд, на Вас с завистью посматривали.

С абсолютно пустой головой Вы могли чувствовать себя едва ли ни кинозвездой.

Через час довольные, с покупками в ярких пакетах, электромеханик с матросом подошли к кафетерию в поисках радиста.

Сопровождающий обязан был доставить группу на причал к 18.00 GMT, когда отходил рейдовый катер.

Время летело быстро.

У входа в магазин собралась толпа.

Под вой полицейских сирен все что-то вопили, отчаянно жестикулируя. Сопровождающего среди них увидеть было невозможно.

“Апельсин!”, – больно кольнуло под ложечкой у Сергея Михайловича.

Стекло огромной витрины слева от входа в магазин было вдребезги разбито.

Среди осколков лежал окровавленный Апельсин.

Полицейские вперемешку с санитарами подняли его и потащили в авто-мобиль скорой помощи, которую вела военизированая кавалькада.

Сергей Михайлович, не раздумывая, схватил Терехина за руку и пота-щил к такси, которых в Маниле гораздо больше, чем пешеходов.

Приехав на причал, они обнаружили там остальных членов экипажа “Павлово”, весело обсуждавших увольнение.

Он отвел подальше Гаврилыча и тихо произнес: “Орла взяли!”

Тот стал расспрашивать, как все произошло.

Сергей Михайлович ответил, что трезвый, как стеклышко от бутылки, Орел решил покушать в кафетерии, пока они покупали в десяти метрах от него костюмчики.

Далее шло описание всего увиденного.

– А где прикрепленный агент? – настороженно спросил помполит.

– Неизвестно, исчез куда-то.

Может это политический акт против строителей светлого коммунизма, а, Гаврилыч? – на всякий случай спросил Сергей Михайлович.

– Знаем мы эти политакты! Ясное дело – напился, сволочь! – гневно подытожил помполит.

На судно вернулись без Апельсина.

О ЧП пришлось немедленно сообщить в пароходство.

На утро из полиции пришло извещение о том, что, находясь в стадии тяжелейшего опьянения, начальник радиостанции теплохода “Павлово” Орел В.В. разбил на мелкие кусочки витрину магазина Harrison Plaza, Roxas Blurd st.76, Pasay, Manila.

От полученных порезов потерял много крови и в настоящее время пролёживает бока в больнице на …

Сумма причиненного ущерба составляет …….. песо.

За сомнительной подписью комиссара полиции стояла приписка о том,

что магазин будет закрыт на целый месяц для ремонта.

Около недели судно простояло на рейде, а когда подошли к причалу, то увидели, что возле борта в компании двух полицейских безмятежно стоит Апельсин с перевязанной рукой и щекой, заклеенной пластырем.

Работу, которой было не так уж и много, а лучше сказать – вообще не было, за него выполнял (присутствовал) его помощник – 2-й радист.

Как же все происходило?

Прикончив Tanduay, Апельсин, не соображая где выход, отправился искать свою группу.

Он вышел на улицу прямо сквозь витрину, которая была чисто вымыта и создавала впечатления открытой внешней среды у видящего лишь на 10% начальника судовой радиостанции.

Это было последним, что он помнил.

Люди создают легенды, фантасты пишут свои романы, ученые изо-бретают какие-то лучи, иллюзионисты обманывают человеческий глаз трюками – все они правдами и неправдами пытаются просочиться через стены.

А простой русский радист из далекого совдеповского городка Чугуев, что под Харьковом (кстати, известного тем, что там родился сам Илья Ефимович Репин), – Вова Орел всех посрамил.

Он проделал это наяву, без обмана и надувательства.

Вова прошел сквозь стену! И никакой зритель ему был не нужен!

Приказ начальника Дальневосточного ордена В.И. Ленина морского пароходства был напечатан аж на трех страницах и вывешен у входа в отдел кадров, стращая всех своей подробнейшей информацией.

Позже Сергей Михайлович соскоблил его со стенки себе на память.

Едва выкарабкавшись из каботажа, Орел успел сходить лишь в один заграничный рейс, после чего был снова сослан на прибрежный флот, ставший для него таким родным и привычным.

…В очередной раз Сергей Михайлович был вызван на линолеум в го-роде, чьё название связано с именем Андрея Александровича Жданова, того самого, что громил когда-то ленинградскую комсомольскую орга-низацию.

– Почему Вы скрыли от всех, что Вам уже трижды закрывали визу? – спросил дебильно-колхозного вида седеющий “товарищ” с откровенной физиономией ящерицы и прической а-ля ”нутрия”.

– Позвольте, но ведь меня никто об этом и не спрашивал. Не ходить же мне, словно забастовщику, с табличкой, где нацарапано:

“Мне уже три раза коммунисты закрывали визу”, – с иронией в голосе заметил Сергей Михайлович.

Он уже знал – чем все это закончится, поэтому просто ехидничал.

– Гнать таких грубиянов и недоучек с флота! – яростно прокричала чья-то секретарша со справкой об окончании 8-ми начальных классов.

– Ну, во-первых, кого Вы имели в виду? Лично я закончил ровно на одно учебное заведение больше действующего начальника пароходства. И объясните мне, недоучке, где и в чем проявилась моя грубость? – с улыбкой спросил С.М.

– Вы свободны, – уж слишком серьезно отрыгнул нач. отд. кдр.

Так Сергей Михайлович оказался в ссылке, где работал на самых уникальных судах мира – агломератовозах.

Его направили на судно “Малаховка” Азовского морского пароходства.

Надо признать, что такой швали и сброда, как на этом /лайнере/ новом месте, ему не посчастливилось больше встретить нигде.

Вряд ли господин Архаров, московский обер-полицеймейстер решился бы набрать в свой знаменитый драгунский полк, куда попадало всякое отребье, членов экипажа “Малаховки”.

Бериевским стукачам до них также было далековато.

Пожалуй, здесь стоило бы вербовать свои кадры Абверу или Гестапо.

Из комбината Азовсталь в г. Жданове судно перевозило агломерат – обогащенную руду, с дикой температурой около 800 гр. в порт Камыш-Бурун, что под Керчью.

В один большой трюм, отделенный от корпуса двойной переборкой, словно в коробку, грейпферами ссыпали огненную руду, которую через 10 – 12 часов выгружали в Камыш-Буруне.

Линия так и называлась – “огненная”.

В начале 70-х теплоход “Рокша” с 14-ти членами экипажа на борту и аналогичным грузом перевернулся в Азовском море, а экипаж просто сварился в воде. Ужасная смерть.

Кстати, памятник погибшим членам экипажа “Рокши” мариупольские бичи отнесли в утиль и сдали его как цветной металл, получив взамен несколько бутылок водки. Такова уж наша держава с прикованными кандалами телефонными трубками.

Зимой, когда море замерзало, агловозы отстаивались в Азовстальском затоне, а иногда немного латались в Ждановском судоремонтном заводе

Во время одного из таких ремонтов судьба снова столкнула Сергея Михайловича с Апельсином.

Что он натворил в очередной раз, С.М. уже не помнил.

Много воды утекло после супермаркета в Маниле, так что им вновь было о чем поболтать.

События происходили под Новый год, поэтому они крепко отметили свою очередную встречу.

Орел был прочно вбит в жизнь Сергея Михайловича, он умудрился даже принять активнейшее участие в одном из судьбоносных знакомств своего спутника по флоту.

Конечно, Сергей Михайлович благодарен судьбе за Апельсина, хотя друзьями они никогда не были.

…Шли годы.

Каботаж сменился на загранплавание.

Загранплавание поменяли иностранные компании.

Иностранным компаниям в свою очередь приходили на очередь все более оплачиваемые очередные должности.

Стыд от того, как на тебя, кабоНтажника, смотрят моряки-загранщики, давно прошел, и теперь Сергей Михайлович таким же взглядом вполне может окидывать других, даже морскую элитý эли другую белую, т.е. хорошо обглоданную кость.

Но не делает этого. С.М. нечто подобное уже где-то проходил и изучал.

Однажды в местной газете он прочитал о несчастном случае, про- изошедшем с начальником радиостанции Новороссийского морского пароходства Орлом В.В. в судоремонтном заводе в г. Одессе.

Автопогрузчик каким-то образом ухитрился задеть ногу несчастного.

Сергею Михайловичу необходимо было очень срочно уезжать, и ему не удалось узнать каких-либо подробностей.

… Уже около 10 месяцев Сергей Михайлович проработал в хорватско-чилийском экипаже на балкере под Багамским флагом в компании, зарегистрированной на Кипре, хозяин которой – израильтянин, являлся еще и гражданином США, проживавшем в Канаде.

12 суток перехода от Кейптауна до Буэнос-Айреса пролетели быстро. Вот, наконец, и причал.

Его предупредили, что утром за ним приедет агент для доставки тела в аэропорт, и Сергей Михайлович упаковывал вещи.

Под вечер его навестил вахтенный помощник, который сообщил ему о том, что им кто-то интересуется на берегу с мальтийского контейнеро-воза “Олимпия”, стоявшем на соседнем причале.

Сергей Михайлович, не торопясь, вышел на палубу.

Слегка почесывая когда-то поврежденную голень, весь светящийся от своей неповторимой улыбки, прямо возле трапа стоял Апельсин.