Ястребиный орёл
жүктеу/скачать 2.39 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- День пограничника
- Дракон с шершавым хвостом
— 22 —…однако путь его был недолог: его снова схватили какие-то дивы и отнесли к главному диву... (Хорасанская сказка) С пограничным же переполохом дело было так. Уехав утром на попутке из Кара-Калы, я провел тогда замечательный день далеко в горах. Было очень жарко, и в одном месте, когда я остановился, рассматривая что-то в бинокль, хохлатый жаворонок подлетел и подсел, с открытым от жары клювом, почти мне под ноги на жалкий клочок падающей от меня тени: страх перед человеком уступил перед потребностью спрятаться от палящего солнца. После полудня, присев на одной из вершин перевести дух, я на минуту задремал. Вздрогнув от дикого реактивного воя и свиста рассекаемого воздуха — белобрюхий стриж как снаряд пролетел почти над моим лицом — и открыв глаза, я ошалело и без всяких на то оснований решил, что уже в раю: прямо надо мной и над стоящей рядом ферулой порхали сразу четыре алексанора — крупные, желтые, похожие на махаонов, но чрезвычайно редкие бабочки, экземпляры которых в научных коллекциях наперечет. Для бабочки этот вид не менее редок, чем ястребиный орел среди птиц: в Туркмении встречается лишь в Копетдаге, где его безуспешно разыскивают почти сто лет. Но в Западном Копетдаге он есть, об этом и о его редкости я знаю из вечерних разговоров со знакомыми энтомологами. Придя в себя и подивившись такому чуду, я начал осматривать округу в бинокль и разглядел на удаленном противоположном склоне разморенного зноем дикобраза, кемарящего так же, как и я. Орлов я тогда не видел, а ближе к вечеру опять спустился к дороге голосовать назад и был несколько удивлен тем, что проезжавшая машина притормозила около меня, а потом вдруг рванула дальше, так и не остановившись. Подобрал меня тогда армейский водовоз. Разговорчивый прапорщик на удивление любезно вылез из кабины, пропуская меня внутрь, вместо того чтобы просто подвинуться. Даже оказавшись гостеприимно зажатым на сиденье между ним и шофером-солдатиком, я все же принял за шутку его рассказ о том, что меня весь день ловит погранотряд в полном составе, а две окрестные заставы поставлены в ружье. На мое замечание, что я лично знаком с начальником отряда, он лишь скептически хмыкнул.
Местные жители дикобразов не любят, поскольку эти грызуны по ночам, шуруя в поисках кореньев и прочего съестного, сильно повреждают своими когтистыми лапами огороды, расковыривая грядки. Туркмены стреляют их при любой возможности, но хоть и считают «нечистым зверем», все же из практических соображений иногда едят. Причем интересно, что если дикобраза сварить, то есть его невозможно, и вонища вокруг от этого варева, а в жареном виде он — деликатес (знаю по рассказам, сам не пробовал). Следы, помет, порой и иголки нахожу в горах постоянно. Каждый раз, подбирая огромную иглу с ломким, в зловещих зазубринах, кончиком, удивляюсь этому страшному вооружению: воткнувшись в тело и сломавшись, конец иглы будет потом проникать все глубже и глубже с каждым неосторожным движением и сокращением мышц. Бр-р-р... Даже архары погибают из-за ран от втыкающихся в морду иголок (баран он и есть баран: в пылу брачного сезона обезумевшие самцы архаров агрессивно и безрассудно кидаются на все живое). Лишь леопард со своими кошачьими возможностями периодически добывает дикобразов как весьма обычную для себя добычу».
Ё-моё, думаю, опять морока. Подсумок расстегнул, чтобы диктофон выключить, солдат с прапором напряглись (за руки, впрочем, хватать все же не стали). В сопровождении мотоциклетного эскорта и заинтересованных взглядов прохожих мы проехали через всю Кара-Калу в погранотряд, где маршировавшие на плацу свежеобритые новобранцы сбились с шага, а потом и вовсе остановились, разглядывая первого в своей жизни шпиона. Думаю, что я их не разочаровал. Я выглядел как чучело: на мне были иностранные (хм?..) кроссовки, армейские камуфлированные штаны от маскхалата, необычный по тем временам полевой жилет со множеством оттопыренных карманов, милицейская рубашка, форменная пограничная панама с красной звездой (для маскировки?), черные очки, бинокль, портативный диктофон на поясе с приколотым на груди микрофоном и прикрепленным к биноклю дистанционным управлением, кликающий при ходьбе шагомер, а в руках я нес складной рыболовный стульчик и старинный акушерский саквояж. Я уж не говорю о моей обгоревшей, красной, с утра не бритой роже... Оказалось, что моего старого знакомого сменил на посту начальника отряда новый человек. Наш разговор с ним был вполне доброжелателен, но скорое достижение взаимопонимания несколько осложнилось проигрыванием моей магнитофонной записи, состоявшей наполовину из латинских названий птиц, а наполовину — из цифр и сокращенной абракадабры, которой я пользуюсь для обозначения кормового поведения жаворонков при хронометраже. Я много раз объяснял студентам, как это делать, но лекция, прочитанная в тот вечер под развешанными на стенах портретами членов Политбюро, взиравших на меня с пытливой строгостью заседателей ученого совета, была самой подробной и исчерпывающей из всех. Завершили мы ее в офицерской столовой, лишь немного опоздав к ужину. Там и выяснилось, что утром (когда я голосовал на дороге в сторону Ирана) в отряд поступил сигнал, что «очевидцы» наблюдали, как из низколетящего аэроплана спрыгнул парашютист с моими приметами...»
Ночная птица, прекрасно приспособленная к ловле насекомых в темноте, но не использовать такой халявы (скопления насекомых в пучке света) — грех. (Когда Перевалов в Ай-Дере вывесил вечером лампу, подманивая своих бражников, откуда-то из темноты появилась пара проснувшихся синичек, непривычно молчаливых спросонья, которые не в силах были пропустить бесплатный ужин: вся стена под мощной лампой была залеплена мелкими насекомыми. А ведь синицы — дневной вид.) Иду дальше... На некотором расстоянии, за мостом, — точно такая же картина: другой козодой выделывает то же самое около другого фонаря. До чего же дикие виды чувствительны не только к отрицательному воздействию человека, но и к предоставляемым порой тем же человеком дополнительным возможностям».
Вдруг ему привиделся вдали родник, и он решил напиться из того родника. Когда же Хатем подошел поближе, то увидел, что никакой это не родник, а лежит там, свернувшись в клубок, огромный... (Хорасанская сказка) «21 мая. ...Сегодня впервые увидел в природе серого варана. Достойное зрелище. Заметив его на голом мергелевом склоне в нескольких метрах от ближайшего возможного укрытия, я кинулся к нему бегом и успел схватить за хвост в тот момент, когда он уже почти заскочил в щель под выступающую скалу. Вытащил упирающееся чудище назад на белый свет и начал фотографировать, держа за хвост на вытянутой руке. Непривычно видеть ящерицу метровой длины. Миниатюрный символ былого величия всамделишных динозавров и сказочных драконов. Шершавая шкура, мощные когти, ухмыляющаяся в молчаливом скептицизме огромная пасть. Когда держу за хвост, висит вниз головой беспомощно, но с достоинством, без суеты, не дергаясь. Поснимав его вволю, опустил на землю. Варан, поняв, что убежать не получится, повернулся ко мне хвостом и начал, свирепо шипя, раздуваться до неимоверных размеров, специально разводя ребра, расширяя себе живот, раздувая горловой мешок и привставая на ногах — всеми средствами производя впечатление огромного устрашающего животного. И это не просто безобидная демонстрация. Лишь только я попробовал потрогать его сапогом, как он резко хлестнул по кирзе сильным жестким хвостом. Потом так же — с другой стороны. Удары были настолько ощутимыми, что не оставляли сомнений: придись они по морде лисе или шакалу, наверняка бы отбили всякую охоту упорствовать в атаке. Важнейший вид в структуре пустынных экосистем и живой символ нашего человеческого административного идиотизма: включен в Красную книгу, но при этом все еще числится разрешенным объектом добычи для изготовления чучел и учебных пособий для учколлекторов...» «30 мая. В плоской равнинной пустыне уже к западу от последних предгорий Копетдага с Переваловым и со Стасом пересиживаем самую жару, предпринимая жалкие попытки спрятаться в узкую полоску тени от машины. На ровном, как стол, месте нет никакого укрытия от солнца. Вокруг тихий палящий зной, поэтому слышно, как под капотом что-то потрескивает в перегретом моторе после того, как мы ездили «купаться». Это значит, что мы гоняли по плоской, как доска, равнине, над которой раскаленный воздух не просто дрожит, но и создает удивительные по правдоподобию миражи — впереди видятся огромные сверкающие озера, отороченные по берегам камышовыми зарослями. Эффект настолько всамделишный, что, увидев такое утром в первый раз, мы все втроем — и Перевалов, и Стас, и я, умом понимая, что никаких озер здесь быть не должно, все же почти всерьез решили, что перед нами впереди какое-то водохранилище, о котором мы не знаем, и возбужденно принялись высматривать, что к чему, когда Перевалов поддал газу. Салаги. Иллюзии развеялись в тот момент, когда, подъехав к бредущему вдалеке по мелкой воде верблюду, мы увидели, что он стоит на более чем сухой суше и смотрит на нас поверх своей длинной верблюжьей морды («Вы что, дураки, что ли? Какая здесь вода?..»). После этого Перевалов уже просто газовал куда глаза глядят на страшной скорости, вертя руль вправо-влево, а мы со Стасом улюлюкали в безнадежно-сухопутном экстазе: «Жми, Козлевич! Купаться! Купаться!..» От этих шалостей мотор перегрелся, мы остановились, так как ездить уже было нельзя, и вот сидим спинами к машине, безрезультатно вжимаясь во все более сужающуюся полоску тени, безжалостно уползающую вниз, под брюхо нашего многострадального авто. Смерть от жажды нам не грозит: у нас огромная молочная фляга с теплой, пахнущей резиновой прокладкой водой. Периодически кто-то из нас встает, щедро зачерпывает теплую воду кружкой с отколотой эмалью и гулко пьет. Потом садится назад, тщательно стараясь угнездиться в приходящийся на него куцый кусочек тени. Сидим и, морщась от жара, как в бане, осматриваем прокаленную округу. От бинокля толку мало, потому что уже в трехстах метрах со всех сторон начинаются «озера» — миражи, все дрожит и ничего не разглядеть. Жарко, поэтому разговаривать лень. Вдруг Перевалов нарушает тишину, выдавливая из себя необычную фразу: «Кто это там рыженький пылит?» Мы присматриваемся и видим, что недалеко от нас по земле перебегает хохлатый жаворонок, а в тридцати метрах сзади от него, пронюхивая землю раздвоенным языком, энергичным голодным шагом, поднимая за собой когтистыми лапами фонтанчики пыли, двигается варан. Наблюдаемое не лезет ни в какие традиционные экологические ворота: в такую жару все рептилии должны сидеть в норах или на кустах не шевелясь. Надо отдать должное нашему энтузиазму: мы подскакиваем и все вместе несемся к этому варану, а уже на бегу Стас замечает недалеко от него второго и поворачивает по направлению к нему. Потом мы по очереди фотографировались с двумя этими варанами, беззлобно, но неизбежно уничижительно держа их на весу за жесткие хвосты. Пекло, а мужикам пришлось еще и штаны надевать, чтобы не увековечиваться для потомков в плавках и в семейных трусах (я не раздеваюсь — сразу обгораю). Варанов отпустили где поймали; сами просидели на месте до вечера и двинулись дальше лишь ближе к сумеркам». ◄ Объектив ...среди живых существ самыми разумными Аллах сотворил людей. Ведь только человек обладает способностью укрощать пери и дивов... (Хорасанская сказка) «3 июня. Здоро'во, Маркыч! Как там сам? Ты знаешь, каждый день, когда я в поле один и не отвлекаюсь на разговоры со спутниками, обычно уже после работы, во время пешего перехода по дороге домой, у меня вдруг наступает такой момент, когда внимание смещается от птиц и вообще от наблюдаемого вокруг (хоть и продолжаю по пути наговаривать рутинные наблюдения) на иное, находящееся в другом измерении. Словно проворачивается кольцо фокусировки какого-то невидимого внутреннего объектива, размывая один пласт восприятия, продолжающего существовать как бы по инерции, и делая резким другой. Когда центральное место в голове постепенно занимает возникающее ниоткуда труднопередаваемое ощущение мыслей и чувств ни о чем конкретно, но обо всем сразу. И когда в толще этого всего без труда наводишь резкость на что угодно. Знакомо тебе это? Вроде и не думаешь, концентрируясь, ни о ком в отдельности, но при этом видишь мысленно сразу все любимые лица... Не вспоминаешь прошлое, но чувствуешь своими давнишними, еще детскими фибрами былую заботу родителей о себе маленьком, вспоминая их в своем детстве, бывших тогда лишь чуть старше, чем сам сейчас... Не скучаешь по женщине, но ощущаешь, с мурашками по коже, обволакивающий и удушающий восторг прикосновения тела к телу, проникновения ладони в ладонь... Не обдумываешь текст, но при этом непроизвольно перебираешь слова, которые потом напишешь... Не мучаешься былыми ошибками, но вновь испрашиваешь извинения у тех, кого когда-то обидел, или удивляешься своей былой глупости... Или вдруг выхватывает память из прошлого какой-то эпизод, что-то, казавшееся раньше незначительным, второстепенным, лишь мелькнувшим незаметно, и превращает его в очень важное, поражающее многоцветием и значимостью... И все это в ритме шагов («клик-клик» — шагомер); и на фоне яркого солнца сверху; зеленой весенней травы под ногами; привычных позывов хохлатых жаворонков из-за холма; запаха полыни; и непроизвольно звучащей изнутри, снова и снова, совершенно нестроевой мелодии: «...цвет небесный — синий цвет — полюбил я с малых лет... — с детства он мне означал — синеву иных начал... — и теперь — когда достиг — я вершины дней своих — в жертву остальным цветам — голубого не отдам...» ◄ жүктеу/скачать 2.39 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|