Ю. В. Иванова и М. В. Шумилин Научная монография
жүктеу/скачать 6.36 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Глава I.
| Науки о языке и тексте в Европе XIV–XVI веков
Отв. ред. Ю. В. Иванова и М. В. Шумилин Научная монография При подготовке издания использованы результаты полученные в ходе выполнения проекта РГНФ № 13-09-0142 «Объективность, достоверность и факт в гуманитарных науках раннего Нового времени: историческая реконструкция и пути рецепции» при поддержке софинансирования в рамках Программы «Научный фонд НИУ ВШЭ» (№13-09-0142 2013 г.). Москва - 2014 Создателями монографии реализован принципиально новый подход к написанию истории наук о языке и тексте в позднесредневековой и ренессансной Европе. Читателю предлагается ряд детальных case studies, сопровождаемых фрагментами текстов источников, впервые переведенными на русский язык, с подробным комментарием, касающимся как исторического контекста функционирования отдельных отраслей гуманитарных наук, так и различных аспектов деятельности наиболее видных ученых означенной эпохи – как правило, авторов приводимых текстов. При выборе текстов для монографии составители заботились, в первую очередь, об их историко-научной репрезентативности: в книгу вошли памятники, которые позволяют судить об эволюции концепций и методов в языкознании, герменевтике, текстологии, теории литературы; о трансформациях теоретических воззрений и практических подходов в гуманитарных штудиях в период перехода от Средневековья к Новому времени. Поэтому данная книга - одновременно и опыт истории европейской гуманитарной науки раннего Нового времени, построенной на конкретном источниковом материале, и учебное пособие (а заодно и справочник) по лингвистике, текстологии и герменевтике Возрождения, и просто увлекательное чтение для всех интересующихся прошлым гуманитаристики. Издание не имеет прецедентов не только в отечественной, но и в мировой науке и будет чрезвычайно полезно историкам Средневековья, Ренессанса и раннего Нового времени, специалистам по истории науки, культуры и филологам самых разных направлений. Оно найдет применение в общих курсах истории лингвистических учений, теории литературы, истории словесности, а равно и как материал для создания спецкурсов по отдельным проблемам языкознания, текстологии, истории и теории литературы. Глава I.Поджо БраччолиниЗастольные беседы, часть III.Была ли латынь общим языком древних римлян, или же ученые мужи говорили на одном языке, а чернь и простонародье на другом. Последование третьей застольной беседы. Тогда Бенедикт, который соединял в себе глубокое знание законов с любовью к изящной словесности и истории, обратился к вам с такими словами: «Позволь, о Карл, узнать твое мнение о предмете, который уже давно не дает мне покоя. Кроме того, представляется мне, что предмет сей не вовсе безразличен и вашей учености. Преследует меня неотступное сомнение: была ли латынь, которую мы называем также Грамматикой, общим языком всех древних римлян, или же ученые мужи говорили на одном языке, а чернь и простонародье на другом? Выражаясь более ясно: правда ли, что ученые люди наравне с невеждами сей латинский язык с молоком матери впитывали и в беседах с домашними усваивали? Или же, как это принято у нас, одним языком говорили ученые, а другой был в ходу у черни? Ведь мне известно, что даже мудрейшие в этом вопросе не согласны друг с другом. Так, Леонард Аретинский в письме своем к Флавию Форливианскому силится доказать, что не было общего для всех языка, но образованные люди говорили на одном наречии (locutionem), а народ на другом. Того же мнения придерживается славнейший муж Антоний Луск: он говорил, что не может допустить и никогда не поверит, будто латинским языком изъяснялась поденщики, сапожники, повара и прочее мужицкое отребье. На это Поджо имел обыкновение отвечать, что усвоить латинский язык не сложнее, чем любой другой, если учить его с детства. Ведь дети варваров впитывают родной язык с молоком матери, хотя он такой грубый, резкий, неблагозвучный и варварский, что даже ученые нашего времени с трудом могут его разобрать. Отчего же то, что ныне постигается научением, не могло в древности усваиваться ежедневным упражнением? Кроме того, мы знаем в Римской Курии немало людей, которые славились своим непроходимым невежеством, однако, беседуя между собой или внимая речам других, благодаря постоянно поддерживаемой привычке научились понимать латинскую речь и даже весьма сносно на ней изъясняться. Мне говорили, что и ты, и ученейший муж Франческо Барбаро, а равно и другие многие, держатся того же мнения, полагая, что все древние римляне говорили по-латыни. Пусть же не затруднит тебя, о Карл, вынести твое суждение по этому делу». Тогда тот говорит Поджо: «Я безусловно отвергаю тот род рассуждения, к которому, как я слышал, прибегают многие, дабы опровергнуть мнение Леонарда. Хотя этот предмет, признаться, никогда не вызывал у меня любопытства, однако я разделяю мнение Поджо и считаю его более достоверным». На это я: «Должен сказать, о Карл, что мне и раньше неоднократно приходилось спорить об этом с Леонардом и Антонием, а после письма Леонарда я отыскал в сочинениях различных авторов множество высказываний, которые с очевидностью доказывают ошибочность его мнения. Ведь Леонард, помнится, сам обещал послать мне такое письмо, которое вызывало бы на ответ. Поэтому постоянным моим намерением было написать нечто в опровержение его мнения, однако до сего дня обилие дел препятствовало осуществлению этого замысла. Ныне же и досуга у нас предостаточно, и Бенедикт меня о том же просит. Задаться этим вопросом меня некогда заставил Карл, и вот я представляю на ваш суд мои мнения, и прежде всего намереваюсь изложить те из них, достоверность которых, как я полагаю, будет признана всеми. Затем я дам ответ на письмо Леонарда. Хотя искусство составления речей (ars dicendi) требует в начале привести доводы противников, и только затем наши собственные аргументы, я, пренебрегая этим порядком, изложу лишь то, что напрямую относится к вопросу. Однако прежде надлежит сделать некоторые вводные замечания, от которых можно было бы перейти к дальнейшему рассуждению. Спрашиваю вас: какой язык именуете вы латинским – тот ли, который у нас зовется Грамматикой – и кто положил ему начало? Надо полагать, вы называете латинским язык, которым пользовались люди, именуемые латинянами – ведь от них язык сей и получил свое название – и который был во всеобщем употреблении у римлян, живших в Лации среди латинских племен. Ведь как мы называем галльским, испанским, германским, италийским те языки, на которых говорят галлы, испанцы, германцы и италийцы, и то же относится к греческому языку и прочим, так же, следовательно, надлежит считать латинским языком именно тот, который был во всеобщем употреблении среди латинян. Тем самым доказывается единственность этого языка. Ведь если бы существовал еще один язык (sermo), отличный от этого, он получил бы иное название. Именно так обстоит дело у нас самих, когда мы Грамматику, т. е. латынь, отделяем от народного языка (vulgari): мы ведь не говорим, что наш родной язык и Грамматика – это одно и то же. Следовательно, у людей, именовавшихся латинянами, был только один язык (loquela), и никакой другой не может быть к нему присоединен. Кроме того, латинский язык образован из слов, которые составляли речь латинян. Значит, именно слова латинского языка были тогда во всеобщем употреблении. Ведь люди эти не пользовались неизвестными им словами, но перенимали те, которые впитывали с молоком кормилицы. Так что если бы в ходу тогда был еще другой язык, он назывался бы по-своему. Однако мы читаем, что существовал только один родной для них язык (vernaculum sermonem). Итак, латинский язык называется так от латинян, которые говорили только на этом языке, а не на другом, и я немало удивляюсь тем, кто утверждает, будто древнеримские простолюдины говорили на каком-то особом наречии. Даже в наши дни найдется немало людей, особенно среди римских женщин, кто в своей повседневной речи (loquendi consuetudo) сохранил такие черты, которые роднят ее с латынью. Не чудо ли, что в столь многолюдном городе, полном пришлых иноземцев и заселенном варварами, в народе доселе не исчез остаток латинского языка? Слишком долго было бы перечислять латинские слова, которыми по сей день изобилует народная речь. Скажу только, что мне встречалось в разговорах римских жителей множество таких слов, которые до той поры были мне неизвестны. Даже наш Николай, ученые изыскания которого в полной мере обнаруживают его любовь к латинской словесности (qui diligens verborum scrutator fuit), не знал, какой вид рыбы называется тибрским волком. Я же выведал у торговца рыбой, что этот вид в народе зовется осетром (Storionem), а превосходные его образцы можно выловить и в наши дни между двух мостов. Меньшего же собрата этой рыбы простой люд называет волчонком (lupatum). Еще пример: я не знал, как по-латыни называется та вещица, которую женщины насаживают на конец веретена, чтобы способнее было прясть. И вот от некоей жены я услышал, что этот предмет именуется пряслицем (vorticulum). От таких же простолюдинов я узнал латинские названия кастрюли (sartaginem) и сковороды (frixorium). Однако не будем сверх меры умножать образчики подобных остатков древнего языка, удержанных народной речью. Что же сказать об испанцах, чья земля весьма далеко отстоит от Города, но язык сохранил наибольшее число латинских слов, заимствованных у римских поселенцев? Ибо в их речи встречается множество латинских слов, которые я впоследствии с немалым удивлением слышал в Курии от ученых людей, с коими имею обыкновение беседовать. Так, в моем присутствии некий старик говорил: «habeo capillos canos», «aio comedendo aviculas, in malas horas cremare» и многое другое, что моя память не сохранила. Достойно всяческого удивления, как в Испании, которой столько лет владели сменявшие друг друга варварские народы, сохранилось в употреблении хотя бы одно латинское слово. Однако в речи ее жителей так много этих слов, что возникает впечатление, будто все они выучились говорить на латинском языке путем длительных упражнений. Эти слова они почерпнули или от римских колонистов, селившихся в Испании, или от тех римлян, которые приезжали туда ради торговых или военных предприятий. Благодаря тем и другим латинский язык распространился так широко, что следы его можно обнаружить и в наши дни. В верхней Сарматии есть Колония, – ее, по преданию, основал Траян, - где посреди всеобщего варварства сохранились остатки латинской речи, которые отмечают итальянские путешественники, побывавшие в этих местах. Так, жители этой Колонии говорят oculus, digitus, manus, panis и употребляют многие другие слова, которые доказывают, что эти люди происходят от оставшихся в Колонии латинян, пользовавшихся латинской речью. Однако то, что мы вкратце изложили выше, опираясь на заслуживающие доверия источники (autoritate), надлежит теперь подкрепить примерами. А именно, я утверждаю, что римляне говорили по-латыни в Сенате, на Форуме, в суде; ораторы обращались на этом языке к своим слушателям, а полководцы – к воинам. Наконец, и простой народ в обиходе (privato sermone) пользовался тем же самым латинским языком. Кроме того, не следует, как кажется, пренебрегать тем, что сообщает Квинтиллиан во введении к своему труду, где повествует об обучении юношей искусству красноречия. Он считает необходимым, чтобы кормилица ребенка и другие люди, которым поручено его воспитание, говорили на правильной латыни, дабы этот ребенок с молоком кормилицы впитал чистую и изысканную латинскую речь. Иными словами, с младенческих лет ребенок должен быть окружен людьми, от которых он мог бы воспринять образец хорошего языка. Однако этот совет был бы неуместен, если бы латынь звучала в то время только на школьных уроках из уст преподавателей, а не была для всех родным языком, усвоенным с самого детства. Какой же прок мог быть от научения красноречию, если язык кормилиц и латынь отличались друг от друга? Разве только понимать этот совет Квинтилиана так, что, по его мнению, юноши, не знающие латыни, могут преуспеть в ином роде красноречия. Однако в наставлении Квинтиллиана речь идет не о таких юношах, но о тех, кто готовит себя к углубленному изучению латинского красноречия. Итак, чтобы нам, будущим риторам, не пришлось, как это часто бывает, отвыкать от слов, усвоенных в незрелом возрасте, он последовательным изложением правил латинского языка наставляет юношей на единственно верный и удобный путь, ведущий к овладению ораторским искусством. » Кроме того, он сообщает, что римляне обучали искусству красноречия и своих домашних. Так, рассказывают, что мать Гракхов весьма способствовала развитию этой способности в своих сыновьях. Однако очевидно, что речь здесь идет именно о латинском красноречии, а не о каком-либо ином. Следовательно, латинская речь была во всеобщем употреблении как среди кормилиц, так и среди других домашних. Он же (Квинтилиан – П. С.), рассуждая в первой книге своего сочинения о Грамматике, недоуменно вопрошает: «Неясно, что должен я сказать о тех случаях, когда одни склоняют «senatus» как senatus, senatus, senatui, а другие как senatus, senati, senato». Однако он вовсе не хочет сказать, будто одни его сограждане имели обыкновение говорить на латинском языке, а другие на Грамматическом. Ведь из приведенных слов очевидно, что латинским языком владели все, в то время как Грамматика была уделом лишь немногих преуспевших в науке красноречия. Итак, по-латыни говорили все, но язык людей ученых был совершеннее, ведь они, как утверждает Квинтилиан, изменяли слово «senatus» по четвертому склонению, а простецы по второму. Ученые мужи справедливо замечали, что невежды в употреблении слов следуют обычаю, не задумываясь над правильностью собственной речи. Так, в шестой книге своего сочинения Квинтилиан пишет: «Надлежит нашу речь соразмерять с разумением окружающих людей, ведь нередко приходится беседовать с невеждами и людьми, вовсе не сведущими в науках». Из чего ясно, что даже невежды и необразованные люди разумели латинскую речь, поскольку именно с их мнением должен был считаться оратор. В двенадцатой же книге, рассуждая о способах построения речи, он говорит: «Кажется, что простонародная речь имеет иную природу, чем речь оратора, согласная с естественными свойствами самих слов». Из этих слов очевидно, что в речи как риторов, так и невежд слова обладали одинаковыми свойствами, однако различались изяществом и литературной обработкой. Теперь же приведем и другие свидетельства, - без всякой последовательности, в том порядке, как они приходят на ум, - которые подтверждают, что и народ весь, и все без изъятия жители Города, а равно и многих других земель, говорили по-латыни. Прежде всего, сошлемся на блаженного Августина, святого мужа, обладающего величайшим авторитетом. Сей в проповеди на пятидесятый псалом, предназначенной для простого народа, допустил некоторые просторечные выражения, в то время как другие части его речи отличались прекрасной обработкой; оправдывал же он себя тем, что, пока он говорил, писцы записывали его речь и распространили в народе прежде, чем он смог улучшить и исправить ее. Следовательно, его проповеди были латинскими, и язык их был привычен слуху простого люда – и мужчинам, и женщинам. Ведь если бы они не понимали по-латыни, то все эти труды пропали бы втуне, и следовало бы считать глупцом того проповедника, который растрачивает свое красноречие перед теми, кто не разумеет его речей. Далее, известно, что речь М. Катона против заговорщиков, будучи записана писцами слово в слово, разошлась в народе. Этот случай наряду со многими другими представляет нам доказательство того, что и в Сенате римляне имели обыкновение изъясняться на латыни. Подтверждением этого может служить также сенатское постановление, предписывавшее чужеземцам излагать на латинском языке порученное им их народами, а также вторая речь Марка Туллия об аграрном законе против Рулла, где он приводит слова из выступления своего противника в сенате, что-де «народ римский забрал слишком большую власть в государстве, хорошо бы его «проредить». «Ведь он, - говорит далее Цицерон, - употребил именно это слово». Следовательно, если латинские слова повсеместно использовались в житейском обиходе, в речах и увещеваниях ораторов, в судах и публичных выступлениях, даже в сенате, состоявшем из превосходнейших мужей, то очевидно, что слова эти были тогда во всеобщем употреблении. Раз уж мы сослались в подтверждение нашего мнения на достойный всяческого доверия рассказ Цицерона о латинской речи Рулла в сенате, то приведем и другие его свидетельства. В речи в защиту Корнелия Бальба он счел даже недостойным опровержения приведенное обвинителем толкование одного слова. А именно, тот считал, что слово «comiter» (благосклонно), как якобы устаревшее и вышедшее из употребления, было использовано ошибочно вместо «communiter» (вместе, сообща). Однако человек, указывающий верный путь заблуждающемуся, называется именно благосклонным или добросердечным, милостивым, благодушным; очевидно, что слово «communiter» сюда никак не относится. Отсюда следует, что речь Рулла была произнесена на латинском языке, раз уж спор идет о значении латинского слова. То, что на латинском языке говорили ораторы в суде, доказывает Асконий Педиан в толковании на речь Цицерона в защиту Милона. Вот что он пишет: «Начав говорить, Цицерон не мог скрыть страха перед яростью сторонников Клодия, которые не собирались сдерживать себя даже в присутствии многочисленных стражей. Таким образом, произнося эту речь, Цицерон был далек от своей обычной невозмутимости. Однако, несмотря на чрезвычайность обстоятельств, речь, которую мы изъясняем, столь совершенна, что может почитаться лучшей из всех, принадлежащих Цицерону». Однако возвратимся к Туллию. Сей пишет в первой книге «Об ораторе»: «Теперь я расскажу вам о том, что относится к украшению речи. Во-первых, оратор должен изъясняться на правильной латыни. Кроме того, он должен говорить на этом языке ясно и доходчиво. Во-вторых, речь его должна быть понятна слушателям». Из этих слов очевидно, что народ римский понимал латинский язык. Ведь ораторы не растрачивали свое красноречие впустую перед не разумевшей их слов толпой; равным образом, не прибегали они и к иному красноречию кроме латинского.
жүктеу/скачать 6.36 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|