Ббк 65. 291. 21 П75 Редакторы О. Пригожина, П. Суворова Пригожин А. И

Три русские революции пытались вырвать Россию из феодального захо­лустья. Недальновидная монархия (даром что корнями из Германии) не улавливала общеевропейских тенденций: ни инициативу взять на себя, ни уйти в нейтральную конституционную нишу не сумела. Раздражая и буржуа­зию, и рабочих, она собственным примером усиливала притягательность республики — социального изобретения, уже к тому времени широко апро­бированного в мире. Через земства и думы России русское общество и своим ходом уже подошло к принятию парламентской формы верховной власти. Сразу после падения империи во всех классах и в большинстве партий (по примеру других европейских революций) утвердилось и общее мнение о начальном варианте представительной демократии — Учредительном со­брании выборных представителей (депутатов) от всей России. Цель его — оп­ределение будущего страны: принятие неотложных законов и Конституции, образование постоянного правительства.

Антагонизм пролетариата и буржуазии, крестьянства и помещиков, горо­да и деревни, господствующей нации и инородцев, безусловно, образовал пестрый спектр надежд на этот форум, но сам способ перехода к республике больших споров не вызывал. Первые же после царя правительства называли и считали себя временными — в ожидании Учредительного собрания.

Идея его созыва была общереволюционной. Она включалась в требования многих радикальных партий в Европе. В России это требование выдвинули еще декабристы (великий собор). Под именем Земского собора его отстаи-

324 ЧастьVI. КАТДСТРОФМКА

вали члены «Земли и воли» в 1860-х годах, оно вошло в программу народо­вольцев, а затем в 1903 году -ив программу РСДРП. Идея созыва Учреди­тельного собрания была популярна и в период дооктябрьских Советов. Ведь на их съезды делегировались представители городских и губернских Советов, т. е. выборы делегатов на съезды Советов были не прямыми, не от избирате­лей непосредственно. В Учредительное же собрание избирались депутаты только прямым, тайным голосованием по избирательным округам. Такие выборы в России предстояло провести впервые.

Революционные партии (в том числе большевики) также признавали авторитет готовящихся общенародных выборов состава первого института республиканского строя в России. Поэтому Совет Народных Комиссаров, образованный в результате Октябрьского переворота, тоже назвал себя Вре­менным рабочим и крестьянским правительством. Да и легкость свержения правительства А.Ф. Керенского во многом объясняется тем же; в правовом и моральном смысле оно «плохо лежало».

И после Октябрьской революция Советское правительство подтверждало свое уважение к исключительному статусу будущего форума. Например, 20 октября (8 ноября) 1917 года В.И. Ленин публично провозгласил: «...как демократическое правительство, мы не можем обойти постановление народ­ных низов, хотя бы мы с ним были не согласны... И если даже крестьяне пойдут и дальше за социалистами-революционерами и если они даже этой партии дадут на Учредительном собрании большинство, то и тут мы скажем: пусть так... Жизнь заставит нас сблизиться в общем потоке революционного творчества и выработке новых государственных форм»¹. Более того, выборы проходили в ноябре, и ход их не вызывал протестов.

Конфликт, правда, был, но он возник вокруг «Всероссийской по делам о выборах в Учредительное собрание комиссии», созданной еще до Октябрь­ской революции. Но 23 ноября (6 декабря) Совнарком назначил большеви­ка М.С. Урицкого комиссаром этой комиссии, а в ее аппарат направил своих работников. Комиссия их отвергла и была распущена 29 ноября, а ру­ководство делами по созыву Учредительного собрания было возложено на специальный Комиссариат.

Выборы состоялись 12 ноября (по ст. стилю) 1917 года, хотя в некоторых избирательных округах они затянулись до декабря. Результаты таковы. По­давляющее большинство получила партия эсеров — более 40% голосов. Большевики — около 25%, хотя в некоторых промышленных центрах они добились и свыше 50% голосов. Социал-демократы (меньшевики) — около 3%, партия конституционных демократов — 13% голосов². Так что даже в союзе с левонастроенными эсерами у большевиков не набиралось и полови­ны голосов. Заметно, однако, что абсолютное большинство депутатов при-

1

надлежало к социалистическим партиям. Соответствующим был и характер готовившихся ими законов.

Созыв Учредительного собрания планировался еще первым Временным правительством на конец ноября. И попытка части депутатов собраться в назначенный срок в Таврическом дворце Петрограда предпринималась. Снова конфликт с правительством по поводу кворума: Совнарком готов до­пустить работу депутатов только при наличии хотя бы 400 из них (всего их избрано 715 человек). Наконец 20 декабря Совнарком назвал дату открытия Учредительного собрания — 5 января 1918 года.

И открытие состоялось. Присутствуют около 410 депутатов, из них боль­шевиков примерно 120. Председателем Учредительного собрания избирает­ся лидер партии большинства эсер В.М. Чернов. От имени Советской власти Я.М. Свердлов вносит на рассмотрение депутатов «Декларацию прав трудя­щегося и эксплуатируемого народа», предлагает принять ее. Предложение не принято. Депутаты объявляют Россию федеральной демократической республикой, утверждают законы о земле, о мире. В доверии ленинскому Совнаркому отказывают. Заседание идет всю ночь. Наступает утро 6 января. Просит слово депутат-большевик Ф. Раскольников и заявляет об уходе его фракции с Учредительного собрания. О том же заявил левый эсер В. Карелин. Внезапно вооруженный караул требует от депутатов покинуть зал. Предсе­датель объявляет перерыв до 17 часов того же дня. Депутаты расходятся. Днем Совнарком принимает декрет о роспуске Учредительного собрания. Караул закрывает вход в Таврический дворец. Ночью с 6 на 7 января боль­шинством голосов делегатов ВЦИК утвердил декрет. Довод: выборы депута­тов опротестовываются задним числом, поскольку проводились они по ста­рым партийным спискам, а за прошедшее время настроения масс изменились в пользу большевиков и левых эсеров. Временное рабочее и крестьянское правительство — Совнарком вычеркивает из своего полного названия первое слово.

Еще до этих дней донское казачество во главе с А. Калединым выступило против новой власти, были и другие попытки мятежа, саботажа. Но после январских событий в Петрограде социальные силы России быстро перегруп­пировались, началась тотальная гражданская война.

Депутаты пробовали потом собраться в Москве, Самаре, Уфе, даже назы­вался срок нового созыва — 1 февраля 1919 года. Но белые генералы уже делали ставку на военную диктатуру...

Трудно сейчас войти в ситуацию тех двух дней. Подчиниться решению Учредительного собрания (оно наверняка сформировало бы другое прави­тельство — уже постоянное) означало бы ожидание новых выборов, борьбу за голоса избирателей в новых условиях. Конечно, при такой уверенности в подлинном соотношении в стране сторонников и противников на тот момент можно было бы рассчитывать на победу. Но феномен революционной ситуа­ции (вчера рано, завтра поздно), скорее всего, уже прошел бы... А столько

326 ___ Часть VI. КДТАСТРОФИКА

уже достигнуто! И прежде всего, решен главный вопрос любой революции: о власти. К тому же революция есть насилие...

Спустя девять десятилетий мы в состоянии не только узнать, но и нагнать те последствия этого шага, которые трудно было предвидеть тогда револю­ционерам.

Разгон Учредительною собрания резко ожесточил раскол в российском обществе, будущее которого широкие слои населения связывали именно с работой первого парламента. Ведь насилие над полузаконным и малопоч­тенным в обществе Временным правительством совсем не то, что насилие над полномочным представителем избирателей. В стране разгорелась Граж­данская война. Враждующие стороны приступили к решению оружием того, что не удалось решить политическими средствами.

Конечно, вручи Учредительное собрание мандат на власть Совнаркому, контрреволюционные силы не успокоились бы. Вероятно, не все из них со­гласились бы ждать следующих выборов. Но поставить под ружье такую часть народа им бы не удалось никак.

Гражданская война не только разорила и измучила страну. Насколько можно судить по доступным данным, в ходе ее погибло и эмигрировало много миллионов. Важнейшее социально-политическое следствие состоит и в том, что в боях, от тифа и голода погибла наиболее активная часть и без того крайне немногочисленного индустриального пролетариата страны — основной социальной базы Октябрьской революции и коммунистической партии. По мере восстановления заводов и фабрик на их место пришла из деревень масса вчерашних крестьян, с неразвитым классовым сознанием, пропитанная феодально-крепостническими предрассудками, — вполне под­ходящая основа для формирования новой деспотии.

Кроме того, из страны за рубеж бежало большое число представителей просвещенного слоя, тоже весьма тонкого в тогдашнем российском обществе. Произошло резкое интеллектуальное обеднение его. Вынужденное невежество в технике, управлении, политике пришлось компенсировать волюнтаризмом, отчего тоже стал быстро набирать силы зарождавшийся сталинизм.

Наконец, разгон Учредительного собрания фаз и надолго внес в массовое сознание руководящих кругов и народа страны устойчивое предубеждение (и без того подготовленное беспомощностью Государственных дум) против представительных институтов демократии, отношение к ним как к чему-то несерьезному, ритуальному, стоящему в стороне от самого дела. Иначе го­воря, к тому, что в иных странах давно, а у нас сейчас называется правовым государством, гражданским обществом. Это предубеждение делает неизбеж­ной анонимность власти (таинственность механизма принятия решений, исключение личной позиции представителя власти, запрет на распростране­ние информации и т. п.).

Возвращаясь к той январской ночи, можно уверенно сказать, что никто из голосовавших за декрет ВЦИК, включая и его инициаторов, не предпола-

Глава 22 ПИК НЕОБРАТИМОСТИ _^______ 327

гал столь радикальных последствий. Для них это был сравнительно частный акт в стремительной политической борьбе, когда приходится срочно реаги­ровать на изменение обстановки, стремясь опередить удар противника сильным выпадом. Они не хотели стольких жертв и страданий (в том числе и для себя, как оказалось). Но тем более им было бы невыносимо представить жесткое извращение их намерений по мере того, как подобные акции пре­сечения после этого стали прямо необходимыми (надо же защищаться, а лучшее средство тут — нападение). Неумолимые ближние цели все более подавляли те самые — дальние, отклоняли от них ход событий.

Между тем и без этого шага возможны были маневры и варианты. После него выбора уже не оставалось: на заносившиеся один за другим кулаки бе­лого движения нельзя было ответить вооружением народа (да и какого имен­но?), а понадобились профессиональная армия, не менее квалифицированная контрразведка, цензура, сверхцентрализация, принудительная экономика... Малейшая уступка означала потерю всего так дорого стоившего. Гражданская война ожесточает нравы куда больше международной, а внутрипартийная борьба их отнюдь не смягчает, И. В. Сталин или Л. Д. Троцкий — разницы особой не было. Непослушный социальный материал по-прежнему «не пони­мал своего счастья». Оставалось его основательно переработать.

Избавляясь от живительных разногласий и далее (запрет левых эсеров и анархистов — товарищей по штурму Зимнего — и других партий, запрет на фракции внутри самих большевиков, запрет на возражения генсеку в Полит­бюро и т.д.), общество окаменело. Монолитом неслось оно в единственном направлении, все больше увязая на историческом бездорожье.

Разгон Учредительного собрания не только разрушил созданный уже бы­ло социальный механизм бескровного взаимодействия противоречивых интересов. Без такого механизма антагонист подлежал уже только уничто­жению, для верности — с захватом близких к нему прослоек и кругов, а для полной гарантии — ведь, поднявшись, он стал бы действительно яростно мстить! — и тех, кто недалек от последних, хотя бы и по настроениям. Оста­навливаться было и впрямь рискованно.

Но даже когда выяснилось, что важнейшее условие успеха социалистиче­ской революции в России — подобные же революции на Западе — не испол­нилось и пришлось экономике вернуться к капитализму, то от него к тому времени остались лишь запуганные остатки нижней гильдии. Развить с их помощью производительные силы до уровня социалистического обобщест­вления, тем более при враждебно настроенном иностранном капитале, те­перь уже и не получилось бы, Обратимость процесса потеряна, «точка воз­врата» пройдена...

_{Глава 23}

ИНВЕРСИОННЫЕ

_ЦИКЛЫ

В нынешних страстях нам трудно, да и некогда осмыслить происходящее в общем курсе истории Отечества, с высоты такого полета, откуда видны ее Порядок и смысл. Почему мы выбрали именно такой путь? Ведь если ис­тория целостна, едина, то где-то в ее теле должны быть нервные узлы по­следних перемен...

Замечательное исследование Александра Ахиезера¹, изданное трехтом­ником «Россия: критика исторического опыта», посвящено как раз истори­ческим катастрофам России. Это редчайшее событие потому, что с начала прошлого века никто еще не пытался проникнуть в логику и мораль, встро­енные в судьбу огромного этноса, одной из старейших сверхдержав.

Попытаюсь провести по текстам А. Ахиезера неточный пунктир...

1. СОБОРНОСТЬ И ВЕЧЕ

Итак, есть ли единое нравственное начало в российской истории — то самое начало, распознав которое, мы сможем проследить хоть какую-то последо­вательность, логику, смысл всей драмы великого народа?

Философия нашей истории, построенная автором, отвечает: да. Это вече­вой идеал, он синкретичен и содержит основания для последующего истори­ческого расчленения на соборное согласие и авторитаризм. Семья, род, об­щина в жизни восточного славянства, которые оказались более прочным и долговременным основанием для объединения людей, их расселения, чем в

остальной Европе, предполагали подобное потенциальное расчленение на власть схода, действующего всем миром, и власть первого лица — главы патриархальной семьи, рода, племени. А средством для решения было вече в разных его вариантах: «Дела решались не по большинству голосов, не еди­ногласно, а как-то совершенно неопределенно сообща» (К.Д. Кавелин). Со­борность и вече порождали синкретическое общество, где не очень-то цени­лась индивидуальность и человек ценился не столько сам по себе, сколько в зависимости от того, к какому сословию, роду или иному социальному цело­му он относился. Невыраженность индивидуального начала, господство об­щественного над личным — вот та культурная доминанта, которая опреде­ляла так много в истории России. Нельзя сказать, что в этом ее исключи­тельность. Нет, Восток вообще склонен к преувеличению влияния общины, коллектива, нации, государства на человека. Но судьба отвела России место на границе Запада и Востока, и тут было не миновать борьбы двух векторов, двух противоречивых устремлений в одном социальном организме.

На этой оси страсти издавна раздирали русское общество, порождая склон­ность к крайностям и жестоким конфликтам. Раскол, считает Ахиезер, — поч­ти непрерывное состояние народа, находящегося на столь напряженной со­циально-географической растяжке. Раскол у Ахиезера — это одна из ключе­вых категорий, наиболее пригодных для анализа нашей истории. Везде есть противоречия, антагонизмы. Но далеко не везде они с такой непримиримо­стью ведут к разрыву общества на части, к разлому его целостности, доходят до расщепления самого нравственного основания культуры, как это произо­шло у нас. Абсолютизация даже естественных различий — увы, склонность нашего социального ума. В основе этого лежит логический и социальный механизм, называемый автором инверсией, т.е. обращением в противопо­ложность. Инверсионная логика довольно быстро переводит то, что ранее оценивалось как исключительно доброе, в безусловно злое, друга — во врага, полезное — во вредное и т. д.

Потрясаемые сегодня очередной исторической инверсией, мы остро чувст­вуем, как расшатывает она социальный Порядок, изматывает нравственную силу народа, из памяти которого еще не стерлись следы подобных же пре­вращений идеалов в крамолу, вождей •— в преступников, господ — в париев. Инверсия подменяет один полюс другим. Это просто и примитивно. Главное же тут — тяжкий грех перед историей, ибо так неизбежен повтор того же заблуждения, лишь со сменой знака.

Как же выйти из спирали инверсии, преодолеть раскол?

«Инверсионная ловушка» захватывает тех, кто находит уверенность в правоте нового решения прежде всего в том, что оно противоположно пре­дыдущему: административная система не оправдалась — спасет рынок, была ваша власть — будет наша и проч. Но есть еще путь и средство медиации, выводящие на социальное творчество через взаимопроникновение оппози­ций, существование их друг через друга. Человечество долго и трудно выра-

батывало это средство переживания крайностей, на которые когда-нибудь заносит любую нацию. Медиация (посредничество) — средство гармониза­ции крайностей, но она же, возможно, главный способ развития, наращи­вания культуры.

Трудность здесь в том, что тем социальным институтам, которые берут на себя риск управления расколотым обществом, необходимо обеспечить соединение в единое целое его частей, в гигантском разнообразии их взаи­модействия, но именно так, как это способна допустить массовая социальная база. Не лучшим образом вообще, как часто предлагают реформаторы, а в соответствии с возможностями и ограничениями этого общества, в данный момент его жизни. Эффективное управление предполагает контроль над обществом, но не поглощение его. Оно выступает как посредник не только между целым и частями, но и между этими последними. И тут все упирается в меру. В меру лидерства и спонтанности, партнерства и покровительства.

Исторический диагноз Ахиезера: в культуре России всегда не хватало квалифицированной медиации, отчего она не сумела пока отойти от господ­ства древнего инверсионного способа принятия решений, не вырастила средние слои — главную социальную базу общества, основанного на медиа­ции, не преодолела раскол. Этим объясняются ее странный колебательный маршрут, срывы от одной крайности к другой.

Таков метод автора, его познавательный аппарат. Что же он дал?

Исследователь открыл новую цикличность в отечественной истории. Прежде всего это глобальный модифицированный инверсионный цикл, где инверсия представлена как историческое явление, воплощение массовых социальных процессов. Долгий период распадается на модификации — эта­пы. Весь цикл — период — представлен как массовое движение от догосу-дарственного состояния к авторитарной государственности в крайних тота­литарных формах и обратно, в инверсиях, — к отрицанию государства, к вечевому, соборному локализму. Исчерпываясь, локализм снова отбрасы­вался к деспотии все разраставшегося государства, и каждый раз массы вдохновлялись очередным нравственным идеалом — модификацией вечевой нравственности.

Проследим за их сменой.

Во времена Киевской Руси ценилось соборное согласие, почвенным про­образом которого было собрание членов сельского мира. Оно, однако, гро­зило междоусобицей, было недостаточно для осуществления задач собирания великого государства. И уже в Московской Руси вплоть до Смутного време­ни царил ранний авторитарный идеал. Необходимость учета интересов со­словий, отвечающих росту, сложности организации общества, породила ранний идеал всеобщего согласия, пришедший в упадок при царе Алексее Михайловиче. Опять авторитаризм, но в крайней форме, утвердился при Петре I: национальные задачи были решены, но силы общества подорваны. Поздний идеал всеобщего согласия — следующий виток инверсионной ис-

торической кривой — принес освобождение дворянству, он исчерпался восстанием декабристов, показав иллюзорность надежд на преодоление раскола. Поздний вариант авторитаризма затем господствовал до кончины Николая I. Снова соборность, но в либеральном виде, реализовалась Вели­кими освободительными реформами и оборвалась катастрофой 1917 года. Так окончился первый инверсионный цикл. Сочетание инверсионного и прогрессивного типов изменений раскалывало общество по разным ориен-тациям, традиционность и растущие новые ценности либерализма не завер­шили свой спор в рамках этого цикла.

2. ЦИКЛИЧНОСТЬ ПРЕОДОЛИМА

Переходом власти к большевикам началась новая история. Второй глобаль­ный инверсионный цикл был основан на псевдосинкретизме, т.е. некоем варианте гибридной нравственности, где господствовала вырожденная фор­ма традиционализма. Предложив новый нравственный идеал, собственно идею нового общества, современный вариант русской идеи, большевизм по сути реализовал некую форму примирения с расколом, законсервировал его. Притерпелость — слово, которое в данном случае может быть отнесено не только к бытовому поведению, но ко всему сжившемуся, примирившемуся с расколом обществу, к каждому его слою, к каждой личности. Это не озна­чает, однако, полную неподвижность. Инерция циклов продолжалась. По пытка воспроизвести локальную прежде общину в масштабе страны сочета­лась с вечевой стихией первых послеоктябрьских месяцев. Неспособность Советов, этих новых вариантов веча, выработать эффективные решения, заставила обратиться к ценностям авторитаризма, что проявилось в эпоху военного коммунизма. Элементы медиации, попытки добиться согласия в обществе соответствуют нэпу, откачнувшись от которого общество достиг­ло высшего пика цикла — сталинского крайнего авторитаризма, высшего нравственного напряжения в осуществлении своей мечты о справедливой жизни. Затем — попытка возврата к ценностям всеобщего согласия (хру­щевские реформы), умеренный авторитаризм брежневского застоя и, нако­нец, возврат к соборно-либеральному идеалу в годы перестройки, где цен­ности общей работы на благо всех слоев общества, утверждения нового «мы» окрашены в либеральные тона, под поверхностью которых вызревает многоголосица освобожденного хаоса, питательной среды возможной буду­щей инверсии.

Автор предупреждает общество о возможности новых повторов по тому же кругу. В своих прогнозах он не оптимистичен, хотя в целом книга испол­нена пафоса преодоления. Фатализм цикличности отступает перед массовым усилием, субъективной напряженностью человеческого действия, продук­тивным синтезом нравственных оснований общества, соразмерным сложно-

332 . Часть V) КАТАСТРОФИКА

сти современного мира. Кроме того, нельзя не учитывать, что у мировой истории появилось новое качество — глобальность развития, т.е. усиление взаимозависимости народов. Россия не может оказаться в стороне от этих процессов. Войдя в общечеловеческую цивилизацию, она способна обогатить ее новыми яркими красками. «Русской культуре есть что внести в этот диа­лог народов, — пишет Ахиезер. — Это прежде всего идея всеединства». Автор предложил в своем труде сложную, многополюсную, но одновремен­но единую систему взглядов на культуру и общественное развитие России, новое знание, указал на власть над обществом неких скрытых пластов соци­альной и культурной реальности.

_{Глава 24}

Как-то за обедом в огромной заводской столовой я спросил двух местных руководителей — спросил совершенно наугад: «А что, если ваши трактора на рынке не пойдут?» Мой собеседник, уставший от моих постоянных допро­сов, спокойно ковыряя вилкой в тарелке, ответил: «Если это случится, у нас есть план перевода наших капиталов в норвежскую нефть». Я чуть не попер­хнулся — ничего себе маневр. Представляете—для советского человека? Тут одна отрасль, там — другая, здесь своя страна, там — чужая. Но вечером в гостинице, успокоившись и обдумав этот ответ, я увидел его подлинный смысл: они готовы к кризисам.

Вникая дальше в историю подъемов и ьр\шений многих бизнесов, я по­нял: кризис есть закономерная стадия развития любого из них. Он про­является в исчерпании определенного бизнес-ресурса. И если у фирмы нет заранее заготовленного иного ресурса, то кризис переходит в критическую стадию. Отсюда следует, что любая организация должна постоянно отвечать себе на вопросы: откуда и почему может появиться кризис; какие инновации нужно готовить для его упреждения или преодоления?

На одном электронном заводе в Москве провожу работу с управленческой командой. Предлагаю назвать причины трудностей на предприятии. Ответы

записываю на флип-чарт. Трудностей оказалось 16. Мой второй вопрос к участникам командной работы: предположим, не вы авторы этого тек­ста (его создал другой человек), как бы вы могли охарактеризовать его авто­ра судя по тому, что написано? Началось обсуждение: дескать, он компетен­тный, информированный, заинтересованный, думающий и проч. И только один член команды громко и четко произнес, как припечатал: «Да ведь он все причины своих трудностей видит вовне завода». И в самом деле — там были жалобы на законы, власти, поставщиков, клиентуру, посредников, конкурентов и даже на бывшего директора. Ни одна из причин трудностей не оказалась внутренней, связанной с компетентностью руководства, качес­твом управления, особенностями персонала, оргструктуры и т.п.

Другой пример. Вот мой диалог с руководителем одной крупной, пре­успевающей компании. Он охотно, явно излучая успех, рассказывает о до­стигнутых вершинах — было интересно. Пробую повернуть его к пробле­мам — совсем неинтересно. Какие-то мелочи, случайности. Тогда я спросил: «Давайте представим, что прошло 15 лет. Некий аспирант изучает в архивах историю вашей отрасли и обнаруживает, что в 2006 году в Москве процве­тала такая-то фирма. Как вы думаете, какие причины исчезновения вашего бизнеса выявит аспирант?» В ответ — недоумение, почти обида: «Ну почему же мы исчезнем? Нет, мы будем развиваться и дальше». — «И все же давай­те представим, какими могут быть эти причины?» Нехотя начинает перечис­лять: «Леваки придут к власти. Нечестная конкуренция, криминал». — «Но это причины внешние, а внутренние — возможны?» Тут мой собеседник задумывается всерьез и называет одну проблему, над преодолением которой мы и стали с ним потом работать. Вот она: нарастающие разногласия по стратегии бизнеса между его совладельцами.

Да, когда-то в середине 90-х годов были исследования, которые показы­вали, что едва ли не 80% крушений российских бизнесов вызывались конф­ликтами в управленческих командах.

Как же повысить устойчивость предприятий к кризисам? Прежде всего, понять и принять такую истину: жизнь идет по синусоиде — за успехом ве­роятны падения, и надо уметь снова подняться. Уже признание этой неслож­ной истины повышает стрессоустойчивость менеджмента. Но отсюда следу­ет и другой вывод: надо искать первые признаки приближения кризиса.

Тут я хочу поговорить о слабых сигналах. Это те признаки нарастающих проблем, факты, события, которые не улавливаются менеджментом, не до­ходят до него или же не оцениваются вовремя как значимые. И только когда эти слабые сигналы становятся сильными, грозными проблемами, менеджмент спохватывается и начинает с опозданием бороться с ними как с пожаром.

Вы что-нибудь слышали о жестокой программе «Центурион» на Philips в конце 80-х? Она едва-едва успела вытащить знаменитую компанию с того света. И все потому, что слабые сигналы из Тихоокеанского региона, а потом

Глава 24 ЧЕМУ УЧАТ КРИЗИСЫ' 335

и из Центральной Европы вызывали пренебрежительное отторжение в цен­тральном офисе.

Philips выжил с немалыми жертвами. А не менее известной когда-то Pan American уже не помогло ничто. Я должен был лететь из Нью-Йорка в Вашинг­тон на самолете этой компании. В течение почти трех часов откладывали вылет каждый раз на 20 минут, доводя пассажиров до негодования. И когда наконец мы взлетели, мой сосед по салону, деловой человек, опаздывавший на важные переговоры, сказал мне в гневе: «Вы думаете, там, в штаб-квар­тире этой компании, что-нибудь узнают о наших страданиях здесь? Уверен, что нет. Это типично для монстров. Увидите, они плохо кончат». Его право­та подтвердилась через пару лет. Pan American обанкротилась, а ее преемни­ца Delta так и не вышла из середнячков.

В одной российской успешной компании у меня была назначена встреча с генеральным директором. Секретарь проводила меня в комнату перегово­ров, и на несколько минут я остался там один. По профессиональной при­вычке начал рассматривать стену, сплошь увешанную рекламой этой фирмы. Вошел генеральный со своим заместителем: «Что, интересуетесь нашим пи­аром? Ну и как?» Обменялись визитками, расселись, и я ответил: «Кажется, у вас есть проблемы с партнерами?» — «Проблемы с партнерами? Что вы имеете в виду?» — «Но ведь что-то дает основания этой рекламной фирме доверять работу с вами своему самому слабому редактору». — «Почему вы так решили?» — встревожился мой собеседник. «Смотрите сами: на этом листе деепричастный оборот не выделен запятыми, а здесь во фразе "в течение 12 лет" на конце первого слова вместо "е" поставлена "и", да вот еще и еще». Генеральный мрачно переглянулся с замом и в сердцах сказал: «Вы знаете, еще года четыре назад мы бы этого не пропустили, ко всему относились тре­бовательно, а теперь какое-то состояние всеобщего попустительства как внутри компании, так и во внешних связях». И я задал новый вопрос: «Как вы думаете, а кто еще из ваших партнеров считает, что с вами так можно?»

Успех — зона повышенного риска. Я заметил, что на этой стадии у руко­водства снижается восприимчивость к слабым сигналам. Достигнутое вос­принимается как постоянное, ослабляется обратная связь от дальней перифе­рии бизнеса. Сколько мы видим вокруг фирм, которые выстраивают неплохую связь от своих дилеров и филиалов, но многие ли из них тянут обратную связь дальше — от конечного пользователя?

И еще. Давайте рассматривать любой кризис как шанс. Ведь он не случай­но потрясает нас. Значит, были на то предпосылки. Кризис дает возможность многое пересмотреть. Оздоровить свои взгляды, приоритеты, отношения.

Ловите слабые сигналы.