Великий каган Аттила с раннего утра ускакал к далеким восточным Карпатским горам, сопровождаемый охранной десяткой смелых сабиров. Через полтора румийских часа спешного конного хода добрались до первых пологих склонов. Осень чувствовалась уже отчетливо, все вокруг пожелтело, побурело и высохло.
В дороге верховный хан обгонял гуннов-хуннагуров и сабиров, которые по два, по три всадника также торопились к Карпатским горам. В эту пору осени пятнистые олени сбрасывают свои рога и начинается пора их сбора. Рога нужны самим гуннам и их шаманам, рога перетирают и из костной муки изготавливают снадобье как для поддержания мужской силы ниже пояса, так и от женского бесплодия. Также эти рога и снадобье охотно покупают заезжие галльские, исконнорумийские, византийские и согдийские купцы и дают за них хорошую цену.
Глубокой осенью, когда все вокруг готовится к зиме, на горных склонах по-весеннему заново зацветает черемуха; ее небольшие, собранные в кисти, белые невзрачные, но очень душистые цветочки являются основным притяжением для оленей, которые, пожевав их с невысоких деревьев, тут же рядом освобождаются от своих головных ветвистых роговых украшений. Гунны – сборщики рогов поводят носами, пытаясь уловить на ветру не по-осеннему сочный запах черемухи.
Но великий каган скачет сюда в предгорья не за оленьими рогами, а чтобы в прохладную осеннюю пору искупаться в холодном ручье посреди негустой буковой рощицы. Вода в эту мелкую речушку просачивается из родников, бьющих выше, в тесных заросших лощинах. Из рощи видны осенние желтые колючие заросли шиповника, ежевичника, акации с огромными темными стручками; ряды этих растений в окаймлении дикого винограда уходят в нескольких направлениях вверх, в высокие холмы.
В буковой роще на открытых полянках на низких голых кустах граната свисают темно-красные и светло-желтые кожистые круглые плоды, многие из которых уже лопнули от перезревания и раскрыли внутренние красные ягодки. Пожухлые листья на низких инжирных деревьях то тут, то там издают резкий запах высохшего свежестиранного белья.
Главный гуннский правитель разделся догола и вошел в воду, которая на самом глубоком месте была ему до колен. Пришлось лечь на спину, чтобы полностью обмыться холодной ручьевой водой. Охранные нукеры издали краем глаза посматривали на своего кагана и непроизвольно поеживались: ну как же можно сейчас поздней осенью, когда по утрам проступает чуть ли не снежная изморозь, купаться в такой ледяной воде!
Сегодня ночью великому кагану приснился непонятный сон. Дело как будто бы происходило в Галлии. Огромный двухосный румийский триумфальный куррус, богато украшенный и отделанный слоновой костью, был запряжен четверкой белых коней, правит ею консул Флавий Аэций. Почему-то в кузове «курруса триумфалиса» имеются сидячие места для пассажиров. Половина мест в триумфальной повозке уже занята людьми в одеяниях различных народов: галлороманов, иберийцев, иллирийцев, фракийцев, македонцев, эллинов, латинян и британцев. И они все подобострастно смотрят снизу вверх на стоящего впереди в куррусе во всем белом Аэция, тот же никак не замечает их раболепного взгляда. Но в повозку входят сзади по ступенькам новые седоки, это германцы. Румийский легат Аттила чувствует нутром, что каждого входящего уже сидящие там пассажиры воспринимают как непрошеного гостя, несмотря на то, что половина мест в просторном кузове абсолютно свободна. Но германец в боевом двурогом шлеме нагло занимает себе место и становится уже старожилом. И в качестве оного он уже сам разглядывает очередного входящего, своего соплеменника в таком же рогатом железном шлеме, с недовольной физиономией. Командир румийского легиона Аттила тоже хочет сесть в эту повозку, но его друг и приятель, претор Галлии Флавий Аэций почему-то против и неодобрительно машет руками. И тогда легат 136-го конно-штурмового легиона Аттила взрывается яростью: «Слушай, неблагодарная гиена! Ты забыл, как служил минбаши биттогурского тумена? Ты забыл, как великий каган Ругила поддерживал тебя и ходил в твою защиту походом на Равенну в том году, когда убили несчастного императора Иоганеса? Ведь именно после этого ты стал одним из самых могущественных людей Рума и именно благодаря поддержке благоволившего к тебе гуннского правителя Ругилы. Ты забыл, что я поддерживал тебя и ходил войной на бургундов, которых ты страшно боялся? Ты забыл, как я воевал за тебя и за Рум после бургундского похода против вестготов? Ты забыл, как совсем недавно мы помогали тебе изгнать из междуречья Савы и Дравы разбойных маркоманов и лангобардов? А сколько раз мы поддерживали тебя только своим согласием выступить за тебя и за Рум?» На что бывший друг Аэций рассмеялся и отвечал с хохотом: «Ни ты, ни твой друг вандал Гейзерих не можете сесть в этот куррус триумфалис, поскольку по степному адату триумф в Руме может иметь только один полководец, и этот полководец я, Флавий Аэций!» И рядом с легатом Аттилой возник внезапно прихрамывающий старший центурион и подчиненный Аттилы, вандальский конунг и херицога Гейзерих. И хан Аттила спрашивает его: «А почему ты одновременно и конунг, и херицога?» Старший центурион в румийских доспехах начиняет пояснять: «Я конунг по праву рождения, у меня отец конунг, это как у гуннов хан! А слово «херицога» переводится на гуннский язык как: вести – «цога» войско – «хери», и это означает вроде как «туменбаши» у гуннов. Один и тот же человек может быть и конунгом, и херицогой, а бывает и так, что конунг назначает себе другого херицогу, который больше смыслит в военных делах». Хан Аттила слова вопрошает: «А ты видишь, что наш друг и командующий всеми северогалльскими легионами Аэций не хочет пускать нас в свою повозку?» На что конунг вандалов Гейзерих отвечает: «Легат Аттила, я нахожусь под твоим командованием и являюсь старшим центурионом – начальником когорты в 136-ом техническом легионе. У меня есть большая германская крытая повозка-ваггон. Мы сможем ехать сами вдвоем, без зазнавшегося консула и претора Аэция». И тут великий каган проснулся и решил поскакать к дальнему ручью, чтобы дорогой обдумать этот странный сон.
Аба Айбарс, главный шаман всего гуннского народа, говаривал в таких непонятных случаях со сновидениями, что надо беш-шеш мал126 вознести заклинание-просьбу к высоким небесам и вскоре все неясное станет ясным. Несколько раз повторил про себя, покачиваясь на обратном пути на своем гнедом коне, такое заклинание великий каган Аттила: «О всесильный Тенгири-хан, о всемилостивая Умай-ана, дайте мне силу и способность уразуметь неосознаваемое, уяснить непостижимое, взять в толк непонятное. Оомин!» И о высокие небеса! Они, несомненно, смилостивились над верховным ханом, так как в орду его ждало удивительное по совпадению известие: прибыли послы от вандальского предводителя и старого боевого товарища Гейзериха!
Уже к вечеру этого дня велел великий сенгир пригласить на прием вандальских послов. Со своей стороны каган Аттила позвал встречать гостей-послов от далеких вандалов главного гуннского шамана абу Айбарса. В той же зале приемов дипломатических миссий иностранных государств верховный хан принимал пятерых вандальских белобородых старейшин, которых сопровождал, а может быть, возглавлял двадцатидвухлетний сын вандальского конунга Гуннерих, невысокого роста коренастый крестник гуннского хана. Несколько лет назад этот Гуннерих приезжал еще в малое орду на Олте, тогда он был почти мальчиком, а сейчас перед великим каганом стоял взрослый молодой человек, своими блеклыми глазами, светлыми жидкими волосами и заостренным носом сильно напоминающий своего знаменитого отца. Верховный хан сошел со своего деревянного трона, поздоровался приветливо с троекратным обниманием с каждым из вандальских посланников-старейшин, приведя этим их в восхитительное расположение духа; усадил их на скамьи вдоль стен, а сам, стоя перед ними, стал расспрашивать их о дороге (не устали ли они в пути?), о здоровье своего друга-конунга Гейзериха, находящегося в своей далекой африканской столице в Карфагене, о жизни людей в славном вандальском королевстве и еще о многих приятных для слуха старых посланников вещах.
Сразу же после приема великий правитель гуннов повел всех своих вандальских гостей в большую гостевую залу, где была накрыта скатерть для вечернего пиршества в честь прибывших из-за далеких морей германских вандальских гостей-конаков. Все шло по накатанному порядку, говорились заздравные слова, выпивались до конца кубки, бокалы и чаши, отмечалась большая дружба между гуннами и вандалами, равно и их правителями: каганом Аттилой и конунгом Гейзерихом. Но в уже установленный распорядок проведения таких торжественных трапез внезапно вкралось небольшое изменение – возжелал сказать ответное слово после очередной здравицы кагана Аттилы самый древний из новоприбывших вандальских белобородых аксакалов, со слезящимися красными глазами и дрожащим руками. Надтреснутым старческим голосом он произнес на готском вандальском языке свой тост:
– Наш союз с вами скреплен не только личной дружбой наших вождей: конунга Гейзериха и хана Аттилы, – но и более глубокими родственными отношениями.
Тут великий каган, как говорится у гуннов, бира кулак болла127. Что-то далекое и приятное шевельнулось в его памяти: несколько раз за доброй амфорой крепкого игристого и пенистого вина некогда центурион Гейзерих намекал легату Аттиле, что они с ним одной крови, но тогда молодой гуннский аманат в Руме никак не принял эти слова за чистую монету.
– У нашего вандальского конунга Годезигеля128 было два сына: старший, которого звали Гундерих129, он был рожден старшей женой-готкой, и младший, нынешний правящий конунг Гейзерих, который имел мать-гуннку из племени садагаров, она была пятой дочерью хана этого племени Улузундура130. Некогда два поколения тому назад мы, вандалы, шли с севера через эти паннонийские земли на юг в Италию, и тогда наш уже немолодой конунг Годезигель из царского рода Асдингеров повстречал на охоте юную голубоглазую красавицу-гуннку, полюбил и выкрал ее и сделал ее свой младшей женой и у них родился мальчик, которого назвали Гейзерихом131. После смерти своего отца старший сын Гундерих правил вандалами с 408 по 428 годы по христианскому счислению лет, а уже после его гибели в бою своим конунгом мы избрали молодого Гейзериха, который с тех пор является нашим вождем. Таким образом, наш братский союз скрепляет не только то, что наши предводители: конунг Гейзерих и каган Аттила – вместе в юности служили в одном легионе и являются старинными друзьями, но также и то, что матерью нашего Гейзериха и бабушкой этого молодого конунга-кунингаза Гуннериха является знатная гуннка. Этого юношу – кунингаза назвали так намерено: Гуннерих означает «гуннской кровью могущественный». И потому вы, гунны, приходитесь нашим предводителям двоюродными братьями по материнской линии. Я поднимаю этот бокал за близких гуннских родственников!
Слушать такие речи для великого кагана Аттилы было очень приятно. Родственный союз с вандалами, имеющими могучее королевство в Африке со столицей в Карфагене и контролирующими своим мощным флотом все многочисленные крупные острова на Внутреннем теплом море, – это было очень серьезно.
Уже глубокой ночью после вручения гуннскому кагану дорогих золотых и серебряных подарков юный вандальский кунингаз Гуннерих один на один изложил ему устное послание своего отца, конунга Гейзериха:
– Мой отец и конунг велел передать тебе, о каган всех гуннов, следующие слова: «Настало время (о котором мы с тобой когда-то мечтали в Северной Галлии) для завоевания мира. Мы, вандалы, пойдем походом и захватим Испанию и Британию. Вы, гунны, имеете для завоевания Галлию и Германию. Вестготов в Южной Галлии и в Северной Испании следует вырезать под корень, сколько зла они доставили и нам, вандалам, и вам, гуннам! Италию я предлагаю поделить напополам и чтобы граница проходила по центру города Рума. Южная Италия достанется нам, вандалам, а северная вам, гуннам. Весь следующий год будем готовить войска, а выступим в одно и то же время – ранней весной через год. А уже потом придет черед Византии и Ирана. Дай мне ответ скоро же через моего сына и твоего крестника Гуннериха».
Великий каган Аттила не стал медлить и сразу же дал краткий ответ кунингазу Гуннериху:
– Быть этому.
Достарыңызбен бөлісу: |