Отвлеченно, абстрактно (лат.)

Поэтому принцип этот обладает одинаковой значительностью как в случае такого равенства существ, какое обусловливается все­общим законом, так и в случае такого неравенства их, какое делало бы его абсолютно неприменимым. Он совершенно исключает поэто­му мотив, ссылаясь на который, индивид так часто (с материальным правом или без такового) пытается уклониться от власти всеобщего закона: я, мол, совершенно отличен от других, я не подхожу под об­щую схему, для настоящего случая не годится то, что годится для других, и т.д. Все это не имеет здесь более никакого значения; если ты и совершенно отличен от других, то это не значит, что для тебя, как и для всех других, не существует идеально предначертанного долженствования, ибо оно исходит из твоей собственной жизни, а не из содержания, обусловленного возможностью обобщения и потому, быть может, действительно не обнимающего твоего случая. Там, где индивидуальность и закон противопоставлены друг другу, индивид всегда еще может сказать: закон не подходит мне, это не мой закон.

Поскольку для исходящего из содержаний поведения закона вообще возможно избежать эту трудность, этого достигает катего­рический императив, потому что благодаря высоте своей абстрак­ции он, по крайней мере принципиально, возвышается над всяким отдельным априорным закреплением этического; только потому, что, желая стать конкретным, он все же вынужден специализиро­ваться и, следовательно, прибегнуть к такому закреплению, а также

Исходный пункт (лат.).
потому, что он противится текучей форме жизни, которую он сам же стремится определить, он не может, в конце концов, справиться с упомянутым возражением. Последнее окончательно падает лишь тогда, когда основная этическая противоположность, противопо­ложность действительности и долженствования, перестает совпа­дать с противоположностью индивидуальности и всеобщности и устанавливается внутри самого индивидуального существования. Стоит только выяснить для себя, что индивидуальность ничего об­щего не имеет с субъективностью или произволом: если действите­льность - одна из тех форм, в которых живет индивидуальность, - обладает объективностью, то не меньшей объективностью обладает и другая ее форма - долженствование.

На самого субъекта определенная таким образом этическая жизнь вообще не оказывает обратного воздействия. Если уже с дав­них пор утверждалось, что этическая жизнь не может ставить себе целью собственное счастье, то это уже потому верно, что счастье здесь всегда мыслится как цель действования, тогда как основная этическая подвижность определяется вообще не целью, а из собст­венного корня растущей жизнью (даже если бы указуемые ее со­держания и должны были всегда принимать целевую форму). Кро­ме того, это верно также потому, что понятое так счастье представ­ляет обратный рефлекс действования на субъекта, тогда как этиче­ское действование никогда не протекает по такой обратно заворачи­вающей линии, а течет в прямом, вперед устремленном направле­нии жизни как таковой. Так что исключение эвдемонистического мотива есть лишь частный случай гораздо более принципиального определения. Ввиду этого даже определение вырастающего из ин­дивидуальной жизни и над ее действительностью (но из самой этой жизни) воздвигающегося долженствования, сознающего себя в своей противоположности «общему» оправданию своих отдельных, в себе рассмотренных содержаний, даже определение его как «свершения собственной личности» уже вызывало бы сомнения. Ибо, поскольку личное свершение есть, несомненно, также объек­тивная ценность, оно не только превращается в отдельное содержа­ние долженствования, наряду с которым (именно потому, что оно отдельное и a priori указуемое) все другие содержания обладают одинаковой правомерностью; но в нем лежала бы также только что отвергнутая наивная недифференцированность, а именно: что исхо­дящее из индивидуальной жизни идеальное образование должно будто бы вернуться к ней вместе со своим содержанием. Напротив, долженствование может, не отрекаясь от своего источника и даже

им гонимое, излиться в социальные, альтруистические, духовные, художественные формы и видеть в них каждый раз свою конечную цель. Несчетное число раз свершает жизнь свой исконный, лишь своим индивидуальным корнем питаемый идеал себя самой, свер­шает тем, что удаляется от себя самой, отменяет сама себя. Если кто-нибудь желает во что бы то ни стало называть это свершением собственной личности, то это не более чем титул, но ни в коем слу­чае не этически решающая цель, так как ожидаемая здесь санкция вообще не может исходить из terminus ad quern*, а может исходить лишь из terminus a quo, из вместе с самой жизнью движущегося идеала себя самого.

Это витализирование и индивидуализирование этического до того чуждо всякому эгоизму и субъективизму, что оно не только не приносит с собой никакого облегчения нравственного притязания, но даже, наоборот, скорее ограничивает область «смягчающих обстоя­тельств». Многие наши поступки, которые в изолированном рас­смотрении представляются простительными грехами, приобретут всю свою тяжесть тогда, когда мы уясним себе, что все наше суще­ствование привело к ним и что они в свою очередь, быть может, на­веки определят наше существование - т.е. воспользуемся критери­ем, который обладает значимостью лишь для индивидуальной жиз­ни, но, будучи распространен на любую другую жизнь, лишается, однако, всякого смысла. И далее: мы ответственны не только за то, что мы подчиняемся или не подчиняемся существующему закону, но уже за то, что закон этот обладает для нас значимостью; ибо он обладает значимостью для нас лишь потому, что мы сами - эти определенные «я», бытие которых так или иначе изменяется всяким совершившимся поступком, изменяя вместе с тем и самый идеал долженствования, постоянно из него истекающий.

Это каждое мгновение совершающееся развитие долженствова­ния подобно развитию теоретических ценностей. Что нечто облада­ет для нас значимостью истины- это зависит от всего комплекса признанных нами в это мгновение принципов, методов и содержа­ний опыта, связь которых с новым познанием последняя и узакони­вает. Но поскольку узаконение это совершилось, то новый присое­динившийся элемент изменяет так или иначе весь состав, причем изменение это редко остается чисто количественным. Вполне воз­можно, что наряду с определениями, поведшими к принятию его на

основании упомянутых выше критериев, он будет содержать в себе и другие, которые (в силу того что он принят как целое) также обла­дают значимостью истины и поэтому так или иначе развивают да­льше или видоизменяют целокупность истин. Таким образом, вся­кое новое ищущее узаконения положение имеет дело уже с изме­ненной системой критериев. А это в более принципиальной форму­лировке означает: всякая признанная истина изменяет условия, на основании которых она сама была признана истиной. Совершенно то же можно сказать и о развитии долженствования нашей жизни. Тем, что в потоке нашей жизни, оформляясь всем предыдущим его течением, всеми его критериями и содержаниями, воздвигается в качестве нравственного долженствования новый элемент, самый этот поток становится в дальнейшем своем течении уже иным: бли­жайший новый момент этой этической жизни находит уже другие условия своего возникновения и значимости, отличающиеся от тех, при которых возник и обрел значимость только что минувший и из­менивший поток жизни момент. Отсюда, конечно, трудности этиче­ского решения. Сколь облегчается решение это господством одного общезначимого, раз навсегда прочно нормирующего закона! Так и ориентирование жизни гораздо легче достигается при патриархаль­ном деспотизме, чем при автономии свободного человека. Благодаря тому что текучая оформленность жизни выступает как долженст­вование и тем самым абсолютное в долженствовании становится в этом смысле абсолютно историческим, нормирующая строгость нравственного требования приобретает небывалую силу; она опус­кается много глубже того слоя, в котором до сих пор этика только и искала ответственность человека, а именно: действительно ли по­ступает он согласно существующему долженствованию. Но, как мы видели, это оказывается недостаточным, потому что и долженство­вание есть уже наша собственная жизнь (в категории идеальности), и подобно тому, как это имеет место и в категории реальности, каж­дое актуальное долженствование оформлено и обусловлено всеми моментами пережитой до сих пор жизни. Уже в долженствовании (Gesolltwerden) каждого отдельного поступка лежит ответст­венность за всю нашу историю.

Этим замыкается картина жизненной непрерывности в обеих ее формах, рассмотренных нами здесь в их координированности. Если, как я говорил, жизнь характеризуется тем, что в любое мгновение она как целое есть любой свой момент, и несравнимый вид ее един­ства состоит именно в том, что полная материальная противополож­ность этих моментов не мешает им представлять личную жизнь во

всей ее целостности, что всякое отношение и всякий поступок есть «вся жизнь в целом», - то обусловливающее присутствие всего про­шлого в актуальном долженствовании есть лишь иное выражение для того же отношения. И опять-таки то же отношение, только вы­раженное в ином измерении, имеем мы тогда, когда перед лицом каждого отдельного долженствования, противостоящего нам в виде формулируемого закона, мы чувствуем: так должны мы поступить в этом отдельном случае, потому что как целые люди мы должны поступать определенным (хотя уже не формулируемым абстрактно) образом. И в долженствовании тоже целое определяет часть, целое живет в части. Такой индивидуально-всеобщий закон, вероятнее всего, не поддается закреплению в понятиях. Последнее возможно лишь для тех более единичных правил, которые воздвигаются в ре­зультате столкновения его с отдельными данными событиями и по­ложениями. Но от этого закон индивидуально-целостного этического поведения обладает не меньшей значимостью и действенностью, чем его антипод в области действительности: тот неописуемый стиль и ритм личности, тот основной ее жест, который всякое ее данными факторами вызванное проявление делает чем-то неотъем­лемо именно ей принадлежащим. Хотя мы никогда не можем схва­тить этот закон в чистом виде, а всегда - лишь по поводу материа- льно-единичного поступка, как форсирующую этот последний силу, мы все же знаем, что в нем жизненно проявляет себя глубочайшая бытийная определенность индивида. Что соответственно этому и це­лостность долженствования индивидуальной личности безусловно определяет всякое отдельное ее долженствование - это лишь этиче­ская формулировка того, что жизнь есть в каждое мгновение своя целокупность. Таким образом, воздается должное многообразию этических положений и развитий, но точно так же полное свое при­знание получают единство, постоянство, последовательность нрав­ственного притязания, которые этика всеобщего закона тщетно пы­талась найти в механической, во времени длящейся прочности тех или иных содержаний нравственно-ценностной области (при этом даже простая форма всеобщего закона оказывается в этом смысле содержанием и вынуждена неизбежно претворяться в таковое).